– Обращаю ваше внимание на отпечаток, обведенный линией, – сказал Гуллинг. – Удалось ли вам его идентифицировать?
– Да, это отпечаток среднего пальца левой руки обвиняемой Аделы Винтерс.
– Защитник может спрашивать свидетеля.
– На ручке крышки мусорного бака вы обнаружили много отпечатков? спросил Мейсон.
– Да. Большинство из них очень отчетливы.
– Они настолько отчетливы, что их можно идентифицировать?
– Вы имеете в виду сравнение их с другими отпечатками?
– Да.
– Я могу это сделать.
– Вы связаны с Управлением полиции?
– Как эксперт, да.
– Вы получаете от полиции заказы на экспертизы?
– Я не совсем понимаю то, что вы имеете в виду. Если вы хотите сказать, что полиция диктует мне то, что я должен говорить, то вы ошибаетесь.
– Но полицейские говорят вам, что вы должны сделать?
– Ну... да.
– И следовательно, если полиция работает над сбором обвинительных доказательств против кого-нибудь, то ваши экспертизы направлены на этого человека?
– Как вы это понимаете?
– Возьмем, например, это дело, – сказал Мейсон. – Вы пытались и пытаетесь найти доказательства, выявляющие связь Аделы Винтерс с убийством. Вы не решаете загадки, а лишь пытаетесь обвинить Аделу Винтерс.
– Не вижу в этом никакой разницы. Это одно и то же.
– Нет. Не одно и то же. Возьмите, хотя бы, эти отпечатки пальцев. С той минуты, как вы обнаружили, что один из них принадлежит Аделе Винтерс, вы достигли цели, не так ли?
– Очевидно.
– Другими словами, вас интересовали папилярные линии на крышке бачка только потому, что они могли быть доказательством против обвиняемой?
– Мне так кажется, но я не знаю, к чему вы стремитесь, господин адвокат. Конечно, если она держала эту крышку в руках, то это несомненная улика. И я старался это установить.
– Вот именно. Но вы не пробовали установить кому принадлежат другие отпечатки пальцев?
– Ах вот в чем дело! – усмехнулся свидетель. – Десятки человек имели доступ к мусорным бакам. Люди из кухни отеля пользовались бачками и поднимали крышки в течение всего дня. Я хотел бы подчеркнуть, что я был занят только обнаружением и идентификацией отпечатков, доказывающих, что обвиняемая Адела Винтерс поднимала крышку бака.
– Вот именно! – воскликнул Мейсон. – Другими словами, вы хотели найти определенную улику, необходимую, чтобы против обвиняемой можно было возбудить уголовное дело. Когда вы ее нашли, то прекратили дальнейшие исследования. Так это было?
– В этом конкретном случае – так.
– Почему вы не пытались идентифицировать другие отпечатки?
– Потому что они меня не интересовали. Я получил задание проверить, поднимала ли обвиняемая Адела Винтерс крышку бака.
– А когда вы заявили, что крышку поднимали несколько раз в течение дня, вы сказали это без всяких доказательств, или у вас были веские причины для такого заявления?
– Да... были.
– Какие, например?
– Что ж, ведь очевидно, что так должно было быть.
– Какое свидетельство заставляет вас так предполагать?
– Ничего... ничего из того, что я видел бы сам. Но это же очевидно из доказательств!
– Прошу указать на пункты в доказательствах, которые указывают на то, что мусор подсыпался постепенно.
– Но, – сказал Корбел, – возьмите, хотя бы, показания Сэмуэля Диксона. Когда он нашел револьвер, тот был погребен глубоко в мусоре, а это указывает на то, что с того времени, когда револьвер бросили в бак, над ним скопилось много отходов.
– Каким образом это доказано?
– Но, мистер Мейсон, – перебил Гуллинг, – все это только лишний обмен словами со свидетелем на тему интерпретации улик.
– Ваша Честь, этот человек признал, что он исследовал улики только с целью найти доказательства против обвиняемой Аделы Винтерс, а не с целью установления истины, – возразил Мейсон.
– Но разве не очевидно, что все именно так и было, как утверждает обвинение? – с некоторой дозой нетерпения спросил судья Линдейл.
– Нет, Ваша Честь.
На лице судьи отразилось удивление:
– Я был бы доволен, если бы услышал мнение защиты по этому поводу, сказал он скептически.
