В Эль-Параисо никто никогда не спешит. Людей, которые спешат, здесь не понимают, а значит, просить Роландо допивать кофе быстрее или отложить это дело на несколько минут – глупо. Просьба ничего не изменит, но, как все непонятное, погрузит Роландо в долгие и мучительные раздумья…
По дороге к дому Луиса они натолкнулись на графиню, которая разложила игрушки в тени высоких бананов и что-то тихо нашептывала. Роландо осторожно потрогал волосы графини толстыми коричневыми пальцами. Он делал так столько раз в день, сколько графиня попадалась на его пути. Детей, у которых светлые волосы, обязательно нужно гладить по голове! В этом убеждены все жители Эль-Параисо, и к волосам графини ежедневно прикасались десятки разноцветных рук. Графиня не заметила прикосновения Роландо, зато Луиса она увидела сразу и побежала ему навстречу.
– Луиси! Папа привез мне бегемота плавающего! – зазвенел ее голос. – Бегемот умеет плавать! – Графиня была счастлива. – Смотри, он уже был на море и покупался! Только ты его не лопни! – забеспокоилась она и протянула Луису надувного бегемота с добродушной физиономией и голубыми глазами.
– Все бегемоты умеют плавать, – ответил Луис и не услышал своих слов. Он с ужасом чувствовал, что язык не слушается его. Луис подумал, что, может быть, именно так начинают умирать люди.
– Люси, а папа сейчас дома? – спросил он.
Отец Люси, граф Хуан Сантос Родригес, был соседом Луиса и главным хирургом местного госпиталя, несмотря на свои тридцать лет, для хирурга возраст почти детский.
– Папа дома. Но он спит даже! Да, по-моему, папа спит совсем! – Графиня забавно путала модальные оттенки речи.
– Пойди разбуди папу! Скажи, что Луису плохо и он просит зайти… Прямо сейчас! – Луиса начала бить дрожь, что-то мучительно жгло в верхней части живота. Ему хотелось лечь на траву, и лежать не двигаясь.
– А чего?.. А чего тебе плохо? – заволновалась Люси. – Хочешь, я дам тебе бегемота плавающего поиграть? – Говорить «а чего?» Люси научилась у Роландо.
Луис снова наклонился к ней и, сдерживая стон, попросил:
– Беги к папе! – Он тихо подтолкнул Люси в сторону дома графа. Девочка нерешительно тронулась с места и пошла, удивленно оглядываясь, а потом, решившись, припустила со всех ног с криком «Папочка! Папа!», хотя граф еще не мог ее слышать.
* * *
Роландо открывал замок дома Луиса перочинным ножом, приговаривая, что он всегда открывал этот замок именно так, а Луис сидел на ступеньке и тяжело, хрипло дышал. В таком положении их и застал Хуан Сантос Родригес, отец маленькой графини, настоящий живой граф.
Это был человек небольшого роста. Его гибкое и мускулистое тело было покрыто ровным красноватым загаром. Лицо графа напоминало средневековые испанские полотна тех времен, когда художники почему-то удлиняли мужчинам подбородки. Или мужчины тогда в самом деле имели такие подбородки. Длинный, острый подбородок не портил лица графа, а, напротив, придавал нечто необычное и в то же время такое, что лишало его лицо национальной характеристики. Графа можно было принять за кого угодно: европейца, австралийца, латиноамериканца, канадца или финна. Большие темно-зеленые, навыкате глаза графа были необычно подвижны и проницательны, и он, словно зная об этом, предпочитал прятать их за темными очками.
Доктор Хуан Сантос Родригес умел разрешать любые проблемы с волшебной быстротой и легкостью. Мягко отстранив Роландо, он несколько раз повернул ручку двери, и дверь приоткрылась, причем граф заметил, что замок был не заперт. Потом он осторожно подхватил Луиса на руки и без видимых усилий донес до дивана. Роландо топтался у порога и хихикал.
После беглого осмотра Луиса граф попросил Роландо принести коричневый саквояж, известный многим жителям Ринкон Иносенте. Саквояж с набором всего, что граф считал самым необходимым в экстренных случаях, всегда стоял на видном месте в его доме, поскольку, появившись в Ринкон Иносенте, доктор Хуан – так окрестили его местные жители – практически заменил собой бригаду «Скорой помощи», приезжавшую каждый раз из провинциального центра. За пять лет граф Хуан Сантос Родригес стал в Ринкон Иносенте всеобщим любимцем. Он умел лечить любые болезни, в любое время, получая за свою помощь только жалованье, которое платило ему правительство Эль-Параисо. Это особенно подкупало местных жителей, никогда не любивших платить врачам и считавших, что, потраченные на пиво, эти деньги принесут здоровью намного больше пользы.
