— Если честно, понять не могу, как это их президенту хватает совести показываться на людях! — говорит он. — Все эти скандалы, убийства, наркотики!
Гийом отпивает глоток виски и растерянно моргает.
— Гарри, я каждый день благодарю бога за то, что я всего лишь навсего простой инженер. Копаю. Изучаю почву. Пишу отчет. Потом уезжаю домой. Обедаю. Занимаюсь любовью с женой. Существую.
— Плюс еще получаете очень приличную зарплату, — напоминает ему Пендель.
— Да, и аванс тоже, — согласился Гийом. И нервно уставился в высокое зеркало, словно ища там подтверждение своему существованию. — И первым делом несу денежки в банк. И если кто-то вдруг захочет пристрелить меня, пусть знают, что это напрасная трата сил и средств.
Еще одним участником встречи был француз по имени Гийом Делассу, вышедший на пенсию выдающийся специалист по геологии. В настоящее время работает по найму, обладает обширными международными связями на политическом уровне, в том числе и с меделлъинским картелем. Ценится в определенных кругах как несравненный интриган международного уровня, считается опаснейшим человеком в Панаме. Время ленча. Сандвичи Марты с тунцом пользуются особым успехом. Сама Марта поспевает везде, и в то же время ее будто бы и нет вовсе, она нарочно избегает встречаться взглядом с Пенделем. Густые клубы сигаретного дыма, грубый мужской смех. Панамцы умеют повеселиться, теперь можно заниматься этим и в клубе «П и Б». Рамон Радд привел с собой красивого мальчика. Пиво разливают из ведерка во льду, бутылки вина обернуты тканью, чтоб не согрелись, повсюду разбросаны местные и заграничные газеты, непрерывно звонят мобильники.
Пендель един в трех ипостасях — он и портной, и гостеприимный хозяин, и шпионских дел мастер. Так и мечется между примерочной и клубной комнатой, время от времени забегает в кабинет, записать несколько фраз в портновскую книгу, чтобы, не дай бог, не забыть. Он слышит больше, чем говорят, запоминает больше, чем слышит. Старый гвардеец — и к нему очередь новых рекрутов. Разговоры, по большей части, вертятся вокруг скандалов, денег и лошадей. Говорят также о женщинах и реже — о канале. Беспрерывное хлопанье входной двери, гул голосов, в котором вдруг прорезаются крики: «Рафи! Мики!» Это когда в клубе появляется парочка знаменитых плейбоев. Рафи весь в золотых цепях, кольцах и браслетах, сверкает золотыми зубами и новенькими итальянскими туфлями. А на плечи накинут пестрый пиджак от «П и Б», потому что Рафи ненавидит скучные тусклые вещи. Он любит яркие пиджаки, смех, солнце и жену Мики.
И сам Мики, мрачный и несчастный, но цепляющийся за своего друга Рафи, словно утопающий за соломинку. Словно Рафи — это единственное, что у него осталось после того, как он напился и распугал всех остальных. Эти двое входят вместе и тут же разделяются. Рафи облепляет целая толпа, Мики же направляется в примерочную, и его бог знает какой по счету костюм должен быть изысканнее, чем у Рафи, нарядней, чем у Рафи, дороже, чем у Рафи, прохладней, соблазнительней. Ну, что, Рафи, ты по-прежнему собираешься выиграть скачки на Золотой кубок первой леди в воскресенье?
Затем вдруг гул голосов стихает. И над ними доминирует уже один голос, Мики, звучный и печальный, доносящийся из примерочной. И объявляющий всей честной компании, что его новый костюм — просто кусок дерьма.
Он говорит это сначала одними словами, потом другими, и все прямо в лицо Пенделю. Точно бросает вызов, который он должен был бросить Доминго, но не осмелился, и вместо этого нападает на Пенделя. А затем повторяет все то же самое, но уже в новой, более резкой и непристойной форме, потому что знает: собравшиеся ожидают от него именно этого. И Пендель, стоящий всего в двух футах, замирает, и лицо его каменеет от злобы. В другой день Пендель просто отошел бы на шаг, добродушно отшутился, предложил бы Мики выпить, пригласил бы зайти в другой раз, когда он, Мики, будет в лучшем расположении духа. Или же тихонько проводил бы его вниз и усадил в такси. Между товарищами по заключению и прежде разыгрывались подобные сцены, и Мики на следующий же день признавал свою ошибку. Присылал дорогие подарки: орхидеи, вино, драгоценные антикварные безделушки, и ко всему прилагалась карточка со словами извинения и благодарности.