– Предполагается, – сказал Мейсон, – что так как этот револьвер был найден закопанным в мусоре, то это означает, что время от времени в течение дня в бак выбрасывали еще порции отходов. Обращаю внимание, Ваша Честь, на фактор времени. Из-за недостатка персонала, ресторан в отеле Лоренцо закрывается в час сорок и остается закрытым до половины седьмого вечера. Думаю, что разговор с персоналом кухни позволит установить, что последний мусор выбрасывался до двух часов дня и уже больше ничего не добавлялось до без десяти восемь вечера. Теперь, если Высокий Суд захочет посмотреть с этой стороны на свидетельства, то он сможет заметить довольно странную ситуацию. Если обвиняемая Адела Винтерс бросила револьвер в бак в двадцать минут третьего и, если над револьвером собралось много мусора к тому моменту, когда полиция обследовала содержимое бака, то это хороший пример улики. Но если не добавлялось никакого мусора, с того момента, как обвиняемая была у бака и до того момента, как полиция вытащила револьвер, в таком случае очевидно, что чтобы ни делала обвиняемая Адела Винтерс, она не могла бросить револьвер. Он должен был быть помещен туда раньше.
– Как это? – с удивлением спросил судья Линдейл.
– Свидетельство Томаса Фолсома показывает, что обвиняемая Винтерс скорее заглянула в бак, чем что-то туда бросила.
– Это только узкая интерпретация его показаний, – бросил рассерженный Гуллинг.
– Конечно, – ответил Мейсон, – обвиняемая имела возможность бросить револьвер в мусорный бак, но совершенно не могла его засунуть глубоко в мусор. Если бы она это сделала, то так запачкала бы правую руку, что должна была бы вымыть ее. Собственно, для того, чтобы глубоко засунуть револьвер в мусор, она должна была бы засучить правый рукав, чего она наверняка не сделала, потому что свидетель Фолсом заметил бы это.
– Свидетель не мог видеть ее рук, – возразил Гуллинг.
– Не мог видеть рук, но видел плечо и локоть. Если бы она что-то глубоко засовывала в бак, то свидетель Фолсом заметил бы это.
– Да, – согласился судья Линдейл. – Это можно понять из показаний свидетеля. Конечно, мистер Мейсон, вы не спросили свидетеля, могли ли замеченные им жесты свидетельствовать о том, что обвиняемая что-то глубоко засовывала в мусорный бак.
– Конечно не спросил, – ответил Мейсон. – Это свидетель обвинения. Если бы я внушил ему что-либо подобное, то он тотчас бы сменил свою версию. Остается фактом то, что показание, которое он сделал сразу после происшествия, значит намного больше, чем все, сказанное позже. Тогда он думал, что обвиняемая только заглянула в бак с мусором. Только потом он пришел к выводу, что она туда что-то бросила. Если теперь ему подкинуть мысль, что обвиняемая что-то глубоко засовывала в мусор, то он расширил бы согласно этому свои воспоминания и вскоре был бы убежден, что видел, как она это делала.
– Это любопытно, – сказал судья Линдейл. – Обвинитель, у вас есть какие-либо предположения или объяснения?
– Нет, обвинитель не может ничего добавить, – с яростью в голосе ответил Гуллинг. – Обвиняемая Винтерс настолько очевидно виновна в убийстве с заранее обдуманными намерениями, что нет смысла добавлять что-либо. До сих пор была представлена только ничтожная часть доказательств. Наш следующий свидетель покажет, что мотивом преступления была кража, потому что обвиняемая Винтерс имела при себе бумажник, содержавший свыше трех тысяч долларов, который она забрала у Хайнса после убийства.
– Или взяла где-нибудь еще, – заметил Мейсон.
– Таково, конечно, ваше мнение, – рявкнул Гуллинг. – Вы будете утверждать, что она шла по улице и вот, на тебе, повезло! И что она подняла его только затем, чтобы посмотреть, что там внутри и что было темно...
– Господин обвинитель, – перебил его судья Линдейл, – здесь не место для иронических замечаний. Доказательства, относящиеся к бумажнику будут приняты или нет. Но минуту назад мистер Мейсон выдвинул интересную теорию, относящуюся к револьверу. Насколько я понимаю, обвинитель не в состоянии доказать, что револьвер находился в баке на самом верху?
