Остальной путь вы должны проделать пешком.
– Хорошо, я ничего не имею против. Мы быстро ехали по пустынным улицам.
– Дальше вы должны пойти пешком, – сказал майор Дас, тормозя на перекрестке, и показал направо. – Вот по этой дороге, сэр, вы выйдете прямо к Маникарника. Я буду ждать вас здесь.
– Вы все еще надеетесь, что я захочу вернуться в Магахар?
– Я не сомневаюсь в этом.
Мне показалось, что майор улыбнулся в полутьме.
Я пошел по улице, тускло освещенной светом, падавшим из окон и дверных проемов зданий. В этот час Бенарес спал, и все же мне казалось, что он наблюдает за мной. Я вдруг подумал о Йоко, которая спала во время нашего соития. Или, быть может, она тоже только притворялась спящей, как этот город сейчас? Стоявшие вокруг меня здания, казалось, находились в состоянии расслабленности и покоя, между сном и бодрствованием.
Я добрался до площадки Маникарника в тот момент, когда пламя погребального костра на берегу реки стало постепенно затухать. Наверное, это были похороны какого-нибудь бедняка, поэтому для них выбрали темное время суток. Однако, приглядевшись к процессии родственников, я заметил, что эти люди хорошо одеты. Они не походили на бедняков. Я присел на ступени каменной лестницы. Кроме меня, здесь находилось много ранних птах, пришедших искупаться на рассвете, или, подобно мне, страдающих бессонницей, а быть может, это были просто бездомные бездельники. Никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания. Место кремации, хотя и казалось более безлюдным, чем днем, все же не пустовало и в этот неурочный час. Здесь толпились паломники и торговцы, их голоса оглашали ночную тьму.
Я поставил рядом с собой бутылку виски и закурил. Мне не хотелось пить. Я видел внизу освещенную фонарями лодочную пристань, кострища и сторожа, который за деньги охранял одежду купальщиков. Внезапно я заметил человека, который со стороны реки медленно поднимался ко мне. Это был пожилой индиец в английском деловом костюме. Остановившись рядом со мной, он попросил прикурить. Я был удивлен, увидев столь элегантно одетого человека в такой час и в таком месте. Однако, с другой стороны, присутствие здесь японского туриста в итальянском шелковом костюме выглядело тоже довольно странно. Мне вдруг показалось, что незнакомец очень похож на агори из Магахара.
– Вы пришли сюда, чтобы искупаться в реке, сэр? – спросил он с невозмутимым видом, как будто подобное желание было обычным для иностранцев. – Должен предупредить, что здесь очень сильное течение. И хотя оно сейчас не так опасно, как в сезон дождей, советую вам держаться ближе к берегу, где для безопасности купальщиков натянуты цепи.
Я поблагодарил его за предупреждение.
– Разрешите мне дать вам еще один добрый совет, сэр. Берегитесь воров и бродячих собак. Ночью и те, и другие ведут себя особенно дерзко и могут напасть на вас без предупреждения.
Я снова поблагодарил его. Мое внимание привлекли несколько человек, стоявших у затухающего погребального костра. Красивый юноша, на котором были лишь брюки, взял какой-то предмет и быстро растворился в темноте. Я едва сдержался, чтобы не окликнуть его. Это был мой милый Дзиндзо. Он опять неожиданно появился передо мной и тут же бесследно исчез. Я встал и вгляделся в темноту, но ничего не увидел. Сверху с террасы берега донесся пронзительный крик ночной птицы. Мой юный акробат, который, очевидно, постоянно посещал погребальные церемонии, превратился для меня в блуждающий огонек, в обманчивую мечту, дразнившую и мучившую своей несбыточностью.
Досадуя на то, что мне не везет, я повернулся, чтобы извиниться перед незнакомцем, но тот тоже исчез.
С реки потянуло холодом, и меня охватила дрожь. Я ощутил неприятный сладковатый запах плесени и почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. Я знал, что это мой долгожданный Дзиндзо, но не спешил оборачиваться. Сев, я украдкой бросил взгляд на каменную ступеньку рядом с собой и увидел, что там что-то лежит. Небольшой медный сосуд и связка острого перца. Мальчик сел рядом и начал что-то весело щебетать, словно воробей-попрошайка. Я понял, что он просит меня дать ему что-нибудь. Он подносил руку ко рту и делал вид, что выпускает дым. Я дал ему сигарету и разрешил выпить виски прямо из горлышка бутылки. Но юный акробат не унимался, он продолжал что-то настойчиво лопотать. В потоке его тарабарщины одно слово показалось мне знакомым. Я понял, что мальчик постоянно повторяет имя «Шива», и решил, что его так зовут. В ответ я назвал свое имя «Юкио», и мальчик повторил его за мной, сильно коверкая. Я попытался заговорить с ним по-английски, но мальчик затряс головой, и я догадался, что он не знает этого языка.
