Построенные тогда тысячемильные каналы были сконструированы на пологом слоне с запада на восток, и приблизительно за Гринвичем насосы выкачивали отходы в дельту Темзы, откуда они попадали в море. Этот путь и совершало тело маркиза, путешествуя с запада на восток, к восходу и насосным станциям.
На высоком кирпичном уступе крысы, занятые тем, чем заняты крысы, когда на них никто не смотрит, видели, как оно проплывает.
Самая большая из них, точнее – большой, ибо это был огромный черный крысюк, что-то пропищал. Маленькая бурая крыска пискнула в ответ, а потом спрыгнула с уступа на спину маркиза и прокатилась на нем немного по каналу, принюхиваясь к волосам и камзолу, пробуя кровь на вкус, а кожу – на зуб, затем, зацепившись кое-как, опасно перегнулась, чтобы всмотреться внимательно в видимые части лица.
С головы она соскочила прямо в грязную воду, где усердно поплыла к берегу, а там взобралась на скользкий уступ.
Пробежав по балке, она присоединилась к своим товаркам.
– Белфаст? Нам что, в Ирландию нужно ехать? – недоуменно спросил Ричард.
Д'Верь проказливо улыбнулась, а когда он стал настаивать, ответила только:
– Сам увидишь.
Он сменил тактику.
– Откуда ты знаешь, что мальчишка говорил про Ярмарку правду? – спросил он.
– О таком никто из живущих внизу не лжет. Я… даже не знаю, сможем ли мы солгать об этом. – Она помедлила. – Ярмарки – особенные.
– А откуда мальчишка знает, где она?
– Кто-то еще ему сказал, – ответила Охотник. Ричард ненадолго задумался.
– А этот кто-то как узнал?
– Кто-то ему сказал, – объяснила д'Верь.
– Но…
Он все никак не мог взять в толк, кто же все-таки устанавливает время и место Ярмарки, как распространяется весть о ней… И пытался сформулировать вопрос так, чтобы он не прозвучал глупо.
– Ш-ш-ш-ш. Не знаете, случаем, когда ближайшая Ярмарка? – спросил из тьмы грудной женский голос.
Вопрошавшая вышла на свет. Тускло блеснули серебряные украшения. Волосы цвета воронова крыла уложены волосок к волоску. Она была очень бледна, и подол угольно-черного бархатного платья волочился по полу. Ричард сразу понял, что уже видел ее раньше, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить где. На своей первой Передвижной Ярмарке, вот где. В «Харродс». Она ему улыбнулась.
– Сегодня, – сказала Охотник. – Белфаст.
– Спасибо, – сказала женщина.
«У нее изумительные глаза, в жизни таких не видел, – подумал Ричард. – Цвета наперстянки».
– Значит, увидимся там, – сказала незнакомка и поглядела на Ричарда, словно обращалась к нему одному. А потом чуть застенчиво отвела взгляд.
Она сделала шаг в тень и в ней растворилась.
– Кто это был? – поинтересовался Ричард.
– Они называют себя Бархатные, – объяснила д'Верь. – Днем они спят здесь, внизу, а ночью ходят по Надмирью.
– Они опасны? – спросил Ричард.
– Все опасны, – ответила Охотник.
– Послушайте, – сказал Ричард. – Я так и не понял, как обстоит дело с Ярмарками. Кто решает, где и когда их устраивать? И как об этом узнает первый «кто-то»?
Охотник пожала плечами.
– А ты, д'Верь, не знаешь?
– Никогда не задумывалась.
Они свернули за угол. Д'Верь подняла повыше фонарь.
– Совсем неплохо, – сказала она.
– И быстро к тому же, – согласилась Охотник. Кончиком пальца она коснулась краски на стене. Краска была еще влажная.
На росписи были изображены Охотник, д'Верь и Ричард. И портреты были далеко не лестными.
В логово Златовласок черный крысюк вступил почтительно – опустив голову и прижав уши. Потом, попискивая и щелкая зубами, пополз вперед.
Лежбище себе Златовласки устроили в горе костей. Когда-то эти кости принадлежали косматому мамонту. Было это в незапамятные холодные времена, когда мохнатые громадины еще бродили по заснеженной тундре в Южной Англии с таким – по мнению Златовласок – видом, будто они здесь хозяева. Во всяком случае, этого конкретного мамонта от такого заблуждения избавили – довольно основательно и решительно – сами Златовласки.
У подножия горы черный крысюк благоговейно пал ниц: подставляя горло, лег на спину, закрыл глаза и стал ждать. Некоторое время спустя щелканье и писк сверху подсказали ему, что он может перекатиться и встать на лапы.
