Парализующее смятение. Паника истощает силы. Надо взять себя в руки.
Сосредоточиться. Существование сужается до…
Снова – прикосновение страха. Но это уже другой страх. Что-то крадется во тьме, приближается… И он знает, что это.
Запредельное.
То, что таится за гранью смерти.
Конец.
Нет!
Ничем не сдерживаемое смятение разлилось штормовой волной чувств, и он сразу расслабился, всем своим естеством ощущая его громогласное, оглушительное приближение. Теперь – на отмель. Стоять до конца.
В глубину.
И тут его вдруг озарило – как будто пронзило сияющей молнией. Ослепило энергией.
Ты не причинишь мне вреда, ты не сможешь, сказал он.
Глядя в глаза Сетсору.
Приближаясь.
Без воздуха.
Ты понимаешь, сказал он. Скажи мне, кто ты.
– Что ты имеешь в виду?
Ты знаешь.
Конвульсивное сжатие темноты.
– Ты сумасшедший!
Взмахи мерзостных крыльев.
Все будет кончено, если ты мне не скажешь.
Сетсору тоже почувствовал это. Теперь.
Я знаю, а значит, и ты должен знать.
– Боюсь, что…
Это все, что осталось ему. У него.
И все-таки что-то осталось.
Скажи мне.
– Я, – прохрипел Сетсору, – это ты.
Шелест ветра, и это ушло.
Внизу, далеко-далеко внизу, в самом центре мироздания, извивалось оно – безголовое существо, чье туловище бесконечно тянулось в пространстве. Оно ворочалось, корчилось и блестело, постоянно меняясь и пребывая вовеки неизменным.
Снизу до них долетел шквал соленого ветра. Начали проявляться цвета.
Тело Оленя содрогалось от рыданий. Они удерживали друг друга, обливаясь соленым потом, а потом как бы слились воедино и оказались друг в друге, связанные нерушимыми узами, и теперь он наконец ощутил в отношении Сетсору другое чувство, которое он затруднился бы определить.
Они стали одним существом.
Энергия заструилась в них, и он-они-он увидел бесконечные фанфары живого грома; услышал многоцветное небо, перетекающее из розового в ослепительно белый, из белого – в голубой, из голубого – в лиловый, из лилового – в серый, потом – в коричневый, золотой и оранжевый, потом – в цвет пламени, потом – в цвет ржавчины. Он ощущал взмахи крыльев гусей и ржанок, живыми вымпелами устремившихся на восток. Праздничными парадными знаменами. Он ощущал, как работают мышцы, которые движут этими крыльями.
Один.
Мгновенная вспышка холодного чистого серого цвета.
Зеленое полубеспамятство.
Тепло.
Словно что-то плывет через морские пещеры, у самых основ мироздания – такое знакомое… как будто когда-то, давным-давно, оно уже было здесь. Или ему тогда только казалось, что было.
Он плыл в зыбком мареве мимо отвесных базальтовых и гранитных скал в основании мира. Он рос, увеличиваясь в размерах. Отращивал голову и торс, руки и ноги, ладони и ступни. Постепенно черты его приобретали единственную выразительность, отличавшую его от других. Он протянул руку и прикоснулся к покатому склону Эгира, клубящегося, колыхавшегося, необъятного.
Рядом с ним нарастала структура мира, и он сам тоже рос, медленно вращаясь вокруг своей оси, касаясь шершавой шкуры исполинского существа. Его как бы вскрыли, разрезали вдоль по бокам, от подмышек до самых ступней, и кровь лилась из него черными вздувающимися облаками – пыль другой жизни. А потом кожа мгновенно срослась, но не по линии разрезов. Окрашенная, исполосованная рубцами, татуированная… Он превратился в живой иероглиф, заключавший в себе, может быть, и историю всего человечества.
Снова лопнула кожа, кости раскрошились, кальций и фосфор пылью просыпались в воду. Но беспокойное море, уже само по себе насыщенное этими веществами, влило их обратно в разъятое тело. Из омытых соленой водой элементов сложились новые кости необычной длины, соединенные между собой с величайшим искусством.
Он провалился в беспамятство, успев понять только, что он изменяется, обретает иную форму, что сейчас он текучий и зыбкий, как само море, которое держит его в своих темных и крепких объятиях. А дальше – пока он спал – произошли еще более основательные изменения. Но он уже этого не ощущал.
Милосердное забытье.