Доктор Хуан был удивлен. Рассматривая Луиса сквозь темные очки, он наконец нарушил молчание:
– Видишь ли, Луиси, я никогда не вмешиваюсь в твою жизнь, но… Но мне кажется, что это наркотик. Это так странно и неожиданно, и опасно! Я не специалист и не могу точно сказать, что именно, но это явная наркотическая интоксикация. – Граф замолчал, продолжая внимательно рассматривать лицо Луиса. – Это очень серьезно! Что случилось, Луиси, почему ты вдруг решил стать наркоманом? Ты слышишь меня?
Граф взял Луиса за руку, еще раз пробуя пульс. Луис медленно и монотонно покачивал головой, тяжело дышал и, казалось, не слышал слов графа. Не дождавшись ответа, граф слегка повысил голос:
– По крайней мере, скажи мне, что ты принял? Я буду знать, как быстрее помочь тебе!
– Хуан, я ничего не помню! Ничего… Боже, как больно!.. – Луис громко шептал, не открывая глаз. Его голова продолжала раскачиваться из стороны в сторону. – Обычный «дайкири»1… Вечером, как всегда… А потом – пустота… Потом – ничего…
Превозмогая боль, Луис вспоминал вслух и не мог вспомнить, что же случилось после того, как он допил бокал дымящегося «дайкири», сидя под тентом бара. Это было вчера, после десяти часов вечера. Все, как обычно. «Дайкири», старый Эбелио за стойкой и что-то еще… Что-то еще отложилось в памяти Луиса и настойчиво пробивало себе дорогу. Это нечто, беспокоящее, возникло вдруг ясно, как только что проявленная фотография. Да, именно это привлекло к себе внимание Луиса вчера в баре. В затененном углу у эстрады, где всегда усаживаются влюбленные парочки, сидел незнакомый угрюмый тип. Местным он быть не мог. Всех жителей Ринкон Иносенте Луис знал в лицо и здоровался с ними. А для туриста этот тип был как-то слишком озабочен. Он все время уводил глаза в сторону, и тем не менее Луису казалось, что он постоянно смотрит на него вязким прилипчивым взглядом. Это был лысый мужчина с маленькой головкой и фигурой, похожей на муравья. Ему легко можно было бы дать и сорок, и пятьдесят лет. Он то и дело вскакивал со стула и бродил по веранде без видимой цели. Отставляя широкий зад куда-то вниз, он неуверенно, поспешно перебирал толстыми кривыми ногами, наклоняя голову вперед, и казалось, что он вот-вот споткнется или только что споткнулся. Силуэт его муравьиной фигуры – последнее, что запомнил Луис. Потом было пробуждение в незнакомом странном месте и боль, невыносимая боль во всем теле…
Роландо принес саквояж. Доктор Хуан по-прежнему пристально смотрел на Луиса, в то время как его руки нашли в чемоданчике шприц и проворно собрали его.
– Не знаю, в чем дело, Хуан. Какие, к черту, наркотики… – закончил свой несвязный рассказ Луис. – «Дайкири» – и всё! Обычный «дайкири»… Дай мне что-нибудь, чтобы заснуть! И не надо смотреть на меня как на чокнутого. Я как-нибудь сам разберусь, в чем тут дело. Пусть только отпустит эта… – Луису хотелось выругаться, но он замолчал, потому что граф не любил ругательств.
Доктор Хуан снял очки. Его большие глаза весело задвигались.
– Извини меня, Луиси, но мне кажется, что какие-то мерзавцы просто подсыпали тебе в «дайкири» древний яд из средневекового перстня, и ты выживешь только благодаря своему здоровому организму и еще, быть может, тому, что яд за много веков испортился. Наверное, ты оказался единственным законным наследником какой-то династии и тебя решено вытравить, как таракана…
Говоря все это, доктор Хуан отломил головки нескольким ампулам и, наполнив шприц, взял Луиса за руку. Еще несколько минут он говорил что-то легкое и забавное, пока Луис не заснул. Потом граф слушал его сердце. Глаза графа были напряженны и колючи. Когда он закрывал свой саквояж, дверь распахнулась, и в комнату влетела Люси – графиня Люсия Сантос Родригес.
