Они решили воспользоваться его машиной, потому что на автомобиле Оснарда был дипломатический номер. Ориентирами служили крохотные придорожные часовни, врезавшись в которые так часто гибли шпионы и прочие автомобилисты. Нервных пони с огромными тюками на спинах погоняли многотерпеливые индейские семьи с тюками на головах. У перекрестка валялась мертвая корова. Стая черных грифов сражалась за самые лакомые ее куски. Задняя шина автомобиля напоролась на что-то острое — раздался оглушительный хлопок. Пендель менял колесо, а Оснард в своей соломенной шляпе ждал, присев на корточки у обочины. Ресторан располагался за городом, у дороги — деревянные столы, покрытые клеенками, жареные цыплята на шампурах. Дождь перестал. Над изумрудной лужайкой бешено палило солнце. Из птичника в форме колокола доносились пронзительные крики красно-зеленых попугаев. Пендель с Оснардом были единственными посетителями, не считая двух плотных мужчин в голубых рубашках, сидевших за дальним столиком.
— Знаешь их?
— Нет, Энди. К моему счастью, нет.
И два стакана домашнего белого, чтоб запить цыплят — валяй, жри дальше, прикончи целую бутылку, а потом отваливай отсюда и оставь нас всех в покое.
— Дерганые они все, иначе не скажешь, — начал Пендель.
Оснард сидел, подперев голову одной рукой, а другой записывал в блокнот.
— Вокруг Генерала их с полдюжины, ни на секунду не оставляют в покое. Так что остаться с ним наедине не удалось. Там был один полковник, высокий такой парень, так он все время отвлекал его. Просил что-то подписать, нашептывал ему на ухо.
— А что он подписывал, видел? — Оснард слегка наклонил голову, словно для того, чтоб унять боль.
— Нет, я ведь занимался примеркой, Энди.
— Ну а слышал, о чем они шептались?
— Нет. И не думаю, чтоб и ты много услышал, особенно если учесть, что стоишь на коленях, — он отпил глоток вина. — «Генерал, — сказал я ему, — если вам неудобно или же вы опасаетесь, что я могу услышать то, чего не должен слышать, прямо так и скажите. Это все, о чем я прошу. Я не обижусь. Могу прийти в другой раз, в более удобное для вас время». Но он и слушать не захотел. «Твое место здесь, Гарри, так что оставайся, — сказал он мне. — Ты единственный нормальный и устойчивый плот в этом бурном море». Ну, и что мне было делать? «Ладно, — сказал я, — раз так, остаюсь». И как раз в этот момент входит его жена, и слова становятся не нужны. Знаешь, Энди, бывают взгляды, которые стоят миллиона слов, и то был как раз один из этих взглядов. Многозначительный, так много говорящий взгляд, которым могут обменяться лишь очень близкие люди.
Оснард неторопливо записывал услышанное: «Генерал, командующий Южной группировкой войск США, обменялся многозначительным взглядом со своей супругой».
— Ты не представляешь, как всполошится Лондон! — язвительно добавил он. — Генерал делал нападки на госдепартамент или нет?
— Нет, Энди.
— Может, обзывал их кучкой хилых заумных педиков? А мальчиков из ЦРУ — компанией недоносков в галстуках и аккуратно застегнутых воротничках, явившихся на службу прямиком из Йеля?
Пендель порылся в памяти с самым глубокомысленным видом.
— Ну, если и да, то самую малость, Энди. Намекал. Короче, это носилось в воздухе, я бы так выразился. Оснард застрочил с несколько большим энтузиазмом.
— Жаловался, что Америка теряет власть, рассуждал о том, кому в будущем должен принадлежать канал?
— Ну, определенный напряг чувствовался. Говорил о студентах, и без особого, я бы сказал, уважения.
— Только его словами, не возражаешь, старина? Передавай в точности, что он сказал, а уж я приукрашу. Пендель повиновался.
— Гарри, — говорит он мне эдаким совсем тихим голосом, а я как раз в этот момент занимался его воротником, — вот мой совет тебе, Гарри. Продавай свою лавочку и дом, забирай жену и детей и увози из этой чертовой дыры, пока еще не поздно. Милтон Дженнинг был великим инженером. Его дочь заслуживает лучшей участи". Я прямо так и онемел. Утратил дар речи. Очень уж он меня растрогал. А потом он спросил, сколько лет моим детям, и, услышав, что они еще не достигли студенческого возраста, явно обрадовался. Потому что ему не хотелось, чтоб внуки великого Милтона Дженнинга бегали по улицам в компании длинноволосых комми.