Его лицо разлетелось на тысячи обломков, и осколки его растворились в волнах, превратившись в податливый материал в чьих-то невидимых руках, и руки лепили единственный в мире образ – бережно и аккуратно.
Тело расширилось и удлинилось; мышцы начали приобретать упругость, растягиваясь на каркасе из новых костей. Слой за слоем нарастали они бугристыми нагорьями, формируя ландшафт нового тела.
И все это время он грезил.
Вереница сияющих образов проносилась у него в мозгу, как ревущий поток. В этом потоке смешались места, и события, и люди, которых он знал, и сцены из жизни каких-то других людей. Раздираемые в клочья, словно гонимые ветром тучи, догоняющие устремленное на запад солнце.
Плывущие вниз, к земле.
Он стоит, коленопреклоненный, на берегу древнего пруда. Напротив – через зеленую воду – другой силуэт.
Пруд безмятежен и тих. Всеобъемлющее спокойствие, трогательное до слез. Лягушка прыгает в воду, и по воде расходятся круги. Все шире и шире.
Он смотрит на воду. Он ждет, когда появится его отражение.
Теперь ничто не колеблет сверкающей глади пруда. Может быть, только намек на легкий ветерок, безмолвный и неусыпный, проплывает над тихой водой.
Он не знал, не мог знать, каким будет его отражение.
Но даже при этом…
Он пришел в себя и обнаружил, что Ханеда изменилась.
Высокая, открытая комната Никуму превратилась в беспорядочное нагромождение камней и обломков дерева. То ли небо обрушилось. То ли битва титанов случилась здесь и принесла с собой опустошение. Ярость вспорола пространство, рассыпавшись в воздухе ядовитой пылью. И ненависть такого накала, что она пульсировала в ночи. Ханеда – место великой бойни.
Он был один.
Его тяжелые шаги отзывались гремящим эхом в развалинах замка. Язычки пламени трепыхались там, куда были сброшены факелы, догоравшие среди каменной и известковой пыли.
Обнаженный, он спустился по остаткам лестницы, спрыгнув с края провала четырехметровой высоты в заросли криптомерии.
Там не было никого. Ни воробья, ни совы. В эту ночь мир опустел. Даже летучие мыши в ужасе улетели прочь.
Он прошел через безмолвную рощу, насыщенную ароматами. Через широкое болото. Стая гусей пролетела на фоне серебряного полумесяца. Казалось, мерцающий небосвод пульсирует.
Шелестел высокий тростник, бледные стебли которого были усыпаны искорками светлячков. Пронзительно стрекотали цикады.
Он побежал на восток и вскоре добрался до края лугов. Он ускорил шаги, наслаждаясь своей неиссякаемой силой, и пересек равнину, потеряв ощущение времени.
К синим склонам горы.
Фудзивара.
Когда он начал подъем, перед его мысленным взором возникла картина – тонкий рисунок кистью с великолепно построенной композицией и гармоничным сочетанием красок.
Прозрачный воздух сделался морозным. Он поднимался по склону, а звезды мерцали на небе, передавая земле свое древнее послание.
Он двигался легко, беззвучно – так пробирается в джунглях какой-нибудь зверь. Приблизившись к краю небес, он увидел, что на востоке уже исчезают и блекнут звезды. Порыв ветра. Приближается гроза.
Наконец он добрался до холодной пурпурной вершины Фудзивары, и шаги его захрустели по бледно-лавандовому снегу.
Собирался дождь. Клубящиеся тучи нависли так низко, что казалось, еще немного – и он заденет их головой.
Он воздел длинные руки, словно хотел набрать влагу горстями, и в это мгновение небо раскрылось над ним. Дождь хлестал его по лицу, по его новому телу серебристыми стрелами.
Он переживал сейчас тот самый миг, который столько раз представлял себе еще в той, иной жизни, когда он был кем-то другим.
Розовая молния расчертила небо мечущейся дугой. Он рассмеялся. В теле его забурлила мощь, и если бы у него было сердце обычного человека, оно разорвалось бы на куски под воздействием переполнявшей его неизбывной, невероятной силы. Но Ронина больше не существует, а он, стоящий на вершине Фудзивары, в самом центре страшной грозы, прямо под черно-алыми тучами, этими призрачными кораблями посреди бушующего океана небес, уже не был простым человеком.
«Я – Воин Заката, – думал он, переполняясь восторгом, любуясь своими массивными перекатывающимися под кожей мышцами, туго обтягивающими его новое тело. – Я пришел. Берегись, Дольмен».
