Музыка сопровождала ее, когда она, пошатываясь, шла в ванную. Закрыв за собой дверь, она оперлась о нее спиной и уже не могла сдержаться: ее вырвало прямо на кафельный пол.
Двадцать минут спустя, прибравшись и приняв холодный душ (горячая вода не помогала), Даниэла подошла к шкафчику с медикаментами. Она взглянула на себя в зеркальце, укрепленное на дверце, и, преисполнившись отвращения к себе, открыла дверцу, чтобы только не видеть своей физиономии.
Прошло несколько минут, прежде чем ее взгляд прояснился, и она увидела, на что смотрит. Пузырек со снотворным.
Прихватив его с собой, она вернулась в спальню и высыпала все таблетки в бутылку со старкой, которую Лантин всегда держал на столике возле кровати. Все двадцать штук.
Как завороженная, она смотрела, как таблетки медленно растворяются в алкоголе. Скоро от них и следа не осталось. Бутылка была заполнена меньше чем наполовину. Даниэла прикинула, какая концентрация у нее получилась. Примерно такая, какую люди делают, когда хотят отравиться. Почти.
Было так больно сидеть на жестком обеденном стуле, когда они ужинали, что Даниэла кусала губу, чтобы не расплакаться. Лантин этого не замечал, а, может быть, и замечал, но воздерживался от комментариев. Он с ней разговаривал, будто ничего такого не произошло.
Ложась спать, он, по привычке, плеснул в стакан немного старки и выпил. В кромешной тьме Даниэла ждала, когда лекарство подействует. Ощущать его рядом с собой было так страшно и так противно, что у нее мурашки на теле высыпали. Это было все равно, что лежать в кровати рядом с медведем или с гиеной, которые, хоть и достаточно одомашнены, но могут в любой момент шарахнуть лапой.
Наконец она не выдержала.
— Юрий? — позвала она. Потом немного погромче: — Юрий?
Ответа не последовало.
Она повернулась к нему. Он лежал на спине и в темноте его профиль четко вырисовывался на фоне стены. Дьявол! - подумала она, вздрогнув.
Сжав кулак, она ткнула его под ребра. Потом ударила с оттяжкой по лицу. Никакой реакции.
Тогда она перелезла через его неподвижное тело и стащила его с кровати. Времени до рассвета не так уж много, - подумала она. — Надо спешить.
Схватив его под мышки, она потащила его через комнату, кряхтя от напряжения. Его ноги волочились по ковру, добавляя веса, пока она не догадалась положить его на пол и, скатав ковер, выдернуть его из-под него.
По полированному паркету тащить стало легче. Медленно двигались они по коридору по направлению к кухне. Даниэла слышала тиканье больших часов в гостиной. Жаркое дыхание вырывалось у нее из открытого рта. Из-за наклонного положения живот снова свело судорогой.
На кухне она открыла дверцу духовки и пустила газ. Подтащив Лантина к плите, сунула его головой в духовку. Зажав рот и нос рукой, повернула газовый кран до отказа.
У нее ушло пятнадцать мучительных минут, чтобы одеться, вломиться в ящик стола, где он держал свой архив, удалить все следы своего присутствия в его доме, включая отпечатки пальцев. К этому времени газ так заполнил помещение, что она почувствовала, что у нее начинаются галлюцинации.
* * *
В скольких войнах он участвовал? В войне с Чан Кайши, в войне с капитализмом, в войне с неправильными коммунистами. Но самая трудная война — это война с самим собой.
Как альпинист, измученный долгим восхождением, стоит, окутанный облаками, стоял Чжилинь у окна своей виллы, погруженный в раздумья.
Его тайная жизнь, посвященная йуань-хуаню, протекала в постоянной борьбе. Со стороны казалось, что он неустанно работает над претворением в жизнь предначертаний каждого следующего режима: нажимал на кнопки, тянул за веревочки, заворачивал гайки. Но, несмотря на все его старания, Китай не вылезал из зыбучих песков политической нестабильности, болота стагнации системы производства и распределения и, главное, из пучины хронической неспособности ставить более или менее реалистические долговременные планы и придерживаться их.
Возможно, - думал Чжилинь, — это не столько неспособность, сколько нежелание. После дурацких пятилеток Мао в правительстве не горели желанием вернуться к попыткам жить по плану, хотя необходимость в этом и ощущалась.