Из черепа мамонта на самом верху груды выбралась одна Златовласка. Спустилась по старому бивню. Это была крыса с золотым мехом и глазами цвета меди. Размером она была с домашнюю кошку.
Черный крысюк заговорил. Златовласка ненадолго задумалась и пропищала приказ. Черный крысюк перекатился на спину, снова на мгновение открывая горло. Потом повернулся и юркнул выполнять.
Разумеется, Клоачный народец существовал и до Великого Смрада, обживал елизаветинские клоаки, потом клоаки Реставрации, а после – клоаки Регентства по мере того, как все новые и новые речные пути Лондона загоняли в трубы и туннели, а увеличивающееся население производило все больше отходов, все больше мусора, все больше сточных вод. Но лишь после Великого Смрада, после мощного, с викторианским размахом строительства он занял подобающее ему место и достиг истинного величия. Найти представителей этого племени можно было в канализации повсюду, но постоянные жилища они устраивали себе в похожих на церковные крипты склепах красного кирпича к востоку, в местах стечения многих бурлящих, пенных вод. Здесь они садились, разложив вокруг себя удочки, сети и импровизированные багры, и следили за поверхностью бурой реки.
Они носили бурую и зеленую одежду, покрытую тонким слоем чего-то, что могло быть плесенью, а могло быть нефтехимическим илом или (нетрудно допустить) чем-то много худшим. Волосы они отпускали длинные и никогда их не расчесывали. Пахло от них… ну, сами более или менее можете себе представить. Вдоль особо важных туннелей они развешивали старые штормовые фонари. Никто не знал, что Клоачный народец использовал вместо топлива, но их фонари горели довольно вонючим зеленым и синим пламенем.
Неизвестно, как общался между собой Клоачный народец. В своих немногих столкновениях с внешним миром они прибегали к своеобразному языку жестов. Они жили в мире бульканья и капель. Мужчины, женщины и безмолвные маленькие дети.
Данникин заметил что-то в воде. Он был вождем Клоачного народца, самым старым и самым мудрым из всех. Туннели и каналы он знал лучше тех, кто их когда-то построил. Данникин потянулся за сетью для мелкой добычи. Одно отточенное движение руки – и он выловил из воды заляпанный грязью сотовый телефон. Отойдя к небольшой кучке хлама у стены, он положил телефон к остальному улову. Пока сегодняшний улов заключался в следующем: две разнопарые перчатки, ботинок, кошачий череп, роман «Фиеста», отсыревшая пачка сигарет, искусственная нога, дохлый кокер-спаниель, пара рогов на подставке и нижняя часть детской коляски.
Неудачный выдался день. А ведь сегодня вечером Ярмарка, причем под открытым небом.
Данникин не сводил глаз с воды. Никогда не знаешь, когда и что может подвернуться.
* * *
Старый Бейли развешивал сушиться постирушку. Наволочки и простыни развевались и трепыхались на ветру, гулявшем по крыше Сентр-Пойнт, неприглядного небоскреба, характерного для шестидесятых годов, который мозолит глаза в восточном конце Оксфорд-стрит, высоко над станцией «Тоттенхэм-Корт-роуд». Старый Бейли не шибко любил это здание, но, как он часто говорил птицам, вид с тамошней крыши несравненный, и более того: крыша Сентр-Пойнт – одно из немногих мест в Вест-Энде, откуда самого Сентр-Пойнт не видно.
Ветер топорщил перья в накидке Старого Бейли, отрывал по одному, уносил куда-то в Лондон. Старый Бейли не дулся. Как он так же часто говорил своим птицам, там, откуда взялись эти, всегда найдутся еще.
Из отверстия вентиляционной шахты, с которого давно отодрали решетку, выбрался большой черный крысюк и, оглядевшись по сторонам, направился прямиком к загаженной птицами палатке Старого Бейли. Взбежав по боку палатки, он прокрался по бельевой веревке, все это время настойчиво тараторя.
– Помедленней, помедленней, – сказал ему Старый Бейли.
Крысюк затараторил снова – на сей раз пониже тембром и не такой скороговоркой.
– Господи помилуй! – воскликнул Старый Бейли, побежал в палатку и вернулся с оружием – вилкой для жарки гренок и совочком для угля.
Потом опрометью вернулся в палатку и вынырнул со своими клетками и вывесками для Ярмарки. А затем медленно потащился в палатку, где, открыв деревянный сундук, вынул и убрал в карман серебряный ларчик.