Сквозь извилистые коридоры Времени к нему хлынула музыка из давно уничтоженной или еще даже не сформировавшейся эпохи. Высокие и низкие голоса, отражающиеся друг в друге, в сопровождении инструментов, звучанием своим созидающих вихри энергии. Музыка разворачивалась в пространстве, приноравливаясь к ритму его сердца. Грохот, как будто обрушились склоны горы.
У самого плеча полыхнула молния.
«Дор-Сефрит?» – безмолвно выкрикнул он.
Но ответом ему было только шуршание дождя, льющегося на вершину горы, да раскатистый гром. Он стоял неподвижно, подставляя лицо струям дождя. Теперь наконец он понял: отныне ему предстоит самому находить все ответы, ибо, оставшись отчасти собою прежним, Ронином-ищущим, он вобрал в себя новую сущность – Сетсору-основателя.
Что еще его ждет?
Он пожал плечами.
Он – Воин Заката.
Теперь, осознав это в полной мере, он заставил свой разум расслабиться. И как только он перестал цепляться за узы, связывавшие его с материальным миром, его мощь вырвалась на свободу, и сознание устремилось в самые недра его естества, куда боялся заглядывать Ронин, и он узрел наконец сверкающую ось своей мощи, островок спокойствия среди вихря неизбывной энергии. Он протянул руки – и руки не дрогнули.
Он прикоснулся к Вечности.
Часть третья
КАЙ-ФЕН
КОНСКИЕ ШИРОТЫ
Кай-фен затянулся. Это было страшное время. Сама природа, казалось, сошла с ума. На полюсах сдвинулись льды – искристые серые ледники поползли дальше на юг. Как только три Маккона стали сильнее вследствие близящегося пришествия их господина, как только Дольмен, охваченный жаждой мести, устремился в мир, из которого однажды был изгнан, воины-нелюди с голыми черепами вместо лиц вырвались из замкнутого пространства своего обширного лагеря и под предводительством исполинских зверей с фасеточными глазами и сверкающими сине-зелеными панцирями устремились через равнину к высоким каменным стенам Камадо, последнего оплота человека.
За строем черепоголовых со скрипом катились громадные боевые машины, способные метать по шестьдесят копий зараз и легко перебрасывать их через самые высокие крепостные стены или выливать на противника здоровенные ковши с расплавленным металлом. Были у них и тараны, стенобитные орудия – высокие стойки с горизонтальным бревном, окованным с одного конца толстым железом. Их волокли на веревках взлохмаченные и грязные воины-люди из северных горных племен, завлеченных на службу к Дольмену посулами власти. И дрожала земля под их тяжестью, и мир человека содрогнулся, как колесо на разболтанной оси, словно ощущая в шагах наступающей армии поступь самой судьбы.
Четвертый Маккон вот-вот должен был появиться на континенте человека.
И объявлен был сбор всех союзников Дольмена, давно дожидавшихся этого часа – наступления Кай-фена. Вооружившись, они устремились к месту последнего сбора по промерзлой унылой земле, через бурные штормовые моря, используя для своего продвижения средства, недоступные людям и для разума человеческого непостижимые.
Эгира, плывущего в глубинах, занимали куда более важные вещи. Он знал о собрании сил Дольмена, но не сдерживал их продвижения, ибо все в мире взаимосвязано и карма всякого существа так или иначе соотносится с кармой любого другого. Его же вполне устраивала роль покровителя собственного убийцы.
Появление на пылающем в пожарищах континенте человека последних союзников Дольмена стало еще одним, предпоследним, шагом к кажущему неизбежным поражению рода людского. Угрюмыми, бесстрастными глазами смотрели они, так долго таившиеся в ожидании своего часа, на покрытую рубцами, обгоревшую, испепеленную землю, думая лишь о конечной цели своего опустошительного похода и ничего не замечая вокруг. Они шли вперед, по грудам разложившихся трупов, среди которых кишели алчные крысы и почему-то пугливые, затравленные волки. Они оставались глухи и жалобным воплям немощных стариков и детишек, каким-то чудом избежавших смерти. Они шагали вперед, к своей цели. Стервятники, сбившиеся в стаю в предвкушении богатой добычи.
