– Сибаны ничего не скажут, – первым откликнулся он. – Что говорить?! Не знаю, кому пришло в голову накликать беду на нашу голову! Кому?.. Чтоб у тех собственный дом сгорел, кто раздувает пожар у других! Чтоб беда их самих настигла, прежде чем…
Кунияз повышал и повышал голос, Байдалы-бий перебил его:
– Кунияз-мырза, глухих среди нас нет… Мы пришли по-родственному, никого не позвали из уаков, чтобы чужеродные не встревали в наш разговор. Разве одно это не показывает, что мы заботимся о вашей же судьбе? А если все роды узнают о притязаниях Иманалы? Примут ли они во внимание, что одни только сибаны не соглашаются с братом усопшего?.. И кто сможет опровергнуть его права? Так повелось издревле! Ты, сибан, не говори первое, что взбредет в голову! Женщина без мужа, как наперсток без пальца. Ты поручишься за вдову?.. А вдруг она – единственная владелица богатств Есенея – задумает угнать весь его скот к своим курлеутам? Ведь и без того у них целый кос есенеевских лошадей. А курлеуты теперь перешли в Кустанайский уезд, а Кустанайский уезд подчиняется отныне Оренбургу… Нет, судьбу наследства, судьбу вдовы должны решать мы сами, пока другие не вмешались!
Мусреп молчал. Бии и волостные готовились долго, целый год. У них с Улпан много счетов. Не их ли она с позором опровергла в тот год, когда приезжали омские торе?
Она, как должное, приняла славу недавнего сибанского похода против Кожыка и его шайки. Разве могут простить такое женщине? Они готовы на время забыть свои собственные распри и отложить свои собственные тяжбы, чтобы выступить против нее. Тут они едины! Первым делом намерены признать Иманалы наследником, признать и его права на Улпан. Намекают, что она может покинуть сибанов, вернуться к своим… Это еще один клин, который они хотят забить между Улпан и сородичами ее покойного мужа.
Мусреп пока молчал, он только хотел выяснить, что еще задумали бии, и спросил:
– Это все, что мы должны были услышать от вас?
– Нет! – сказал Байдалы. – Нет… Неужели ты, сын сибанов, не слыхал? Иманалы хочет устроить поминки по Есенею, когда кончится месяц уразы. Есеке покинул наш бренный мир в прошлом году. По пути на джайляу, возле озера Сореле. Там и намерен собрать людей Иманалы. Что можем сказать мы против?.. И как смотрят на это предводители сибанов?
Байдалы прямо впился глазами в Мусрепа, знал, что от него многое зависит…
Толкают к пропасти, расставляют ловушки… Избежишь одной, попадешь в другую… Мусреп понимал – начнешь спорить с биями, опровергать их доводы, то все сибаны, и Улпан первая, окажутся виновными. Такой приговор и вынесут представители пяти волостей, если дело дойдет до этого. Стоило бы повернуть все так, чтобы у них не было повода вмешиваться.
Мусреп строгим взглядом осадил Кунияза, который по-прежнему порывался что-то сказать.
– Уважаемые бии… – начал он. – Мы приносим вам благодарность – вы не посчитали за труд вернуться к нам, предупредить о надвигающейся грозе. Но учтите и другое… То, о чем говорили и Токай-бий, Байдалы-бий, таит в себе много опасностей… Только разве это – не семейные дела, которые и сами сибаны в состоянии решить. По своему усмотрению. Кто наследник, какой удел будет уготован вдове… Хуже всего, что вы не собираетесь признать Улпан сибанской байбише. Боитесь, она покинет свой аул? Но поверьте мне – если в этом роду есть два человека, достойные называться сибанами, одна из них – Улпан! А если один человек, – это тоже Улпан! Пятнадцать лет у нас называют ее Есенеем! Так он сам велел, а кто мог ослушаться его? Вы говорите – Улпан вдова… Улпан вдова. А сибаны считают ее святой Улпан. У кого бы вы ни спросили, все это подтвердят, даже под страхом поссориться с вами. А к вам у нас всего две просьбы… Ради самого аллаха, уезжайте, не говорите об этом с Улпан. Зачем к ее скорби добавлять, что она чужая нам… А второе – на сегодня достаточно, что вы поведали нам причину своих тревог, причину возвращения с дороги. Дайте нам время, и увидите сами, – в силах мы справиться со своими делами или нет.
