Я выл и катался по земле. Ко мне бросились перепуганные стражники, пытаясь помочь. Но помочь себе мог только я сам. Жестокая физическая боль изгнала из моей души воспоминания о той женщине. А как только пропала жалость к ней, тут же исчезла и боль.
Помню, я сидел на дороге, с ног до головы перемазанный собственной кровью, блевотой, дерьмом, и плакал – зло и отчаянно, потому что где-то в глубине души понимал: детство кончилось, только что я действительно стал Должником…
– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Барс понимающе вздохнул и спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – усмехнулся Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе! – Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– М-да… Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом (теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его) и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды. Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую (вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее). А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном… Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.
В комнату вернулся мальчишка и, рыдая, стал рассказывать, что Мийя, служанка, споткнулась и в падении напоролась на железный крюк. У нее выбит глаз, она упала в обморок от боли, а вокруг кровищи, кровищи! Мне удалось выдавить из себя лишь жалкое: «Да?» А рыдающий мальчишка завел по новой: про глаз, обморок и кровь. И тут я случайно взглянул ему в глаза… Тотчас я почувствовал боль несчастной девушки как свою собственную. Ни разу в жизни не видя Мийю, я точно знал, как она выглядит, как живет, о чем мечтает.
Ей очень нравится ее хозяин-лекарь. Он вдовец и вообще очень привлекателен. Он добр, щедр, а по ночам бывает удивительно нежен. И сынишка у него хороший, весь в отца. Он дружит с ней, а один раз, забывшись, назвал ее мамой. А теперь она уродина, калека, и жизнь ее кончена раз и навсегда – лекарь теперь ни за что не возьмет ее в жены. Да что там в жены, даже не захочет отныне делить с ней постель…
Я окунулся с головой в ее горе, в ее боль. Я испытывал жалость и страстное желание помочь. И меня снова скрутила судорога, и все повторилось, как там, на дороге, – кровь, рвота и дерьмо. Мой организм сопротивлялся жалости, но мое сердце еще не умело мириться с чужой бедой. Превозмогая дикую боль, я тянул, оттягивал на себя судьбу Мийи, забирал ее рану и отчаяние и постепенно начинал видеть ее глазами – обоими, потому что на ее лице не оставалось и следа от страшной травмы. Мийя снова была цела и здорова, и лекарь прижимал ее к себе и вытирал ей слезы и шептал что-то успокаивающее, не понимая до конца, что же произошло. А потом понял и рванулся ко мне, но я уже был без сознания…
Я очнулся в общине. Чисто вымытый, я лежал на своей койке, а вокруг молча сидели испуганные и нахохлившиеся товарищи.
Увидев, что я открыл глаза, Коль спросил:
«Так что там было с тобой в городе, Аль?»
А на следующий день в город с запиской пошел он сам. На этот раз записка адресовалась кузнецу…
Коля привезли под вечер на телеге. Он был без сознания, весь в крови и дерьме. Мы тщательно отмыли его, переодели во все чистое и осторожно уложили на кровать. Пока он приходил в себя, мы молча сидели на койках и ждали. Когда он очнулся, никто не задал ему вопроса. Он рассказал все сам…
Так, каждый день кто-то из нас уходил в город. Некоторые возвращались на своих двоих, большинство привозили на телеге…
Как только последний из нас прошел «пытку жалостью», Наставник собрал всех и объявил, что сегодня мы отправляемся в город вместе. Нам разрешено делать все, что захотим. Условие одно: держаться вместе и не разбредаться.
И мы пошли в город… Наученные горьким опытом, мы старались не глазеть по сторонам, чтобы случайно не войти в соприкосновение с чужой судьбой. Решили, как обычно, пойти на ярмарку. Там мы от души посмеялись на представлении мимов, налопались сладкой липучки и захотели пить. Наставник повел нас в трактир. И тут мы все обалдели: по знаку Наставника трактирщик выставил на стол огромную бутыль кислого яблочного вина. Пока мы нерешительно переглядывались, Наставник разлил вино по чаркам. Мы выпили, и Наставник тут же налил нам еще. А потом еще. И только после этого на столе появилось огромное блюдо с жареными овощами.
