Мы страдаем. Мы плачем. Мы трудимся в поте лица. К нам приходят болезни. Смерть, с высокомерным видом, бродит среди нас. Мы умираем, трепеща, не зная, что ждет всех нас впереди. Христос однажды уже умер за наши грехи. Теперь мы снова умираем 246
за них. Его муки прекратились. Но наши — продолжаются. Страдание наше — реальное. Помнишь ли Ты, что значит страдать? Я знаю, Твой замысел велик, поэтому я оставил попытки постичь его. В Твоих могучих руках мы оставляем всякие помыслы о крупных деяниях. Моя забота — та жизнь, которую Ты дал нам. Я слишком глуп, чтобы поверить: она — лишь прелюдия к жизни истинной. Я слишком слаб, чтобы быть счастливым от надежды, что в конце ее меня ждет награда. Я слишком прозаичен, чтобы верить, будто смысл жизни находится где-то еще. О, этот смысл жизни! Не думай плохо обо мне за то, что я цепляюсь за жизнь, которую дал мне Ты. Я лгал Тебе, когда говорил, что ни о чем не хочу попросить Тебя. Хочу. Очень хочу просить Тебя: я хочу, чтобы Ты взялся вылечить Изабеллу, чтобы отнесся к ней с вниманием. И еще хочу... просить — чтобы Ты дал мне такую сильную любовь к Изабелле, какая сможет служить ей в эти идущие к нам — тяжкие дни. Дай же мне любовь, чтобы я мог отдать ее Изабелле. Я прошу Тебя: сделай меня Твоим представителем здесь. Не оставляй нас без любви. С уважением склоняюсь перед Тобой в этот час нужды. Аминь.
* * *
Двумя часами позже я лег в постель рядом со своей женой. Мы перешептывались, и целовались, и обнимались. И мы — занимались любовью. Там, где ей не удавалось какое-то движение, я пытался совершить его за нее. Когда недоставало какого-то чувства, я заставлял себя чувствовать. Крик, подступивший к моему горлу, отозвался болью, и звон в моих ушах, и огонь, обжегший мои глаза, — были столь сильными, что моя дочь, спавшая внизу, о которой я, по чести говоря, совсем забыл, выбежала из своей комнаты и зажгла свет. Единственное, что я осознавал в те мгновения, было — ожидание трепета моего тела.
И я услышал голос Изабеллы:
— Грейс, все о'кей! Расс п-п-просто... все хорошо.
* * *
Мой отец уже ждал нас на ступеньках медицинского центра, когда на следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы привезли Изабеллу. Он лишь коротко кивнул мне, что на скупом языке его жестов означало: все в порядке.
Судя по всему, Эмбер не вернулась к нему. Он улыбнулся, обвил обветренными руками Изабеллу и долго держал ее в своих сильных и нежных объятиях.
Было уже довольно жарко, когда я покатил Иззи по уклону к башне.
Нас ждали. Все было готово. Студент-медик из Китая провел традиционную предоперационную беседу. Он представил нам анестезиолога. Объяснил нам предстоящую процедуру — опуская ненужные места. Проинформировал нас о том, что одним из побочных последствий операции, среди прочих, может быть смерть. Мы подписали необходимые бумаги.
Часом позже появился Пол Нессон. Он был мрачен и вежлив, как и всегда. В нем ощущались сосредоточенность и напряженность солдата, готовящегося к битве. Как ни странно, я почувствовал в нем уверенность, что все кончится благополучно. Он снова побрил голову Изабелле, хотя там и брить-то было нечего. Как только он вышел, мы, все четверо, — Грейс, Джо, Коррин, отец и я — протиснулись в предоперационную.
Изабелле дали демерол. Ее халат был завязан на спине всего лишь двумя завязочками, и она даже слегка дрожала в сильной струе воздуха, вырывающегося из кондиционера.
Еще через несколько минут мы помогли ей улечься на каталку, которую подвезли к двойным дверям операционной. Иззи изо всех сил сжимала мою руку.