— Погоди, не успеваю. Пендель выждал.
— Ладно, все. Дальше.
— А потом он сказал, что мне следует позаботиться о Луизе, что она достойная дочь своего отца, но вынуждена работать на этого двуличного мерзавца Эрнесто Дельгадо, разрази его гром. Обычно Генерал очень сдержан в выражениях. И, Энди, я был просто потрясен!
— Прямо так и сказал? Дельгадо — мерзавец?
— Именно так, Энди, — ответил Пендель, вспомнив не слишком достойное поведение этого джентльмена у себя за обедом.
— И в чем же выражается эта его двуличность?
— Генерал не уточнил, Энди. А я был не в том положении, чтоб спрашивать.
— А он говорил что-нибудь об американских базах? Останутся они здесь или нет?
— Ну, не напрямую, Энди.
— Как прикажешь понимать, черт возьми?
— Отделывался шутками. Мрачный юмор висельника. Намекнул, что скоро начнут закрываться городские туалеты.
— Ну а о безопасности судовых перевозок? Об арабских террористах, угрожающих парализовать работу канала? О насущной необходимости для янки остаться и продолжать войну с наркодельцами, контролировать вооруженные группы, сохранять мир в этом регионе?
Пендель лишь скромно мотал головой в ответ на каждое из предположений.
— Ах, Энди, Энди, я же всего-навсего портной или ты забыл? — и он выдавил печальную и задумчивую улыбку.
Оснард заказал еще два бокала горючего. Наверное, именно под воздействием этого напитка он заметно оживился, а в маленьких карих глазках вновь вспыхнули искорки.
— Ладно. Перейдем к другому вопросу. Что сказал Мики? Он согласен вступить в игру или нет?
Но Пендель не торопился с ответом. Только не тогда, когда речь заходила о Мики. Ведь это была история его собственной жизни, накрепко связанная с лучшим другом. Он проклинал тот день и час, когда Мики появился в клубе «Юнион».
— Возможно, и захочет вступить, Энди. И если да, то с ним будет легко найти общий язык. Просто ему надо маленько пораскинуть мозгами.
Оснард снова усердно строчил в блокноте, со лба на клеенку капал пот.
— Где вы с ним встречались?
— В парке Цезаря, Энди. Там, на выходе из казино, есть такой длинный и широкий коридор. Там Мики и устраивает свои приемы при дворе, если, конечно, не против того, чтобы видеть людей, которые на них приходят.
На секунду опасно запахло правдой. Только позавчера Мики с Пенделем сидели в том самом месте, и Мики изливал душу, разразился обличительной и преисполненной любви речью в адрес жены, плакался о детях. А Пендель, его преданный собрат по заключению, выражал сочувствие, однако не говорил ничего, что могло бы подтолкнуть Мики в ту или иную сторону.
— Пробовал зацепить его байкой об эксцентричном миллионере-филантропе?
— Пробовал, Энди. И мне показалось, он принял это к сведению.
— Играл на национальных чувствах?
— Пытался, Энди. Ну, как ты сказал. «Мой друг — человек с Запада, очень демократичен, но не американец». Так прямо и сказал. А он и отвечает на это: «Послушай, Гарри, мальчик мой, — он так всегда меня называет: „Гарри, мальчик мой“, — если он англичанин, то можешь считать, я почти с вами. Я ведь как-никак закончил Оксфорд и возглавлял когда-то Англо-Панамское общество по культурному обмену». Ну, тут я ему и говорю: «Мики, — говорю я, — просто доверься мне, потому что больше я ничего не могу сказать. У моего эксцентричного друга имеются кое-какие деньги, и он готов предоставить тебе эти самые деньги в полное твое распоряжение. Но лишь в том случае, если убедится в правоте твоего дела, это я гарантирую. Если кто-то готов распродать всю Панаму, вплоть до канала, — сказал я ему, — если дело дойдет до маршей бритоголовых и криков „До здравствует фюрер!“ на улицах, и шансы маленькой, но гордой молодой страны на трудном пути к демократии будут сведены к нулю, мой друг готов прийти к нам на помощь со своими миллионами».
— Ну и как он это воспринял?