– Откуда мне это знать? – неохотно ответил Гуллинг. – Когда полицейский перевернул бак, конечно, все содержимое смешалось.
– Но свидетель Диксон поднимал крышку, – заметил судья, – он должен был сделать это, чтобы вынуть оружие. Если бы он увидел лежащий наверху револьвер, то он вынул бы его и не давал бы распоряжения переворачивать бак.
– Именно это я и имел в виду, – поддакнул Мейсон. – Именно поэтому я задавал свидетелю вопросы таким, а не иным способом.
– Вы проверили, когда досыпались дальнейшие партии мусора? – спросил судья.
– Да, Ваша Честь, проверил, – ответил Мейсон. – Согласно моим сведениям в этот день не досыпали мусор между двумя часами и семью пятидесятью.
– Сторона обвинения пыталась проверить это? – спросил Линдейл.
– Сторона обвинения этого не проверяла, – ответил заместитель окружного прокурора со все возрастающим раздражением. – У стороны обвинения собрано уже достаточное количество улик, чтобы доказать вину обеих обвиняемых.
– Понимаю, – сказал судья Линдейл. – Дальнейший ход процесса может выглядеть совершенно иначе. Но Суд хочет обратить внимание обвинителя на тот факт, что мы имеем дело с обвинением в убийстве первой степени. Если существует какая-либо неточность в доказательствах, то мне кажется, что сторона обвинения, так же как и защита, должна работать над выяснением этих неточностей. Суд пришел к выводу, на основании показаний свидетелей, что обвиняемая Адела Винтерс не могла спрятать оружие глубоко под мусор. Ведь доказано, что этот револьвер орудие убийства?
– Да, Ваша Честь, – ответил Гуллинг.
– Тогда я предлагаю, чтобы мы отложили дело до завтрашнего утра, сказал судья Линдейл. – И чтобы сторона обвинения, при помощи полиции, специально занялась выяснением того, досыпались ли отбросы в бак между двумя часами двадцатью минутами и моментом, когда был найден револьвер. Суд откладывает заседание.
Гарри Гуллинг отодвинул кресло и встал из-за стола. Он выглядел мрачно. Решительным шагом он направился в сторону стола, занимаемого защитой.
– Мистер Мейсон.
Мейсон поднялся и повернулся к нему.
– Я надеялся, – сказал Гуллинг, – что до вечера дело будет решено, а Присяжные Заседатели, ознакомившись с фактами, вынесут обвиняемыми приговор.
Мейсон только кивнул головой, настороженно глядя на него.
– К сожалению, – продолжал Гуллинг, – в результате ваших ухищрений, ситуация переменилась. Вы так трактовали факты, что дезориентировали присяжных и это, до некоторой степени, спутало мои планы.
Мейсон продолжал молчать.
– Но только до некоторой степени.
Краем глаза адвокат заметил фоторепортеров, державших наготове аппараты.
– Я чувствую себя обязанным, мистер Мейсон, сказать вам, что моя основная стратегия не меняется. Вручаю вам повестку в Суд, вы предстанете перед Большим Жюри сегодня в семь часов вечера, – и Гуллинг подал бумагу Мейсону.
Одновременно блеснули вспышки фотоаппаратов.
– Благодарю, – спокойно сказал Мейсон, пряча повестку в карман.
– И предупреждаю вас, – продолжал Гуллинг, когда фоторепортеры помчались проявлять материалы, чтобы успеть опубликовать снимки в вечерних газетах, – что вы будете обвинены в даче ложных показаний и пособничеству преступнику. У меня теперь есть доказательства, что вы забрали Еву Мартелл при выходе из трамвая и спрятали ее. У меня впечатление, что владелица пансионата, желающая поддержать вас, также виновна в даче ложных показаний. Расследование выяснило, что она ваша давняя клиентка, которую вы успешно защищали некоторое время назад. Моей обязанностью является сказать вам все это, чтобы вы могли подготовиться.
– Отлично, – ответил Мейсон с каменным лицом. – Вы предупредили меня, а теперь я вас предупреждаю. Вы сделали из этого дела арену для сведения личных счетов. Вы лично приняли участие в процессе. Предполагаю, что сегодня вечером вы захотите так же лично допросить меня. Вы – человек состоящий на общественной службе. Я – нет. Вы хотите меня лишить лицензии и посадить в тюрьму. Я в состоянии выдержать ваш натиск, могу себе позволить. Но если я отплачу вам тем же, вам будет трудно это перенести.