Итак, союзники Дольмена стягивали свои силы к месту последней битвы, а Кири, Императрица Шаангсея, тем временем возвращалась на север, в Камадо. Она ехала в голове длинной колонны воинов, растянувшейся больше чем на километр, в сопровождении двух могущественных военачальников, предводителей двух враждующих кланов. Они даже внешне являли собой полную противоположность друг другу. Справа от Императрицы восседал, едва умещаясь в седле, Ду-Синь, тайпан шаангсейских зеленых – невероятно толстый человек с проницательным, умным взглядом и отвратительными манерами. Лу-Ву, тайпан красных, державший под своей властью северные районы Шаангсея, ехал слева. Это был малорослый мужчина, щуплый, с приплюснутым носом и длинной клочковатой бородой на сильном волевом подбородке. В первый раз за столько столетий смертельной вражды тайпаны Чин Пан и Хун Пан ехали в битву бок о бок. В первый раз красные и зеленые встали в одном строю.
Кири ударила каблуками по взмыленным бокам шафрановой лумы, словно ей не терпелось скорее вдохнуть воздух Камадо, услышать металлический лязг клинков, окунуться в кровавую бойню Кай-фена. Ду-Синь тоже пришпорил луму и поскакал вслед за императрицей, низко склонившись в седле. Турмалин у него на шее сверкнул маленьким солнцем. Лу-Ву, подав знак колонне прибавить шаг, дернул поводьями и негромко заговорил со своим скакуном, словно уговаривая его побыстрей одолеть последний перед Камадо подъем.
Когда союзники Дольмена добрались до плоскогорья, выходящего к сосновому лесу, один из них отделился от общего строя и отправился на поиски трёх Макконов.
Мимо высоких, поджарых черепоголовых воинов со смертоносными шипованными шарами, закрепленными на их узких бедрах на потертых кожаных ремнях, мимо странных созданий с удлиненными черепами, увенчанными перьями, что спускались колышущимися гребнями до середины спины, мимо приземистых воинов с близко посаженными глазами, мрачных, как сама смерть, мимо омерзительных с виду существ, похожих на исполинских насекомых.
Он нашел их в конце концов в самой чаще холодного леса – этих могущественных существ, сильнее которых был только Дольмен. Они дожидались своего собрата в окружении призрачной белизны. Это морозный ветер вздымал высоко в воздух снежные покровы.
Один из Макконов поднял зловещие оранжевые глаза и обвел взглядом качающиеся, засыпанные снегом сосны в поисках знака прихода того, с чьим появлением начнется Призвание, которое откроет Дольмену дорогу в мир человека.
– Я здесь, – объявил союзник.
В его сторону медленно повернулась омерзительная голова с крючковатым клювом. Зрачки-щели пульсировали. Огромный хвост бился из стороны в сторону. Он вдохнул их вонь.
Серый клюв открылся, и раздался пронзительный крик, отвратительный для человеческого, слуха. Но он, приученный к этим звукам, услышал:
– Да. Мы знаем. Мы привели тебя по Его воле.
– Он идет?
– А ты еще сомневаешься, недоумок? Так было обещано, и, значит, так будет. Теперь даже Время не может вмешаться.
Оранжевые глаза сверкнули.
– Сдержи свою клятву.
Тело Маккона заколыхалось, теряя четкость очертаний.
– Тебе известно, какое тебя ждет наказание в случае неудачи…
– Вам вовсе не за чем…
Крик сделался невыносимым:
– Ты будешь еще умолять о смерти!
– За столько веков все должно быть распланировано безупречно. Неудачи исключены. Я вас не подведу. А потом…
Омерзительная голова на мгновение отвернулась, и он почувствовал несказанное облегчение, словно избавился вдруг от тяжелой ноши.
– Идет наш брат. Оставь нас. Сейчас же. Ступай пока к южной опушке леса. Во время избрания Господина ты будешь командовать нашим центральным ударным отрядом. Потом с тобой свяжутся напрямую – получишь дальнейшие указания. А теперь уходи, ибо ни один смертный не должен видеть того, что сейчас произойдет.
– Но я не…
– Ступай!
И он пошел прочь, по снежному лабиринту леса. Присоединившись к своим, повел их на юг, в обширный лагерь легионов Дольмена. Властным голосом, привыкшим отдавать приказы, которые выполняются беспрекословно, он разъяснил своим воинам их диспозицию в грядущей схватке. И все это время он посмеивался в душе, держа при себе свои тайные знания.