Две санитарки взялись за ручки каталки. Я поцеловал Иззи, и через секунду она исчезла в царстве хрома, плитки, трубок и простыней. Не успели еще сомкнуться качающиеся двери, как над моей женой уже склонилась группа медсестер в зеленом.
* * *
Минуты могут превращаться в часы, а часы — в секунды. Я выпил кофе, купил все утренние газеты, просмотрел свою статью на первой полосе, увидел кричащие заголовки, которые «Журнал» приберегает для особо сенсационных публикации. "ЖУТКОЕ МАССОВОЕ УБИЙСТВО В КАНЬОНЕ. ПОГИБЛИ ДВОЕ ЛЮДЕЙ И ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЖИВОТНЫХ — специально для «Журнала» Рассел Монро".
Теодор проинформировал меня, что Эмбер, как я и предполагал, не вернулась. Правда, она все же позвонила, довольно поздно, и сказала, что с ней все в порядке и чтобы он не волновался. Я лишь покачал головой, явно неспособный сейчас втиснуть тревогу за Эмбер в гораздо более серьезную для меня тревогу. В конце концов, если ей не хватило здравого смысла остаться с Тео, пусть теперь страдает от последствий собственного своеволия.
Я собрался выкурить сигарету и, проходя мимо стола охраны, стоявшего у входа, услышал свое имя. Миниатюрная, довольно всклокоченная женщина сказала дежурному:
— Я бы попросила вас вызвать ко мне мистера Рассела Монро. Это очень важно.
— Ваше имя? — спросил охранник.
— Тина Шарп, из страховой компании «Эквитебл».
Не замедлив шага, я вышел из здания и с наслаждением втянул в себя успокоительный дым сигареты. Потом выкурил еще одну. С полчаса бродил я по больничной территории и на обратном пути заглянул в кафетерий.
Проглотив завтрак, заперся в туалете, выбросил из себя лишнее, ополоснул холодной водой лицо. В комнате ожидания отыскал свободное кресло и уселся в него, прислонившись затылком к стене.
Возникло такое ощущение, будто из меня вынули какую-то жизненно важную, бесценную часть, и часть эта, по всей вероятности, никогда не вернется в меня. Я задумался над тем, как могут сорок лет жизни вот так, неожиданно, резко сжаться до размеров урока. Закрыл глаза, прочитал молитву, окончательно утратил ход мыслей и наконец заснул. Во сне — коротком и четком, как воспоминание, — я подошел к столу, спрятанному под па-лапой на самом краю апельсиновой рощи, за которым сидела Изабелла. Она подняла ко мне свое лицо и зашевелила губами, но не сумела издать ни звука.
Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.
Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.
— Она держится молодцом. Все прошло отлично.
— Много вы из нее вынули?
— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.
— Сколько от опухоли осталось?
— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.
В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.
Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:
— Долго все это будет продолжаться?
— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.
— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.
— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.
* * *
На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.
Она не сразу узнала меня.
Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.
Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.
— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Я так рада... что ты пришел.
— Ты все еще моя маленькая?
— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.
— А как насчет того, чтобы навсегда?
— Навсегда... звучит очень даже мило.
* * *
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
— Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
— Ну как она?
— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.
— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
— Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
— Да.
— И ты представляешь, что они могут означать?
— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.
— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
— Да.
— Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
— Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».
— Мы можем поговорить?
— Давайте выйдем, — сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.
— Я не мог.
— Я понимаю. Мне хотелось лишь проинформировать вас о том, что только что сделанная вашей жене операция не может быть оплачена страховкой.
— Почему же, страховка как раз полностью покрывает ее.
— Нет. Мистер Монро, как вам известно, мы не можем покрыть расходы по вживлению радиоактивных изотопов, поскольку это не входит в число санкционированных нами процедур. В соответствии с нашим контрактом мы также не можем покрыть издержки, являющиеся результатом специфической косметической или непредусмотренной страховкой хирургии. Увы, сегодняшняя операция как раз подпадает под данную категорию.
— Иными словами, я залетаю еще на восемьдесят штук?
