– спросил Васька.
– В том-то и дело, Вася, что один. Все лежали в окопах. Ждали чего-то. Даже обозлились на Степку, когда он пошел на верную смерть: «Вот, – говорят, – и сам пропадет, и нам теперь конец – откроют всех и перебьют».
Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к нам и махнул бомбой. «Вылезай!» – кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: «Бей шкуринцев! Забегай с левого фланга!»
И побежали мы все. Добежал я до Степана, а он еще дергается, головой мотает.
Больше его я не видал. Сбили мы у опушки огневые точки противника, а потом, не давая осесть, гнали шкуринцев до самой реки. Назад ворочаться, конечно, смысла не было. Так я и не знаю, кто подобрал моего товарища и где его зарыли. Ясно только – в живых его нет, а то бы где-нибудь объявился.
– Дядя Порфирий, – сказал Васька, – а он, товарищ ваш, который первый поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?
– Нет, не высокий – сказал Порфирий, – а совсем коротенький, такой вот, как ты, Вася, только пошире в плечах… Так вот видите, ребята, нам уж совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите – вылезли. Значит, и теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один…
– Дядя Порфирий, – сказал опять Васька, – отчего же он один пошел?
– Кто он?
– Да товарищ ваш, Степка.
– А потому, что мы вначале, как тебе сказать… струсили малость. Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее покончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вернется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.
Мы идем по дороге на Кубань.
Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звякают котелки, привязанные к нашим поясам.
Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах камышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-прежнему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.
Глава XX
БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС
Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.
Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.
Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.
Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.
Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.
Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову надели рваную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.
Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстрелять, но я не дал.
– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть промерзнет как следует.
На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким, мы натаскали камней и приступили к делу.
– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.
Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.
– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…
Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.
В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увертываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за погреб!
Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.
– Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.
– Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять красных отправляется.
– Ну и что? – спросил Васька.
– А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.
– Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…
– Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» голыми руками не возьмешь.
В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся было к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квартире.
– Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…
– Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – сказал Андрей.
Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово выкрикивал. Только слов его нельзя было понять.
– Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.
У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую проволоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачивал какой-то чертеж.
– Гляди сюда, – сказал он Илье Федоровичу. – Вот Бондаренкова будка, а тут откос…
– Вижу, – сказал Илья Федорович. – Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?
Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:
– Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?
– Вот черти! – засмеялся Илья Федорович. – Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?
– В какой канаве?
– А в депо.
Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючившись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.
Я полез к нему под колеса.
– Отец, – зашептал я, – тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.
Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторожно вылез из-под вагона.
– И чего суматоху подымают? Все экстренности…
Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор, Илья Федорович выносил из сарая десяток болтов.
– Долго ждать себя заставляешь, – сказал он моему отцу.
– Скорее не мог, – ответил отец угрюмо. – Надо было непременно рессору переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак… И молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!
– А ты бросил бы. Чего ради старался?
– Я и бросил, – сказал отец.
В комнате у Ильи Федоровича было навалено всякого инструмента: разводные ключи, ломы, болты, гайки.
Васька сидел на корточках и отвинчивал гайки от болтов.
– А где Андрей и Сенька? – спросил я.
– За Порфирием пошли, – шепнул Васька. – Сейчас приведут его. Ну и дела тут делаются! Взрывать дорогу хотят…
– А чем взрывать будут?
– Чем-нибудь да взорвут, – сказал Васька.
– А инструмент зачем?
– Подкоп делать.
– Подкоп? – спросил я. – А к чему же тогда болты?
Васька ничего не ответил. В эго время дверь отворилась и вошли Порфирий с Андреем и Сенькой.
– Здравствуй, дядя Порфирий, – обрадовался Васька.
– И ты тут? – спросил мимоходом Порфирий.
Сразу же Порфирия обступили Илья Федорович, Репко, Корнелюк, мой отец. Заговорили вполголоса. Репко держал перед собой развернутый планчик и тыкал в него пальцем.
– Вот тут подъем, – говорил он. – Значит, надо решить, в каком месте разбирать.
– Ясно, у Бондаренковой будки, – сказал Корнелюк. – Сегодня же ночью и пойдем.
– У Бондаренковой будки ничего не выйдет, – сказал Репко. – Смотри, какой тут большой подъем. Паровоз только ткнется носом и сразу же остановится. А если и залезет на щебень бегунками, так долго ли рабочих вызвать из Невинки? Поднимут его домкратами, дернут сзади – и все в порядке.
