Однако все покидали подмосковную дачу с неизменным – если был сезон – букетом роскошных роз.
И – не более того, И все же подполковник Вишневский решил рискнуть.
Во-первых, просьба его не содержала никакой политики.
Во-вторых, речь шла о человеческой судьбе – генерал, несмотря на все профессиональные издержки, был мужиком совестливым.
И наконец, в-третьих, Юрий Вишневский был его последним и, возможно, потому самым любимым учеником.
Этот фактор, кстати, был своего рода «неприкосновенным запасом» подполковника, припасенным на самый крайний случай. Ясно ведь было, что лимит генеральской привязанности не бесконечен.
Но он решился.
Разговор был коротким, разрешение приехать – получено.
Город – к вящей радости Юрия Леонидовича совсем не кишел праздничным народом, скорее уж казался сонным, пустынным.
Улицы были почти безлюдны, а мостовые – свободны.
До генеральской дачи в старой академической Жуковке он домчал всего за полчаса. И только сворачивая с Рублевки вправо, сообразил, что совсем рядом, в пятнадцати минутах езды – если, конечно, никто из «великих» не соберется в город и трассу не перекроют, – находится дом Лемеха, принадлежащий теперь Лизе. И там наверняка волнуются и ждут от него вестей два человека.
«Ладно, загляну на обратной дороге», – мысленно пообещал Вишневский и стал внимательно оглядываться по сторонам, чтобы не проскочить нужный поворот.

Старая Жуковка – поселение тесно застроенное и путаное.
Однако все обошлось, он свернул куда надо.
И через десять минут уже держал в руке аккуратную хрустальную рюмку, до краев наполненную ледяной тягучей водкой – ничего другого генерал не пил.
Никогда.
Выпили за праздник, не уточняя, какой именно.
Потом – практически без паузы – еще раз, за него же.
После – немного закусив – помянули, не чокаясь, тех, кого уже нет.
И генерал, проницательный, как и прежде, сам завел нужный разговор:
– Ну, хватит праздновать. Ты, Юра, пей, закусывай, но говори, зачем приехал.
Вишневский говорил недолго.
Старался – как некогда – уложиться в любимые генералом семь минут.
Почему – семь, до сих пор оставалось загадкой.
Но, похоже, уложился.
Старик коротко скользнул взглядом по часам на запястье, довольно хмыкнул.
– Ну, ясно. В целом. Неясно, правда, что ты из-за этого антиквара так надрываешься?
– С антикваром я знаком ровно три дня. Хотя, скажу откровенно, парень мне симпатичен. Не одной – по Киплингу – крови. Но симпатичен. А надрываюсь, можно сказать, по инерции – случилось некоторое время назад поддержать в трудную минуту славную женщину, а она возьми да влюбись в этого антиквара.
– А ты что же – сам на нее виды имел?
– Никак нет. Не было видов. А женщина, думаю, вам известная, Лиза Лаврова – дочь Лаврова.
– Аркадия Анисимовича?
– Так точно, Аркадия Анисимовича.
– Он ведь умер не так давно?
– Лет пять назад.
– Да-а-а. А дочка, значит, попала в переделку?
– Замуж вышла неудачно, не за того, за кого следовало.
– А теперь в антиквара беглого влюбилась.
– Да она давно в него влюбилась, Николай Парфенович.
– Ладно, с вашей любовью мне уж точно не разобраться. Лаврова помню. Мужик был правильный. Да…
Уходит наш брат помаленьку. Ну ладно. Давай по делу.
Что тебя интересует?
– Дело Непомнящих.
– Дело Димки Загорного, хочешь сказать?
– Да, так вернее.
– А зачем, собственно? Что тебе дадут подробности? Димки нет, и косточки давно истлели.
– А сообщники? Не верю, что их не вычислили тогда. Другое дело, что трогать не стали.
– Ты что же – полагаешь, это они теперь куролесят? Дочку Щербакова отравили? Антиквара – Лизаветину любовь – под статью подвели? Уголовники, стало быть?
– Полагаю, так.
– Ну и дурак.
– Не понял.
– Не было там никаких уголовников. Два офицера из охраны Павла Григорьевича Загорного сопровождали Димку в том налете. Убивал, правда, он. Истерик малолетний. Коллекционер этот, Непомнящий, не робкого десятка оказался. Пацан – я так понимаю – надеялся на испуг взять. Не вышло. Непомнящий его послал куда полагается – и двух мордоворотов не испугался. За телефон взялся – в милицию звонить. Тут мелкий и ополоумел, выхватил нож охотничий – на всякий случай вооружился, паскудник, – и ударил.