Три дня я пытался разгадать тайну Дзиндзо, и вот теперь он был рядом со мной, и я не находил в нем ничего таинственного. Оказывается, мальчика звали Шива, он с удовольствием курил мой «Честерфилд» и пил виски. Это был обыкновенный бенаресский беспризорник с болезненного цвета кожей и голубоватыми гнилыми зубами. Впрочем, его облик не имел никакого значения. Дзиндзо был олицетворением сострадающего Будды и мог появляться даже в обличье падшего ангела. Меня покорила красота юного акробата, несмотря на его болезненность и бедность. Я видел его сразу в двух ракурсах. В одном он вызывал у меня отвращение, а в другом – восхищение. Меня удивляло то, что он направился сегодня прямо ко мне. Неужели он еще три дня назад заметил интерес, который пробудил во мне?
– Как ты сумел разглядеть и даже узнать меня в темноте, Шива? – спросил я. – Неужели ты обладаешь зрением совы, мой бодхисатва Кситиграбха?
Я говорил с ним по-японски, и он улыбнулся, должно быть, уловив скептицизм в моем голосе.
Сняв с себя цветочную гирлянду, Шива надел ее мне на шею и показал то, что заработал сегодня за ночь – связку острого перца, рисовые шарики в медном сосуде и потертую хлопчатобумажную рубашку (вероятно, принадлежавшую умершему). Для Шивы это было целое состояние. Он откусил половину рисового шарика и остальное протянул мне. Это было серьезным испытанием для меня. Я на минуту задумался. Действительно ли я готов искупаться в Ганге? Если да, то я вполне могу принять кусочек рисового шарика, на котором оставалась слюна больного Шивы. Он заметил, что я заколебался. Но я тут же быстро открыл рот и, подобно набожному христианину, принял причастие из его рук. Мы отпраздновали мое осквернение, выпив изрядное количество виски.
Шива вскочил на ноги и с ловкостью опытного гимнаста сделал мостик, его длинные, собранные на затылке в конский хвост волосы упали на – каменные ступеньки. Он схватил себя сзади за лодыжки и принял форму змеи, сложившейся в кольцо. Мне казалось, что его голова отделилась от тела и покоится на волне черной крови. Лицо мальчика в этот момент было необычно белым и прекрасным. Я встал и, подойдя к нему, провел рукой по его животу, выпуклому пупку, а потом мои пальцы скользнули за пояс его штанов. Я нащупал жесткие волосы лобка и выгнувшийся, словно горный хребет, член.
В мгновение ока мальчик выпрямился и, с потрясающим проворством сделав пируэт, обнял меня, привстав на цыпочки. Причем одной ногой он обхватил меня за талию. Я ощутил вкус его – поцелуя, язык Шивы проник мне в рот. Но прежде чем я успел опомниться и оправиться от неожиданности, Шива схватил свои. трофеи и убежал. Услышав его смех, похожий на крик ночной птицы, с верхней террасы берега, я стал карабкаться вслед за ним, стараясь не оступиться в темноте. Но мои движения были неловкими и замедленными, словно во сне. Наконец я оказался наверху, посреди плохо освещенного лабиринта улочек и увидел, что Шива поджидает меня, стоя под фонарем. Но он не давал мне приблизиться, заставляя преследовать себя.
Я бросился за ним в черный проход между домами и наткнулся на сложенные в штабеля доски. В окне соседнего дома мелькнул огонек, и в его тусклом свете я увидел лежавшие у меня под ногами заготовки для носилок, на которые в Индии укладывают мертвых. Шум разбудил хозяев дома, и, услышав сердитый окрик, я поспешно двинулся дальше. В окнах близлежащих домов тоже зажегся свет. Я понял, что здесь живут плотники, изготавливающие на продажу погребальные носилки. Шива тем временем исчез в воротах одного из домов.
Я побежал вслед за ним и оказался посреди небольшого дворика перед аккуратным красивым зданием. В свете горевшего на веранде фонаря я увидел небольшой выложенный каменными плитами водоем, в котором, впрочем, не было воды. В чашу водоема вели две ступеньки. Дворик устилали старые мраморные выщербленные и потрескавшиеся плиты.