Трактир постепенно заполнялся народом. Заиграли музыканты, у дальнего стола столпились картежники. Внезапно Наставник подмигнул Колю и, указывая на одну из девушек, сказал:
«По-моему, она хочет с тобой потанцевать».
Коль напрягся и почти протрезвел. Мы все затаили дыхание. Мы, конечно, знали, в чем заключается различие между женщиной и мужчиной, но общаться с представительницами прекрасного пола нам еще не доводилось.
«Иди пригласи ее на танец», – уже тверже повторил Наставник. Он не добавил условной фразы «Это приказ», но никто из нас и так не сомневался в этом.
«Мы не умеем танцевать», – промелькнуло в наших головах, и каждый вздохнул с облегчением, что такой приказ получил Коль, а не он сам… Коль поднялся и, спотыкаясь, побрел к девушке…
Аль замолчал.
– И чем дело кончилось? – с интересом спросил Темьян.
– Коль получил согласие на танец и довольно неуклюже выполнил положенные движения. Девушка кокетничала с ним и весело смеялась. Постепенно он освоился и даже что-то отвечал ей. Когда танец окончился, Коль не сразу вернулся за стол, а еще долго с ней разговаривал. А когда вновь зазвучала музыка, он буквально подбежал к нашему столу и умоляюще взглянул на Наставника:
«Можно я снова приглашу ее?»
«Вы все можете делать что хотите», – напомнил Наставник, и Коль умчался, блестя глазами. А мы ощутили зависть.
Наставник оглядел нас, усмехнулся и сказал:
«Сегодня здесь собралось много девушек…»
Да, в тот вечер в трактире и впрямь оказалось непривычно много женщин от восемнадцати до двадцати пяти. Тушуясь и отчаянно борясь с собой, мы все разбрелись в поисках партнерш по танцам. Девушки были милы с нами и охотно соглашались танцевать…
– Они были наложницами, да? – догадался Темьян. – Ваш Наставник нанял их для вас, оплатил их время?
– Да, только у нас нет наложниц, в Звездном мире отсутствует рабство. У нас подобные женщины называются интаками, что можно перевести как «служительницы страсти». Да, Наставник нанял их на тот вечер, только мы тогда не знали об этом.
– Понятно. Ваш Наставник хорошо заботился о вас, – промурлыкал Барс, и его звериные глаза лукаво заблестели. – В тот день вы весело провели время, не так ли?
– Ага… Весело… Вначале… Вот только вино и девушки притупили нашу осторожность… А людей в трактире собралось множество… И у всех была своя затаенная боль и свои нерешенные проблемы… В общем, скоро большинство из нас катались по полу трактира в блевоте и дерьме, а девушки смотрели на нас с брезгливым отвращением и осыпали насмешками… Над нами смеялся весь трактир, а некоторые из мужчин пинали нас, беспомощных, ногами, а потом выкинули на улицу, обзывая вонючками и засранцами. И ни один из тех людей не связал наш странный приступ с внезапным решением своих проблем. В тот вечер многие из них исцелились от хронических болезней, а к некоторым уже на следующий день пришла удача в делах. А мы… Жгучий стыд и обида очень быстро выбили из нас сострадание и желание помочь. В тот день в сознании большинства из нас твердо осело главное: за жалость к другим мы расплачиваемся не только собственной болью, но, что еще страшнее, позором. Мы возвращались в общину потрясенные, а в голове у каждого стучала одна мысль: мы сопереживаем и помогаем людям, а они в ответ смеются и презирают нас!
– И вы разучились жалеть, – вздохнул Темьян.
– Не сразу. Потом было еще множество уроков. Наш Наставник хорошо знал свое дело… Когда нам минуло семнадцать, мы получили разрешение покидать общину и ходить в город, когда нам вздумается. К тому времени мы уже разучились сопереживать другим. Мы стали циничны и жестоки. И нас стали волновать уже совсем иные проблемы…
– Женщины, – сказал Темьян.