Попал, по всей видимости, сразу куда следует, а вернее – куда не следовало бы, словом, поразил какой-то жизненно важный орган. Непомнящий упал, и тогда уж – в истерике – мальчишка его исполосовал. Тут жена выскочила, увидала такое – и сразу в обморок Ну так он и ее – тем же макаром.
– А эти… офицеры?
– Офицеры, мать их… Наблюдали. Не решились, понимаешь, руку на сынка поднять. Ведено было его сопровождать – вот и сопровождали.
– Простите, Николай Парфенович, но я не очень понял – что значит сопровождать? Куда? На грабеж?!
– Ладно, ты мне здесь тоже невинность-то не изображай! Наслышан небось о прежних порядках. Бога благодари, что поздно родился! Однако я тоже не прав – начал говорить, так надо бы с начала. А вышло – с середины. Дело как было? Пал Григорьич Заторный в те годы в большой силе был. Член ПБ, поговаривали – кандидат в генсеки. Держал себя, должен сказать, вольно. Такого, что он творил, мало кто себе позволял, даже из ближнего круга. Ну ладно – наше дело в ту пору было наблюдать и помалкивать. Словом, был Загорный крут, а сынок – Димка – не в отца пошел. Такой, знаешь, истеричный хлюпик, капризный, избалованный.
Одно слово – мажор. И вот этот Димка – не иначе бес попутал! – влюбился в однокурсницу, генерала Щербакова дочку. Галину. Влюбляться там, на мой вкус, было не во что. Мелкая крыска, бесцветная, тихая – глаз не поднимет, слова не скажет. Хотя понять девчонку можно. В семье у генерала беда, можно сказать, с войны прописалась. Жена после немецкого плена не в себе – вся семья вокруг нее пляшет, в клинику не сдают. Самого генерала к тому же в душе обида гложет – с его-то заслугами в академии обретаться. И все из-за жены, между прочим.
– Я знакомился с его делом.
– Так что ж молчишь? Я тут ему бисером вышиваю… Ну ладно. Вроде бы радоваться надо – просветление на горизонте, на дочку такой наследник польстился. Влюбился по уши. Так влюбился, что на своем настоял – встречались почти официально.
Свадьбу только отложили до окончания учебы. Загорный, как ты понимаешь, от будущей родни был не в восторге, а супруга его – тем более. Но пацан закатил истерику. Одну, другую. Вены резать стал – смирились. И тут сумасшедшая наша – то бишь будущая Димкина теща – выкидывает фортель. Все только руками развели. Она – знаешь ли, урожденная княжна какая-то – видит на обложке журнала портрет, который когда-то принадлежал ее семейству.
И требует его обратно. Не просто требует – впадает в буйство. Дочка – следом – в депрессию и меланхолию. Дочкин жених чувствует себя героем, обязанным спасти любимую, – и закатывает истерику папе.
Дескать, портрет необходимо вернуть. Такая вот череда истерик. И толпа истериков. Думаю, Пал Григорьич пытался поначалу портрет добыть, не прибегая к крайним мерам.
– Пытался. Несколько раз приходил к Непомнящему, просил продать, обменять на любой экспонат – хоть из Третьяковки, хоть из Гохрана.
– Это он мог. И никто бы не пикнул. А Непомнящий, значит, отказал?
– Отказал. У него к этому портрету особое отношение было. Там отдельная история. Не по нашей теме.
– Ну и Бог с ней. Отказал, говоришь… Пал Григорьич к отказам был не приучен, взыграло, надо думать, ретивое. А тут сынок истерики катает беспрестанно. Короче, дал он команду картину изъять.
– Вот так – по-бандитски?
– Называй как хочешь. Теперь – можно. А тогда…
Вызвал двух офицеров охраны и велел сопровождать отпрыска на дело. Дальнейшее – известно.
– И как же в таком случае он допустил самоубийство сына? Знал же, какой у того характер…
– Самоубийство? Хрен тебе по деревне, Юра, а не самоубийство! Дело-то слишком громкое вышло. Понял Пал Григорьич, что даже ему такое с рук не сойдет. Да, откровенно говоря, и у нас к тому времени на него столько материалов скопилось – Председатель уже зубами скрипел. Короче, пристрелил он сынка собственноручно… Избежал позора. Однако карьера его после той истории на закат повернула. Года не прошло – по состоянию здоровья из состава ПБ и со всех постов… в небытие. Умер лет через пять, кажется.
– А те двое?