Из соснового бора к северу от Камадо донесся вопль. Посреди леса стояли четыре Маккона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Сосредоточиться. Существование сужается до…
Снова – прикосновение страха. Но это уже другой страх. Что-то крадется во тьме, приближается… И он знает, что это.
Запредельное.
То, что таится за гранью смерти.
Конец.
Нет!
Ничем не сдерживаемое смятение разлилось штормовой волной чувств, и он сразу расслабился, всем своим естеством ощущая его громогласное, оглушительное приближение. Теперь – на отмель. Стоять до конца.
В глубину.
И тут его вдруг озарило – как будто пронзило сияющей молнией. Ослепило энергией.
Ты не причинишь мне вреда, ты не сможешь, сказал он.
Глядя в глаза Сетсору.
Приближаясь.
Без воздуха.
Ты понимаешь, сказал он. Скажи мне, кто ты.
– Что ты имеешь в виду?
Ты знаешь.
Конвульсивное сжатие темноты.
– Ты сумасшедший!
Взмахи мерзостных крыльев.
Все будет кончено, если ты мне не скажешь.
Сетсору тоже почувствовал это. Теперь.
Я знаю, а значит, и ты должен знать.
– Боюсь, что…
Это все, что осталось ему. У него.
И все-таки что-то осталось.
Скажи мне.
– Я, – прохрипел Сетсору, – это ты.
Шелест ветра, и это ушло.
Внизу, далеко-далеко внизу, в самом центре мироздания, извивалось оно – безголовое существо, чье туловище бесконечно тянулось в пространстве. Оно ворочалось, корчилось и блестело, постоянно меняясь и пребывая вовеки неизменным.
Снизу до них долетел шквал соленого ветра. Начали проявляться цвета.
Тело Оленя содрогалось от рыданий. Они удерживали друг друга, обливаясь соленым потом, а потом как бы слились воедино и оказались друг в друге, связанные нерушимыми узами, и теперь он наконец ощутил в отношении Сетсору другое чувство, которое он затруднился бы определить.
Они стали одним существом.
Энергия заструилась в них, и он-они-он увидел бесконечные фанфары живого грома; услышал многоцветное небо, перетекающее из розового в ослепительно белый, из белого – в голубой, из голубого – в лиловый, из лилового – в серый, потом – в коричневый, золотой и оранжевый, потом – в цвет пламени, потом – в цвет ржавчины. Он ощущал взмахи крыльев гусей и ржанок, живыми вымпелами устремившихся на восток. Праздничными парадными знаменами. Он ощущал, как работают мышцы, которые движут этими крыльями.
Один.
Мгновенная вспышка холодного чистого серого цвета.
Зеленое полубеспамятство.
Тепло.
Словно что-то плывет через морские пещеры, у самых основ мироздания – такое знакомое… как будто когда-то, давным-давно, оно уже было здесь. Или ему тогда только казалось, что было.
Он плыл в зыбком мареве мимо отвесных базальтовых и гранитных скал в основании мира. Он рос, увеличиваясь в размерах. Отращивал голову и торс, руки и ноги, ладони и ступни. Постепенно черты его приобретали единственную выразительность, отличавшую его от других. Он протянул руку и прикоснулся к покатому склону Эгира, клубящегося, колыхавшегося, необъятного.
Рядом с ним нарастала структура мира, и он сам тоже рос, медленно вращаясь вокруг своей оси, касаясь шершавой шкуры исполинского существа. Его как бы вскрыли, разрезали вдоль по бокам, от подмышек до самых ступней, и кровь лилась из него черными вздувающимися облаками – пыль другой жизни. А потом кожа мгновенно срослась, но не по линии разрезов. Окрашенная, исполосованная рубцами, татуированная… Он превратился в живой иероглиф, заключавший в себе, может быть, и историю всего человечества.
Снова лопнула кожа, кости раскрошились, кальций и фосфор пылью просыпались в воду. Но беспокойное море, уже само по себе насыщенное этими веществами, влило их обратно в разъятое тело. Из омытых соленой водой элементов сложились новые кости необычной длины, соединенные между собой с величайшим искусством.
Он провалился в беспамятство, успев понять только, что он изменяется, обретает иную форму, что сейчас он текучий и зыбкий, как само море, которое держит его в своих темных и крепких объятиях. А дальше – пока он спал – произошли еще более основательные изменения. Но он уже этого не ощущал.
Милосердное забытье.