– Ну, а если пониже – вот тут разобрать?
– Ниже – уклон мал. Скорости не наберет. Нужен такой угол вниз, чтобы он летел ко всем чертям верст семьдесят без передыху.
– А ниже еще хуже, – сказал Корнелюк.
– Ты думаешь? – спросил Илья Федорович. – Понял, видать! А еще железнодорожник! Ну, смотри сюда. Вот станция Киан, а вот семнадцатая верста. Что – есть тут уклон или нет? Ну, то-то ж… Вот здесь и разбирать надо.
– Верно, – обрадовался Репко. – Здесь совсем просто его под откос спустить. Только один рельс вывернуть.
– Значит, порешили? – спросил Порфирий. – На семнадцатой. Ну что ж, так и сделаем…
В это время в коридоре хлопнула дверь.
Все насторожились. Репко сунул планчик в карман.
Дверь хлопнула еще раз.
– Это ветром, – сказал Илья Федорович.
Репко вынул планчик из кармана.
– Ну, кто же на семнадцатую идет? – спросил Порфирий.
– Я, – вызвался Репко. – Да и все пойдут.
– Нет, – сказал Порфирий. – Всем нельзя. За вами, деповскими, тут в четыре глаза глядят.
– Во все восемь, – сказал Корнелюк. – Меня каждый день от водокачки до самой квартиры провожают. Одного лохматого я в лицо знаю. Даже здороваюсь, когда встречаемся.
– Ну вот, значит, тебе идти нельзя. А другие как?
– Другие? – переспросил мой отец. – Да и за другими смотрят. Тем более если деповские по путям с инструментом шататься будут. Каждый сторож поинтересуется: чего, мол, деповских по путям черти носят? Там ведь свои рабочие есть, путейские.
– Так, – сказал Илья Федорович, – значит, как до дела дошло, так, выходит, и идти некому…
– Да черт их дери! – крикнул сорвавшимся голосом Репко. – Пусть следят, все равно путь разберем. Я хоть сейчас готов… Да и ты, Илья Федорович, дома не усидишь.
– Не торопись, – перебил его Порфирий. – Ты-то уж первый у них на заметке. Все дело только провалишь. А мы сделаем вот что. Я пойду один. Меня тут ни одна собака не знает. Это раз. Пропадать мне все одно, что на чердаке, что на путях, – это два. А вернее всего, мне к пропадать не придется.
– А ежели тебя на путях кто зацепит, ты что скажешь? – спросил Корнелюк.
– Инструмент покажу – вот и все. Путейский, мол, чернорабочий, из Калуги нонче приехал.
– Да тебе одному разве справиться? – сказал Репко. – Ты и инструмента не донесешь. А ведь тебе и лом нужен, и ключ разводной, и кувалда, и болты с гайками. А нести все это целых семнадцать верст с горы на гору. Да и на месте помощь нужна – то отвинтить, то придержать, то ломом поддеть, то кувалдой ударить…
– Товарищ Порфирий, – сказал Андрей.
Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около дверей и давно пытался что-то сказать, да его не слушали.
– Товарищ Порфирий, у меня брат на путях работает…
– Ну так что? – спросил Порфирий.
– Так вот я ему несколько раз инструмент на линию носил… Значит, и теперь вполне свободно могу пронести. Дело знакомое.
Порфирий посмотрел на Илью Федоровича.
– Это верно, что у него брат путейский, – сказал Илья Федорович. – Пожалуй, он дело предлагает.
– Тогда и меня возьмите, – сказал я, – мы с Андреем на линию всегда вместе ходим.
– А меня и подавно, – отозвался Сенька. – У меня на пятнадцатой версте сторож знакомый. Он меня не выдаст. Я у него и ночевал, и чай пил, когда на фронт бегал.
Порфирий улыбнулся
– Ну что ж, так и сделаем. Я пойду вперед, а ребята за мной инструмент понесут.
– Я – лом и кувалду, – сказал Андрей.
– А я – разводной ключ, – сказал Васька тихонько.
– Да тебя же не берут!
– Как не берут? – взъерепенился Васька. – Я ведь и винтовки…
– Молчи! – цыкнул на него Андрей.
– Я-то молчу, – сказал Васька. – А почему вы меня с собой брать не хотите?
