Лицо достаточно плоское, как у Оками. Желтоватая кожа. Продолговатые миндалевидные глаза. Широкий приплюснутый нос. Густые черные волосы, заплетенные в косу, отсвечивали глянцем. Широкая шея, массивная грудь. Осанка воина: уверенная, но без высокомерия. Под расшитым золотом халатом угадывались рельефные мышцы.
– Чужестранец? – спросил Азуки-иро.
Он на мгновение склонил голову, словно задумавшись над решением какой-то важной задачи.
– Я пока не уверен, – куншин не сводил взгляда с лица Ронина. – Где ты его нашел?
Лишь слегка изменившийся тон показал, к кому именно он обращается.
– На Кисокайдо, – отозвался Оками.
– Кто вы? – повернулся к нему Ронин. – Вы мне лгали?
Лицо Оками оставалось безмятежным. В его ясных глазах не было и намека на какой-то обман.
– Я сказал вам лишь то, что вам следовало знать. Я не обманул ничьего доверия. Я привел вас сюда, к куншину. Разве вы не для того появились на Ама-но-мори? Вы получили, чего добивались. Зачем требовать больше, чем необходимо?
– Я хочу знать правду.
– Правду запишет история, – философски заметил Азуки-иро.
Ронин отступил на шаг, выхватив меч. Короткий шорох. Змея, сбрасывающая отмершую кожу.
– Время, когда я брал только то, что мне соизволят дать, ушло навсегда. Я хочу получить ответы и получу их сейчас.
Глаза у Азуки-иро опасно сузились, мышцы напряглись.
– Стойте!
Это был голос Моэру, и на безучастном лице куншина впервые отразилось какое-то чувство: удивление.
– Моэру, – прошептал он. – Что…
– Это был Ронин.
Куншин отвел взгляд.
– Был, – произнес он.
Золотое шитье колыхнулось, и он протянул сильную руку:
– Свиток. Можно взглянуть?
Нацеленное острие меча нетерпеливо застыло. Что-то промелькнуло в глазах Оками, неясное, странное – что? Ради этого мгновения Ронин прошел долгий путь. Наверное, больше никто в этом мире не заходил так далеко. Столько раз он сражался с врагами. С врагами знакомыми и неведомыми. Потерял стольких друзей. Наблюдал за медленным проявлением предельного зла. Ощущал тьму – вторжение в мир устрашающих сил. Ради этого мгновения. И все же теперь он колебался. Здесь, в конце своих странствий, он вдруг испытал неуверенность, раньше ему не свойственную. Прямо перед острием меча – открытая ладонь Азуки-иро. Чему верить? Ронин скользнул взглядом по лицам. Посмотрел в глаза Оками. Моэру. Он ничего не увидел там. Он заранее знал, что так будет. Рефлекс. Защитный инстинкт. Но ни тот, ни другой не дадут ответа.
Глядя в глаза Азуки-иро, он медленно перевернул меч, отвинтил рукоять, извлек свиток дор-Сефрита и подал его куншину.
Азуки-иро, ни слова не говоря, подошел к окну, поближе к свету. Дождь прекратился, но с огромной сосны все еще падали капли-слезинки. Комната вдруг наполнилась звуками – где-то запел соловей.
Куншин долго изучал свиток, сосредоточенно морща лоб. Потом он вернулся туда, где его ждали Ронин, Оками и Моэру. Ронин резко выдохнул воздух. Пока Азуки-иро читал свиток, он стоял, затаив дыхание. Вот оно. Наконец – итог. Спасение для человека.
Куншин обратился ко всем:
– Воистину время пришло.
Оками с шумом вдохнул.
– Мысль дор-Сефрита дошла до нас сквозь пространство и время, минуя небытие, то есть смерть. Ибо колесо вселенской силы сделало очередной поворот, и он возвращается.
Взгляд куншина остановился на Ронине.
– Ронин, я не знаю, откуда вы появились и какой вы проделали путь. Сейчас это уже не имеет значения. Возвращение этого свитка на Ама-но-мори знаменует собой окончание цикла – для всех людей, в том числе и для буджунов. Грядет новая эра. Что она принесет, определенно никто не скажет. Но одно несомненно: мир, каким мы его знаем, больше таким не будет. Те из нас, кто сумеет выжить, увидят зарю новой эры, хотя для многих, боюсь, это будет концом.