Мы просто неповоротливая и неуклюжая нация, - думал Чжилинь с горечью. — Нас слишком много, мы слишком темны и забиты. Наше коммунистическое чванство столкнуло нас в область неэффективной экономики. Наша боязнь «капиталистической заразы» обрекает пас на девственное невежество в вопросах современного бизнеса.
Но у китайцев врожденный талант к бизнесу. Снова и снова Чжилинь вспоминал о том, как хорошо зарекомендовали себя в этом отношении китайцы во всех уголках земного шара. И в большинстве случаев они платят за это дорогую цену. Филиппинским китайцам отказывают в гражданстве, хотя они живут там на протяжении нескольких поколений. В шестидесятые годы тысячи китайцев погибли во время расовых беспорядков в Малайзии и Индонезии именно из-за того, что они занимали ведущие места в деловом мире этих стран.
А десять лет спустя Ханойский режим предпочел сбросить вьетнамских китайцев в Южно-Китайское море, вместо того чтобы воспользоваться их колоссальными знаниями в области экономики и бизнеса. В наши дни все наиболее влиятельные бизнесмены в Джакарте являются китайцами по национальности, но, не желая подвергать опасности себя и свои семьи, индонезирутотся, принимая новые имена.
Хотя китайцев в Индонезии и не преследуют так откровенно, как в былые времена, отношение к ним как к людям второго сорта остается. Согласно правительственному постановлению, бумипутры, то есть коренные малайцы, имеют преимущества в сфере бизнеса, и «иностранным» бизнесменам рекомендуется брать малайцев в деловые партнеры.
В Америке, правда, китайцы процветают. Среди них можно отметить Энь Вана, гения-компьютерщика. Иногда Чжилинь сожалел, что никогда не увидит Америки.
Но еще более он сожалел, что в свое время покинул жену и любовницу, обеих с его детьми на руках.
Его юношеские мечты осчастливить свою Родину казались ему в такие минуты чушью, родившейся в незрелом мозгу. Тоже еще Небесный Покровитель нашелся! физические боли, от которых он так страдал последние годы, напоминали ему, что он — всего лишь смертный. Как и все люди, что его окружают.
Правда, некоторые из этих смертных все более и более проявляли свою демоническую натуру. Например, У Айпин. Его кожистые крылья все громче и громче хлопали в ночи, окружающей Чжилиня на его вилле. Ночь казалась ему черным плащом, который министр набросил ему на голову, подкравшись сзади, и для верности еще и руками обхватил вокруг тела. Чжилиня в пот бросало, когда такие образы посещали его.
Покинуть Афину и Шен Ли его вынудила мечта, родившаяся в его сознании давным-давно в садике Цзяна в Сучжоу. Продуманный до мелочей садик, кажущийся созданием природы. Его искусственническая философия, дающая ему силы жить и бороться. Но в минуты сомнений ему казалась, что она также извратила его сознание до неузнаваемости.
Он Цзян. Созидатель и стратег.
Конечно, современное лицо Китая — это плод его трудов, хотя об этом мало кто знает. Но в самом ли деле будущее Китая более важно для него, чем его собственное человеческое счастье и счастье его близких? Поднимаясь к вершинам власти, он был свидетелем таких проявлений жестокости, глупости и бесчеловечности, что немудрено, что его посещали сомнения в правильности выбранной стратегии. Он не мог остановить потока злобы и алчности. Ему приходилось приспосабливаться к нему, подлаживаться к власть имущим. Иначе бы он просто не выжил бы. Мао сожрал бы его. Его сожрали бы после смерти Мао вместе с Бандой Четырех. Или когда-нибудь после. Но сожрали бы, это точно.
Дети мои, дети! - думал он. — Я должен вернуть себе детей! Даже Китай не значит для меня сейчас так много, как значат они.
В глубине виллы тихо прозвучал зуммер. Чжилинь со вздохом поднялся с кресла. Подошел к передатчику и щелкнул переключателем. Но отключиться от своих мыслей было не так просто. Еще не окончательно стряхнув с себя задумчивость, он механически выполнил все необходимые операции, обеспечивающие секретность его переговоров с агентами.
Контакт.
Без запинки они обменялись паролями.
— Докладывай, — сказал Чжилинь.
— Я... Голос заколебался и Чжилинь вышел из задумчивости.
— В чем дело?
— Не знаю, — откликнулся Ничирен издалека. — Что-то, кажется, изменилось.
— В Гонконге?
— Во мне.