– А чего же ты сам Порфирия не просишь?
Васька кивнул головой на отца и сказал мне в самое ухо:
– Если просить, так еще не пустят. Мал еще, скажут. Лучше я за вами следом побегу.
– Нет, Вася, сам лучше не бегай, – сказал я и решил посоветоваться с Порфирием, чтобы он признался и моему и Васькиному отцу, что все мы давно уже состоим в отряде и опасаться нас нечего.
Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:
– Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.
– Какую штуку?
– Насчет ребят.
– А что такое? – удивился тот и насторожился.
– Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.
– Ну что ты, шутишь?
– Никак!
– Вот это здорово! – крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.
– Ты тоже в отряде?
– Да! – сказал Васька и махнул рукой.
– Поздравляю! – сказал Илья Федорович. – Раз так – значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? – спросил он моего отца.
– Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.
– За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, – сказал Порфирий и улыбнулся.
Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.
Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.
– Это вот – костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите – ручка слабая, сломается.
Но мы ничего не видели.
Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.
– Ночевать сегодня мы у Андрея будем, – сказал я Илье Федоровичу. – Отцу передайте.
– Ладно, передам.
– А мне можно с ними у Андрея переночевать? – спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.
– А для чего тебе у Андрея ночевать? – спросил Илья Федорович.
– Да мне хочется! – протянул Васька.
– Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.
Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.
А мы бегом пустились по улице. Впереди всех – Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.
– Придержи их рукой, – сказал ему Андрей. – А то гремишь на всю улицу, как бубен.
Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.
– Раззява! – пробурчал Андрей. – Ты что – все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.
Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.
– Васька! Ты здесь? – спросил я наконец.
– Здесь, – шепотом ответил Васька.
Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.
У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:
– Ребята, вы?
Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.
В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.
– Ну, вот и пришли, – сказал Порфирий. – Складывайте инструмент здесь, под лестницей.
Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.
– Приходите до свету, – сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.
А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.
Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.
– Ложись, ребята! Не проспать бы, – буркнул он нам и улегся у самой стенки.
Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.
Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– В том-то и дело, Вася, что один. Все лежали в окопах. Ждали чего-то. Даже обозлились на Степку, когда он пошел на верную смерть: «Вот, – говорят, – и сам пропадет, и нам теперь конец – откроют всех и перебьют».
Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к нам и махнул бомбой. «Вылезай!» – кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: «Бей шкуринцев! Забегай с левого фланга!»
И побежали мы все. Добежал я до Степана, а он еще дергается, головой мотает.
Больше его я не видал. Сбили мы у опушки огневые точки противника, а потом, не давая осесть, гнали шкуринцев до самой реки. Назад ворочаться, конечно, смысла не было. Так я и не знаю, кто подобрал моего товарища и где его зарыли. Ясно только – в живых его нет, а то бы где-нибудь объявился.
– Дядя Порфирий, – сказал Васька, – а он, товарищ ваш, который первый поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?
– Нет, не высокий – сказал Порфирий, – а совсем коротенький, такой вот, как ты, Вася, только пошире в плечах… Так вот видите, ребята, нам уж совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите – вылезли. Значит, и теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один…
– Дядя Порфирий, – сказал опять Васька, – отчего же он один пошел?
– Кто он?
– Да товарищ ваш, Степка.
– А потому, что мы вначале, как тебе сказать… струсили малость. Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее покончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вернется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.
Мы идем по дороге на Кубань.
Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звякают котелки, привязанные к нашим поясам.
Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах камышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-прежнему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.
Глава XX
БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС
Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на тебе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.
Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.
Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Бородатые казаки пригнали с атаманского двора человек десять иногородних и одного за другим стали раздевать догола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и оттуда смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и клали на подводы людей.
Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не дослушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.
Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.
Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туловищу пристроили плоскую голову. На голову надели рваную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под папахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.
Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстрелять, но я не дал.
– Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем расстрелять. Пусть промерзнет как следует.
На следующий день, когда наш есаул сделался от мороза твердым и звонким, мы натаскали камней и приступили к делу.
– Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.
Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.
– Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, давай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…
Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.
В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
– Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увертываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря камешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за погреб!
Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.
– Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.
– Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять красных отправляется.
– Ну и что? – спросил Васька.
– А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.
– Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…
– Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» голыми руками не возьмешь.
В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся было к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квартире.
– Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…
– Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – сказал Андрей.
Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово выкрикивал. Только слов его нельзя было понять.
– Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.
У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую проволоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачивал какой-то чертеж.
– Гляди сюда, – сказал он Илье Федоровичу. – Вот Бондаренкова будка, а тут откос…
– Вижу, – сказал Илья Федорович. – Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?
Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:
– Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?
– Вот черти! – засмеялся Илья Федорович. – Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?
– В какой канаве?
– А в депо.
Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючившись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.
Я полез к нему под колеса.
– Отец, – зашептал я, – тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.
Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторожно вылез из-под вагона.
– И чего суматоху подымают? Все экстренности…
Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор, Илья Федорович выносил из сарая десяток болтов.
– Долго ждать себя заставляешь, – сказал он моему отцу.
– Скорее не мог, – ответил отец угрюмо. – Надо было непременно рессору переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак… И молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!
– А ты бросил бы. Чего ради старался?
– Я и бросил, – сказал отец.
В комнате у Ильи Федоровича было навалено всякого инструмента: разводные ключи, ломы, болты, гайки.
Васька сидел на корточках и отвинчивал гайки от болтов.
– А где Андрей и Сенька? – спросил я.
– За Порфирием пошли, – шепнул Васька. – Сейчас приведут его. Ну и дела тут делаются! Взрывать дорогу хотят…
– А чем взрывать будут?
– Чем-нибудь да взорвут, – сказал Васька.
– А инструмент зачем?
– Подкоп делать.
– Подкоп? – спросил я. – А к чему же тогда болты?
Васька ничего не ответил. В эго время дверь отворилась и вошли Порфирий с Андреем и Сенькой.
– Здравствуй, дядя Порфирий, – обрадовался Васька.
– И ты тут? – спросил мимоходом Порфирий.
Сразу же Порфирия обступили Илья Федорович, Репко, Корнелюк, мой отец. Заговорили вполголоса. Репко держал перед собой развернутый планчик и тыкал в него пальцем.
– Вот тут подъем, – говорил он. – Значит, надо решить, в каком месте разбирать.
– Ясно, у Бондаренковой будки, – сказал Корнелюк. – Сегодня же ночью и пойдем.
– У Бондаренковой будки ничего не выйдет, – сказал Репко. – Смотри, какой тут большой подъем. Паровоз только ткнется носом и сразу же остановится. А если и залезет на щебень бегунками, так долго ли рабочих вызвать из Невинки? Поднимут его домкратами, дернут сзади – и все в порядке.
– Ну, а если пониже – вот тут разобрать?
– Ниже – уклон мал. Скорости не наберет. Нужен такой угол вниз, чтобы он летел ко всем чертям верст семьдесят без передыху.
– А ниже еще хуже, – сказал Корнелюк.
– Ты думаешь? – спросил Илья Федорович. – Понял, видать! А еще железнодорожник! Ну, смотри сюда. Вот станция Киан, а вот семнадцатая верста. Что – есть тут уклон или нет? Ну, то-то ж… Вот здесь и разбирать надо.
– Верно, – обрадовался Репко. – Здесь совсем просто его под откос спустить. Только один рельс вывернуть.
– Значит, порешили? – спросил Порфирий. – На семнадцатой. Ну что ж, так и сделаем…
В это время в коридоре хлопнула дверь.
Все насторожились. Репко сунул планчик в карман.
Дверь хлопнула еще раз.
– Это ветром, – сказал Илья Федорович.
Репко вынул планчик из кармана.
– Ну, кто же на семнадцатую идет? – спросил Порфирий.
– Я, – вызвался Репко. – Да и все пойдут.
– Нет, – сказал Порфирий. – Всем нельзя. За вами, деповскими, тут в четыре глаза глядят.
– Во все восемь, – сказал Корнелюк. – Меня каждый день от водокачки до самой квартиры провожают. Одного лохматого я в лицо знаю. Даже здороваюсь, когда встречаемся.
– Ну вот, значит, тебе идти нельзя. А другие как?
– Другие? – переспросил мой отец. – Да и за другими смотрят. Тем более если деповские по путям с инструментом шататься будут. Каждый сторож поинтересуется: чего, мол, деповских по путям черти носят? Там ведь свои рабочие есть, путейские.
– Так, – сказал Илья Федорович, – значит, как до дела дошло, так, выходит, и идти некому…
– Да черт их дери! – крикнул сорвавшимся голосом Репко. – Пусть следят, все равно путь разберем. Я хоть сейчас готов… Да и ты, Илья Федорович, дома не усидишь.