– Точно. К этому времени у каждого из нас уже был кое-какой опыт общения с интаками, но мы вдруг обнаружили, что кроме плотского удовольствия существуют еще и чувства. Мы заметили, что у большинства мужчин есть жены или любимые девушки, которые рано или поздно станут женами и будут рожать им детей. Мы задумались. Потом спросили Наставника. Он долго молчал, а потом сказал… Я помню его слова, словно это было произнесено вчера… Он сказал: «У вас никогда не будет ни жены, ни любимой девушки, ни детей. Вам нельзя прирастать душой к другому человеку. Вы смертники. Вы живете, пока не прозвучал Приказ, а потом вы должны уйти – спокойно и без сожалений. Выполняя Приказ, вы обязаны твердо помнить, что здесь вас никто не ждет и возвращаться вам необязательно. Вот так»… М-да… Нас тогда обуяла жгучая обида и зависть к нормальным, обычным парням – почему им дано иметь то, в чем отказано нам: любовь, семью, детей и долгую, пусть и не всегда счастливую жизнь. Нам казалось это несправедливым, и мы придумали своеобразную форму мести… Глупо, конечно, я понимаю, но… нам тогда исполнилось по семнадцать лет. В этом возрасте жизнь только начинается, и очень обидно сознавать, что она начинается для всех, кроме нас!
– И в чем же состояла месть? Отлавливать парней по углам и чистить им морды? – спросил Темьян.
– Нет. Нам строго-настрого запрещалось драться с посторонними. Нет, месть заключалась в другом…
– Понятно, – кивнул Барс. – Вы отбивали у них подружек.
– Да. И это у нас неплохо получалось. Многие из нас были довольно смазливы, и нас окружал ореол тайны, ореол смертников, героев, спасителей мира, ведь именно благодаря Змееносцу запечатывался Тоннель, а мы являлись его Должниками и отдавали жизни, исполняя свой Долг перед Ним… В общем, как только намечалась свадьба по любви, мы прикладывали массу усилий, чтобы расстроить ее, совратив невесту…
– Глупо и жестоко, – прищурился Барс. – Глупо и жестоко разбивать судьбы из-за мелочной обиды и зависти. Те люди… Они не были виноваты перед вами. Не они назначали вас Должниками!
– Глупо и жестоко, – согласился Аль. – Но в том возрасте у нас наступил пик глупости и жестокости, как потом объяснил нам Наставник. Объяснил пару лет спустя, когда многие из нас и сами стали понимать это… Когда нам стукнуло по девятнадцать, в нашем сознании произошел очередной перелом. Это произошло в тот самый день, когда прозвучал первый Приказ и первый из нас ушел в неизвестность. Тогда мы отчетливо поняли, что в любую минуту каждый может уйти…
Да, это был страшный день для нас. Вечером мы сильно напились в местном трактире, и Ласль, презрев запрет, спровоцировал драку. Вообще-то Ласль был самым спокойным из нас. Этакий добродушный теленок с широкими плечами, пудовыми кулаками и румянцем во всю щеку. Но в тот вечер в него словно звездная пыль вселилась… Короче, дело окончилось мордобоем. Да каким! Один из местных парней, войдя в раж, схватил тесак, которым трактирщик забивал свиней, и бросился на Ласля. Тот пропустил удар, и острое лезвие распороло ему живот. Ласль одной рукой подобрал выпавшие внутренности, а другой перехватил тесак из рук остолбеневшего парня и одним махом раскроил ему череп.
– Славно повеселились, ничего не скажешь, – помотал башкой Барс. – А что с Ласлем было? Он выжил?
Аль усмехнулся:
– «Выжил»… Скажешь тоже! Ласль даже не поморщился. Стоя по колено в крови, своей и чужой, он потребовал кружку пива, которую и осушил одним махом. А потом заявил, что здесь стало скучновато, и предложил нам пойти в другой трактир продолжить веселье. Мы попытались урезонить его и отвести в общину, но он только отмахнулся и пошел шататься по городу с собственными внутренностями в руке, оставляя за собой широкие полосы крови. Надо ли говорить, что горожане шарахались от него, да и от нас заодно, смотрели с ужасом, а женщины падали в обморок. К счастью, появился Наставник и приказал Ласлю возвращаться в общину.
– Как же он так ходил? – спросил Темьян. – Ну пусть вы не чувствуете обычной боли, но ведь рана-то была серьезная! Может даже смертельная!
– Мы не можем умереть, пока не исполним Долг.
– Даже если вам отрубить голову?