— "Гарри, мальчик мой, — сказал он мне, — буду с тобой откровенен. Больше всего мне в данном случае импонируют деньги, поскольку я на мели. Нет, не казино разорили меня и не люди, живущие по ту сторону моста. А мои доверенные, так сказать, источники, взятки, которые я им раздаю, причем, заметь, все из своего кармана.
И это не только в Панаме, но и в Куала-Лумпуре, в Тайбее, Токио, еще бог знает где. Меня ободрали как липку, и это голая правда".
— А кому именно он дает взятки? Что, черт возьми, покупает? Что-то я не совсем понимаю.
— Этого он не сказал, Энди, а я не спрашивал. Он резко сменил тему, что очень для него характерно. Наговорил кучу всякой ерунды о каких-то политических авантюристах, о политиках, набивающих себе карманы за счет панамского народа.
— Ну а насчет Рафи Доминго? — спросил Оснард с запоздалой раздражительностью, свойственной людям, которые предлагают кому-либо деньги и вдруг обнаруживают, что их предложение принято. — Я думал, что Доминго как-то с ним связан.
— Уже нет, Энди.
— Нет? Это еще почему, черт возьми? И тут на помощь Пенделю подоспела спасительная правда.
— Просто несколько дней тому назад сеньор Доминго перестал быть желанным гостем, если так можно выразиться, за столом Мики. То, что было очевидно всем, стало очевидным и для Мики.
— Хочешь тем самым сказать, он застукал свою старушку с Рафи?
— Именно так, Энди.
Оснард пытался переварить услышанное.
— Эти педерасты меня утомляют, — жалобно выдавил он наконец. — Куда ни плюнь, сплошные заговоры, предательства, за каждым углом подстерегают путчи, молчаливые оппозиции, студенты, марширующие по улицам. Против чего они протестуют, черт бы их всех побрал? Чему и кому противостоят? Зачем? Почему этим придуркам вечно сопутствует какая-то грязь?
— Именно так я ему и сказал, Энди. "Мики, — сказал я ему, — мой друг вовсе не собирается вкладывать деньги в непонятно что. Во всяком случае, до тех пор, пока все эти дела будут известны лишь тебе, а не нашему другу, -
сказал я. — И до тех пор деньги останутся у него в бумажнике". Так и сказал, Энди, прямо и четко. С Мики можно только так. Потому что он упрям и тверд как сталь. «Ты предоставляешь свой замысел, Мики, — сказал я ему, — мы предоставляем филантропию». Именно такими словами, — добавил Пендель, а Оснард между тем, пыхтя и потея, строчил в блокноте.
— И как он это воспринял?
— Он тут же скурвился, Энди.
— Что сие означает?
— Весь прямо почернел и смолк. Пришлось выдавливать из него слова, прямо как на допросе. «Гарри, мальчик, — сказал он мне, — мы с тобой люди чести, ты и я, а потому скажу тебе прямо и без обиняков. — Весь так завелся, просто ужас какой-то! — Так вот, — говорит он дальше, — если спросишь меня когда, ответ мой будет никогда. Никогда и ни за что!» — в голосе Пенделя звучала самая неподдельная страсть. Было просто видно, с каким пылом он убеждал Абраксаса. — «Потому что ни за что и ни при каких обстоятельствах не стану разглашать ни единой детали, поступившей из самых секретных источников, пока не проверю все до мельчайших подробностей и не приведу в соответствие, — Пендель понизил голос, теперь в нем слышалось мрачное обещание. — И лишь после этого могу снабдить твоего друга сведениями о структуре моего движения, плюс декларацией о его целях и намерениях, плюс манифестом, который является для нас самой высокой ставкой в этой игре под названием „жизнь“, плюс всеми сопутствующими фактами и цифрами о тайных махинациях правительства. Кои, на мой взгляд, являются совершенно дьявольскими по своему замыслу. Но все это лишь после получения железных гарантий».
— Каких именно?
— Ну, среди прочего, «крайне бережное и уважительное отношение к моей организации». К примеру, передача всех сведений исключительно через Гарри Пенделя. «В противном случае пострадает безопасность, как моя лично, так и всех тех, без исключения, за кого я несу ответственность». Точка.
Настало молчание. Взгляд темных глазок Оснарда, застывший и пронзительный. И хмурый взгляд Пенделя, изо всех сил пытающегося оградить Мики от последствий столь нерасчетливого дара любви.
Оснард заговорил первым:
— Гарри, старина…
— Что, Энди?
— Ты случайно не морочишь мне голову?