Его лицо разлетелось на тысячи обломков, и осколки его растворились в волнах, превратившись в податливый материал в чьих-то невидимых руках, и руки лепили единственный в мире образ – бережно и аккуратно.
Тело расширилось и удлинилось; мышцы начали приобретать упругость, растягиваясь на каркасе из новых костей. Слой за слоем нарастали они бугристыми нагорьями, формируя ландшафт нового тела.
И все это время он грезил.
Вереница сияющих образов проносилась у него в мозгу, как ревущий поток. В этом потоке смешались места, и события, и люди, которых он знал, и сцены из жизни каких-то других людей. Раздираемые в клочья, словно гонимые ветром тучи, догоняющие устремленное на запад солнце.
Плывущие вниз, к земле.
Он стоит, коленопреклоненный, на берегу древнего пруда. Напротив – через зеленую воду – другой силуэт.
Пруд безмятежен и тих. Всеобъемлющее спокойствие, трогательное до слез. Лягушка прыгает в воду, и по воде расходятся круги. Все шире и шире.
Он смотрит на воду. Он ждет, когда появится его отражение.
Теперь ничто не колеблет сверкающей глади пруда. Может быть, только намек на легкий ветерок, безмолвный и неусыпный, проплывает над тихой водой.
Он не знал, не мог знать, каким будет его отражение.
Но даже при этом…
Он пришел в себя и обнаружил, что Ханеда изменилась.
Высокая, открытая комната Никуму превратилась в беспорядочное нагромождение камней и обломков дерева. То ли небо обрушилось. То ли битва титанов случилась здесь и принесла с собой опустошение. Ярость вспорола пространство, рассыпавшись в воздухе ядовитой пылью. И ненависть такого накала, что она пульсировала в ночи. Ханеда – место великой бойни.
Он был один.
Его тяжелые шаги отзывались гремящим эхом в развалинах замка. Язычки пламени трепыхались там, куда были сброшены факелы, догоравшие среди каменной и известковой пыли.
Обнаженный, он спустился по остаткам лестницы, спрыгнув с края провала четырехметровой высоты в заросли криптомерии.
Там не было никого. Ни воробья, ни совы. В эту ночь мир опустел. Даже летучие мыши в ужасе улетели прочь.
Он прошел через безмолвную рощу, насыщенную ароматами. Через широкое болото. Стая гусей пролетела на фоне серебряного полумесяца. Казалось, мерцающий небосвод пульсирует.
Шелестел высокий тростник, бледные стебли которого были усыпаны искорками светлячков. Пронзительно стрекотали цикады.
Он побежал на восток и вскоре добрался до края лугов. Он ускорил шаги, наслаждаясь своей неиссякаемой силой, и пересек равнину, потеряв ощущение времени.
К синим склонам горы.
Фудзивара.
Когда он начал подъем, перед его мысленным взором возникла картина – тонкий рисунок кистью с великолепно построенной композицией и гармоничным сочетанием красок.
Прозрачный воздух сделался морозным. Он поднимался по склону, а звезды мерцали на небе, передавая земле свое древнее послание.
Он двигался легко, беззвучно – так пробирается в джунглях какой-нибудь зверь. Приблизившись к краю небес, он увидел, что на востоке уже исчезают и блекнут звезды. Порыв ветра. Приближается гроза.
Наконец он добрался до холодной пурпурной вершины Фудзивары, и шаги его захрустели по бледно-лавандовому снегу.
Собирался дождь. Клубящиеся тучи нависли так низко, что казалось, еще немного – и он заденет их головой.
Он воздел длинные руки, словно хотел набрать влагу горстями, и в это мгновение небо раскрылось над ним. Дождь хлестал его по лицу, по его новому телу серебристыми стрелами.
Он переживал сейчас тот самый миг, который столько раз представлял себе еще в той, иной жизни, когда он был кем-то другим.
Розовая молния расчертила небо мечущейся дугой. Он рассмеялся. В теле его забурлила мощь, и если бы у него было сердце обычного человека, оно разорвалось бы на куски под воздействием переполнявшей его неизбывной, невероятной силы. Но Ронина больше не существует, а он, стоящий на вершине Фудзивары, в самом центре страшной грозы, прямо под черно-алыми тучами, этими призрачными кораблями посреди бушующего океана небес, уже не был простым человеком.
«Я – Воин Заката, – думал он, переполняясь восторгом, любуясь своими массивными перекатывающимися под кожей мышцами, туго обтягивающими его новое тело. – Я пришел. Берегись, Дольмен».