– У меня, право слово, нет времени на эти глупости, – сказал он крысюку, выходя из палатки в последний раз. – Я очень занятой человек. Птицы, знаешь ли, сами себя не ловят.
Крысюк на него пискнул.
– Ну, – сказал крысюку Старый Бейли, отвязывая с пояса моток веревки, – тело могут забрать и другие. Я уже немолод, знаешь ли. И туннели мне не по нутру. Я ведь крышный человек до мозга костей.
Ответом ему стало грубое фырканье.
– Тише едешь – дальше будешь, – посоветовал крысюку Старый Бейли. – Видишь, уже иду. Молокосос. Я прапрадедушку твоего знал, брат мой крыса, поэтому нечего тут нос задирать… Ну и где у нас Ярмарка?
Крысюк ему сказал. Тогда, убрав его в карман, Старый Бейли перебросил ногу через парапет.
На сидящего на уступе в пластиковом шезлонге Данникина вдруг нахлынуло предчувствие богатства и процветания. Он ощущал, как они плывут с запада на восток, плывут к нему.
Данникин громко хлопнул в ладоши, и тут же к нему бросились, хватая на бегу багры и сети, мужчины, а с ними дети и женщины. Все выстроились вдоль скользкого уступа, изготовились в свете трещащих искрами зеленых клоачных фонарей. Вождь подал знак, и они стали ждать – молча, ведь именно так ждет Клоачный народец.
По каналу приплыло лицом вниз тело маркиза де Карабаса, течение несло его медленно и величественно, точно погребальную барку. В полном молчании Клоачный народец подтянул его баграми, вытащил сетями и вскоре уже выложил на уступе. Они сняли плащ и байкерские ботинки, забрали золотые часы и содержимое прочих карманов, но остальную одежду оставили на трупе.
Глядя на добычу, Данникин просиял. Он снова хлопнул в ладоши, и Клоачный народец начал готовиться к Ярмарке. Теперь у них и вправду было что продать.
– Ты уверена, что маркиз будет на Ярмарке? – спросил Ричард у д'Вери, когда тропа начала понемногу подниматься вверх.
– Он нас не подведет, – сказала она, насколько могла убежденно. – Уверена, он там будет.
Глава четырнадцатая
Боевой корабль стандартного образца «Белфаст» – одиннадцатитонный эсминец, спущенный на воду в 1939 году, прошел активную боевую службу во Второй мировой войне. С тех пор он стоял намертво пришвартованный на южном берегу Темзы, в «открыточной стране» между Лондонским и Башенным мостами, напротив лондонского Тауэра. С его палубы видны собор Святого Павла и позолоченная верхушка «Монумента», спроектированного, как и многое в Лондоне, Кристофером Реном в память о Великом пожаре. Корабль служит плавучим музеем, мемориалом, тренировочным плацдармом.
С берега на борт ведет крытый переход. Вот по нему поднимались по двое, и по трое, и даже дюжинами подмирцы, торопясь первыми расставить свои палатки и козлы. Тут сошлись все племена и баронии Под-Лондона, объединенные Ярмарочным Перемирием и взаимным желанием расположиться как можно дальше от клеенок Клоачного народца.
Столетием раньше было решено, что Клоачный народец может раскладывать на грязных клеенках и брезенте свой улов только на тех Ярмарках, которые устраивают под открытым небом. Данникин и его народец вывалили свои трофеи огромной кучей на кусок брезента под большой орудийной башней. Никто никогда не подходил к ним сразу: они придут под конец Ярмарки – завсегдатаи распродаж, любопытные и немногие счастливчики, над которыми смилостивилось мироздание, лишив их обоняния.
Ричард, Охотник и д'Верь проталкивались через толпу на палубе. Ричард поймал себя на том, что каким-то образом утратил потребность то и дело останавливаться, разинув глаза и рот. Покупатели, продавцы и зеваки не стали менее странными, чем были на прошлой Передвижной Ярмарке, но, надо думать, изменился он сам, став не менее странным.
Он пробежал глазами по лицам в толпе, на ходу выискивая ироничную улыбку маркиза.
– Я его не вижу, – сказал он.
Они подходили к палатке кузнеца. Ее владелец, который, если не обращать внимания на всклокоченную русую бороду, вполне мог бы сойти за небольшую гору, бросил на наковальню ком докрасна раскаленного металла. Ричард никогда прежде не видел ни наковальни, ни раскаленного металла. Зато жар от него почувствовал уже с расстояния десяти футов.