– Луиси, не болей! Вот тебе бегемот плавающий! – зазвенел ее голос, но повелительный жест отца заставил Люси перейти на шепот:– Ты еще не вылечил Луиси, папа? – Синие круглые глаза графини были полны тревоги. Она почувствовала страх отца и тоже испугалась.
Люси была замечательно хороша собой. Кожа четырехлетней девочки была необыкновенного, золотисто-коричневого цвета, что в сочетании с соломенными волосами и огромными ярко-синими глазами, такими же подвижными, как у отца, но по-детски ясными, производило сильнейшее впечатление на жителей Ринкон Иносенте, да и не только на них. Графиня была крепкой, неутомимой и жизнерадостной, как котенок.
Граф молча направился к двери, и девочка послушно потопала за ним, оглядываясь на Луиса и сокрушенно покачивая головой. Толстого надувного бегемота она оставила на полу посреди комнаты и уже на улице убедительно объяснила, что «когда Луиси проснется, бегемот сразу скажет ему, что надо идти к нам пить чай»…
* * *
Из динамика маленького дешевого магнитофона доносился громкий, счастливый хохот Луиса, сквозь который прорывалось бормотание: «Ну, ты! Ну, перестань! Ну, отстань от меня, слышишь!» Казалось, бормотал заика. То и дело голос бормотавшего прерывался странными звуками, отдаленно напоминавшими кудахтанье курицы.
– Это он меня… это самое… щекотал! – признался Шакал, искоса посматривая на Лысана, который угрюмо и сосредоточенно созерцал собственные сандалии.
Адам Бочорносо, по кличке Лысан, укрепившейся за ним с незапамятных времен, был классически лыс. Нечто похожее на волосы росло по бокам его маленькой головки и лишь подчеркивало лаковое сияние лысины. Лысан сидел на ярко-салатовом диване в согбенной позе, которую принимал всегда, когда ему приходилось размышлять. Занятие это для Лысана было неприятным. Он весь подбирался и съеживался от напряжения.
Напротив Лысана вертелся и подпрыгивал на стуле тот, кого щекотали, – остроносый мужчина лет тридцати. Его лицо и все тело постоянно находились в хаотическом и бесполезном движении. Шныряли и бегали глаза, подергивался кончик носа. Тонкие, как шнурочки, губы кривились и принимали самые разные конфигурации, чем-то отдаленно напоминая дождевого червя. Интенсивность телодвижений Шакала была прямо пропорциональна степени его возбуждения. Подергивая плечами, Шакал продолжал:
– Он меня чуть до смерти не защекотал! Здесь на пленке не слышно, а я ведь все время, это самое, смеялся, только тихо… Как сейчас… – Физиономия Шакала стала похожа на карнавальную маску – он действительно смеялся беззвучно. – Вы же сами запретили Алексису его трогать, чтобы, это самое, не стукнуть, а он… Вы же слышали! Сказал мне, что скажет все на ухо, а потом зажал… это самое… голову между колен и щекотал! Алексис меня еле вытащил…
Смех в динамике прекратился, и была слышна какая-то возня. Лысан выключил магнитофон и заговорил, продолжая рассматривать сандалии:
– Значит, вы что-нибудь напутали с таблетками? Сколько таблеток-то бросили?
– Вы же говорили, что две! Значит, Алексис бросил две. Я точно не знаю – он все делал сам. Вы сказали, после этих таблеток ослабляются эти самые, волевые центры. В общем, что он ответит на любой вопрос, как дитё! А он… – Шакал опять беззвучно смеялся. – Алексису усы выщипал! Когда Алексис начал меня отбивать, он его за ус поймал и выдернул половину!
Усы Алексиса мало волновали Лысана. Он мучительно анализировал происшедшее и обильно потел. Там, на континенте, ему сказали, что после одной бесцветной таблетки, которых в «дайкири» Луиса было положено две, человек становится неудержимо болтливым, а через некоторое время и совсем теряет ориентацию в пространстве и во времени на несколько часов, то есть не помнит себя. Но Луис Хорхе Каррера не говорил ни одной внятной фразы! Он постоянно хохотал, пел и, судя по топоту ног и рассказу Шакала, несколько раз танцевал. Объявляя танец, он, кстати, и произносил единственную понятную фразу: «Перуанский танец – „Майская палка“!» Эта фраза постепенно заняла в голове Лысана все свободное место, и он обсасывал ее с разных сторон. Положим, кое-что здесь выловить можно. Есть, по крайней мере, реальное указание на страну. Но почему палка? Почему майская?