– Не торопись, – перебил его Порфирий. – Ты-то уж первый у них на заметке. Все дело только провалишь. А мы сделаем вот что. Я пойду один. Меня тут ни одна собака не знает. Это раз. Пропадать мне все одно, что на чердаке, что на путях, – это два. А вернее всего, мне к пропадать не придется.
– А ежели тебя на путях кто зацепит, ты что скажешь? – спросил Корнелюк.
– Инструмент покажу – вот и все. Путейский, мол, чернорабочий, из Калуги нонче приехал.
– Да тебе одному разве справиться? – сказал Репко. – Ты и инструмента не донесешь. А ведь тебе и лом нужен, и ключ разводной, и кувалда, и болты с гайками. А нести все это целых семнадцать верст с горы на гору. Да и на месте помощь нужна – то отвинтить, то придержать, то ломом поддеть, то кувалдой ударить…
– Товарищ Порфирий, – сказал Андрей.
Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около дверей и давно пытался что-то сказать, да его не слушали.
– Товарищ Порфирий, у меня брат на путях работает…
– Ну так что? – спросил Порфирий.
– Так вот я ему несколько раз инструмент на линию носил… Значит, и теперь вполне свободно могу пронести. Дело знакомое.
Порфирий посмотрел на Илью Федоровича.
– Это верно, что у него брат путейский, – сказал Илья Федорович. – Пожалуй, он дело предлагает.
– Тогда и меня возьмите, – сказал я, – мы с Андреем на линию всегда вместе ходим.
– А меня и подавно, – отозвался Сенька. – У меня на пятнадцатой версте сторож знакомый. Он меня не выдаст. Я у него и ночевал, и чай пил, когда на фронт бегал.
Порфирий улыбнулся
– Ну что ж, так и сделаем. Я пойду вперед, а ребята за мной инструмент понесут.
– Я – лом и кувалду, – сказал Андрей.
– А я – разводной ключ, – сказал Васька тихонько.
– Да тебя же не берут!
– Как не берут? – взъерепенился Васька. – Я ведь и винтовки…
– Молчи! – цыкнул на него Андрей.
– Я-то молчу, – сказал Васька. – А почему вы меня с собой брать не хотите?
– А чего же ты сам Порфирия не просишь?
Васька кивнул головой на отца и сказал мне в самое ухо:
– Если просить, так еще не пустят. Мал еще, скажут. Лучше я за вами следом побегу.
– Нет, Вася, сам лучше не бегай, – сказал я и решил посоветоваться с Порфирием, чтобы он признался и моему и Васькиному отцу, что все мы давно уже состоим в отряде и опасаться нас нечего.
Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:
– Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.
– Какую штуку?
– Насчет ребят.
– А что такое? – удивился тот и насторожился.
– Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.
– Ну что ты, шутишь?
– Никак!
– Вот это здорово! – крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.
– Ты тоже в отряде?
– Да! – сказал Васька и махнул рукой.
– Поздравляю! – сказал Илья Федорович. – Раз так – значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? – спросил он моего отца.
– Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.
– За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, – сказал Порфирий и улыбнулся.
Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.
Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.
– Это вот – костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите – ручка слабая, сломается.
Но мы ничего не видели.
Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.
– Ночевать сегодня мы у Андрея будем, – сказал я Илье Федоровичу. – Отцу передайте.
– Ладно, передам.
– А мне можно с ними у Андрея переночевать? – спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.
– А для чего тебе у Андрея ночевать? – спросил Илья Федорович.
– Да мне хочется! – протянул Васька.
– Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.
Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.
А мы бегом пустились по улице. Впереди всех – Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.
– Придержи их рукой, – сказал ему Андрей. – А то гремишь на всю улицу, как бубен.
Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.
– Раззява! – пробурчал Андрей. – Ты что – все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.
Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.
– Васька! Ты здесь? – спросил я наконец.
– Здесь, – шепотом ответил Васька.
Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.
У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:
– Ребята, вы?
Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.
В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.
– Ну, вот и пришли, – сказал Порфирий. – Складывайте инструмент здесь, под лестницей.
Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.
– Приходите до свету, – сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.
А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.
Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.
– Ложись, ребята! Не проспать бы, – буркнул он нам и улегся у самой стенки.
Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.
Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18