Но ожидать этого от Пенделя сегодня было никак нельзя. Вселившаяся в него черная кошка гнева сорвалась с поводка и набросилась на Мики, ощерив зубы и выпустив когти. И принялась терзать и рвать его на части с яростью, которой никто и никогда не ожидал от Пенделя. Чувство вины, которое он испытывал перед Мики за то, что пользовался его моральной неустойчивостью, злословил о нем, эксплуатировал его, продавал, навещал в тюрьме и был свидетелем его унижения, выплеснулось наружу, трансформировавшись в слепую ярость.
— Почему я не могу шить костюмы, как Армани? — несколько раз повторил он, не спуская глаз с изумленного лица Мики. — Почему я не делаю такие костюмы, как у Армани? Поздравляю, Мики! Ты сэкономил тысячу баксов. Так что сделай мне одолжение. Ступай к Армани и купи себе костюм. А сюда больше не возвращайся. Потому что у Армани костюмы от Армани получаются лучше, чем у меня. Дверь вон там.
Мики не сдвинулся с места. Его выставили в самом смешном виде. Разве мог мужчина столь внушительных размеров купить себе готовый костюм от Армани? Но Пендель все не унимался. В груди кипели стыд, ярость и предчувствие надвигающегося несчастья. Мики — мое творение, Мики — мой провал, мой товарищ по заключению, мой шпион, посмел явиться и оскорблять меня в моем собственном доме!
— Знаешь что, Мики? Костюм от меня не рекламирует мужчину, он его определяет. Возможно, ты просто не хочешь этого. Боишься. Возможно, в тебе просто нечего определять.
Взрыв смеха из комнаты. И Мики тут же понял, в чей адрес.
— Костюм от меня, Мики, это не пьяный выкрик. Это линия, это форма, это силуэт, который радует глаз. Он сдержанно подсказывает миру, что ему надо о тебе знать, но не больше. Старина Брейтвейт называл это благоразумием. И если кто-то все же замечает, что костюм от меня, я прихожу в смущение. Значит, в нем что-то не так. Мои костюмы предназначены вовсе не для того, чтоб улучшать внешность, делать тебя самым красивым парнем в комнате. Они ничуть не вызывающи. Они лишь намекают. Они позволяют строить предположения. Они делают тебя притягательным для людей. Они помогают тебе улучшить жизнь, расплатиться с долгами, стать влиятельным человеком в этом мире. Потому что когда придет мой черед последовать за стариной Брейтвейтом на великое предприятие под названием небеса, мне почему-то хочется верить, что я увижу там людей, расхаживающих по улицам в моих костюмах и имеющих о себе самих лучшее мнение благодаря именно этому обстоятельству.
Слишком уж много во мне всего накопилось, Мики. Настал твой черед разделить со мной эту тяжкую ношу… Он умолк и перевел дух, к горлу подкатывала икота. Собрался сказать что-то еще, но тут вмешался Мики.
— Гарри, — прошептал он, — клянусь богом, все дело в штанах. Больше ни в чем. В них я выгляжу стариком. Состарившимся прежде времени. И не вываливай на мою несчастную голову всю эту муру. Я и без того знаю тебе цену.
В висках у Пенделя застучало. Он очнулся, огляделся и увидел встревоженные и удивленные лица своих клиентов. Потом перевел взгляд на Мики — тот сжимал в руке брюки из альпаки. В точности таким же жестом прижимал он к груди оранжевые штаны от своей тюремной униформы, точно боялся, что кто-то их отберет. Он увидел Марту, застывшую неподвижно как статуя, на ее изуродованном лице отражались испуг и неодобрение. Он разжал кулаки, опустил руки и выпрямился в полный рост.
— Вот что, Мики. Я доведу эти брюки до совершенства, — уже более мягким тоном заверил он друга. — Совсем не хочу, чтоб мы тут с тобой грызлись. Насчет брюк ты, пожалуй, прав. Да весь мир просто влюбится в тебя в этих брюках! И в пиджаке тоже. И пока что еще не знаю, кто будет платить за этот костюм, ты или я. Как думаешь?
— Господи… — прошептал Мики и оперся на руку Рафи.
Ателье опустело и погрузилось в полуденную спячку, клиенты разошлись. Пора зарабатывать деньги, утешать жен и любовниц, заключать новые сделки, ставить на лошадей, собирать сплетни. Марта тоже исчезла. Наверное, занимается. Сидит, зарывшись в свои книги. Пендель вернулся в раскроечную, включил Стравинского, убрал со стола оберточную бумагу, куски ткани, мелки и ножницы. Открыл свою портновскую книгу на последних страницах, там, где начал вести шифрованные записи. И напрочь забыл о выходке друга, просто не позволял себе больше думать об этом. Муза звала.