— Просто передаю то, что сказал Мики. Его собственные слова.
— В таком случае поздравляю с уловом. Он хорош.
— Спасибо, Энди. Я это понимаю.
— Это грандиозно! Ради этого мы с тобой родились на свет. Это как раз то, о чем мечтал Лондон: неистовое радикальное движение представителей среднего класса за свободу. Страна беременна демократией, и как только настанет нужный момент, шар взлетит в воздух.
— Не знаю, куда все это нас заведет, Энди.
— У тебя нет времени плескаться в собственном канале. Понял, о чем я?
— Не уверен, Энди.
— Вместе мы устоим. Если разделимся, каждому свернут шею. Ты даешь мне Мики, я тебе — Лондон, все очень просто.
Тут Пенделя, что называется, осенило. Прекрасная идея!
— Он выдвинул еще одно условие, Энди. Совсем забыл упомянуть.
— Что еще?
— Честно говоря, оно показалось мне странным. Возможно, вовсе недостойным твоего внимания. «Мики, — сказал я ему, — так дела не делаются. Смотри, как бы ты сам себя не перехитрил. Боюсь, что теперь ты долго не услышишь о моем друге».
— Дальше!
Пендель смеялся, но про себя. Он уже видел выход, дорогу к свободе шириной в шесть футов. Кровь закипела в жилах, покалывала в плечах, стучала в висках и пела в ушах. Он набрал побольше воздуха и разразился длиннейшей сентенцией:
— Это касается способа оплаты наличными, дождь из которых твой полоумный миллионер собирается пролить на членов молчаливой оппозиции, чтоб довести их до нормальной кондиции и сделать действенным инструментом демократии в этой маленькой стране. Которая стоит на грани самоопределения и всех тех прелестей, что с ним связаны.
— Ну и что с того?
— Деньги следует заплатить вперед, Энди. Наличными или золотом, всю сумму, — извиняющимся тоном добавил Пендель. — Ни о каких кредитах, чеках или банках в данных обстоятельствах не может быть и речи, так диктуют правила конспирации. И все они пойдут исключительно на благо движения, в которое входят и студенты, и рыбаки, и средний класс, и кошерный, со всеми вытекающими отсюда выводами и тонкими моментами, — закончил он и в глубине души воздал хвалу незабвенному и мудрому дяде Бенни.
Но реакция Оснарда оказалась для Пенделя неожиданной. Мясистое его лицо просветлело.
— Это можно устроить, — сказал он, выдержав приличную паузу и обдумав столь занимательное предложение. — Полагаю, что и Лондон тоже будет не против. Переговорю с ними, прикину размер суммы, посмотрим, каким образом они будут решать эту проблему. Должен сказать тебе, Гарри, люди там работают по большей части разумные. Весьма сообразительные. Гибкие там, где это необходимо. И раздавать чеки рыбакам они не будут. Это не имеет смысла. Есть еще проблемы?
— Да нет, думаю, нет, спасибо, Энди, — ханжеским голоском ответил Пендель, стараясь замаскировать свое удивление.
Марта стояла у плиты и варила кофе по-гречески — она знала, он любит только такой. Пендель лежал на ее постели и изучал сложную схему, состоявшую из переплетения линий, кружочков и заглавных букв, рядом с которыми стояли какие-то цифирки.
— Это структура боевой организации, — объяснила она. — Мы использовали ее еще студентами. Кодовые клички, пароли, ячейки, линии связи и специальная группа связи, в обязанности которой входят переговоры с профсоюзами.
— И как же вписывается в нее Мики?
— Никак. Мики просто наш друг. Кофе поднялся в кофейнике и снова осел. Она разлила его по чашкам.
— Медведь звонил.
— Что ему надо?
— Сказал, что подумывает написать о тебе статью.
— Очень мило с его стороны.
— Хочет знать, во сколько обошелся тебе этот клуб на дому.
— А ему-то, собственно, что за дело?
— Просто он тоже зло.
Она забрала у него схему, протянула кофе, присела рядом на краешек кровати.
— И еще Мики хочет новый костюм. Из гладкой альпаки, как у Рафи. Я сказала, что он еще за последний не заплатил. Правильно?
Пендель глотал кофе. Ему вдруг стало страшно — он сам не понимал, почему.
— Да пусть заказывает, что тебе, жалко? — сказал он, избегая смотреть ей в глаза. — Неужели он не заслужил?