– Даже если нас изрубить на мелкие кусочки. – Аль искоса взглянул на Барса и с едва заметной усмешкой добавил: – Пока не исполнен Долг, Должника может убить только он сам или другой Должник. Третьего не дано.
– А потом? После того как Долг исполнен?
– Потом… – Аль вздохнул. – Потом мы становимся очень уязвимыми. И расплачиваемся за эту уязвимость собственной жизнью… В моем поколении было двадцать Должников, считая меня. Один из нас, Ласль, он… Короче, это отдельная история… Еще шестеро получили Приказ и ушли. Вернулся лишь один. Без руки, хромой, а левая половина тела у него оказалась изуродована огнем.
– И что?
– Он выполнил свой Долг и единственный остался в живых. Он стал настоящим героем. Король Варавии захотел породниться с ним и добавить в кровь своей династии свежую струю, женив его на своей дочери.
– Неплохо!
– Да, это сокровенная мечта каждого из Должников.
– Породниться с королем?
– Выполнить Приказ и остаться в живых. Навсегда избавиться от боли и силы. Вернуться домой. Построить собственный дом. Жить, работать, любить. В общем, стать обычным человеком. Стать как все.
– Да, как все – это очень хорошо, – задумчиво сказал Темьян, и Алю вдруг показалось, что оборотень ответил на какие-то свои затаенные мысли. – А что за история с Ласлем? Или это секрет?
– Да какой там секрет, – отмахнулся Аль, подумав, что и так уже выболтал этому странному оборотню о Должниках почти все, даже то, чего не знает ни один из жителей Звездного мира, хотя те и живут с Должниками бок о бок.
Аль вдруг удивился, что так легко пустил в свою душу постороннего. Это на него совсем не похоже. По натуре он замкнут, впрочем, как и все Должники. Почему же с оборотнем по имени Темьян он чувствует себя так легко и непринужденно и свободно рассказывает ему обо всем?
– Ты чего замолчал? – удивился Барс, и Аль, откинув все колебания, продолжил рассказ:
– Ласль, подравшись, нарушил запрет Наставника. А это равносильно невыполнению Приказа. Но мы живем только для того, чтобы выполнять Приказы…
– Понятно, – протянул Темьян. – Его наказали? Убили?
Аль презрительно повел плечами и брезгливо сказал:
– Да кому он был нужен! Никто не стал бы марать об него руки! Он… в общем, он наказал себя сам, после того как в Анналах Змееносца появилась запись о его позоре… Видишь ли, все поступки Должников записываются в Анналах. Этим фолиантам много-много тысяч лет… Наставник читал нам описания деяний каждого из Должников предыдущих поколений. Мы знаем всех их поименно. Мы знаем, как они выглядели, как жили до Приказа, как получали Приказы, как выполняли их. Мы учились на их примерах и мечтали оказаться достойными их, чтобы следующие поколения Должников читали записи про нас и гордились нами… Всего несколько Должников не выполнили полученные Приказы. Наставник читал нам и про них. И каждый раз мы испытывали глубочайшее потрясение, словно часть их позора ложилась и на нас… – Аль сделал паузу, а потом заговорил очень тихо, уставившись взглядом на траву под ногами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Помню, я сидел на дороге, с ног до головы перемазанный собственной кровью, блевотой, дерьмом, и плакал – зло и отчаянно, потому что где-то в глубине души понимал: детство кончилось, только что я действительно стал Должником…
– И что, такое бывает каждый раз, когда ты испытываешь жалость к кому-нибудь? – осторожно уточнил Барс.
– Нет, – помотал головой Аль. – Нет. Я больше не умею испытывать жалость… За последующие тринадцать лет меня отучили от очень многих вещей, в том числе и от жалости к другим. Не сразу, конечно… А в тот день… Стражники подняли меня, завели в караулку. Заставили залпом выпить кружку холоднющего вина. У меня сразу свело зубы, а в голове приятно зашумело, и на душе стало легко… Да, я тогда сильно опьянел. Еще бы! Много ли надо пятнадцатилетнему мальчишке, ни разу в жизни не пробовавшему хмельное!.. От стражников пахло потом, табаком и горячим металлом, и я, помню, отчаянно захотел стать одним из них…
Барс понимающе вздохнул и спросил:
– И ты пошел назад в общину?