Затем вырвал из чековой книжки на пружинке листок разлинованной бумаги, украшенный почти королевской эмблемой дома «Пендель и Брейтвейт». Ниже каллиграфическим почерком Пенделя был выписан счет на имя мистера Эндрю Оснарда, на сумму в две с половиной тысячи долларов и на его домашний адрес в Пайтилла. Пендель разложил чековую книжку на ровной и твердой поверхности стола. Затем взял старую ручку, приписываемую легендой самому Брейтвейту, и архаичным почерком, который он долго вырабатывал, поскольку именно такой был принят в портняжной среде, дописал чуть ниже несколько слов: «постарайтесь оплатить безотлагательно, буду очень обязан», что на условном языке означало, что в чеке кроется нечто большее, чем просто просьба о деньгах. Затем из папки в среднем ящике стола он извлек лист чистой белой бумаги без всяких там водяных знаков (Оснард дал ему целую пачку) и принюхался к ней. Так он делал всегда. Она не пахла ничем. Ну, разве что совсем чуть-чуть, тюремным дезинфектантом.
Ты просто окружен всякими волшебными веществами, Гарри. Чего стоит, к примеру, копирка для одноразового использования.
А что ты делаешь, когда получаешь такой листок?
Проявляю его, дубина, что ж еще, по-твоему?
Где, Энди? И как?
Занимайся своим делом и не морочь голову. В ванной. И заткнись наконец, надоел.
Осторожно наложив копирку на счет, он достал из ящика сверхтвердый карандаш «2Н», тоже подаренный Энди, и начал писать под звучные аккорды Стравинского. До тех пор, пока Стравинский вдруг не стал раздражать его, и он выключил проигрыватель. У дьявола всегда самые сладкие песни, говорила тетушка Рут. Он поставил Баха, но вдруг вспомнил, что Луиза просто обожает Баха, и, снова выключив проигрыватель, работал в благословенной тишине, что было вовсе для него нехарактерно. Выводил слово за словом, приподняв от усердия брови и высунув кончик языка. Мики был забыт, беглость снова взыграла в нем. Он писал и прислушивался, не раздадутся ли за дверью подозрительные шаги или шорох. И постоянно сверялся с иероглифами в портновской книге. Изобретал и обобщал. Организовывал, усовершенствовал. Придавал черты правдоподобности. Искажал факты. Выстраивал порядок из хаоса. Ему так много надо успеть сказать. А времени так мало. Японцы за каждым углом. Китайцы с континента их подстрекают… Пендель парил в небесах. То взлетал на самые вершины, то опускался на дно. То он гений, то раб своего болезненного воображения, то повелитель своего царства, то принц и лакей в одном лице. И черная кошка всегда рядом. И французы, как всегда, участники заговора. Да это настоящий динамит, Гарри, мальчик! Власть гнева, вот он нагнетается, набухает, затем находит выход, и происходит взрыв. И освобождение. Он царь и властелин всего земного, он доказательство величия божьего замысла. Греховное головокружение творца и созидателя, занятого расхищением, воровством, искажением, изобретением. И все это дело рук и мысли всего лишь одного, доведенного до крайности и разгневанного мужчины, жаждущего искупить свою вину. И рядом постоянно бьет хвостом кошка. Так, сменить копирку, смять в комок использованную, выбросить в корзину. Перезарядить и продолжать палить из всех орудий. Вырывать страницу за страницей из портновской книги — и в огонь их, в огонь!
— Кофе хочешь? — спросила Марта.
Величайший на свете конспиратор, оказывается, забыл запереть дверь. В камине за спиной пылал огонь. Обугленные комки бумаги следовало еще растоптать и растереть в порошок.
— Кофе был бы очень кстати. Спасибо. Она затворила за собой дверь. Стояла скованная, на лице ни тени улыбки.
— Помощь нужна?
И избегала смотреть ему в глаза. Он вздохнул.
— Да.
— Что надо сделать?
— Скажи, если бы японцы действительно планировали втайне построить новый канал и заручились поддержкой панамского правительства, как поступили бы студенты, узнав об этом?
— Сегодняшние студенты?
— Ну да, твои. Те, что говорят с рыбаками.