— Боюсь, мистер Монро, сумма приближается скорее к ста тысячам. Я не думала, что вы решитесь на операцию, не узнав, на какую сумму вы можете рассчитывать. Если бы связались со мной заранее, это не стало бы для вас таким потрясением, какое, я знаю, постигло вас сейчас. Во всяком случае, я пыталась связаться...
Я посмотрел на Тину Шарп. А ведь она могла бы быть и, возможно, была чьей-то матерью. И — дочерью.
— Ну что ж, — сказал я. — В последнее время я пережил немало потрясений. Спасибо, что пришли.
Она протянула мне руку, которую я пожал. Рука эта была суха и холодна.
— Мне очень жаль, мистер Монро. Уверена, наша организация постарается согласовать с вами способы возмещения понесенных расходов, которые удовлетворят обе стороны.
— Спасибо, мисс Шарп. В столь трудный час ваш приход пролил истинный бальзам на мою душу.
— Мне очень хотелось бы, чтобы «Эквитебл» все же смог поддержать вас, — сказала она. — Извините, что это оказалось не так.
Она повернулась и пошла по холлу к лифтам.
Вернувшись к Иззи, я сел на стул и уставился на фотографию в рамке, которую Иззи возила с собой по больницам, считая: она приносит удачу! Фотография стояла на тумбочке, прислоненная к цветам, принесенным Теодором. Это всего лишь любительский снимок, хотя цвета получились яркие, а сама Иззи была заснята в тот самый момент, когда смотрела прямо в объектив, как бы разглядывая фотографа из-под черных завитков волос и рубчатых полей своей широкой черной шляпы.
Ее шея и плечи — в платье без бретелек — обнажены. Улыбка — сдержанная, спокойная, уверенная. Зубы не видны, хотя уголки губ радостно приподняты, а глаза — для любого, кто знает Изабеллу, и в этом я готов поклясться — отражают такое глубокое удовлетворение жизнью, какое может исходить лишь из глубин сердца.
Для большинства людей это всего лишь фотография женщины в самом расцвете ее красоты. Для меня же это символ единой жизни, которую мы так и не смогли прожить вместе. Это — напоминание о едином будущем, которое так и не станет таким, каким мы его себе воображали. Это — посланник нашей мечты, которая умерла. Именно поэтому стоящая на тумбочке фотография для меня — символ великой красоты и великой боли.
В то время мы были всего лишь молодоженами, и друг, снимавший нас, постиг суть Изабеллиного счастья, поскольку на обороте карточки красуется простая надпись: «Миссис Монро!!»
В тот час, сидя в больничной палате рядом с Изабеллой, хотел ли я вернуться назад, в солнечный день, когда нас фотографировали? Ну конечно же. Но остаться там я все равно не мог, потому что, каким бы хорошим ни было то место, где ты гостишь, никто на всю жизнь в гостях не задерживается. Я бы скорее согласился заново пережить тот момент — перенеся его в настоящее, со всеми его стандартными разочарованиями, смятением и традиционными восторгами, которые могут ожидать влюбленных, со всей той простотой надежды, которую несет в себе этот снимок.
Но я выбрал себе в жены женщину, а не мечту, и потому постараюсь пройти тем путем, которым идет она. Я дал ей это обещание и должен сдержать его.
Однако, пока я смотрел на Изабеллу и на фотографию, где-то в глубине меня уже поднималась, вздымалась волна лютой и вполне конкретной ненависти — к Мартину Пэришу — за то, что тот начал с ночи третьего июля и что теперь пытается завершить, но уже за счет Изабеллы.