– Продолжай искать. Де Карабас появится, – сказала, оглядываясь по сторонам, д'Верь. – Проныра, как легкий пенни, всегда вынырнет. – Она на секунду задумалась. – Кстати, а что такое легкий пенни? – А потом, не успел Ричард ответить, вдруг пискнула: – Кузнец!
Перестав бить по раскаленному металлу, бородач поднял взгляд и взревел:
– Клянусь Темплем и Арчем! Леди д'Верь!
И подхватил ее на руки, будто она весила не больше мышки.
– Привет, Кузнец, – сказала д'Верь. – Я очень надеялась тебя тут найти.
– Я Ярмарок не пропускаю, госпожа, – весело пророкотал он, а потом доверительно – ни дать ни взять взорвавшийся секрет – сообщил: – Дела-то ведь тут обделываются, сами понимаете. А теперь, – сказал он, вспомнив про остывающий на наковальне ком металла, – подождите-ка минутку тут!
Он посадил д'Верь приблизительно на высоту своих глаз – на крышу палатки в семи футах над палубой.
И принялся бить молотом по металлу, поворачивая его приспособлением, которое Ричард совершенно верно принял за щипцы. Под ударами молота из бесформенного оранжевого кома рождалась прекрасная черная роза. Работа была поразительно тонкой, каждый железный в совершенстве сформированный лепесток стоял отдельно. Кузнец окунул розу в ведро холодной воды возле наковальни. Цветок зашипел, из ведра повалил пар. Остудив и вытерев розу, Кузнец протянул ее толстяку в кольчуге, который терпеливо ждал в сторонке. Толстяк выразил свое удовлетворение и взамен дал Кузнецу зеленый пластиковый пакет «Маркс энд Спенсер», набитый кусками самых разных сыров.
– Кузнец? – окликнула со своего насеста д'Верь. – Познакомься, это мои друзья.
Рука Ричарда почти скрылась в огромной, как лопата, лапище. Кузнец пожал ее с воодушевлением, но очень мягко, словно в прошлом уже – по несчастной случайности – имел немало неприятностей с пожиманием рук и потому практиковался в этом особом ритуале, пока не научился делать все как надо.
– Очень рад, – загудел он.
– Ричард, – ответил Ричард. Кузнец просиял.
– Ричард! Отличное имя! У меня был конь по имени Ричард. – Отпустив руку Ричарда, он повернулся к Охотнику. – А ты… Охотник? Охотник! Да будь я проклят! И впрямь Охотник.
Покраснев, как мальчишка, Кузнец плюнул себе на ладонь и неловко попытался пригладить волосы. Потом протянул руку, но сообразил, что только что на нее плюнул, и, переминаясь с ноги на ногу, поспешил вытереть ее о кожаный передник.
– Здравствуй, Кузнец, – с карамельной улыбкой откликнулась Охотник.
– Кузнец? – позвала д'Верь. – Сними меня, пожалуйста.
Он пристыженно обернулся.
– Прошу прощения, госпожа, – сказал он и осторожно поставил ее на землю.
Тут Ричарду пришло в голову, что Кузнец знал д'Верь совсем маленькой девочкой, и поймал себя на приступе необъяснимой ревности к здоровяку.
– А теперь, – спросил, обращаясь к д'Вери, Кузнец, – чем могу быть вам полезен?
– Кое-чем, – ответила она. – Но сначала… – Она повернулась к Ричарду. – У меня есть для тебя поручение, Ричард.
– Для него? – подняла бровь Охотник. Д'Верь кивнула.
– Для вас обоих. Не могли бы вы пойти поискать нам чего-нибудь поесть? Пожалуйста.
Ричард испытал прилив необычайной гордости. Он с честью выдержал испытание. Его приняли в команду. Он совершит подвиг: он Пойдет и Принесет Еду. Он даже грудь выпятил от гордости.
– Я твоя телохранительница, – возразила Охотник. – Я останусь с тобой.
Многоцветные глаза д'Вери вспыхнули.
– На Ярмарке? – усмехнулась она. – Да будет тебе, Охотник. Ярмарочное Перемирие – это Ярмарочное Перемирие. Здесь меня никто не тронет. К тому же Ричард больше меня нуждается в присмотре.
Ричард немедленно сдулся, но этого никто не заметил.
– А что, если кто-то нарушит Перемирие? – спросила Охотник.
– Нарушит Ярмарочное Перемирие? Бр-р-р! – Несмотря на жар от мехов, Кузнец поежился.
– Это не произойдет. Идите. Вдвоем. Принесите мне что-нибудь с карри, пожалуйста. И еще хорошо бы пахлавы. Только, пожалуйста, пряной.