Сквозь извилистые коридоры Времени к нему хлынула музыка из давно уничтоженной или еще даже не сформировавшейся эпохи. Высокие и низкие голоса, отражающиеся друг в друге, в сопровождении инструментов, звучанием своим созидающих вихри энергии. Музыка разворачивалась в пространстве, приноравливаясь к ритму его сердца. Грохот, как будто обрушились склоны горы.
У самого плеча полыхнула молния.
«Дор-Сефрит?» – безмолвно выкрикнул он.
Но ответом ему было только шуршание дождя, льющегося на вершину горы, да раскатистый гром. Он стоял неподвижно, подставляя лицо струям дождя. Теперь наконец он понял: отныне ему предстоит самому находить все ответы, ибо, оставшись отчасти собою прежним, Ронином-ищущим, он вобрал в себя новую сущность – Сетсору-основателя.
Что еще его ждет?
Он пожал плечами.
Он – Воин Заката.
Теперь, осознав это в полной мере, он заставил свой разум расслабиться. И как только он перестал цепляться за узы, связывавшие его с материальным миром, его мощь вырвалась на свободу, и сознание устремилось в самые недра его естества, куда боялся заглядывать Ронин, и он узрел наконец сверкающую ось своей мощи, островок спокойствия среди вихря неизбывной энергии. Он протянул руки – и руки не дрогнули.
Он прикоснулся к Вечности.
Часть третья
КАЙ-ФЕН
КОНСКИЕ ШИРОТЫ
Кай-фен затянулся. Это было страшное время. Сама природа, казалось, сошла с ума. На полюсах сдвинулись льды – искристые серые ледники поползли дальше на юг. Как только три Маккона стали сильнее вследствие близящегося пришествия их господина, как только Дольмен, охваченный жаждой мести, устремился в мир, из которого однажды был изгнан, воины-нелюди с голыми черепами вместо лиц вырвались из замкнутого пространства своего обширного лагеря и под предводительством исполинских зверей с фасеточными глазами и сверкающими сине-зелеными панцирями устремились через равнину к высоким каменным стенам Камадо, последнего оплота человека.
За строем черепоголовых со скрипом катились громадные боевые машины, способные метать по шестьдесят копий зараз и легко перебрасывать их через самые высокие крепостные стены или выливать на противника здоровенные ковши с расплавленным металлом. Были у них и тараны, стенобитные орудия – высокие стойки с горизонтальным бревном, окованным с одного конца толстым железом. Их волокли на веревках взлохмаченные и грязные воины-люди из северных горных племен, завлеченных на службу к Дольмену посулами власти. И дрожала земля под их тяжестью, и мир человека содрогнулся, как колесо на разболтанной оси, словно ощущая в шагах наступающей армии поступь самой судьбы.
Четвертый Маккон вот-вот должен был появиться на континенте человека.
И объявлен был сбор всех союзников Дольмена, давно дожидавшихся этого часа – наступления Кай-фена. Вооружившись, они устремились к месту последнего сбора по промерзлой унылой земле, через бурные штормовые моря, используя для своего продвижения средства, недоступные людям и для разума человеческого непостижимые.
Эгира, плывущего в глубинах, занимали куда более важные вещи. Он знал о собрании сил Дольмена, но не сдерживал их продвижения, ибо все в мире взаимосвязано и карма всякого существа так или иначе соотносится с кармой любого другого. Его же вполне устраивала роль покровителя собственного убийцы.
Появление на пылающем в пожарищах континенте человека последних союзников Дольмена стало еще одним, предпоследним, шагом к кажущему неизбежным поражению рода людского. Угрюмыми, бесстрастными глазами смотрели они, так долго таившиеся в ожидании своего часа, на покрытую рубцами, обгоревшую, испепеленную землю, думая лишь о конечной цели своего опустошительного похода и ничего не замечая вокруг. Они шли вперед, по грудам разложившихся трупов, среди которых кишели алчные крысы и почему-то пугливые, затравленные волки. Они оставались глухи и жалобным воплям немощных стариков и детишек, каким-то чудом избежавших смерти. Они шагали вперед, к своей цели. Стервятники, сбившиеся в стаю в предвкушении богатой добычи.