— Устроили бы бунт. Вышли на улицы. Атаковали бы президентский дворец и Законодательное собрание, блокировали бы канал, призвали бы к всеобщей стачке, попросили помощи у других стран региона, начали бы антиколониальный крестовый поход по всей Латинской Америке. Потребовали бы свободы для Панамы. И еще мы подожгли бы все японские лавки и повесили бы всех предателей, начиная с президента. Достаточно?
— Да, спасибо. Уверен, что вполне подойдет. И еще, наверное, собрали бы людей, что живут по ту сторону моста, — задумчиво добавил он.
— Естественно. Студенты — это всего лишь авангард пролетарского движения.
— Мне страшно жаль, что так вышло с Мики, — пробормотал после паузы Пендель. — Не знаю, что на меня нашло. Не мог остановиться.
— Если не можем нанести удар врагу, бьем по друзьям. Тебе, должно быть, это хорошо известно.
— Да, знаю.
— Медведь звонил.
— Насчет статьи?
— Нет, о статье не упоминал. Сказал, что ему надо с тобой повидаться. Срочно. Он на своем обычном месте. И знаешь, он так говорил… точно угрожал.
Глава 17
Бульвар Бальбоа" на Бальбоа Авеню являл собой просторный пивной бар с низко нависающим потолком из полистирена и фонарями в решетчатых деревянных абажурах. Несколько лет тому назад его взорвали, никто уже не помнил, почему. Большие окна выходили на Бальбоа Авеню, за ней виднелась полоска моря. За длинным столом под защитой телохранителей в черных костюмах и темных очках сидел мужчина с тяжелой челюстью, рядом стояла телевизионная камера. Медведь на своем месте, сидит и читает собственную газету. Столы вокруг него пусты. На нем полосатый блейзер от «П и Б» и шестидесятидолларовая шляпа-панама из бутика. Черная пиратская бородка так и блестит, сразу видно, что недавно вымыта шампунем. И к ней очень идут очки в черной оправе.
— Ты звонил, Тедди, — решился напомнить ему Пендель, после того как просидел не меньше минуты по другую сторону от развернутой газеты.
Газету нехотя отложили.
— О чем это ты? — спросил Медведь.
— Ты звонил, я пришел. А знаешь, блейзер отлично на тебе смотрится.
— Кто купил рисовую ферму?
— Один мой друг.
— Абраксас?
— Ну, конечно, нет.
— Почему это «конечно, нет»?
— Сидит без денег.
— Кто это тебе сказал?
— Он, кто ж еще.
— Может, ты платишь Абраксасу? Может, он на тебя работает? Может, вы вместе торгуете наркотиками, как его отец?
— Тедди, ты что, с ума сошел?
— Как это тебе удалось рассчитаться с Раддом? Кто такой этот сумасшедший миллионер, которым ты хвалишься на всех углах, даже не давая Радду и рта открыть? Это же просто оскорбительно! На кой хрен ты открыл этот дурацкий клуб у себя в лавке? Что-то кому-то продал? Что вообще, черт возьми, происходит?
— Я портной, Тедди. Шью одежду для джентльменов, потихоньку расширяюсь. Собираешься бесплатно дать мне рекламу в своей газете? Не так давно была статья в «Майами Геральд», не знаю, может, ты читал…
Медведь вздохнул. Голос у него был страшно невыразительный. Сострадание, человечность, любопытство — все это вытравилось из него давным-давно. Если вообще когда-то было.
— Позволь объяснить тебе кое-какие принципы журналистики, — сказал он. — Я зарабатываю деньги двумя путями. Первый: люди платят мне за сочинительство историй, вот я их и сочиняю. Я ненавижу писанину, но должен что-то жрать, должен финансировать свои аппетиты.
Второй: люди платят мне за то, чтоб я не писал историй. Это для меня куда как лучше, потому что не надо ничего кропать, а денежки идут. И если правильно разыграть карты, то за ненаписанное я получаю больше, чем за всякие там байки. И, наконец, есть третий способ, который не нравится мне вовсе. Я называю его своим последним источником. Иду к кое-каким людишкам в правительстве и предлагаю купить у меня кое-какую информацию. Но этот способ оптимальным не назовешь.
— Почему?
— Знаешь, не люблю торговать втемную. Когда имеешь дело с обычным человеком, ну, к примеру, таким, как ты или вон тот, и я знаю, что могу погубить его репутацию, или бизнес, или брак, и он тоже это знает, тогда весь вопрос в цене. И мы всегда можем с ним договориться, это нормальные коммерческие отношения. Но когда я иду к людям из правительства, — он удрученно покачал головой, — то понятия не имею, что представляет для них ценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45