Охотник провела ладонью по волосам. Потом повернулась и без единого слова направилась в самую гущу толпы, Ричард потащился следом.
– А что будет, если кто-то нарушит Ярмарочное Перемирие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
На высоком кирпичном уступе крысы, занятые тем, чем заняты крысы, когда на них никто не смотрит, видели, как оно проплывает.
Самая большая из них, точнее – большой, ибо это был огромный черный крысюк, что-то пропищал. Маленькая бурая крыска пискнула в ответ, а потом спрыгнула с уступа на спину маркиза и прокатилась на нем немного по каналу, принюхиваясь к волосам и камзолу, пробуя кровь на вкус, а кожу – на зуб, затем, зацепившись кое-как, опасно перегнулась, чтобы всмотреться внимательно в видимые части лица.
С головы она соскочила прямо в грязную воду, где усердно поплыла к берегу, а там взобралась на скользкий уступ.
Пробежав по балке, она присоединилась к своим товаркам.
– Белфаст? Нам что, в Ирландию нужно ехать? – недоуменно спросил Ричард.
Д'Верь проказливо улыбнулась, а когда он стал настаивать, ответила только:
– Сам увидишь.
Он сменил тактику.
– Откуда ты знаешь, что мальчишка говорил про Ярмарку правду? – спросил он.
– О таком никто из живущих внизу не лжет. Я… даже не знаю, сможем ли мы солгать об этом. – Она помедлила. – Ярмарки – особенные.
– А откуда мальчишка знает, где она?
– Кто-то еще ему сказал, – ответила Охотник. Ричард ненадолго задумался.
– А этот кто-то как узнал?
– Кто-то ему сказал, – объяснила д'Верь.
– Но…
Он все никак не мог взять в толк, кто же все-таки устанавливает время и место Ярмарки, как распространяется весть о ней… И пытался сформулировать вопрос так, чтобы он не прозвучал глупо.
– Ш-ш-ш-ш. Не знаете, случаем, когда ближайшая Ярмарка? – спросил из тьмы грудной женский голос.
Вопрошавшая вышла на свет. Тускло блеснули серебряные украшения. Волосы цвета воронова крыла уложены волосок к волоску. Она была очень бледна, и подол угольно-черного бархатного платья волочился по полу. Ричард сразу понял, что уже видел ее раньше, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить где. На своей первой Передвижной Ярмарке, вот где. В «Харродс». Она ему улыбнулась.
– Сегодня, – сказала Охотник. – Белфаст.
– Спасибо, – сказала женщина.
«У нее изумительные глаза, в жизни таких не видел, – подумал Ричард. – Цвета наперстянки».
– Значит, увидимся там, – сказала незнакомка и поглядела на Ричарда, словно обращалась к нему одному. А потом чуть застенчиво отвела взгляд.
Она сделала шаг в тень и в ней растворилась.
– Кто это был? – поинтересовался Ричард.
– Они называют себя Бархатные, – объяснила д'Верь. – Днем они спят здесь, внизу, а ночью ходят по Надмирью.
– Они опасны? – спросил Ричард.
– Все опасны, – ответила Охотник.
– Послушайте, – сказал Ричард. – Я так и не понял, как обстоит дело с Ярмарками. Кто решает, где и когда их устраивать? И как об этом узнает первый «кто-то»?
Охотник пожала плечами.
– А ты, д'Верь, не знаешь?
– Никогда не задумывалась.
Они свернули за угол. Д'Верь подняла повыше фонарь.
– Совсем неплохо, – сказала она.
– И быстро к тому же, – согласилась Охотник. Кончиком пальца она коснулась краски на стене. Краска была еще влажная.
На росписи были изображены Охотник, д'Верь и Ричард. И портреты были далеко не лестными.
В логово Златовласок черный крысюк вступил почтительно – опустив голову и прижав уши. Потом, попискивая и щелкая зубами, пополз вперед.
Лежбище себе Златовласки устроили в горе костей. Когда-то эти кости принадлежали косматому мамонту. Было это в незапамятные холодные времена, когда мохнатые громадины еще бродили по заснеженной тундре в Южной Англии с таким – по мнению Златовласок – видом, будто они здесь хозяева. Во всяком случае, этого конкретного мамонта от такого заблуждения избавили – довольно основательно и решительно – сами Златовласки.
У подножия горы черный крысюк благоговейно пал ниц: подставляя горло, лег на спину, закрыл глаза и стал ждать. Некоторое время спустя щелканье и писк сверху подсказали ему, что он может перекатиться и встать на лапы.