Байдалы и Токай – зачинщики – не знали, что предпринять. По всему видно, сибаны не позволят вмешиваться. Если же нажать на них, могут прибегнуть и к защите русского закона. А потом – как знать, чью еще сторону примут остальные бии и волостные. Вот хотя бы Курымсы-бий… С ними вернулся, а сидит и молчит. Не поймешь, что думает… А к его слову все кереи и все уаки прислушиваются. Вот если бы он сказал – одумайтесь, сибаны, мы пришли к вам не как враги, а как ваши друзья, не отступайте от заветов предков… Одного этого было бы достаточно, чтобы смирить гордыню…
Они с надеждой смотрели на него, но старый бий заговорил лишь после долгого раздумья:
– Быть может, мои старые уши не услышали то, что нужно было услышать. А мои старые глаза не увидели того, что нужно было увидеть. Моя вина, случается, в том, что не поспеваю я за вашим временем, оно виляет, как лисий хвост. В старину говорили, а я запомнил – племя, которое ищет повода для ссоры, наживет себе много врагов, а племя в мире со всеми – только прибавит себе сил. Этого я придерживался всю мою долгую, долгую жизнь. Вы мне сказали, бии, – поедем, узнаем, нет ли у сородичей Есенея обиды на нас, или просьбы к нам… Ведь достояние его осталось без настоящего хозяина… Потому я и отправился с вами. Сидел, слушал… Понял – сибаны далеки сейчас от всякой беды, они живут в мире и согласии. Что скажешь? Одно – не надо вмешиваться, не надо кромсать их жизнь.
Мусреп поторопился пригласить их:
– Время позднее. И угощение для вас давно готово. Он боялся, как бы кто-нибудь не попытался ослабить впечатление от слов старого бия.
После угощения никто из вернувшихся не смыкал ночью глаз, ворочались Байдалы-бий, Токай-бий. К рассвету прискакали доносчики, разосланные с вечера по аулам, чтобы выспросить, как относятся сибаны к своей байбише. Вести доносчиков тоже не могли принести утешения. Взрослые молятся за ее здоровье и благополучие. Молодежь считает неприличным звать ее по имени, только и слышно «Улькен-апай»… Улькен – большая; апай – обращение к женщине, старшей по возрасту или положению.


Доносчиков принимали за аулом, в отсутствие Курымсы-бия. А он, покинутый своими спутниками, решил попрощаться с Улпан и пошел в большую юрту Есенея.
Увидев его издали – они следили за каждым его шагом, бии всполошились. Как бы он – и ногами стал слаб, и головой – не выложил Улпан весь их вчерашний разговор!
Первым вскочил Байдалы:
– Этот старик сам показал нам путь! Мы тоже должны посетить Улпан, попрощаться с ней… Как говорили в старину, про которую твердит нам Курымсы-бий, кто долго крутит, тот поборет в конце концов своего противника. Сколько нас?.. Неужели не одолеем ее?
– Верно, Байдеке… – Токай тоже поднялся. – Попробуем покрутить, пока она одна, без своих советчиков.
Те, кто помоложе, без возражений последовали за ними.
В юрте они застали Улпан и старого бия, который, очевидно, все уже сказал, что хотел сказать, и теперь прощался с нею:
– Айналайн, люди в твоих аулах не позволяют пылинке запятнать твою честь. Я слышал, тебя называют матерью племени… Святой… Я к их словам присоединяюсь. Надеюсь, что богу еще угодна моя молитва, а я буду молиться за тебя.
Курымсы-бий поднялся. Поднялась и Улпан – проводить, накинула ему на плечи халат. Он ушел, ни с кем, кроме нее, не попрощавшись. Рядом с Улпан остались две женщины, но их Байдалы и Токай в расчет не принимали.