Никогда еще я не был так нужен ей. Никогда снова не понадобятся ей так остро, как в ближайшие дни, мои любовь, забота и понимание. А что же я смогу предложить ей, сидя за решеткой? Какой залог могу внести за себя, чтобы задержаться на свободе, если у меня в банке нет денег, а в доме — при самом скромном имуществе — того, что можно продать? А что мне делать с медицинскими счетами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
за них. Его муки прекратились. Но наши — продолжаются. Страдание наше — реальное. Помнишь ли Ты, что значит страдать? Я знаю, Твой замысел велик, поэтому я оставил попытки постичь его. В Твоих могучих руках мы оставляем всякие помыслы о крупных деяниях. Моя забота — та жизнь, которую Ты дал нам. Я слишком глуп, чтобы поверить: она — лишь прелюдия к жизни истинной. Я слишком слаб, чтобы быть счастливым от надежды, что в конце ее меня ждет награда. Я слишком прозаичен, чтобы верить, будто смысл жизни находится где-то еще. О, этот смысл жизни! Не думай плохо обо мне за то, что я цепляюсь за жизнь, которую дал мне Ты. Я лгал Тебе, когда говорил, что ни о чем не хочу попросить Тебя. Хочу. Очень хочу просить Тебя: я хочу, чтобы Ты взялся вылечить Изабеллу, чтобы отнесся к ней с вниманием. И еще хочу... просить — чтобы Ты дал мне такую сильную любовь к Изабелле, какая сможет служить ей в эти идущие к нам — тяжкие дни. Дай же мне любовь, чтобы я мог отдать ее Изабелле. Я прошу Тебя: сделай меня Твоим представителем здесь. Не оставляй нас без любви. С уважением склоняюсь перед Тобой в этот час нужды. Аминь.
* * *
Двумя часами позже я лег в постель рядом со своей женой. Мы перешептывались, и целовались, и обнимались. И мы — занимались любовью. Там, где ей не удавалось какое-то движение, я пытался совершить его за нее. Когда недоставало какого-то чувства, я заставлял себя чувствовать. Крик, подступивший к моему горлу, отозвался болью, и звон в моих ушах, и огонь, обжегший мои глаза, — были столь сильными, что моя дочь, спавшая внизу, о которой я, по чести говоря, совсем забыл, выбежала из своей комнаты и зажгла свет. Единственное, что я осознавал в те мгновения, было — ожидание трепета моего тела.
И я услышал голос Изабеллы:
— Грейс, все о'кей! Расс п-п-просто... все хорошо.
* * *
Мой отец уже ждал нас на ступеньках медицинского центра, когда на следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы привезли Изабеллу. Он лишь коротко кивнул мне, что на скупом языке его жестов означало: все в порядке.
Судя по всему, Эмбер не вернулась к нему. Он улыбнулся, обвил обветренными руками Изабеллу и долго держал ее в своих сильных и нежных объятиях.
Было уже довольно жарко, когда я покатил Иззи по уклону к башне.
Нас ждали. Все было готово. Студент-медик из Китая провел традиционную предоперационную беседу. Он представил нам анестезиолога. Объяснил нам предстоящую процедуру — опуская ненужные места. Проинформировал нас о том, что одним из побочных последствий операции, среди прочих, может быть смерть. Мы подписали необходимые бумаги.
Часом позже появился Пол Нессон. Он был мрачен и вежлив, как и всегда. В нем ощущались сосредоточенность и напряженность солдата, готовящегося к битве. Как ни странно, я почувствовал в нем уверенность, что все кончится благополучно. Он снова побрил голову Изабелле, хотя там и брить-то было нечего. Как только он вышел, мы, все четверо, — Грейс, Джо, Коррин, отец и я — протиснулись в предоперационную.
Изабелле дали демерол. Ее халат был завязан на спине всего лишь двумя завязочками, и она даже слегка дрожала в сильной струе воздуха, вырывающегося из кондиционера.
Еще через несколько минут мы помогли ей улечься на каталку, которую подвезли к двойным дверям операционной. Иззи изо всех сил сжимала мою руку.
Две санитарки взялись за ручки каталки. Я поцеловал Иззи, и через секунду она исчезла в царстве хрома, плитки, трубок и простыней. Не успели еще сомкнуться качающиеся двери, как над моей женой уже склонилась группа медсестер в зеленом.