Из черепа мамонта на самом верху груды выбралась одна Златовласка. Спустилась по старому бивню. Это была крыса с золотым мехом и глазами цвета меди. Размером она была с домашнюю кошку.
Черный крысюк заговорил. Златовласка ненадолго задумалась и пропищала приказ. Черный крысюк перекатился на спину, снова на мгновение открывая горло. Потом повернулся и юркнул выполнять.
Разумеется, Клоачный народец существовал и до Великого Смрада, обживал елизаветинские клоаки, потом клоаки Реставрации, а после – клоаки Регентства по мере того, как все новые и новые речные пути Лондона загоняли в трубы и туннели, а увеличивающееся население производило все больше отходов, все больше мусора, все больше сточных вод. Но лишь после Великого Смрада, после мощного, с викторианским размахом строительства он занял подобающее ему место и достиг истинного величия. Найти представителей этого племени можно было в канализации повсюду, но постоянные жилища они устраивали себе в похожих на церковные крипты склепах красного кирпича к востоку, в местах стечения многих бурлящих, пенных вод. Здесь они садились, разложив вокруг себя удочки, сети и импровизированные багры, и следили за поверхностью бурой реки.
Они носили бурую и зеленую одежду, покрытую тонким слоем чего-то, что могло быть плесенью, а могло быть нефтехимическим илом или (нетрудно допустить) чем-то много худшим. Волосы они отпускали длинные и никогда их не расчесывали. Пахло от них… ну, сами более или менее можете себе представить. Вдоль особо важных туннелей они развешивали старые штормовые фонари. Никто не знал, что Клоачный народец использовал вместо топлива, но их фонари горели довольно вонючим зеленым и синим пламенем.
Неизвестно, как общался между собой Клоачный народец. В своих немногих столкновениях с внешним миром они прибегали к своеобразному языку жестов. Они жили в мире бульканья и капель. Мужчины, женщины и безмолвные маленькие дети.
Данникин заметил что-то в воде. Он был вождем Клоачного народца, самым старым и самым мудрым из всех. Туннели и каналы он знал лучше тех, кто их когда-то построил. Данникин потянулся за сетью для мелкой добычи. Одно отточенное движение руки – и он выловил из воды заляпанный грязью сотовый телефон. Отойдя к небольшой кучке хлама у стены, он положил телефон к остальному улову. Пока сегодняшний улов заключался в следующем: две разнопарые перчатки, ботинок, кошачий череп, роман «Фиеста», отсыревшая пачка сигарет, искусственная нога, дохлый кокер-спаниель, пара рогов на подставке и нижняя часть детской коляски.
Неудачный выдался день. А ведь сегодня вечером Ярмарка, причем под открытым небом.
Данникин не сводил глаз с воды. Никогда не знаешь, когда и что может подвернуться.
* * *
Старый Бейли развешивал сушиться постирушку. Наволочки и простыни развевались и трепыхались на ветру, гулявшем по крыше Сентр-Пойнт, неприглядного небоскреба, характерного для шестидесятых годов, который мозолит глаза в восточном конце Оксфорд-стрит, высоко над станцией «Тоттенхэм-Корт-роуд». Старый Бейли не шибко любил это здание, но, как он часто говорил птицам, вид с тамошней крыши несравненный, и более того: крыша Сентр-Пойнт – одно из немногих мест в Вест-Энде, откуда самого Сентр-Пойнт не видно.
Ветер топорщил перья в накидке Старого Бейли, отрывал по одному, уносил куда-то в Лондон. Старый Бейли не дулся. Как он так же часто говорил своим птицам, там, откуда взялись эти, всегда найдутся еще.
Из отверстия вентиляционной шахты, с которого давно отодрали решетку, выбрался большой черный крысюк и, оглядевшись по сторонам, направился прямиком к загаженной птицами палатке Старого Бейли. Взбежав по боку палатки, он прокрался по бельевой веревке, все это время настойчиво тараторя.
– Помедленней, помедленней, – сказал ему Старый Бейли.
Крысюк затараторил снова – на сей раз пониже тембром и не такой скороговоркой.
– Господи помилуй! – воскликнул Старый Бейли, побежал в палатку и вернулся с оружием – вилкой для жарки гренок и совочком для угля.
Потом опрометью вернулся в палатку и вынырнул со своими клетками и вывесками для Ярмарки. А затем медленно потащился в палатку, где, открыв деревянный сундук, вынул и убрал в карман серебряный ларчик.
– У меня, право слово, нет времени на эти глупости, – сказал он крысюку, выходя из палатки в последний раз. – Я очень занятой человек. Птицы, знаешь ли, сами себя не ловят.