– Нет, – усмехнулся Аль. – В нас с рождения вкладывали одно простое правило: если ты получил приказ, во что бы то ни стало обязан выполнить его. Сдохнуть, а выполнить… А для меня в тот день приказом являлось задание передать записку лекарю… Оклемавшись, я вышел из караулки и пошел по городу разыскивать нужную улицу. Вид у меня, конечно, был еще тот. В перепачканной блевотой и дерьмом одежде, с засохшими кровавыми подтеками на лице. Да и пахло от меня так, что встречные люди морщились и переходили на другую сторону улицы. Представь, каково это для пятнадцатилетнего подростка! Самолюбивого и не уверенного в себе! – Аль сделал паузу, улыбаясь воспоминаниям.
– Да уж, – фыркнул Темьян.
– М-да… Я шел, из последних сил стараясь не обращать внимания на гримасы встречных, и только это спасло меня от повторения приступа. Лекарь встретил меня понимающим взглядом (теперь-то я знаю, что Наставник загодя предупредил его) и повел на кухню, велев кухарке нагреть воды. Пока я отмывался в лоханке, он принес новенькую с иголочки одежду, словно на меня пошитую (вернее, на меня и пошитую, говорю же, все было подготовлено заранее). А потом пригласил меня отобедать с ним и его семилетним сыном… Обед я запомнил плоховато. Помню только, что его сын таращился на меня открыв рот. Я же ел, не чувствуя вкуса, и боялся поднять глаза. А дальше произошло нечто неучтенное моим Наставником. В самый разгар обеда с кухни раздался истошный женский крик. Лекарь с мальчишкой бросились туда, а я сидел как пригвожденный и изо всех сил пытался оттянуть неизбежное.
В комнату вернулся мальчишка и, рыдая, стал рассказывать, что Мийя, служанка, споткнулась и в падении напоролась на железный крюк. У нее выбит глаз, она упала в обморок от боли, а вокруг кровищи, кровищи! Мне удалось выдавить из себя лишь жалкое: «Да?» А рыдающий мальчишка завел по новой: про глаз, обморок и кровь. И тут я случайно взглянул ему в глаза… Тотчас я почувствовал боль несчастной девушки как свою собственную. Ни разу в жизни не видя Мийю, я точно знал, как она выглядит, как живет, о чем мечтает.
Ей очень нравится ее хозяин-лекарь. Он вдовец и вообще очень привлекателен. Он добр, щедр, а по ночам бывает удивительно нежен. И сынишка у него хороший, весь в отца. Он дружит с ней, а один раз, забывшись, назвал ее мамой. А теперь она уродина, калека, и жизнь ее кончена раз и навсегда – лекарь теперь ни за что не возьмет ее в жены. Да что там в жены, даже не захочет отныне делить с ней постель…
Я окунулся с головой в ее горе, в ее боль. Я испытывал жалость и страстное желание помочь. И меня снова скрутила судорога, и все повторилось, как там, на дороге, – кровь, рвота и дерьмо. Мой организм сопротивлялся жалости, но мое сердце еще не умело мириться с чужой бедой. Превозмогая дикую боль, я тянул, оттягивал на себя судьбу Мийи, забирал ее рану и отчаяние и постепенно начинал видеть ее глазами – обоими, потому что на ее лице не оставалось и следа от страшной травмы. Мийя снова была цела и здорова, и лекарь прижимал ее к себе и вытирал ей слезы и шептал что-то успокаивающее, не понимая до конца, что же произошло. А потом понял и рванулся ко мне, но я уже был без сознания…
Я очнулся в общине. Чисто вымытый, я лежал на своей койке, а вокруг молча сидели испуганные и нахохлившиеся товарищи.
Увидев, что я открыл глаза, Коль спросил:
«Так что там было с тобой в городе, Аль?»
А на следующий день в город с запиской пошел он сам. На этот раз записка адресовалась кузнецу…
Коля привезли под вечер на телеге. Он был без сознания, весь в крови и дерьме. Мы тщательно отмыли его, переодели во все чистое и осторожно уложили на кровать. Пока он приходил в себя, мы молча сидели на койках и ждали. Когда он очнулся, никто не задал ему вопроса. Он рассказал все сам…
Так, каждый день кто-то из нас уходил в город. Некоторые возвращались на своих двоих, большинство привозили на телеге…
Как только последний из нас прошел «пытку жалостью», Наставник собрал всех и объявил, что сегодня мы отправляемся в город вместе. Нам разрешено делать все, что захотим. Условие одно: держаться вместе и не разбредаться.