– Сейчас, – сказал Гуллинг, – у меня есть возможность загнать вас в угол, и я предупреждаю, что вам будет очень горячо.

19

Мейсон шагал взад-вперед по кабинету, Дрейк из кресла наблюдал за другом.
– Что меня действительно беспокоит, Пол, так это Мэй Бигли.
– Почему она?
– Она старалась меня защищать. Ее прижали к стенке, очень резко, без какого-либо предупреждения. Как только этот таксист сказал, где он посадил Еву Мартелл, полицейские помчались туда и допросили Мэй.
– А она заявила, что никогда до этого не видела Еву Мартелл?
– Именно, – вздохнул Мейсон.
– Она давала показания под присягой?
– Тогда нет. Но вскоре они поставили ее перед Большим Жюри и она вынуждена была давать показания под присягой. Вероятно, они будут допрашивать ее еще раз сегодня вечером.
– Черт возьми, Перри. Независимо от того, каким было ее первое показание, вели ей придерживаться его. Конечно, она может отказаться давать показания из-за того, что они могут послужить против нее...
– Это не так просто, – заметил Мейсон. – Гуллинг – формалист, имеющий о себе слишком высокое мнение. Он достаточно хитер и знает все юридические крючки. Он собирается заговорить всех своими книжными знаниями.
– И повесит тебя на сухой ветке, Перри. Они знают, что это ты привел Еву Мартелл в пансионат. Разве ты не можешь сказать, что Гуллинг велел тебе привести ее в полицию до двенадцати часов, и что ты сказал ей явиться в полиции в указанное время? Пусть это будет твое и ее последнее слово. Мне кажется, что таким образом ты сможешь рассеять все подозрения.
– Не в этом дело, – вздохнул адвокат. – Мэй Бигли хотела выгородить меня. Если она теперь изменит показания, то ее обвинят сразу по двум статьям. Во-первых, в том, что она не ведет должным образом реестра людей, останавливающихся в ее пансионате, а во-вторых, в даче ложных показаний. Могут также обвинить в соучастии после факта преступления. Если я буду защищать себя и расскажу все, как было, то подведу Мэй.
– Действительно, – сказал Дрейк.
– А если я предстану перед Большим Жюри, то либо должен буду говорить, чтобы выйти целым, либо подставлю голову.
– А ты не можешь сослаться на привилегию профессиональной тайны?
– Это касается только того, что мне сообщила моя клиентка. К тому же был ультиматум привести Еву Мартелл до двенадцати часов.
– Ты не можешь доказать, что это всего лишь абсурдная формальность?
– Я слишком долго боролся с окружным прокурором формальными приемами, – усмехнулся Мейсон. – И поставил бы себя в идиотское положение, если бы сейчас начал жаловаться на формальности.
– Наверное, ты прав, – признал Дрейк. – Что ты хотел достигнуть, подбрасывая свой бумажник Гуллингу?
– Хочу заставить Гуллинга интерпретировать право, – хитро улыбнулся Мейсон.
– Какое право?
– Того, которое определяет понятие «соответствующего времени». Насколько я знаю, Гуллинг будет стараться обвинить меня в каком-нибудь мелком нарушении, если ему не удастся заставить меня проглотить крючок основного обвинения. Но мы уже проглотили его наживку. Конечно, ситуация была бы значительно проще, если бы не бумажник Хайнса. Показания относительно орудия преступления уже достаточно расшатаны и перепутаны.
– Ты считаешь, что Адела Винтерс действительно не бросала револьвер в мусорный бак?
– Начинаю думать, что так.
– Тогда какое у тебя объяснение?
– Она лжет по поводу револьвера. У нее не было оружия, оно никогда не лежало на комоде, и она не брала его с собой. Но знала, что у кого-то есть револьвер и что этот человек хочет подбросить его в мусорный бак. Теперь мне кажется, что Адела Винтерс только заглянула в бак, чтобы увидеть, есть там револьвер или нет.
– Звучит довольно сложно, Перри.
Мейсон повернулся к секретарше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21