Крысюк на него пискнул.
– Ну, – сказал крысюку Старый Бейли, отвязывая с пояса моток веревки, – тело могут забрать и другие. Я уже немолод, знаешь ли. И туннели мне не по нутру. Я ведь крышный человек до мозга костей.
Ответом ему стало грубое фырканье.
– Тише едешь – дальше будешь, – посоветовал крысюку Старый Бейли. – Видишь, уже иду. Молокосос. Я прапрадедушку твоего знал, брат мой крыса, поэтому нечего тут нос задирать… Ну и где у нас Ярмарка?
Крысюк ему сказал. Тогда, убрав его в карман, Старый Бейли перебросил ногу через парапет.
На сидящего на уступе в пластиковом шезлонге Данникина вдруг нахлынуло предчувствие богатства и процветания. Он ощущал, как они плывут с запада на восток, плывут к нему.
Данникин громко хлопнул в ладоши, и тут же к нему бросились, хватая на бегу багры и сети, мужчины, а с ними дети и женщины. Все выстроились вдоль скользкого уступа, изготовились в свете трещащих искрами зеленых клоачных фонарей. Вождь подал знак, и они стали ждать – молча, ведь именно так ждет Клоачный народец.
По каналу приплыло лицом вниз тело маркиза де Карабаса, течение несло его медленно и величественно, точно погребальную барку. В полном молчании Клоачный народец подтянул его баграми, вытащил сетями и вскоре уже выложил на уступе. Они сняли плащ и байкерские ботинки, забрали золотые часы и содержимое прочих карманов, но остальную одежду оставили на трупе.
Глядя на добычу, Данникин просиял. Он снова хлопнул в ладоши, и Клоачный народец начал готовиться к Ярмарке. Теперь у них и вправду было что продать.
– Ты уверена, что маркиз будет на Ярмарке? – спросил Ричард у д'Вери, когда тропа начала понемногу подниматься вверх.
– Он нас не подведет, – сказала она, насколько могла убежденно. – Уверена, он там будет.
Глава четырнадцатая
Боевой корабль стандартного образца «Белфаст» – одиннадцатитонный эсминец, спущенный на воду в 1939 году, прошел активную боевую службу во Второй мировой войне. С тех пор он стоял намертво пришвартованный на южном берегу Темзы, в «открыточной стране» между Лондонским и Башенным мостами, напротив лондонского Тауэра. С его палубы видны собор Святого Павла и позолоченная верхушка «Монумента», спроектированного, как и многое в Лондоне, Кристофером Реном в память о Великом пожаре. Корабль служит плавучим музеем, мемориалом, тренировочным плацдармом.
С берега на борт ведет крытый переход. Вот по нему поднимались по двое, и по трое, и даже дюжинами подмирцы, торопясь первыми расставить свои палатки и козлы. Тут сошлись все племена и баронии Под-Лондона, объединенные Ярмарочным Перемирием и взаимным желанием расположиться как можно дальше от клеенок Клоачного народца.
Столетием раньше было решено, что Клоачный народец может раскладывать на грязных клеенках и брезенте свой улов только на тех Ярмарках, которые устраивают под открытым небом. Данникин и его народец вывалили свои трофеи огромной кучей на кусок брезента под большой орудийной башней. Никто никогда не подходил к ним сразу: они придут под конец Ярмарки – завсегдатаи распродаж, любопытные и немногие счастливчики, над которыми смилостивилось мироздание, лишив их обоняния.
Ричард, Охотник и д'Верь проталкивались через толпу на палубе. Ричард поймал себя на том, что каким-то образом утратил потребность то и дело останавливаться, разинув глаза и рот. Покупатели, продавцы и зеваки не стали менее странными, чем были на прошлой Передвижной Ярмарке, но, надо думать, изменился он сам, став не менее странным.
Он пробежал глазами по лицам в толпе, на ходу выискивая ироничную улыбку маркиза.
– Я его не вижу, – сказал он.
Они подходили к палатке кузнеца. Ее владелец, который, если не обращать внимания на всклокоченную русую бороду, вполне мог бы сойти за небольшую гору, бросил на наковальню ком докрасна раскаленного металла. Ричард никогда прежде не видел ни наковальни, ни раскаленного металла. Зато жар от него почувствовал уже с расстояния десяти футов.
– Продолжай искать. Де Карабас появится, – сказала, оглядываясь по сторонам, д'Верь. – Проныра, как легкий пенни, всегда вынырнет. – Она на секунду задумалась. – Кстати, а что такое легкий пенни? – А потом, не успел Ричард ответить, вдруг пискнула: – Кузнец!