И мы пошли в город… Наученные горьким опытом, мы старались не глазеть по сторонам, чтобы случайно не войти в соприкосновение с чужой судьбой. Решили, как обычно, пойти на ярмарку. Там мы от души посмеялись на представлении мимов, налопались сладкой липучки и захотели пить. Наставник повел нас в трактир. И тут мы все обалдели: по знаку Наставника трактирщик выставил на стол огромную бутыль кислого яблочного вина. Пока мы нерешительно переглядывались, Наставник разлил вино по чаркам. Мы выпили, и Наставник тут же налил нам еще. А потом еще. И только после этого на столе появилось огромное блюдо с жареными овощами.
Трактир постепенно заполнялся народом. Заиграли музыканты, у дальнего стола столпились картежники. Внезапно Наставник подмигнул Колю и, указывая на одну из девушек, сказал:
«По-моему, она хочет с тобой потанцевать».
Коль напрягся и почти протрезвел. Мы все затаили дыхание. Мы, конечно, знали, в чем заключается различие между женщиной и мужчиной, но общаться с представительницами прекрасного пола нам еще не доводилось.
«Иди пригласи ее на танец», – уже тверже повторил Наставник. Он не добавил условной фразы «Это приказ», но никто из нас и так не сомневался в этом.
«Мы не умеем танцевать», – промелькнуло в наших головах, и каждый вздохнул с облегчением, что такой приказ получил Коль, а не он сам… Коль поднялся и, спотыкаясь, побрел к девушке…
Аль замолчал.
– И чем дело кончилось? – с интересом спросил Темьян.
– Коль получил согласие на танец и довольно неуклюже выполнил положенные движения. Девушка кокетничала с ним и весело смеялась. Постепенно он освоился и даже что-то отвечал ей. Когда танец окончился, Коль не сразу вернулся за стол, а еще долго с ней разговаривал. А когда вновь зазвучала музыка, он буквально подбежал к нашему столу и умоляюще взглянул на Наставника:
«Можно я снова приглашу ее?»
«Вы все можете делать что хотите», – напомнил Наставник, и Коль умчался, блестя глазами. А мы ощутили зависть.
Наставник оглядел нас, усмехнулся и сказал:
«Сегодня здесь собралось много девушек…»
Да, в тот вечер в трактире и впрямь оказалось непривычно много женщин от восемнадцати до двадцати пяти. Тушуясь и отчаянно борясь с собой, мы все разбрелись в поисках партнерш по танцам. Девушки были милы с нами и охотно соглашались танцевать…
– Они были наложницами, да? – догадался Темьян. – Ваш Наставник нанял их для вас, оплатил их время?
– Да, только у нас нет наложниц, в Звездном мире отсутствует рабство. У нас подобные женщины называются интаками, что можно перевести как «служительницы страсти». Да, Наставник нанял их на тот вечер, только мы тогда не знали об этом.
– Понятно. Ваш Наставник хорошо заботился о вас, – промурлыкал Барс, и его звериные глаза лукаво заблестели. – В тот день вы весело провели время, не так ли?
– Ага… Весело… Вначале… Вот только вино и девушки притупили нашу осторожность… А людей в трактире собралось множество… И у всех была своя затаенная боль и свои нерешенные проблемы… В общем, скоро большинство из нас катались по полу трактира в блевоте и дерьме, а девушки смотрели на нас с брезгливым отвращением и осыпали насмешками… Над нами смеялся весь трактир, а некоторые из мужчин пинали нас, беспомощных, ногами, а потом выкинули на улицу, обзывая вонючками и засранцами. И ни один из тех людей не связал наш странный приступ с внезапным решением своих проблем. В тот вечер многие из них исцелились от хронических болезней, а к некоторым уже на следующий день пришла удача в делах. А мы… Жгучий стыд и обида очень быстро выбили из нас сострадание и желание помочь. В тот день в сознании большинства из нас твердо осело главное: за жалость к другим мы расплачиваемся не только собственной болью, но, что еще страшнее, позором. Мы возвращались в общину потрясенные, а в голове у каждого стучала одна мысль: мы сопереживаем и помогаем людям, а они в ответ смеются и презирают нас!