Глава 11
В посольстве не переставали восхищаться молодым Энди. Даже посол Молтби, обычно не склонный к восторгам, как-то заметил, что молодой человек, набравший подряд восемь очков и способный между ударами держать рот на замке, не так уж и плох. Через несколько дней Найджел Стормонт напрочь забыл о своих подозрениях и опасениях. Оснард не выказывал ни малейшего намерения выжить его с должности главы консульского отдела, щадил чувства коллег и блистал — впрочем, не слишком ярко — на коктейлях и обедах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Знаешь их?
— Нет, Энди. К моему счастью, нет.
И два стакана домашнего белого, чтоб запить цыплят — валяй, жри дальше, прикончи целую бутылку, а потом отваливай отсюда и оставь нас всех в покое.
— Дерганые они все, иначе не скажешь, — начал Пендель.
Оснард сидел, подперев голову одной рукой, а другой записывал в блокнот.
— Вокруг Генерала их с полдюжины, ни на секунду не оставляют в покое. Так что остаться с ним наедине не удалось. Там был один полковник, высокий такой парень, так он все время отвлекал его. Просил что-то подписать, нашептывал ему на ухо.
— А что он подписывал, видел? — Оснард слегка наклонил голову, словно для того, чтоб унять боль.
— Нет, я ведь занимался примеркой, Энди.
— Ну а слышал, о чем они шептались?
— Нет. И не думаю, чтоб и ты много услышал, особенно если учесть, что стоишь на коленях, — он отпил глоток вина. — «Генерал, — сказал я ему, — если вам неудобно или же вы опасаетесь, что я могу услышать то, чего не должен слышать, прямо так и скажите. Это все, о чем я прошу. Я не обижусь. Могу прийти в другой раз, в более удобное для вас время». Но он и слушать не захотел. «Твое место здесь, Гарри, так что оставайся, — сказал он мне. — Ты единственный нормальный и устойчивый плот в этом бурном море». Ну, и что мне было делать? «Ладно, — сказал я, — раз так, остаюсь». И как раз в этот момент входит его жена, и слова становятся не нужны. Знаешь, Энди, бывают взгляды, которые стоят миллиона слов, и то был как раз один из этих взглядов. Многозначительный, так много говорящий взгляд, которым могут обменяться лишь очень близкие люди.
Оснард неторопливо записывал услышанное: «Генерал, командующий Южной группировкой войск США, обменялся многозначительным взглядом со своей супругой».
— Ты не представляешь, как всполошится Лондон! — язвительно добавил он. — Генерал делал нападки на госдепартамент или нет?
— Нет, Энди.
— Может, обзывал их кучкой хилых заумных педиков? А мальчиков из ЦРУ — компанией недоносков в галстуках и аккуратно застегнутых воротничках, явившихся на службу прямиком из Йеля?
Пендель порылся в памяти с самым глубокомысленным видом.
— Ну, если и да, то самую малость, Энди. Намекал. Короче, это носилось в воздухе, я бы так выразился. Оснард застрочил с несколько большим энтузиазмом.
— Жаловался, что Америка теряет власть, рассуждал о том, кому в будущем должен принадлежать канал?
— Ну, определенный напряг чувствовался. Говорил о студентах, и без особого, я бы сказал, уважения.
— Только его словами, не возражаешь, старина? Передавай в точности, что он сказал, а уж я приукрашу. Пендель повиновался.
— Гарри, — говорит он мне эдаким совсем тихим голосом, а я как раз в этот момент занимался его воротником, — вот мой совет тебе, Гарри. Продавай свою лавочку и дом, забирай жену и детей и увози из этой чертовой дыры, пока еще не поздно. Милтон Дженнинг был великим инженером. Его дочь заслуживает лучшей участи". Я прямо так и онемел. Утратил дар речи. Очень уж он меня растрогал. А потом он спросил, сколько лет моим детям, и, услышав, что они еще не достигли студенческого возраста, явно обрадовался. Потому что ему не хотелось, чтоб внуки великого Милтона Дженнинга бегали по улицам в компании длинноволосых комми.
— Погоди, не успеваю. Пендель выждал.
— Ладно, все. Дальше.
— А потом он сказал, что мне следует позаботиться о Луизе, что она достойная дочь своего отца, но вынуждена работать на этого двуличного мерзавца Эрнесто Дельгадо, разрази его гром. Обычно Генерал очень сдержан в выражениях. И, Энди, я был просто потрясен!