Перестав бить по раскаленному металлу, бородач поднял взгляд и взревел:
– Клянусь Темплем и Арчем! Леди д'Верь!
И подхватил ее на руки, будто она весила не больше мышки.
– Привет, Кузнец, – сказала д'Верь. – Я очень надеялась тебя тут найти.
– Я Ярмарок не пропускаю, госпожа, – весело пророкотал он, а потом доверительно – ни дать ни взять взорвавшийся секрет – сообщил: – Дела-то ведь тут обделываются, сами понимаете. А теперь, – сказал он, вспомнив про остывающий на наковальне ком металла, – подождите-ка минутку тут!
Он посадил д'Верь приблизительно на высоту своих глаз – на крышу палатки в семи футах над палубой.
И принялся бить молотом по металлу, поворачивая его приспособлением, которое Ричард совершенно верно принял за щипцы. Под ударами молота из бесформенного оранжевого кома рождалась прекрасная черная роза. Работа была поразительно тонкой, каждый железный в совершенстве сформированный лепесток стоял отдельно. Кузнец окунул розу в ведро холодной воды возле наковальни. Цветок зашипел, из ведра повалил пар. Остудив и вытерев розу, Кузнец протянул ее толстяку в кольчуге, который терпеливо ждал в сторонке. Толстяк выразил свое удовлетворение и взамен дал Кузнецу зеленый пластиковый пакет «Маркс энд Спенсер», набитый кусками самых разных сыров.
– Кузнец? – окликнула со своего насеста д'Верь. – Познакомься, это мои друзья.
Рука Ричарда почти скрылась в огромной, как лопата, лапище. Кузнец пожал ее с воодушевлением, но очень мягко, словно в прошлом уже – по несчастной случайности – имел немало неприятностей с пожиманием рук и потому практиковался в этом особом ритуале, пока не научился делать все как надо.
– Очень рад, – загудел он.
– Ричард, – ответил Ричард. Кузнец просиял.
– Ричард! Отличное имя! У меня был конь по имени Ричард. – Отпустив руку Ричарда, он повернулся к Охотнику. – А ты… Охотник? Охотник! Да будь я проклят! И впрямь Охотник.
Покраснев, как мальчишка, Кузнец плюнул себе на ладонь и неловко попытался пригладить волосы. Потом протянул руку, но сообразил, что только что на нее плюнул, и, переминаясь с ноги на ногу, поспешил вытереть ее о кожаный передник.
– Здравствуй, Кузнец, – с карамельной улыбкой откликнулась Охотник.
– Кузнец? – позвала д'Верь. – Сними меня, пожалуйста.
Он пристыженно обернулся.
– Прошу прощения, госпожа, – сказал он и осторожно поставил ее на землю.
Тут Ричарду пришло в голову, что Кузнец знал д'Верь совсем маленькой девочкой, и поймал себя на приступе необъяснимой ревности к здоровяку.
– А теперь, – спросил, обращаясь к д'Вери, Кузнец, – чем могу быть вам полезен?
– Кое-чем, – ответила она. – Но сначала… – Она повернулась к Ричарду. – У меня есть для тебя поручение, Ричард.
– Для него? – подняла бровь Охотник. Д'Верь кивнула.
– Для вас обоих. Не могли бы вы пойти поискать нам чего-нибудь поесть? Пожалуйста.
Ричард испытал прилив необычайной гордости. Он с честью выдержал испытание. Его приняли в команду. Он совершит подвиг: он Пойдет и Принесет Еду. Он даже грудь выпятил от гордости.
– Я твоя телохранительница, – возразила Охотник. – Я останусь с тобой.
Многоцветные глаза д'Вери вспыхнули.
– На Ярмарке? – усмехнулась она. – Да будет тебе, Охотник. Ярмарочное Перемирие – это Ярмарочное Перемирие. Здесь меня никто не тронет. К тому же Ричард больше меня нуждается в присмотре.
Ричард немедленно сдулся, но этого никто не заметил.
– А что, если кто-то нарушит Перемирие? – спросила Охотник.
– Нарушит Ярмарочное Перемирие? Бр-р-р! – Несмотря на жар от мехов, Кузнец поежился.
– Это не произойдет. Идите. Вдвоем. Принесите мне что-нибудь с карри, пожалуйста. И еще хорошо бы пахлавы. Только, пожалуйста, пряной.
Охотник провела ладонью по волосам. Потом повернулась и без единого слова направилась в самую гущу толпы, Ричард потащился следом.
– А что будет, если кто-то нарушит Ярмарочное Перемирие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35