* * *
Минуты могут превращаться в часы, а часы — в секунды. Я выпил кофе, купил все утренние газеты, просмотрел свою статью на первой полосе, увидел кричащие заголовки, которые «Журнал» приберегает для особо сенсационных публикации. "ЖУТКОЕ МАССОВОЕ УБИЙСТВО В КАНЬОНЕ. ПОГИБЛИ ДВОЕ ЛЮДЕЙ И ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЖИВОТНЫХ — специально для «Журнала» Рассел Монро".
Теодор проинформировал меня, что Эмбер, как я и предполагал, не вернулась. Правда, она все же позвонила, довольно поздно, и сказала, что с ней все в порядке и чтобы он не волновался. Я лишь покачал головой, явно неспособный сейчас втиснуть тревогу за Эмбер в гораздо более серьезную для меня тревогу. В конце концов, если ей не хватило здравого смысла остаться с Тео, пусть теперь страдает от последствий собственного своеволия.
Я собрался выкурить сигарету и, проходя мимо стола охраны, стоявшего у входа, услышал свое имя. Миниатюрная, довольно всклокоченная женщина сказала дежурному:
— Я бы попросила вас вызвать ко мне мистера Рассела Монро. Это очень важно.
— Ваше имя? — спросил охранник.
— Тина Шарп, из страховой компании «Эквитебл».
Не замедлив шага, я вышел из здания и с наслаждением втянул в себя успокоительный дым сигареты. Потом выкурил еще одну. С полчаса бродил я по больничной территории и на обратном пути заглянул в кафетерий.
Проглотив завтрак, заперся в туалете, выбросил из себя лишнее, ополоснул холодной водой лицо. В комнате ожидания отыскал свободное кресло и уселся в него, прислонившись затылком к стене.
Возникло такое ощущение, будто из меня вынули какую-то жизненно важную, бесценную часть, и часть эта, по всей вероятности, никогда не вернется в меня. Я задумался над тем, как могут сорок лет жизни вот так, неожиданно, резко сжаться до размеров урока. Закрыл глаза, прочитал молитву, окончательно утратил ход мыслей и наконец заснул. Во сне — коротком и четком, как воспоминание, — я подошел к столу, спрятанному под па-лапой на самом краю апельсиновой рощи, за которым сидела Изабелла. Она подняла ко мне свое лицо и зашевелила губами, но не сумела издать ни звука.
Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.
Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.
— Она держится молодцом. Все прошло отлично.
— Много вы из нее вынули?
— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.
— Сколько от опухоли осталось?
— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.
В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.
Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:
— Долго все это будет продолжаться?
— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.
— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.
— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.
— Спасибо вам, — сказал я.
— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.
* * *
На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.
Она не сразу узнала меня.
Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.
Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.
— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Я так рада... что ты пришел.
— Ты все еще моя маленькая?
— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.
— А как насчет того, чтобы навсегда?
— Навсегда... звучит очень даже мило.
* * *
Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.
Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.
— Рассел, мы можем поговорить?
Я вышел с ней на улицу.
Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.
— Ну как она?
— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.
— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.
— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.
— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.
В ожидании, когда она заговорит, я закурил.
— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...
Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.
— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?
— Нет, наверное.
В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.
— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?
— Да.
— И ты представляешь, что они могут означать?
— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.
— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?
Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.
— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.
— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?
— Да.
— Найми его.
Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.
— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?
— Рассел, он уже сделал это.
Глава 22
Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.
Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.
Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».
— Мы можем поговорить?
— Давайте выйдем, — сказал я.
Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.
— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.
— Я не мог.
— Я понимаю. Мне хотелось лишь проинформировать вас о том, что только что сделанная вашей жене операция не может быть оплачена страховкой.
— Почему же, страховка как раз полностью покрывает ее.
— Нет. Мистер Монро, как вам известно, мы не можем покрыть расходы по вживлению радиоактивных изотопов, поскольку это не входит в число санкционированных нами процедур. В соответствии с нашим контрактом мы также не можем покрыть издержки, являющиеся результатом специфической косметической или непредусмотренной страховкой хирургии. Увы, сегодняшняя операция как раз подпадает под данную категорию.