— Объяснись толком, — приказал Ничирену его Источник с твердостью в голосе, которой в самом деле не чувствовал.
— Как? Меня никто не учил объяснять свои... чувства.
— Мне кажется, я научил тебя делать это, вырвав тебя из-под контроля твоей матери, который она осуществляла и за могилой.
— Я сомневаюсь, что этого было достаточно.
— Не понял.
— Я хочу... — Мгновение слышался только треск эфира. — Я хочу прекратить это.
— Прекратить что?
— Повиноваться приказам, подчиняться дисциплине, оставаться в йуань-хуане.
—Что ты такое говоришь? Чушь какая-то! Ты осознаешь, сколько времени и сил я потратил на то, чтобы связать тебя с Даниэлой Воркутой? Через тебя я был в курсе всего, что она говорит и делает. Я узнал о том, что она завербовала Химеру, проникнув таким образом в святая святых Куорри. Поэтому я велел тебе забрать Марианну Мэрок и фу из Гонконга. Химера каким-то образом пронюхал про фу и издал директиву найти и уничтожить Марианну Мэрок. Благодаря тебе, Даниэла Воркута была частью нашего йуань-хуаня, даже не подозревая об этом. Она убрала руками Лантина нашего главного противника в России — генерала Карпова. Если я хоть чуть-чуть знаю Даниэлу, она найдет способ сделать то же самое и с Лантиным. Как только это произойдет, мы сможем смело делать наш ход. Ты, наверное, уже догадался, что это Лантин прислал убийц в Цуруги. Это Лантин пытается удушить Китай, подтолкнув его к войне, которую страна не может выиграть... Послушай меня. Я спас твою душу от анархии, заложенной туда стараниями твоей матушки. Не приди я к тебе на помощь, один Будда знает, что бы ты натворил. Подумай об этом. Сделав тебя членом йуань-хуаня, я многое поставил на карту. Подумай об этом тоже. Ты не можешь сейчас выйти из игры. Твой долг — идти с нами до конца.
— Я полагаю, главный долг человека — перед самим собой Он тяжкой ношей лежит на моих плечах с недавних пор. Урок, преподанный мне Марианной Мэрок.
— Но послушай меня...
— Я хочу жить своей собственной жизнью! — В этом крике прозвучало отчаяние потерянного ребенка, и слова замерли на губах Чжилиня. — Хочу и буду!
Связь прервалась. Будто тонкая нить порвалась. Нить, соединяющая отца с сыном, не подозревавшим, что он говорил с отцом.
Рука Чжилиня дрожала, когда он ставил микрофон на место и выключал передатчик-приемник. Йуань-хуань, - подумал он. — Пятьдесят лет прожектерства. Пятьдесят лет жертв, чтобы доказать, что он — Цзян.
Я хочу жить своей собственной жизнью!
Крик в ночи. Чжилинь почувствовал страстное желание встретиться с детьми лицом к лицу, сказать им, что он жив, что он любит их, что всегда любил, даже покидая их. Желание это было таким острым, что оно даже пересилило боль, дробящую его тело на части, как камнедробилка.
Его всего трясло. Что толку, что он — Цзян? Он потерял своих детей на столько долгих лет! На губах своих он почувствовал пепел своей сгоревшей жизни, пыль и песок бесплодно прожитых лет. Он сам себе стал чужим. Цзян не может плакать. Цзян не может смеяться. Ничто на свете не должно его печалить или радовать. Есть только его йуань-хуань, спланированный в безвоздушном пространстве абстрактной мысли. Как полководец, что посылает своих людей на смерть, но их боли и их скорби его не касаются. Вот страхи — это его забота. Зная о них, он может предугадать желание человека совершать действия, идущие вразрез с его планами, и он может создавать мотивацию для действий, выгодных для него.
Я хочу жить своей собственной жизнью. Хочу и буду!
Он ни разу не был рядом с детьми, когда они нуждались в нем. Вот и теперь Ничирен, одинокий и покинутый, может опять наломать дров. Он слишком уязвим в таком состоянии. Он так долго не протянет. Женщина может утешить, но кто, кроме отца, может наставить на путь истинный?
О Будда, помоги мне! - взмолился он. — Что мне делать?
И Чжилинь зарыдал такими горькими слезами, что они щипали кожу, скатываясь по щекам.