Они пустили в ход все свое краснобайство. Ночь всегда сменяет самый светлый день… За летом наступает зима. Родственники завидуют, когда у тебя много добра. Но те же родственники не станут тебя кормить, если ты вдруг обеднеешь. Так устроена жизнь, и не нами были начаты, и не нами кончатся твердые обычаи и установленные порядки, которые служат для народа объединяющим началом. Люди такого ума, как Улпан, не должны его разрушать, это все равно, что разрушать шанрак собственного дома. Кто знает?.. Сегодня у тебя все благополучно, а завтра – беда, боль, страдание. Бывает, нуждаешься в помощи того самого родича, которого только вчера сам обидел! Даже самый незначительный пожар застилает дымом все вокруг… Настало время, когда всем надо подумать о единстве наших племен, и никто не должен взбаламучивать дно прозрачного озера…
Сами порядком взбаламутив, напустив туману, бии перешли к делу. Наследство… Бесспорные права Иманалы на вдову старшего брата…
Улпан слушала не перебивая, не отводя взгляда. А взгляд ее обладал такой прямой и бесхитростной силой, что Байдалы и Токай, другие бии, волостные управители не выдерживали его, отводили глаза. Повадки у них были волчьи – они из засады кидались на свою жертву, окружали кольцом, когда один уставал преследовать, в ход шли свежие силы…
Улпан молча взбалтывала и взбалтывала кумыс в большой темной чаше, стоявшей перед ней. Казалось, она совсем забыла о том, что этим кумысом надо бы угостить почтенных людей, пришедших к ней в дом. А хуже нет, когда чаша перед твоим носом, и хозяйка машет ложкой-ожау, но не намеревается ни подать наполненную кесе, ни убрать чашу… О чем эта проклятая баба думает? Нарочно?.. Есеней тоже подолгу просиживал молча, и трудно было понять, что он скажет или сделает. Видно, кое-чему Улпан у него научилась!
Златоусты уже и сами запутались в своих намеках и доводах, они стали повторяться, и тогда Улпан вроде бы вспомнила о кумысе. От беспрестанного взбалтывания он стал терпким, приобрел особый дразнящий запах, и гости места себе не находили, пока им в руки не попали наполненные кесе, пока они не промочили пересохшие от долгого говорения глотки.
Улпан начала с того, что принесла им благодарность, – пристойно прошли поминки по Есенею, без всяких ссор, стычек, которые часто возникают, когда собирается много народа… Бии и волостные управители сами участвовали в походе против Кожыка, разорили и сожгли разбойничье логово, а славу победы подарили их роду…
– Этого сибаны не забудут, – сказала она.
– Е-гей!.. Такая удачная мысль – назвать поход сибанским – счастливо посетила Байдеке… – вставил свое слово Токай-бий, метнул новую стрелу в его незажившую рану. Знал же, что Байдалы простить себе не может этой затеи. Байдалы и Токай могли совместно строить козни против Улпан, но их отношения между собой не менялись. У Байдалы все же хватило выдержки промолчать. Улпан продолжала:
– Чувство благодарности у меня вызывает и то, что вы вернулись – откровенно высказать свои опасения… Молодой сибан, подумали вы в своих заботах о нас, без Есенея не сможет управлять своим конем – и расшибется… Разве не так следят издали старики, когда ребенка впервые сажают в седло? И вас, я верю, привели обратно в аул заботы о нашем благополучии… Сибаны не забудут этого!
После ее слов трудно было продолжать так, как они начали. Бывают люди, которых можно за спиной у них поносить, а при встрече нет никакой возможности повторить то, что говорилось в их отсутствие. Улпан была из таких людей. И друзья ее, и враги знали: она с полным правом представляет сибанов, и сибаны всегда поддержат свою байбише – Улпан к этому времени и в самом деле стала похожа на байбише, она раздобрела, наметился у нее второй подбородок, но так же легко, как и прежде, она несла пышное тело, по-молодому блестели ее глаза, которые насквозь видели собеседника – с добром он пришел или с низкой хитростью…
Байдалы-бий, Токай-бий и все их спутники как бы признали, что пригрозить Улпан, вынудить ее поступить, как требуют они, – не удалось. И теперь они осушали кумыс – чашу за чашей, будто просто заехали утолить жажду…
Но если они считали свое дело на сегодня законченным, то Улпан собиралась кое-что им сказать напоследок:
– К вашей помощи еще не раз прибегнет семья, которая состоит из вдовы и сироты… А одну просьбу я хочу сейчас… Через три года моя единственная дочь достигнет возраста, когда ей предстоит стать хозяйкой отау-юрты. Бижикен у меня одна… Бижикен – последний след Есенея… Как я могу допустить, чтобы она переступила порог юрты в чужом краю? Стала бы чужой для рода своего отца? Если бы керей-уаки согласились одного из своих сыновей, равного моей дочери по достоинству, отдать в шанрак Есенея, я приняла бы его как зятя в правую сторону своей юрты. Они бы и стали наследниками Есенея, а я отошла бы от дел. Вы знаете, сибаны между собой не сватаются. Это – забота всех керей-уаков, и не забудьте о моей просьбе.