– Какого черта вы утащили его одежду? Я же говорил обыскать, но раздевать не говорил. – Лысан раздражался. – А если он, значит, в полицию заявит и вами здесь займутся… – Брюки и рубашка Луиса валялись на полу.
Шакал заволновался.
– Это Алексис взял! Я ему говорил оставить, а он захватил и сказал…
– Ну и сволочь! – Дверь одной из комнат распахнулась, и в холл влетел огромного роста мужчина, полуголый, в шортах, сделанных из старых джинсов. – Ты же сам сказал, давай привезем хоть что-нибудь! Говорил ведь! Подонок!.. Шеф! – страстно обратился Алексис к Лысану. – Я три раза говорил Шакалу: оставь в покое одежду этого парня! А он все схватил, засунул в сумку и унес! Вот в этой сумке унес! – Алексис тяжелыми шагами протопал к дивану, поднял полиэтиленовый пакет с изображением бутылки рома и швырнул Шакалу под ноги.
Алексис производил неизгладимое впечатление. Голова Алексиса имела форму большого кокосового ореха. Самой заметной деталью лица были толстые густые брови, которые, срастаясь, доходили почти до середины переносицы. Начиная каждую фразу, Алексис делал неожиданное резкое движение головой вниз и налево, роняя ее так, словно она свободно ходила на спрятанных в многочисленных складках шеи шарнирах. В этом движении было что-то от укоризны школьного наставника, что неплохо сочеталось с удивленно-вопросительным выражением больших карих глаз. Но одновременно огромные брови Алексиса решительно и резко взмывали вверх, а рот злобно скалился.
Его лицо запоминалось непонятным соединением несоединимого, странной и пугающей противоречивостью выражений. Присмотревшись к этому лицу, непредвзятый наблюдатель сначала удивится, а затем почувствует отвращение, страх и отвернется.
Лысан не без удовольствия наблюдал за склокой своих подчиненных. Потом продолжил дознание:
– И дома, значит, тоже ничего?.. Хотя какая на вас надежда! – Лысан махнул рукой и пригорюнился. – Хоть что-нибудь должно же быть у него дома! – выговорил он наконец, поглядывая на Шакала исподлобья так, словно тот пытается скрыть от него это «что-нибудь».
– Шакал смотрел у него в столе, а я прошелся по квартире! – Алексис говорил громко и сбивчиво. – Ничего похожего на тару. Кругом развешаны разные твари, рыбы, крабы, разная мерзость… – Алексис гадливо передернулся, стараясь убедить Лысана, что то, с чем ему пришлось иметь дело, действительно мерзость. – И потом, шеф, вы же велели не оставлять следов. Так можно было бы поковыряться кое-где ножом…
– А в столе только бумаги и книги! – вставил Шакал. – Ничего похожего на тару. И вообще, я думаю, что он не держит ничего дома…
Алексис уставился на Шакала, внезапно его лицо приняло злобное выражение, и усы задрожали.
– Шеф, скажите Шакалу, чтобы прекратил свои штучки с предохранителями! Если я его поймаю за этим делом – прибью! У меня кондиционер каждые полчаса отключается! Каждый раз, как дурак, бегаю, ставлю на место предохранитель, а через пятнадцать минут – бац! – снова отключается! А у него в комнате работает все время! Собака!..
Шакал имел большой талант по части мелких пакостей. Пока Алексис отдыхал после ночных приключений, Шакал не поленился, разобрал щиток с предохранителями и действительно напутал там что-то так хитро, что кондиционер в комнате Алексиса стал выключаться. Алексис проснулся от кошмара. Он плавал в собственном поту.
– Шеф, это его глупые фантазии! Я переключатели не трогал. Пусть пойдет вниз к администратору и вызовет электрика. А если он меня ударит, я на все плюну и уеду!
– Значит, так! Пусть Алексис спит в другой комнате, рядом с кухней. Там все работает, – решил проблему Лысан и, довольный своим соломоновым решением, начал успокаиваться.
Номер, который занимала компания, состоял из большого холла, кухни и четырех комнат, в каждой из которых было по две кровати. Лысан на всякий случай занял номер побольше, с двумя выходами, благо, это почти ничего не стоило. В зимний период гостиница «Подкова» стояла пустой, если не считать постоянно проживающих в ней тараканов. Лысана соблазняло то, что в этой гостинице, в уединении, им легче будет оставаться незамеченными.