– Отправили служить куда-то в Тмутараканск. Кто знает, где они теперь? Вообще-то в тех краях долго не живут. А если и живы, уверяю тебя, убивать щербаковскую дочку в Москву не поедут. Зачем?
– Это понятно.
– Понятно, значит? Ну, слава Богу! А то прибежал, глаза горят – уголовники, сообщники, ату! Нет, Юрик, те дела любой уголовщины страшнее были.
– Но кто-то все же ее убил?..
– Не знаю, дружок. Тут я тебе не помощник. Копай. Раскопаешь. Ты парень цепкий. А удивительно все же, что Галина Щербакова так долго протянула. По моему разумению, ей за Димкой прямая дорога была.
Такая любовь неземная. Прямо – Шекспир.
– Ну вот теперь и вы о любви, Николай Парфенович. Меня сейчас другое интересует: коллекция Непомнящего куда делась? Они ведь не один портрет взяли – все собрание.
– Твоя правда – все. Согласно показаниям этих двух… холуев, прости Господи, той же ночью отвезли на дачу Заторного. Охрана подтвердила.
– И он не выдал?
– Нет.
– И не спросили, хотя бы после отставки?
– Не знаю. Возможно, кто-то и спросил, из тех, кто мог спросить. Однако, Юра, хватит с тебя и того, что я сказал.

Они просидели еще довольно долго – говорили о многом.
И выпили достаточно, и закусили.
Но пора было в дорогу подполковнику.
Взялся за гуж – следовало его тащить.
Генерал с такой постановкой вопроса был согласен.
– Ступай с Богом. Удачи тебе. Людмиле привет. И скажи-ка мне, ты теперь не скоро в эту – черт бы ее разнес – Чечню? Только ведь оттуда… – В бесстрастном голосе старика отчетливо прозвучала надежда. Вишневский, однако, ее не поддержал.
Все между ними всегда было по-честному. И теперь – не соврал.
– Не знаю, Николай Парфенович. Там ведь по обстановке. Может, не скоро, а может, сегодня выдернут.
Война.
– Война, мать ее… Ну ладно. Держись там как следует. Сам знаешь, что к чему.
Они неожиданно обнялись.
Выруливая на Рублевку, Вишневский подумал, что это впервые – обычно обходились рукопожатием.
Внезапно остро защемило в груди.
Стар был уже генерал, хоть и держался молодцом.
Не приведи Бог – виделись в последний раз.
Думать об этом не хотелось.
К тому же другие насущные мысли отвлекли внимание.
Вдоль трассы, как на параде, выстроились гаишники.
Общаться с ними теперь Юрию Леонидовичу, мягко говоря, было не с руки. Он сбавил газ и постарался ехать аккуратно, не выбиваясь из общего потока.

Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 15.15


Не выспавшись, Лиза поднялась рано, Собственно, этой ночью она почти не спала.
Забывалась ненадолго в тревожном полусне – и просыпалась в испуге, будто за то время, пока дремала, произошло что-то нехорошее.
Приходила в себя, успокаивалась на некоторое время, слыша подле себя ровное дыхание Непомнящего, засыпала вроде, пригревшись у его горячего плеча.
Но все повторялось снова: короткий, тревожный сон – и пробуждение в необъяснимом испуге.
Утром, едва рассвело, она бесшумно выскользнула из кровати, закрылась в ванной, с наслаждением погрузившись в душистую теплую пену.
Попыталась развеять тревогу.
Повода, сколько ни размышляла, не находила.
Зато навязчивой мелодией в сознании застряло и начало время от времени совершенно не к месту выплывать одно-единственное слово.
Любовь.
«Любовь», – повторяла про себя Лиза, вылезая из ванны, растираясь жестким – других не признавала – махровым полотенцем.
«Любовь», – неожиданно говорила она себе, выжимая сок из морковки.
Телевизор по всем каналам выдавал что-то бравурное, будто и вправду наступил праздник, а Лиза все твердила про себя: любовь…
Так, послонявшись по дому, выпив сока, посмотрев телевизор и повторив тысячу раз слово «любовь», она наконец почувствовала, что хочет спать.
И возвратилась под теплый бок Игоря, свернулась калачиком, заснула по-настоящему.
И даже телефонного звонка, разбудившего Непомнящего, не услышала.
Звонил Вишневский, как всегда– на подъезде к дому.
Однако Игорь Всеволодович решил Лизу не будить.
Они уютно обосновались на кухне, у барной стойки.
Правда, пить Юрий Леонидович отказался, спросил кофе.
А получив свое – заговорил.
Игорь слушал его, боясь шелохнуться, и даже дышал неглубоко, словно малейший посторонний звук мог помешать рассказу.