Шива уже расположился в чаше маленького бассейна, как дома. Он снял брюки и лег на циновку, подперев голову рукой и согнув одну ногу в колене. По его плечам и спине струились черные как смоль волосы. Я понял, что это была спальня маленького бродяги.
Наблюдая за тем, как я раздеваюсь, мальчик неторопливо ел рисовые шарики и острый перец. Когда я положил одежду на край бассейна и спустился к нему, он быстро сел на корточки и взял в рот мой член. Его язык начал ловко обрабатывать мой пенис, а зубы впились в чувствительную плоть головки. Я вцепился в его волосы и от пронзившей меня боли с неистовой силой дернул за них так, что оторвал мальчика от циновки. Он несколько мгновений висел в воздухе с поджатыми ногами, не испытывая от этого, по-видимому, никакого дискомфорта.
Наконец я снова опустил его на циновку. Шива принял позу Сфинкса и звуками изобразил падающие капли влаги, а потом указательным пальцем дотронулся до моего поникшего от боли члена. Я понял, чего он хочет, и стал мочиться. Шива тут же направил поток мочи себе в рот.
А затем он начал грызть острый красный перец, возможно, для того, чтобы перебить вкус мочи, а может, чтобы сделать этот вкус более пикантным. При этом он с невинным видом поигрывал с моим членом, как будто проверяя эластичность крайней плоти.
– Бахут бара, – сказал он на хинди.
Это, должно быть, был комплимент.
Поигрывая моим членом, он сунул себе в рот острый перец и зажал его между зубами, словно красный свисток. А затем, совершенно неожиданно для меня, Шива с ловкостью человека, привыкшего делать обрезания, полоснул по моему члену острым зазубренным ногтем большого пальца и быстро втер в ранку кусочек жгучего перца.
Прежде чем я успел закричать от дикой боли, гимнаст быстро повернулся и ввел мой член себе в задний проход. Слизь его прямой кишки не успокоила мою пылающую рану, а воспламенила ее еще больше. Боль достигла своего предела, и я перестал ее ощущать. Мой член превратился в замороженный, потерявший чувствительность отросток.
В этом незнакомом дворике Шива познакомил меня со всеми тонкостями сексуальной акробатики. Мы испробовали тысячу священных эротических поз, изображенных на фасаде прибрежного Храма Любви. Нет, то не была безоглядная страсть. На самом деле я сражался с фантомом, настоящим Протеем, постоянно менявшим свой облик. Временами мальчик казался мне таким истощенным, что я боялся поломать его хрупкие кости. Но затем чувствовал, что в моих объятиях не юный акробат, а старуха, морящая себя голодом в Доме вдов. Ее красивое лицо с заострившимися чертами прижималось к моему, я ощущал горьковатый вкус листочков тулсы на ее губах, маленькие черные фиги ее сосков упирались в мою грудь. Через некоторое время она превращалась в крокодила с огромными, острыми как пила зубами, и я вынужден был бороться с ним. Холодный живот рептилии вызывал у меня отвращение, хвост со свистом бился рядом с моей головой, меня обдавало его зловонное дыхание, и я чувствовал, что иду на дно грязной реки, где лежат разлагающиеся трупы и куда оседает пепел кремированных мертвецов.
Мимо меня в мутном потоке проплывали знакомые лица и тела – Йоко, Сидзуэ, Нацуко. И все они вступали со мной в половой акт. Передо мной как будто прокручивалась пленка безумного фильма, в котором один герой принимал облик другого.
Не знаю, сколько прошло времени, но, взглянув на небо над головой, я заметил, что уже начало светать. Я лежал на спине, а Шива сидел верхом на моих бедрах. Мы испытывали ни с чем не сравнимое удовольствие, которое мне трудно описать. Я мог бы назвать его содомизированным сознанием, но вряд ли это сделает мою мысль более понятной. Мрамор, на котором я лежал, холодил спину и превращал меня в камень. Шива раскачивался и подпрыгивал на моих бедрах, скаля зубы. Его голова была высоко надо мной и, казалось, упиралась в ночное небо, и все же я хорошо видел его крепко сжатые больные зубы и кровоточащие десны.