И здесь он глубоко заблуждался. Напротив, единственные обитатели «Подковы» стали предметом повышенного интереса персонала гостиницы, который томился от безделья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
По дороге к дому Луиса они натолкнулись на графиню, которая разложила игрушки в тени высоких бананов и что-то тихо нашептывала. Роландо осторожно потрогал волосы графини толстыми коричневыми пальцами. Он делал так столько раз в день, сколько графиня попадалась на его пути. Детей, у которых светлые волосы, обязательно нужно гладить по голове! В этом убеждены все жители Эль-Параисо, и к волосам графини ежедневно прикасались десятки разноцветных рук. Графиня не заметила прикосновения Роландо, зато Луиса она увидела сразу и побежала ему навстречу.
– Луиси! Папа привез мне бегемота плавающего! – зазвенел ее голос. – Бегемот умеет плавать! – Графиня была счастлива. – Смотри, он уже был на море и покупался! Только ты его не лопни! – забеспокоилась она и протянула Луису надувного бегемота с добродушной физиономией и голубыми глазами.
– Все бегемоты умеют плавать, – ответил Луис и не услышал своих слов. Он с ужасом чувствовал, что язык не слушается его. Луис подумал, что, может быть, именно так начинают умирать люди.
– Люси, а папа сейчас дома? – спросил он.
Отец Люси, граф Хуан Сантос Родригес, был соседом Луиса и главным хирургом местного госпиталя, несмотря на свои тридцать лет, для хирурга возраст почти детский.
– Папа дома. Но он спит даже! Да, по-моему, папа спит совсем! – Графиня забавно путала модальные оттенки речи.
– Пойди разбуди папу! Скажи, что Луису плохо и он просит зайти… Прямо сейчас! – Луиса начала бить дрожь, что-то мучительно жгло в верхней части живота. Ему хотелось лечь на траву, и лежать не двигаясь.
– А чего?.. А чего тебе плохо? – заволновалась Люси. – Хочешь, я дам тебе бегемота плавающего поиграть? – Говорить «а чего?» Люси научилась у Роландо.
Луис снова наклонился к ней и, сдерживая стон, попросил:
– Беги к папе! – Он тихо подтолкнул Люси в сторону дома графа. Девочка нерешительно тронулась с места и пошла, удивленно оглядываясь, а потом, решившись, припустила со всех ног с криком «Папочка! Папа!», хотя граф еще не мог ее слышать.
* * *
Роландо открывал замок дома Луиса перочинным ножом, приговаривая, что он всегда открывал этот замок именно так, а Луис сидел на ступеньке и тяжело, хрипло дышал. В таком положении их и застал Хуан Сантос Родригес, отец маленькой графини, настоящий живой граф.
Это был человек небольшого роста. Его гибкое и мускулистое тело было покрыто ровным красноватым загаром. Лицо графа напоминало средневековые испанские полотна тех времен, когда художники почему-то удлиняли мужчинам подбородки. Или мужчины тогда в самом деле имели такие подбородки. Длинный, острый подбородок не портил лица графа, а, напротив, придавал нечто необычное и в то же время такое, что лишало его лицо национальной характеристики. Графа можно было принять за кого угодно: европейца, австралийца, латиноамериканца, канадца или финна. Большие темно-зеленые, навыкате глаза графа были необычно подвижны и проницательны, и он, словно зная об этом, предпочитал прятать их за темными очками.
Доктор Хуан Сантос Родригес умел разрешать любые проблемы с волшебной быстротой и легкостью. Мягко отстранив Роландо, он несколько раз повернул ручку двери, и дверь приоткрылась, причем граф заметил, что замок был не заперт. Потом он осторожно подхватил Луиса на руки и без видимых усилий донес до дивана. Роландо топтался у порога и хихикал.
После беглого осмотра Луиса граф попросил Роландо принести коричневый саквояж, известный многим жителям Ринкон Иносенте. Саквояж с набором всего, что граф считал самым необходимым в экстренных случаях, всегда стоял на видном месте в его доме, поскольку, появившись в Ринкон Иносенте, доктор Хуан – так окрестили его местные жители – практически заменил собой бригаду «Скорой помощи», приезжавшую каждый раз из провинциального центра. За пять лет граф Хуан Сантос Родригес стал в Ринкон Иносенте всеобщим любимцем. Он умел лечить любые болезни, в любое время, получая за свою помощь только жалованье, которое платило ему правительство Эль-Параисо. Это особенно подкупало местных жителей, никогда не любивших платить врачам и считавших, что, потраченные на пиво, эти деньги принесут здоровью намного больше пользы.