– И вы разучились жалеть, – вздохнул Темьян.
– Не сразу. Потом было еще множество уроков. Наш Наставник хорошо знал свое дело… Когда нам минуло семнадцать, мы получили разрешение покидать общину и ходить в город, когда нам вздумается. К тому времени мы уже разучились сопереживать другим. Мы стали циничны и жестоки. И нас стали волновать уже совсем иные проблемы…
– Женщины, – сказал Темьян.
– Точно. К этому времени у каждого из нас уже был кое-какой опыт общения с интаками, но мы вдруг обнаружили, что кроме плотского удовольствия существуют еще и чувства. Мы заметили, что у большинства мужчин есть жены или любимые девушки, которые рано или поздно станут женами и будут рожать им детей. Мы задумались. Потом спросили Наставника. Он долго молчал, а потом сказал… Я помню его слова, словно это было произнесено вчера… Он сказал: «У вас никогда не будет ни жены, ни любимой девушки, ни детей. Вам нельзя прирастать душой к другому человеку. Вы смертники. Вы живете, пока не прозвучал Приказ, а потом вы должны уйти – спокойно и без сожалений. Выполняя Приказ, вы обязаны твердо помнить, что здесь вас никто не ждет и возвращаться вам необязательно. Вот так»… М-да… Нас тогда обуяла жгучая обида и зависть к нормальным, обычным парням – почему им дано иметь то, в чем отказано нам: любовь, семью, детей и долгую, пусть и не всегда счастливую жизнь. Нам казалось это несправедливым, и мы придумали своеобразную форму мести… Глупо, конечно, я понимаю, но… нам тогда исполнилось по семнадцать лет. В этом возрасте жизнь только начинается, и очень обидно сознавать, что она начинается для всех, кроме нас!
– И в чем же состояла месть? Отлавливать парней по углам и чистить им морды? – спросил Темьян.
– Нет. Нам строго-настрого запрещалось драться с посторонними. Нет, месть заключалась в другом…
– Понятно, – кивнул Барс. – Вы отбивали у них подружек.
– Да. И это у нас неплохо получалось. Многие из нас были довольно смазливы, и нас окружал ореол тайны, ореол смертников, героев, спасителей мира, ведь именно благодаря Змееносцу запечатывался Тоннель, а мы являлись его Должниками и отдавали жизни, исполняя свой Долг перед Ним… В общем, как только намечалась свадьба по любви, мы прикладывали массу усилий, чтобы расстроить ее, совратив невесту…
– Глупо и жестоко, – прищурился Барс. – Глупо и жестоко разбивать судьбы из-за мелочной обиды и зависти. Те люди… Они не были виноваты перед вами. Не они назначали вас Должниками!
– Глупо и жестоко, – согласился Аль. – Но в том возрасте у нас наступил пик глупости и жестокости, как потом объяснил нам Наставник. Объяснил пару лет спустя, когда многие из нас и сами стали понимать это… Когда нам стукнуло по девятнадцать, в нашем сознании произошел очередной перелом. Это произошло в тот самый день, когда прозвучал первый Приказ и первый из нас ушел в неизвестность. Тогда мы отчетливо поняли, что в любую минуту каждый может уйти…
Да, это был страшный день для нас. Вечером мы сильно напились в местном трактире, и Ласль, презрев запрет, спровоцировал драку. Вообще-то Ласль был самым спокойным из нас. Этакий добродушный теленок с широкими плечами, пудовыми кулаками и румянцем во всю щеку. Но в тот вечер в него словно звездная пыль вселилась… Короче, дело окончилось мордобоем. Да каким! Один из местных парней, войдя в раж, схватил тесак, которым трактирщик забивал свиней, и бросился на Ласля. Тот пропустил удар, и острое лезвие распороло ему живот. Ласль одной рукой подобрал выпавшие внутренности, а другой перехватил тесак из рук остолбеневшего парня и одним махом раскроил ему череп.