— Прямо так и сказал? Дельгадо — мерзавец?
— Именно так, Энди, — ответил Пендель, вспомнив не слишком достойное поведение этого джентльмена у себя за обедом.
— И в чем же выражается эта его двуличность?
— Генерал не уточнил, Энди. А я был не в том положении, чтоб спрашивать.
— А он говорил что-нибудь об американских базах? Останутся они здесь или нет?
— Ну, не напрямую, Энди.
— Как прикажешь понимать, черт возьми?
— Отделывался шутками. Мрачный юмор висельника. Намекнул, что скоро начнут закрываться городские туалеты.
— Ну а о безопасности судовых перевозок? Об арабских террористах, угрожающих парализовать работу канала? О насущной необходимости для янки остаться и продолжать войну с наркодельцами, контролировать вооруженные группы, сохранять мир в этом регионе?
Пендель лишь скромно мотал головой в ответ на каждое из предположений.
— Ах, Энди, Энди, я же всего-навсего портной или ты забыл? — и он выдавил печальную и задумчивую улыбку.
Оснард заказал еще два бокала горючего. Наверное, именно под воздействием этого напитка он заметно оживился, а в маленьких карих глазках вновь вспыхнули искорки.
— Ладно. Перейдем к другому вопросу. Что сказал Мики? Он согласен вступить в игру или нет?
Но Пендель не торопился с ответом. Только не тогда, когда речь заходила о Мики. Ведь это была история его собственной жизни, накрепко связанная с лучшим другом. Он проклинал тот день и час, когда Мики появился в клубе «Юнион».
— Возможно, и захочет вступить, Энди. И если да, то с ним будет легко найти общий язык. Просто ему надо маленько пораскинуть мозгами.
Оснард снова усердно строчил в блокноте, со лба на клеенку капал пот.
— Где вы с ним встречались?
— В парке Цезаря, Энди. Там, на выходе из казино, есть такой длинный и широкий коридор. Там Мики и устраивает свои приемы при дворе, если, конечно, не против того, чтобы видеть людей, которые на них приходят.
На секунду опасно запахло правдой. Только позавчера Мики с Пенделем сидели в том самом месте, и Мики изливал душу, разразился обличительной и преисполненной любви речью в адрес жены, плакался о детях. А Пендель, его преданный собрат по заключению, выражал сочувствие, однако не говорил ничего, что могло бы подтолкнуть Мики в ту или иную сторону.
— Пробовал зацепить его байкой об эксцентричном миллионере-филантропе?
— Пробовал, Энди. И мне показалось, он принял это к сведению.
— Играл на национальных чувствах?
— Пытался, Энди. Ну, как ты сказал. «Мой друг — человек с Запада, очень демократичен, но не американец». Так прямо и сказал. А он и отвечает на это: «Послушай, Гарри, мальчик мой, — он так всегда меня называет: „Гарри, мальчик мой“, — если он англичанин, то можешь считать, я почти с вами. Я ведь как-никак закончил Оксфорд и возглавлял когда-то Англо-Панамское общество по культурному обмену». Ну, тут я ему и говорю: «Мики, — говорю я, — просто доверься мне, потому что больше я ничего не могу сказать. У моего эксцентричного друга имеются кое-какие деньги, и он готов предоставить тебе эти самые деньги в полное твое распоряжение. Но лишь в том случае, если убедится в правоте твоего дела, это я гарантирую. Если кто-то готов распродать всю Панаму, вплоть до канала, — сказал я ему, — если дело дойдет до маршей бритоголовых и криков „До здравствует фюрер!“ на улицах, и шансы маленькой, но гордой молодой страны на трудном пути к демократии будут сведены к нулю, мой друг готов прийти к нам на помощь со своими миллионами».
— Ну и как он это воспринял?
— "Гарри, мальчик мой, — сказал он мне, — буду с тобой откровенен. Больше всего мне в данном случае импонируют деньги, поскольку я на мели. Нет, не казино разорили меня и не люди, живущие по ту сторону моста. А мои доверенные, так сказать, источники, взятки, которые я им раздаю, причем, заметь, все из своего кармана.
И это не только в Панаме, но и в Куала-Лумпуре, в Тайбее, Токио, еще бог знает где. Меня ободрали как липку, и это голая правда".
— А кому именно он дает взятки? Что, черт возьми, покупает? Что-то я не совсем понимаю.