Доктор Хуан был удивлен. Рассматривая Луиса сквозь темные очки, он наконец нарушил молчание:
– Видишь ли, Луиси, я никогда не вмешиваюсь в твою жизнь, но… Но мне кажется, что это наркотик. Это так странно и неожиданно, и опасно! Я не специалист и не могу точно сказать, что именно, но это явная наркотическая интоксикация. – Граф замолчал, продолжая внимательно рассматривать лицо Луиса. – Это очень серьезно! Что случилось, Луиси, почему ты вдруг решил стать наркоманом? Ты слышишь меня?
Граф взял Луиса за руку, еще раз пробуя пульс. Луис медленно и монотонно покачивал головой, тяжело дышал и, казалось, не слышал слов графа. Не дождавшись ответа, граф слегка повысил голос:
– По крайней мере, скажи мне, что ты принял? Я буду знать, как быстрее помочь тебе!
– Хуан, я ничего не помню! Ничего… Боже, как больно!.. – Луис громко шептал, не открывая глаз. Его голова продолжала раскачиваться из стороны в сторону. – Обычный «дайкири»1… Вечером, как всегда… А потом – пустота… Потом – ничего…
Превозмогая боль, Луис вспоминал вслух и не мог вспомнить, что же случилось после того, как он допил бокал дымящегося «дайкири», сидя под тентом бара. Это было вчера, после десяти часов вечера. Все, как обычно. «Дайкири», старый Эбелио за стойкой и что-то еще… Что-то еще отложилось в памяти Луиса и настойчиво пробивало себе дорогу. Это нечто, беспокоящее, возникло вдруг ясно, как только что проявленная фотография. Да, именно это привлекло к себе внимание Луиса вчера в баре. В затененном углу у эстрады, где всегда усаживаются влюбленные парочки, сидел незнакомый угрюмый тип. Местным он быть не мог. Всех жителей Ринкон Иносенте Луис знал в лицо и здоровался с ними. А для туриста этот тип был как-то слишком озабочен. Он все время уводил глаза в сторону, и тем не менее Луису казалось, что он постоянно смотрит на него вязким прилипчивым взглядом. Это был лысый мужчина с маленькой головкой и фигурой, похожей на муравья. Ему легко можно было бы дать и сорок, и пятьдесят лет. Он то и дело вскакивал со стула и бродил по веранде без видимой цели. Отставляя широкий зад куда-то вниз, он неуверенно, поспешно перебирал толстыми кривыми ногами, наклоняя голову вперед, и казалось, что он вот-вот споткнется или только что споткнулся. Силуэт его муравьиной фигуры – последнее, что запомнил Луис. Потом было пробуждение в незнакомом странном месте и боль, невыносимая боль во всем теле…
Роландо принес саквояж. Доктор Хуан по-прежнему пристально смотрел на Луиса, в то время как его руки нашли в чемоданчике шприц и проворно собрали его.
– Не знаю, в чем дело, Хуан. Какие, к черту, наркотики… – закончил свой несвязный рассказ Луис. – «Дайкири» – и всё! Обычный «дайкири»… Дай мне что-нибудь, чтобы заснуть! И не надо смотреть на меня как на чокнутого. Я как-нибудь сам разберусь, в чем тут дело. Пусть только отпустит эта… – Луису хотелось выругаться, но он замолчал, потому что граф не любил ругательств.
Доктор Хуан снял очки. Его большие глаза весело задвигались.
– Извини меня, Луиси, но мне кажется, что какие-то мерзавцы просто подсыпали тебе в «дайкири» древний яд из средневекового перстня, и ты выживешь только благодаря своему здоровому организму и еще, быть может, тому, что яд за много веков испортился. Наверное, ты оказался единственным законным наследником какой-то династии и тебя решено вытравить, как таракана…
Говоря все это, доктор Хуан отломил головки нескольким ампулам и, наполнив шприц, взял Луиса за руку. Еще несколько минут он говорил что-то легкое и забавное, пока Луис не заснул. Потом граф слушал его сердце. Глаза графа были напряженны и колючи. Когда он закрывал свой саквояж, дверь распахнулась, и в комнату влетела Люси – графиня Люсия Сантос Родригес.
– Луиси, не болей! Вот тебе бегемот плавающий! – зазвенел ее голос, но повелительный жест отца заставил Люси перейти на шепот:– Ты еще не вылечил Луиси, папа? – Синие круглые глаза графини были полны тревоги. Она почувствовала страх отца и тоже испугалась.