* * *
Интересно, почему это ночной звонок всегда кажется громче клаксона обгоняющего вас на дороге грузовика? Может, благодаря своим особым свойствам проникать в сонное сознание? Или это потому, что у людей, как у собачек Павлова, особый рефлекс выработался — ожидать только дурных новостей ночью?
Так или иначе, телефон вырвал Генри Вундермана из глубокого сна. Он тотчас же сел в кровати и схватил трубку. Другой рукой он успокаивающе прикоснулся к плечу пошевелившейся во сне жены. Прикрыв рукой трубку, он шепнул:
— Ничего, спи. У детей все тихо, и ты спи. Он подождал, пока не почувствовал, что она снова расслабилась в сонной истоме. Хотя дети были не такими уж маленькими, она все не могла привыкнуть, что к ним не надо вскакивать по ночам.
Наконец Вундерман откликнулся в трубку.
— В ночном клубе танцы идут во всю, — услышал он знакомый голос.
— Хорошо, — ответил Вундерман. — Буду через двадцать минут, максимум.
Он уже вставал с кровати.
«Ночной клуб» было в Куорри кодовым названием азиатского направления, а «танцы» означали высшую категорию срочности.
Езда по ночному Вашингтону всегда заставляла Вундермана вспоминать Париж. Оба города являются символами власти, каждый на своем континенте. Города тысяч огней. Кроме того, по своей планировке Вашингтон был очень европейским городом: все главные улицы расходятся от одной точки, от Капитолия. Такой город легко защищать.
Париж занимал в сердце Вундермана особое место. Сюда они с Марджори приезжали на медовый месяц. Туристическая поездка. Большего он не мог себе позволить в те годы, поскольку отказался взять деньги, предложенные семьей Марджори. Автобусные экскурсии. Не беда. Париж — это такой город, в который нельзя не j влюбиться, беден ты или богат. Он попытался представить себе, как выглядел Роджер Донован, прогуливаясь по парижским бульварам. Наверно был все в тех же белоснежных брючках, в рубашке стиля «поло» и в туфлях-топсайдерах. Типичный американец среди всего этого гальского очарования.
Наверно, парижские красотки были от него без ума. А о московских уж и говорить не приходится: так, поди, и норовили в кустики в Парке Горького затащить. Не человек, а сплошной День Независимости.
Вундерман прошел все пять стадий проверки, когда входил в здание. Хотя его все прекрасно знали в лицо, он не хотел, чтобы для него в этом отношении делались какие-нибудь послабления.
На восьмом этаже его встретил оперативный дежурный, серьезный человек по фамилии Роунз, которого Вундерман сам откопал среди вашингтонских умельцев.
— Что здесь у нас стряслось?
Роунз не стал извиняться за то, что вытащил босса из постели: он службу знал и был безупречным исполнителем.
— Компьютерная связь.
— Ты шутишь? — уставился на него Вундерман. — С ночным клубом компьютерной связи быть не может.
— Конечно, сэр. Но вызов пришел из Гонконга. Он автоматически переключился на компьютер, потому что был набран соответствующий шифр.
— Роунз, вся наша связь зашифрована. Как внутренние линии, так и зарубежные.
— Я знаю, сэр. Но это же АТАС!
Алгоритмизированная Транслитерация Аграфическим Способом - это был шифр, придуманный не так давно Донованом. Он объяснил Вундерману, что название звучит как шутка и ключевым словом является «аграфия». Вундерману пришлось лезть в словарь, где он прочел, что оно означает патологическую неспособность грамотно писать.
Разрабатывая этот полный атас системы кодирования, Донован брал за основу не буквы, а звуки речи, которые он затем перемешал по определенным правилам, создав репрезентативный словарь. Это означало, что только компьютер Куорри мог понять закодированную таким образом речь.
Донован придумал свой АТАС шутки ради, но Вундерман и Беридиен нашли для кода практическое применение, внедрив его в память ГПР-3700.
В результате Куорри получил на вооружение самый надежный шифр из всех известных Вундерману.
Вундерман сел за терминал компьютера, и Роунз вышел. Сообщения, передаваемые этим шифром, предназначались только для директора или его доверенных лиц.
Он набрал серию цифр и, когда на экране загорелись буквы ПРОДОЛЖАЙТЕ, набрал кодовое слово для приема сообщений, зашифрованных по системе АТАС. система РАБОТАЕТ, — сообщил ГПР-3700.
В этой комнате без окон было душновато. Вундерман позвонил Роунзу и попросил его подрегулировать кондиционер, работающий в ночное время чисто символически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74