Слушал и не верил, потому что услышанному трудно было поверить. Тем более сейчас, в году 2002-м.
И верил, потому что изначально подозревал нечто подобное.
Жуткое, запредельное и вместе с тем убийственно реальное, связанное с занятием отца и его клиентами. Не кем-то персонально, а всеми, вместе взятыми, кланом тех, кто мог позволить себе в ту пору приобретать антиквариат и, значит, многое мог себе позволить.
Он понял вдруг, что никогда ни разу не сформулировал этой мысли в том виде, как сложилась она теперь. И в то же время знал наверняка, что все это время она жила в нем, где-то в подсознании, вместе с мистическим страхом и ожиданием того, что кошмар вернется.
Он и вернулся.
Однако выходило, что это прошлый кошмар, давно пережитый, гримасничая, пытается запугать его снова.
От этих мыслей сознание Игоря Всеволодовича чудным образом прояснялось, будто кто-то невидимый слой за слоем сдирал с него тонкую неощутимую пленку, заслонявшую все это время картинку реального мира.
А он и не знал об этом.
В конце концов он овладел собой настолько, что решился заговорить, о чем-то спросить Вишневского.
Тот ответил.
Теперь они говорили оба, и это была почти нормальная беседа, если бы не тема, которую обсуждали.

– Ну, разумеется, охранники исключаются.
– Исключаются К тому же прав генерал – в тех краях, куда их отправили служить, люди долго не живут.
– Он и в другом прав, ваш замечательный генерал…
Оба вздрогнули.
Никто не заметил, как и когда на кухне появилась Лиза.
А появилась она, похоже, довольно давно, потому что теперь цитировала фразу генерала, упомянутую Вишневским много раньше.
– Прав насчет самоубийства из-за любви. Ах, какой же он умница, ваш генерал.
– Ты о чем, Лиза?
– О любви. И смерти. И ненависти.
– Прости, дорогая…
– Нет, я не сбрендила вслед за большинством персонажей этой истории. Хотя, знаете, сегодня ночью и рано утром у меня было очень странное состояние.
Сильно смахивающее на бред.
– Лиза, вы нас пугаете.
– Погодите, Юрий, теперь все в порядке. Теперь все стало на свои места. А ночью… Игорь еще не рассказывал вам? Полдня накануне мы строили версию, а вернее, две версии: того и этого убийств. И построили нечто, кстати, совсем не так уж далекое от истины, если судить по вашему рассказу. Этот процесс длился долго – день, вечер. А ночью меня стало грызть чувство, что мы допустили какую-то серьезную ошибку.
То есть все верно – но одна ошибка может свести все на нет. Впрочем, это я теперь так складно излагаю, ночью меня измучили смутные тревоги и страхи, а утром, когда в полубессознательном состоянии я пустилась бродить по дому…
– Ты вставала?
– И принимала ванну, и смотрела телевизор, и пила сок – милый, ты спишь как сурок. Но не в этом дело.
Рано поутру ко мне вдруг прилипло одно-единственное слово – любовь. Но как прилипло! Я просто твердила как умалишенная: любовь, любовь, любовь А потом вдруг захотела спать и сразу заснула. Так крепко, что увидела сон. Знаете, что мне снилось? Будто я сдаю экзамен, непонятно где, в институте или школе, но экзамен по русскому языку – это точно. Я вытаскиваю билет, а в нем очень странное задание: перечислить все пословицы и поговорки со словом «любовь». И я начинаю – сейчас не вспомню, ей-богу, – но во сне из меня буквально бил фонтан, штук сто поговорок, наверное, а последняя – «от любви до ненависти один шаг». Тут я проснулась, услышала, что внизу кто-то разговаривает, спустилась и, откровенно говоря, просто боялась перебить Юрия. Замерла вон там, возле колонны. Такие жуткие веши… А потом он сказал, что генерал удивляется, как это Щербакова не покончила жизнь самоубийством? Такая была любовь! Вот тогда-то у меня все сошлось.
– Что сошлось?
– Вторая версия.
– И в чем же она заключается?
– В том, что не было никакого убийства. Она сама убила себя, отравилась, но прежде сделала все, чтобы подозрение пало на Игоря. Даже с портретом рассталась. Хотя, собственно, теперь он был ей ни к чему – слишком хорошо понимала, что обречена – Но почему? Почему непременно на Игоря?
– Потому что любовь обернулась ненавистью. Любовь к этому истеричному Димке, который ради нее пошел на все – и на смерть в итоге. А ненависть – к Непомнящим вообще, из-за которых, как она считала, все произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30