Знала – кому высказывает, и все же высказала им свое заветное желание. Все равно без них она не могла бы принять в дом молодого человека, который дал бы ее дочери испытать счастье материнства. Улпан представляла себе: дети, много детей… Как всегда, одни плачут, надо их утешить, другие ласкаются. «Аже… аже…» – слышала она их голоса, называющие ее бабушкой. Она видела внучат – верхом на стригунах. А один из них вбегал в юрту с криком: «Аже, дай кумыса!» Он и был ее постоянным любимцем, она даже чувствовала, как его плотные ручонки обнимамают ее за шею, пухленький, глаза как у верблюжонка… Она и радовалась его приходу, и плакала, когда долго не было…
– Улпан-байбише, исполнить вашу просьбу – это наш первый долг перед всевышним, – с важностью произнес Байдалы-бий. – Я думаю, это должны решать кереи, не впутывая никого из чужих. Позовешь уаков, разве останутся в стороне атыгаи и караулы? Кому же не захочется – отдать сына в ваш дом?
Больше никто из них ничего не сказал. На прощанье она Байдалы и Токаю тоже накинула на плечи халаты. Если они и после этого будут настаивать на правах Имманалы, люди их осудят и не поддержат.
Сибаны и так задержались с переездом на джайляу, и на другой день аулы тронулись в путь. Они сопровождали караван своей байбише, и это было знаком уважения к Улпан.
Как всегда, каждый год, аулы ревниво присматривались, кто и как перезимовал, больше стало скота у соседей или меньше… Хорошо ли одета молодежь… А у подростков – есть стригуны или нет… Прибавилось ли за зиму малышей… Все это успевали рассмотреть по пути на джайляу, за четыре, за пять дней.
Вековечной казах-арбе сибаны, привыкшие к перевозкам хлеба и сена, предпочитали теперь бричку с кузовом. То и дело – напоказ, конечно, – вдоль дороги гнали косяки лошадей. Верхом на стригунах, от одного аульного каравана к другому, сновали ребятишки, и кому из них удавалось первым догнать кого-то, тот требовал байгу – подарок. Женщины с бричек бросали им баурсаки, курт… Так продолжалось, пока не прибывали на джайляу, и не представлялось большего удовольствия для ребятишек, для тех, у кого были свои кони или стригуны. Но сколько слез проливали те, кому родители дать стригуна не могли!
Дети не принимали во внимание, чью бричку они догнали, – семьи состоятельной или бедняка-кедея. Требовали угощение со всех. Несколько раз и Улпан раздавала сладости. Несколько раз Бижикен приносила свои баурсаки, которые ей удалось получить.
Под вечер всадники, ехавшие впереди, приблизились к озеру, которое обычно без ночевки не миновали. Но аксакалы – должно быть, заранее условились – только показали кончиками своих плетей вперед – не останавливаться, а ехать дальше. С весны прошлого года озеро стало называться «Озеро, где умер бий». Сейчас здесь на берегу поставил свои юрты Иманалы, тут и собирался устроить свои поминки по Есенею.
Если это случится, он как бы подтвердит права на наследство, а права Улпан во многом потеряют силу. Сам Иманалы, пожалуй, до этого не додумался бы, но у него не было недостатка в советчиках.
Сибаны проехали мимо, никто не свернул к аулу Иманалы, и яснее этого нельзя было выказать свое отношение к его затее. Всадники молча сидели в седлах, примолкли женщины, даже ребятишки, почувствовав настроение взрослых, перестали скакать взад-вперед.
Женщины из более зажиточных семей, в тарантасах, запряженных парой, следовали за коляской Улпан.
– Вы поезжайте дальше, – повернулась она. – Я скоро догоню вас…
Ее упряжка свернула к юртам на берегу озера.
К Иманалы Улпан вошла решительно, в сопровождении Дамели. Айтолкын никак не ждала ее – и смутилась от неожиданности… Их сыновья, ставшие взрослыми, вскочили…
Иманалы, не вставая, приказал им:
– Уйдите…
Улпан без приглашения прошла на почетное место, села.
– Правильно, что отослал их… – сказала она. – Мы должны поговорить наедине, как взрослые люди. Я приехала не с новосельем поздравить. Я приехала сказать – отправляйтесь со всеми вместе. Позор, чтобы единственный брат Есенея торчал в одиночестве, как прокаженный! Скажи – хоть один сибан завернул к тебе, проезжая мимо? Сибан считает тебя виновным перед братом, перед его памятью. Ты не морщь лицо, ты слушай! Тебя, тебя считают причастным к смерти Есенея! Дубину, ударившую его, держали твои руки… Есеней больше не поднимался с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34