Внезапно ослабев, Шива упал на меня и уткнулся лбом в мою ключицу. На мой живот и бедра из его прямой кишки хлынул поток слизи. Я раздвинул его ягодицы, сунул пальцы в его задний проход, а затем вынул их и внимательно осмотрел. Увидев сгустки черной крови с гноем и испражнениями, я снова ввел два пальца в его анус и, ощупав прямую кишку, обнаружил огромный свищ. «Должно быть, ему было ужасно больно», – подумал я и погрузился в глубокий сон.
Казалось, я только успел сомкнуть глаза, как кто-то сразу же начал бесцеремонно будить меня. Надо мной стоял сердитый индус и, тыча в меня рукоятью метлы, шипел так, как обычно шипят на бродячих собак, прогоняя их со двора. Я сел и увидел, что неподалеку стоит еще один местный житель и, покуривая биди, наблюдает за мной. Ему, по-видимому, казалось забавным то, что я был совершенно голым. Рядом с ним на мраморных плитах двора стояли носилки, на которых лежал обнаженный труп недавно умершего старика.
Бросив взгляд на индусов в закатанных по колено штанах и приготовленные ведра с водой, я понял, куда попал. Шива устроил себе спальню во дворе одного из бенаресских приютов, куда стекались старики, чтобы встретить свою смерть. В этом бассейне с водовыпускным отверстием обмывали трупы.
Но куда же подевался Шива? Он исчез, а вместе с ним, как я вскоре заметил, исчезла вся моя одежда и деньги.
Берегитесь воров и бродячих собак, вспомнил я предупреждение элегантно одетого незнакомца, который подошел ко мне на берегу.
Шива сжалился надо мной и оставил в чаше бассейна свои старые штаны и потертую рубашку, которую заработал прошедшей ночью. Я поспешно надел эти лохмотья. Индусы презрительно посматривали на меня. Для них я был одним из туристов-хиппи; они полагали, что я накачался наркотиками и заснул в бассейне. Я с позором убежал со двора приюта, не зная, куда мне направиться. Я походил на босого нищего. На животе виднелись пятна засохшей крови. Мне необходимо было вымыться, и я снова пошел на берег Ганга, туда, где пылали погребальные костры Маникарника. Там я мог слиться с толпой паломников, таких же оборванцев, как и я.
Я спустился по каменным ступеням к тому участку берега, где было мало купальщиков, и вошел в реку прямо в одежде. Мои ноги сразу же погрузились по щиколотку в топкую грязь дна. Меня охватил ужас, но все же я окунулся в ледяную воду.
Нырнув, я обнаружил, что нахожусь на глубине и не могу снова упереться ногами в дно. Это испугало меня. Неожиданно я почувствовал, что меня сносит сильное течение. Я неплохо плаваю, но на сей раз все мои усилия вернуться на берег оказались тщетными. Меня уносило все дальше от кромки земли. Я увидел, что один из стоявших на причале лодочников показывает на меня рукой, и закричал, призывая людей па помощь. Однако никто из них не кинулся спасать меня. Неужели они не слышали и не видели меня? Ганг казался мне чудовищно огромным мощным потоком, который стремительно и неудержимо нес меня, беспомощное крохотное человеческое существо, в море. Я чувствовал, что слабею, теряю силы, и вот наконец река сомкнула надо мной свои воды, и я погрузился в непроглядную тьму.
Я чувствовал, что захлебываюсь, и, думая, что тону, отчаянно замахал руками и выбил жестяную кружку из рук доктора Чэттерджи, который поил меня из нее.
– Наконец-то вы пришли в себя, сэр, – промолвил он. Услышав, как упала па пол кружка, я спросил гида, что произошло.
– Bы в течение нескольких часов находились без сознания, – ответил доктор Чэттерджи.
Я сидел на полу, на соломенном тюфяке, и был одет все в те же старые штаны и рубашку, в которых тонул.
– Вам было плохо, вас рвало, – продолжал доктор Чэттерджи. – Нам пришлось переодеть вас.
И он показал рукой на мой висевший на стене еще влажный после стирки костюм.
– А чья это одежда на мне? Какого-нибудь прокаженного? Доктор Чэттерджи пожал плечами, что можно было расценить и как положительный, и как отрицательный ответ. Комната была залита золотистыми лучами утреннего солнца. Я находился в колонии Магахара, в той хижине, возле которой остановился, возвращаясь к седану вместе с майором Дасом. Я почувствовал, что в. моей душе закипает ярость. Полная дезориентация и потеря сознания злили меня. Оказывается, все это время я находился здесь, в колонии прокаженных, и все ночные приключения были плодом моего больного воображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75