— Иными словами, я залетаю еще на восемьдесят штук?
— Боюсь, мистер Монро, сумма приближается скорее к ста тысячам. Я не думала, что вы решитесь на операцию, не узнав, на какую сумму вы можете рассчитывать. Если бы связались со мной заранее, это не стало бы для вас таким потрясением, какое, я знаю, постигло вас сейчас. Во всяком случае, я пыталась связаться...
Я посмотрел на Тину Шарп. А ведь она могла бы быть и, возможно, была чьей-то матерью. И — дочерью.
— Ну что ж, — сказал я. — В последнее время я пережил немало потрясений. Спасибо, что пришли.
Она протянула мне руку, которую я пожал. Рука эта была суха и холодна.
— Мне очень жаль, мистер Монро. Уверена, наша организация постарается согласовать с вами способы возмещения понесенных расходов, которые удовлетворят обе стороны.
— Спасибо, мисс Шарп. В столь трудный час ваш приход пролил истинный бальзам на мою душу.
— Мне очень хотелось бы, чтобы «Эквитебл» все же смог поддержать вас, — сказала она. — Извините, что это оказалось не так.
Она повернулась и пошла по холлу к лифтам.
Вернувшись к Иззи, я сел на стул и уставился на фотографию в рамке, которую Иззи возила с собой по больницам, считая: она приносит удачу! Фотография стояла на тумбочке, прислоненная к цветам, принесенным Теодором. Это всего лишь любительский снимок, хотя цвета получились яркие, а сама Иззи была заснята в тот самый момент, когда смотрела прямо в объектив, как бы разглядывая фотографа из-под черных завитков волос и рубчатых полей своей широкой черной шляпы.
Ее шея и плечи — в платье без бретелек — обнажены. Улыбка — сдержанная, спокойная, уверенная. Зубы не видны, хотя уголки губ радостно приподняты, а глаза — для любого, кто знает Изабеллу, и в этом я готов поклясться — отражают такое глубокое удовлетворение жизнью, какое может исходить лишь из глубин сердца.
Для большинства людей это всего лишь фотография женщины в самом расцвете ее красоты. Для меня же это символ единой жизни, которую мы так и не смогли прожить вместе. Это — напоминание о едином будущем, которое так и не станет таким, каким мы его себе воображали. Это — посланник нашей мечты, которая умерла. Именно поэтому стоящая на тумбочке фотография для меня — символ великой красоты и великой боли.
В то время мы были всего лишь молодоженами, и друг, снимавший нас, постиг суть Изабеллиного счастья, поскольку на обороте карточки красуется простая надпись: «Миссис Монро!!»
В тот час, сидя в больничной палате рядом с Изабеллой, хотел ли я вернуться назад, в солнечный день, когда нас фотографировали? Ну конечно же. Но остаться там я все равно не мог, потому что, каким бы хорошим ни было то место, где ты гостишь, никто на всю жизнь в гостях не задерживается. Я бы скорее согласился заново пережить тот момент — перенеся его в настоящее, со всеми его стандартными разочарованиями, смятением и традиционными восторгами, которые могут ожидать влюбленных, со всей той простотой надежды, которую несет в себе этот снимок.
Но я выбрал себе в жены женщину, а не мечту, и потому постараюсь пройти тем путем, которым идет она. Я дал ей это обещание и должен сдержать его.
Однако, пока я смотрел на Изабеллу и на фотографию, где-то в глубине меня уже поднималась, вздымалась волна лютой и вполне конкретной ненависти — к Мартину Пэришу — за то, что тот начал с ночи третьего июля и что теперь пытается завершить, но уже за счет Изабеллы.
Никогда еще я не был так нужен ей. Никогда снова не понадобятся ей так остро, как в ближайшие дни, мои любовь, забота и понимание. А что же я смогу предложить ей, сидя за решеткой? Какой залог могу внести за себя, чтобы задержаться на свободе, если у меня в банке нет денег, а в доме — при самом скромном имуществе — того, что можно продать? А что мне делать с медицинскими счетами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41