Итак, союзники Дольмена стягивали свои силы к месту последней битвы, а Кири, Императрица Шаангсея, тем временем возвращалась на север, в Камадо. Она ехала в голове длинной колонны воинов, растянувшейся больше чем на километр, в сопровождении двух могущественных военачальников, предводителей двух враждующих кланов. Они даже внешне являли собой полную противоположность друг другу. Справа от Императрицы восседал, едва умещаясь в седле, Ду-Синь, тайпан шаангсейских зеленых – невероятно толстый человек с проницательным, умным взглядом и отвратительными манерами. Лу-Ву, тайпан красных, державший под своей властью северные районы Шаангсея, ехал слева. Это был малорослый мужчина, щуплый, с приплюснутым носом и длинной клочковатой бородой на сильном волевом подбородке. В первый раз за столько столетий смертельной вражды тайпаны Чин Пан и Хун Пан ехали в битву бок о бок. В первый раз красные и зеленые встали в одном строю.
Кири ударила каблуками по взмыленным бокам шафрановой лумы, словно ей не терпелось скорее вдохнуть воздух Камадо, услышать металлический лязг клинков, окунуться в кровавую бойню Кай-фена. Ду-Синь тоже пришпорил луму и поскакал вслед за императрицей, низко склонившись в седле. Турмалин у него на шее сверкнул маленьким солнцем. Лу-Ву, подав знак колонне прибавить шаг, дернул поводьями и негромко заговорил со своим скакуном, словно уговаривая его побыстрей одолеть последний перед Камадо подъем.
Когда союзники Дольмена добрались до плоскогорья, выходящего к сосновому лесу, один из них отделился от общего строя и отправился на поиски трёх Макконов.
Мимо высоких, поджарых черепоголовых воинов со смертоносными шипованными шарами, закрепленными на их узких бедрах на потертых кожаных ремнях, мимо странных созданий с удлиненными черепами, увенчанными перьями, что спускались колышущимися гребнями до середины спины, мимо приземистых воинов с близко посаженными глазами, мрачных, как сама смерть, мимо омерзительных с виду существ, похожих на исполинских насекомых.
Он нашел их в конце концов в самой чаще холодного леса – этих могущественных существ, сильнее которых был только Дольмен. Они дожидались своего собрата в окружении призрачной белизны. Это морозный ветер вздымал высоко в воздух снежные покровы.
Один из Макконов поднял зловещие оранжевые глаза и обвел взглядом качающиеся, засыпанные снегом сосны в поисках знака прихода того, с чьим появлением начнется Призвание, которое откроет Дольмену дорогу в мир человека.
– Я здесь, – объявил союзник.
В его сторону медленно повернулась омерзительная голова с крючковатым клювом. Зрачки-щели пульсировали. Огромный хвост бился из стороны в сторону. Он вдохнул их вонь.
Серый клюв открылся, и раздался пронзительный крик, отвратительный для человеческого, слуха. Но он, приученный к этим звукам, услышал:
– Да. Мы знаем. Мы привели тебя по Его воле.
– Он идет?
– А ты еще сомневаешься, недоумок? Так было обещано, и, значит, так будет. Теперь даже Время не может вмешаться.
Оранжевые глаза сверкнули.
– Сдержи свою клятву.
Тело Маккона заколыхалось, теряя четкость очертаний.
– Тебе известно, какое тебя ждет наказание в случае неудачи…
– Вам вовсе не за чем…
Крик сделался невыносимым:
– Ты будешь еще умолять о смерти!
– За столько веков все должно быть распланировано безупречно. Неудачи исключены. Я вас не подведу. А потом…
Омерзительная голова на мгновение отвернулась, и он почувствовал несказанное облегчение, словно избавился вдруг от тяжелой ноши.
– Идет наш брат. Оставь нас. Сейчас же. Ступай пока к южной опушке леса. Во время избрания Господина ты будешь командовать нашим центральным ударным отрядом. Потом с тобой свяжутся напрямую – получишь дальнейшие указания. А теперь уходи, ибо ни один смертный не должен видеть того, что сейчас произойдет.
– Но я не…
– Ступай!
И он пошел прочь, по снежному лабиринту леса. Присоединившись к своим, повел их на юг, в обширный лагерь легионов Дольмена. Властным голосом, привыкшим отдавать приказы, которые выполняются беспрекословно, он разъяснил своим воинам их диспозицию в грядущей схватке. И все это время он посмеивался в душе, держа при себе свои тайные знания.
Из соснового бора к северу от Камадо донесся вопль. Посреди леса стояли четыре Маккона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31