— Этого он не сказал, Энди, а я не спрашивал. Он резко сменил тему, что очень для него характерно. Наговорил кучу всякой ерунды о каких-то политических авантюристах, о политиках, набивающих себе карманы за счет панамского народа.
— Ну а насчет Рафи Доминго? — спросил Оснард с запоздалой раздражительностью, свойственной людям, которые предлагают кому-либо деньги и вдруг обнаруживают, что их предложение принято. — Я думал, что Доминго как-то с ним связан.
— Уже нет, Энди.
— Нет? Это еще почему, черт возьми? И тут на помощь Пенделю подоспела спасительная правда.
— Просто несколько дней тому назад сеньор Доминго перестал быть желанным гостем, если так можно выразиться, за столом Мики. То, что было очевидно всем, стало очевидным и для Мики.
— Хочешь тем самым сказать, он застукал свою старушку с Рафи?
— Именно так, Энди.
Оснард пытался переварить услышанное.
— Эти педерасты меня утомляют, — жалобно выдавил он наконец. — Куда ни плюнь, сплошные заговоры, предательства, за каждым углом подстерегают путчи, молчаливые оппозиции, студенты, марширующие по улицам. Против чего они протестуют, черт бы их всех побрал? Чему и кому противостоят? Зачем? Почему этим придуркам вечно сопутствует какая-то грязь?
— Именно так я ему и сказал, Энди. "Мики, — сказал я ему, — мой друг вовсе не собирается вкладывать деньги в непонятно что. Во всяком случае, до тех пор, пока все эти дела будут известны лишь тебе, а не нашему другу, -
сказал я. — И до тех пор деньги останутся у него в бумажнике". Так и сказал, Энди, прямо и четко. С Мики можно только так. Потому что он упрям и тверд как сталь. «Ты предоставляешь свой замысел, Мики, — сказал я ему, — мы предоставляем филантропию». Именно такими словами, — добавил Пендель, а Оснард между тем, пыхтя и потея, строчил в блокноте.
— И как он это воспринял?
— Он тут же скурвился, Энди.
— Что сие означает?
— Весь прямо почернел и смолк. Пришлось выдавливать из него слова, прямо как на допросе. «Гарри, мальчик, — сказал он мне, — мы с тобой люди чести, ты и я, а потому скажу тебе прямо и без обиняков. — Весь так завелся, просто ужас какой-то! — Так вот, — говорит он дальше, — если спросишь меня когда, ответ мой будет никогда. Никогда и ни за что!» — в голосе Пенделя звучала самая неподдельная страсть. Было просто видно, с каким пылом он убеждал Абраксаса. — «Потому что ни за что и ни при каких обстоятельствах не стану разглашать ни единой детали, поступившей из самых секретных источников, пока не проверю все до мельчайших подробностей и не приведу в соответствие, — Пендель понизил голос, теперь в нем слышалось мрачное обещание. — И лишь после этого могу снабдить твоего друга сведениями о структуре моего движения, плюс декларацией о его целях и намерениях, плюс манифестом, который является для нас самой высокой ставкой в этой игре под названием „жизнь“, плюс всеми сопутствующими фактами и цифрами о тайных махинациях правительства. Кои, на мой взгляд, являются совершенно дьявольскими по своему замыслу. Но все это лишь после получения железных гарантий».
— Каких именно?
— Ну, среди прочего, «крайне бережное и уважительное отношение к моей организации». К примеру, передача всех сведений исключительно через Гарри Пенделя. «В противном случае пострадает безопасность, как моя лично, так и всех тех, без исключения, за кого я несу ответственность». Точка.
Настало молчание. Взгляд темных глазок Оснарда, застывший и пронзительный. И хмурый взгляд Пенделя, изо всех сил пытающегося оградить Мики от последствий столь нерасчетливого дара любви.
Оснард заговорил первым:
— Гарри, старина…
— Что, Энди?
— Ты случайно не морочишь мне голову?
— Просто передаю то, что сказал Мики. Его собственные слова.
— В таком случае поздравляю с уловом. Он хорош.
— Спасибо, Энди. Я это понимаю.
— Это грандиозно! Ради этого мы с тобой родились на свет. Это как раз то, о чем мечтал Лондон: неистовое радикальное движение представителей среднего класса за свободу. Страна беременна демократией, и как только настанет нужный момент, шар взлетит в воздух.
— Не знаю, куда все это нас заведет, Энди.