Люси была замечательно хороша собой. Кожа четырехлетней девочки была необыкновенного, золотисто-коричневого цвета, что в сочетании с соломенными волосами и огромными ярко-синими глазами, такими же подвижными, как у отца, но по-детски ясными, производило сильнейшее впечатление на жителей Ринкон Иносенте, да и не только на них. Графиня была крепкой, неутомимой и жизнерадостной, как котенок.
Граф молча направился к двери, и девочка послушно потопала за ним, оглядываясь на Луиса и сокрушенно покачивая головой. Толстого надувного бегемота она оставила на полу посреди комнаты и уже на улице убедительно объяснила, что «когда Луиси проснется, бегемот сразу скажет ему, что надо идти к нам пить чай»…
* * *
Из динамика маленького дешевого магнитофона доносился громкий, счастливый хохот Луиса, сквозь который прорывалось бормотание: «Ну, ты! Ну, перестань! Ну, отстань от меня, слышишь!» Казалось, бормотал заика. То и дело голос бормотавшего прерывался странными звуками, отдаленно напоминавшими кудахтанье курицы.
– Это он меня… это самое… щекотал! – признался Шакал, искоса посматривая на Лысана, который угрюмо и сосредоточенно созерцал собственные сандалии.
Адам Бочорносо, по кличке Лысан, укрепившейся за ним с незапамятных времен, был классически лыс. Нечто похожее на волосы росло по бокам его маленькой головки и лишь подчеркивало лаковое сияние лысины. Лысан сидел на ярко-салатовом диване в согбенной позе, которую принимал всегда, когда ему приходилось размышлять. Занятие это для Лысана было неприятным. Он весь подбирался и съеживался от напряжения.
Напротив Лысана вертелся и подпрыгивал на стуле тот, кого щекотали, – остроносый мужчина лет тридцати. Его лицо и все тело постоянно находились в хаотическом и бесполезном движении. Шныряли и бегали глаза, подергивался кончик носа. Тонкие, как шнурочки, губы кривились и принимали самые разные конфигурации, чем-то отдаленно напоминая дождевого червя. Интенсивность телодвижений Шакала была прямо пропорциональна степени его возбуждения. Подергивая плечами, Шакал продолжал:
– Он меня чуть до смерти не защекотал! Здесь на пленке не слышно, а я ведь все время, это самое, смеялся, только тихо… Как сейчас… – Физиономия Шакала стала похожа на карнавальную маску – он действительно смеялся беззвучно. – Вы же сами запретили Алексису его трогать, чтобы, это самое, не стукнуть, а он… Вы же слышали! Сказал мне, что скажет все на ухо, а потом зажал… это самое… голову между колен и щекотал! Алексис меня еле вытащил…
Смех в динамике прекратился, и была слышна какая-то возня. Лысан выключил магнитофон и заговорил, продолжая рассматривать сандалии:
– Значит, вы что-нибудь напутали с таблетками? Сколько таблеток-то бросили?
– Вы же говорили, что две! Значит, Алексис бросил две. Я точно не знаю – он все делал сам. Вы сказали, после этих таблеток ослабляются эти самые, волевые центры. В общем, что он ответит на любой вопрос, как дитё! А он… – Шакал опять беззвучно смеялся. – Алексису усы выщипал! Когда Алексис начал меня отбивать, он его за ус поймал и выдернул половину!
Усы Алексиса мало волновали Лысана. Он мучительно анализировал происшедшее и обильно потел. Там, на континенте, ему сказали, что после одной бесцветной таблетки, которых в «дайкири» Луиса было положено две, человек становится неудержимо болтливым, а через некоторое время и совсем теряет ориентацию в пространстве и во времени на несколько часов, то есть не помнит себя. Но Луис Хорхе Каррера не говорил ни одной внятной фразы! Он постоянно хохотал, пел и, судя по топоту ног и рассказу Шакала, несколько раз танцевал. Объявляя танец, он, кстати, и произносил единственную понятную фразу: «Перуанский танец – „Майская палка“!» Эта фраза постепенно заняла в голове Лысана все свободное место, и он обсасывал ее с разных сторон. Положим, кое-что здесь выловить можно. Есть, по крайней мере, реальное указание на страну. Но почему палка? Почему майская?