– Славно повеселились, ничего не скажешь, – помотал башкой Барс. – А что с Ласлем было? Он выжил?
Аль усмехнулся:
– «Выжил»… Скажешь тоже! Ласль даже не поморщился. Стоя по колено в крови, своей и чужой, он потребовал кружку пива, которую и осушил одним махом. А потом заявил, что здесь стало скучновато, и предложил нам пойти в другой трактир продолжить веселье. Мы попытались урезонить его и отвести в общину, но он только отмахнулся и пошел шататься по городу с собственными внутренностями в руке, оставляя за собой широкие полосы крови. Надо ли говорить, что горожане шарахались от него, да и от нас заодно, смотрели с ужасом, а женщины падали в обморок. К счастью, появился Наставник и приказал Ласлю возвращаться в общину.
– Как же он так ходил? – спросил Темьян. – Ну пусть вы не чувствуете обычной боли, но ведь рана-то была серьезная! Может даже смертельная!
– Мы не можем умереть, пока не исполним Долг.
– Даже если вам отрубить голову?
– Даже если нас изрубить на мелкие кусочки. – Аль искоса взглянул на Барса и с едва заметной усмешкой добавил: – Пока не исполнен Долг, Должника может убить только он сам или другой Должник. Третьего не дано.
– А потом? После того как Долг исполнен?
– Потом… – Аль вздохнул. – Потом мы становимся очень уязвимыми. И расплачиваемся за эту уязвимость собственной жизнью… В моем поколении было двадцать Должников, считая меня. Один из нас, Ласль, он… Короче, это отдельная история… Еще шестеро получили Приказ и ушли. Вернулся лишь один. Без руки, хромой, а левая половина тела у него оказалась изуродована огнем.
– И что?
– Он выполнил свой Долг и единственный остался в живых. Он стал настоящим героем. Король Варавии захотел породниться с ним и добавить в кровь своей династии свежую струю, женив его на своей дочери.
– Неплохо!
– Да, это сокровенная мечта каждого из Должников.
– Породниться с королем?
– Выполнить Приказ и остаться в живых. Навсегда избавиться от боли и силы. Вернуться домой. Построить собственный дом. Жить, работать, любить. В общем, стать обычным человеком. Стать как все.
– Да, как все – это очень хорошо, – задумчиво сказал Темьян, и Алю вдруг показалось, что оборотень ответил на какие-то свои затаенные мысли. – А что за история с Ласлем? Или это секрет?
– Да какой там секрет, – отмахнулся Аль, подумав, что и так уже выболтал этому странному оборотню о Должниках почти все, даже то, чего не знает ни один из жителей Звездного мира, хотя те и живут с Должниками бок о бок.
Аль вдруг удивился, что так легко пустил в свою душу постороннего. Это на него совсем не похоже. По натуре он замкнут, впрочем, как и все Должники. Почему же с оборотнем по имени Темьян он чувствует себя так легко и непринужденно и свободно рассказывает ему обо всем?
– Ты чего замолчал? – удивился Барс, и Аль, откинув все колебания, продолжил рассказ:
– Ласль, подравшись, нарушил запрет Наставника. А это равносильно невыполнению Приказа. Но мы живем только для того, чтобы выполнять Приказы…
– Понятно, – протянул Темьян. – Его наказали? Убили?
Аль презрительно повел плечами и брезгливо сказал:
– Да кому он был нужен! Никто не стал бы марать об него руки! Он… в общем, он наказал себя сам, после того как в Анналах Змееносца появилась запись о его позоре… Видишь ли, все поступки Должников записываются в Анналах. Этим фолиантам много-много тысяч лет… Наставник читал нам описания деяний каждого из Должников предыдущих поколений. Мы знаем всех их поименно. Мы знаем, как они выглядели, как жили до Приказа, как получали Приказы, как выполняли их. Мы учились на их примерах и мечтали оказаться достойными их, чтобы следующие поколения Должников читали записи про нас и гордились нами… Всего несколько Должников не выполнили полученные Приказы. Наставник читал нам и про них. И каждый раз мы испытывали глубочайшее потрясение, словно часть их позора ложилась и на нас… – Аль сделал паузу, а потом заговорил очень тихо, уставившись взглядом на траву под ногами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53