— У тебя нет времени плескаться в собственном канале. Понял, о чем я?
— Не уверен, Энди.
— Вместе мы устоим. Если разделимся, каждому свернут шею. Ты даешь мне Мики, я тебе — Лондон, все очень просто.
Тут Пенделя, что называется, осенило. Прекрасная идея!
— Он выдвинул еще одно условие, Энди. Совсем забыл упомянуть.
— Что еще?
— Честно говоря, оно показалось мне странным. Возможно, вовсе недостойным твоего внимания. «Мики, — сказал я ему, — так дела не делаются. Смотри, как бы ты сам себя не перехитрил. Боюсь, что теперь ты долго не услышишь о моем друге».
— Дальше!
Пендель смеялся, но про себя. Он уже видел выход, дорогу к свободе шириной в шесть футов. Кровь закипела в жилах, покалывала в плечах, стучала в висках и пела в ушах. Он набрал побольше воздуха и разразился длиннейшей сентенцией:
— Это касается способа оплаты наличными, дождь из которых твой полоумный миллионер собирается пролить на членов молчаливой оппозиции, чтоб довести их до нормальной кондиции и сделать действенным инструментом демократии в этой маленькой стране. Которая стоит на грани самоопределения и всех тех прелестей, что с ним связаны.
— Ну и что с того?
— Деньги следует заплатить вперед, Энди. Наличными или золотом, всю сумму, — извиняющимся тоном добавил Пендель. — Ни о каких кредитах, чеках или банках в данных обстоятельствах не может быть и речи, так диктуют правила конспирации. И все они пойдут исключительно на благо движения, в которое входят и студенты, и рыбаки, и средний класс, и кошерный, со всеми вытекающими отсюда выводами и тонкими моментами, — закончил он и в глубине души воздал хвалу незабвенному и мудрому дяде Бенни.
Но реакция Оснарда оказалась для Пенделя неожиданной. Мясистое его лицо просветлело.
— Это можно устроить, — сказал он, выдержав приличную паузу и обдумав столь занимательное предложение. — Полагаю, что и Лондон тоже будет не против. Переговорю с ними, прикину размер суммы, посмотрим, каким образом они будут решать эту проблему. Должен сказать тебе, Гарри, люди там работают по большей части разумные. Весьма сообразительные. Гибкие там, где это необходимо. И раздавать чеки рыбакам они не будут. Это не имеет смысла. Есть еще проблемы?
— Да нет, думаю, нет, спасибо, Энди, — ханжеским голоском ответил Пендель, стараясь замаскировать свое удивление.
Марта стояла у плиты и варила кофе по-гречески — она знала, он любит только такой. Пендель лежал на ее постели и изучал сложную схему, состоявшую из переплетения линий, кружочков и заглавных букв, рядом с которыми стояли какие-то цифирки.
— Это структура боевой организации, — объяснила она. — Мы использовали ее еще студентами. Кодовые клички, пароли, ячейки, линии связи и специальная группа связи, в обязанности которой входят переговоры с профсоюзами.
— И как же вписывается в нее Мики?
— Никак. Мики просто наш друг. Кофе поднялся в кофейнике и снова осел. Она разлила его по чашкам.
— Медведь звонил.
— Что ему надо?
— Сказал, что подумывает написать о тебе статью.
— Очень мило с его стороны.
— Хочет знать, во сколько обошелся тебе этот клуб на дому.
— А ему-то, собственно, что за дело?
— Просто он тоже зло.
Она забрала у него схему, протянула кофе, присела рядом на краешек кровати.
— И еще Мики хочет новый костюм. Из гладкой альпаки, как у Рафи. Я сказала, что он еще за последний не заплатил. Правильно?
Пендель глотал кофе. Ему вдруг стало страшно — он сам не понимал, почему.
— Да пусть заказывает, что тебе, жалко? — сказал он, избегая смотреть ей в глаза. — Неужели он не заслужил?
Глава 11
В посольстве не переставали восхищаться молодым Энди. Даже посол Молтби, обычно не склонный к восторгам, как-то заметил, что молодой человек, набравший подряд восемь очков и способный между ударами держать рот на замке, не так уж и плох. Через несколько дней Найджел Стормонт напрочь забыл о своих подозрениях и опасениях. Оснард не выказывал ни малейшего намерения выжить его с должности главы консульского отдела, щадил чувства коллег и блистал — впрочем, не слишком ярко — на коктейлях и обедах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45