– Какого черта вы утащили его одежду? Я же говорил обыскать, но раздевать не говорил. – Лысан раздражался. – А если он, значит, в полицию заявит и вами здесь займутся… – Брюки и рубашка Луиса валялись на полу.
Шакал заволновался.
– Это Алексис взял! Я ему говорил оставить, а он захватил и сказал…
– Ну и сволочь! – Дверь одной из комнат распахнулась, и в холл влетел огромного роста мужчина, полуголый, в шортах, сделанных из старых джинсов. – Ты же сам сказал, давай привезем хоть что-нибудь! Говорил ведь! Подонок!.. Шеф! – страстно обратился Алексис к Лысану. – Я три раза говорил Шакалу: оставь в покое одежду этого парня! А он все схватил, засунул в сумку и унес! Вот в этой сумке унес! – Алексис тяжелыми шагами протопал к дивану, поднял полиэтиленовый пакет с изображением бутылки рома и швырнул Шакалу под ноги.
Алексис производил неизгладимое впечатление. Голова Алексиса имела форму большого кокосового ореха. Самой заметной деталью лица были толстые густые брови, которые, срастаясь, доходили почти до середины переносицы. Начиная каждую фразу, Алексис делал неожиданное резкое движение головой вниз и налево, роняя ее так, словно она свободно ходила на спрятанных в многочисленных складках шеи шарнирах. В этом движении было что-то от укоризны школьного наставника, что неплохо сочеталось с удивленно-вопросительным выражением больших карих глаз. Но одновременно огромные брови Алексиса решительно и резко взмывали вверх, а рот злобно скалился.
Его лицо запоминалось непонятным соединением несоединимого, странной и пугающей противоречивостью выражений. Присмотревшись к этому лицу, непредвзятый наблюдатель сначала удивится, а затем почувствует отвращение, страх и отвернется.
Лысан не без удовольствия наблюдал за склокой своих подчиненных. Потом продолжил дознание:
– И дома, значит, тоже ничего?.. Хотя какая на вас надежда! – Лысан махнул рукой и пригорюнился. – Хоть что-нибудь должно же быть у него дома! – выговорил он наконец, поглядывая на Шакала исподлобья так, словно тот пытается скрыть от него это «что-нибудь».
– Шакал смотрел у него в столе, а я прошелся по квартире! – Алексис говорил громко и сбивчиво. – Ничего похожего на тару. Кругом развешаны разные твари, рыбы, крабы, разная мерзость… – Алексис гадливо передернулся, стараясь убедить Лысана, что то, с чем ему пришлось иметь дело, действительно мерзость. – И потом, шеф, вы же велели не оставлять следов. Так можно было бы поковыряться кое-где ножом…
– А в столе только бумаги и книги! – вставил Шакал. – Ничего похожего на тару. И вообще, я думаю, что он не держит ничего дома…
Алексис уставился на Шакала, внезапно его лицо приняло злобное выражение, и усы задрожали.
– Шеф, скажите Шакалу, чтобы прекратил свои штучки с предохранителями! Если я его поймаю за этим делом – прибью! У меня кондиционер каждые полчаса отключается! Каждый раз, как дурак, бегаю, ставлю на место предохранитель, а через пятнадцать минут – бац! – снова отключается! А у него в комнате работает все время! Собака!..
Шакал имел большой талант по части мелких пакостей. Пока Алексис отдыхал после ночных приключений, Шакал не поленился, разобрал щиток с предохранителями и действительно напутал там что-то так хитро, что кондиционер в комнате Алексиса стал выключаться. Алексис проснулся от кошмара. Он плавал в собственном поту.
– Шеф, это его глупые фантазии! Я переключатели не трогал. Пусть пойдет вниз к администратору и вызовет электрика. А если он меня ударит, я на все плюну и уеду!
– Значит, так! Пусть Алексис спит в другой комнате, рядом с кухней. Там все работает, – решил проблему Лысан и, довольный своим соломоновым решением, начал успокаиваться.
Номер, который занимала компания, состоял из большого холла, кухни и четырех комнат, в каждой из которых было по две кровати. Лысан на всякий случай занял номер побольше, с двумя выходами, благо, это почти ничего не стоило. В зимний период гостиница «Подкова» стояла пустой, если не считать постоянно проживающих в ней тараканов. Лысана соблазняло то, что в этой гостинице, в уединении, им легче будет оставаться незамеченными.
И здесь он глубоко заблуждался. Напротив, единственные обитатели «Подковы» стали предметом повышенного интереса персонала гостиницы, который томился от безделья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38