Он пожал плечами.
– Такова наша карма. Кай-фен все-таки разразился, и никто в этом мире не останется в стороне, ибо это Последняя Битва. Смерть – это ничто для буджуна. Нас волнует лишь стиль нашей смерти. Так нас запомнит история. Нас всех. Как героев и как людей.
Азуки-иро протянул свиток Ронину, но отпустил не сразу, а задержал на пару мгновений у себя в руке.
– Теперь, Ронин, вам будет последнее поручение, и на том завершится ваше долгое путешествие. Осталось пройти только малую часть пути, но вы должны понимать, что это и самая опасная часть, ибо вам хорошо известно, что произойдет, если вас постигнет неудача.
Его черные глаза сверкнули.
– Возьмите свиток дор-Сефрита.
Рука его опустилась.
– Возьмите его и передайте тому человеку, который сумеет расшифровать его до конца. Тому единственному человеку, который способен исполнить все указания дор-Сефрита. Отдайте свиток Никуму.
БУДЖУН
Неторопливо и осторожно ночь подкрадывалась к болотам. Стая коричнево-белых гусей растянулась изломанной линией на фоне алого неба, потом исчезла из виду в той стороне, где чернела отвесная вершина далекой Фудзивары. После яростного вечернего ливня все погрузилось в безмолвие, и лишь безбрежные луга на востоке шелестели под легким ветерком.
Снова заквакали притихшие было лягушки, напуганные грозой. В высоких тростниках на краю болота мелькали светлячки.
Из-под грязной стоячей воды вынырнула саламандра и забралась на крошечный зеленый островок – лист кувшинки. Она наблюдала за беспорядочным полетом светлячков, завороженная узорами холодных мигающих огоньков.
На западе, в Ханеде, царила полная тишина.
Даже цикады хранили молчание. Из скопления криптомерий вылетел, хлопая крыльями, черный дрозд. Поднялся высоко в алое небо над рисовыми полями и направился в сторону открытых лугов.
– Я ничего не могу поделать, – сказал Азуки-иро, когда они остались одни.
– Но вы же куншин…
– Прежде всего я буджун. Это существенное обстоятельство. В другой ситуации я бы и слушать его не стал, а если бы ему достало глупости попросить меня, я бы просто его убил.
– Но он – ваш сильнейший союзник.
– Вы должны понять, Ронин. Если бы волею обстоятельств он был вынужден просить меня, он бы потерял лицо. В глазах всего Эйдо, Ама-но-мори и в моих глазах тоже.
– То есть его положение значения не имеет.
– Никакого.
– Что же тогда?
– История, – торжественно произнес Азуки-иро. – Кодекс, по которому мы живем. Эти узы ничто не нарушит. Никто против них не устоит. Мы скорее примем смерть от своей же руки, чем согласимся это потерять.
Они стояли у окна. Снова начался дождь. Капли летели куншину в лицо.
– Решение, которое сейчас принимает Никуму, он должен принять самостоятельно. Пожалуй, никто из буджунов – и я в том числе – не скажет вам, чем Никуму занимался в Ханеде в последнее время. Он обладает магическими способностями, он действительно сильный колдун. Никуму сумел спасти Моэру там, куда не добрался бы ни один человек с Ама-но-мори.
– А что вы скажете о сасори?
– Они у нас под наблюдением. Мы не боимся их злобы. Нам нечего бояться. Но участие в этом Никуму возбуждает мое любопытство.
– Почему?
– Это на него не похоже, и к тому же сасори – какое-то слишком уж неуклюжее проявление зла.
– Иронизируете?
– Ронин, вы проделали долгий путь, и все это исключительно для того, чтобы отдать свиток дор-Сефрита в нужные руки. Вы можете мне объяснить почему? Что вас заставило это сделать? Вы смогли бы отречься от обязательств, принятых вами по доброй воле? Вы не боитесь его, я уверен. И все же теперь все зависит от вас: вы вольны покинуть этот остров в любой момент. Никто вас не остановит. Буджуны не держат пленников…
– Но Никуму…
– О чем я и говорю. Кем стал Никуму?
Ронин смотрел в окно. Огромная сосна раскачивалась под последними порывами уже затихающей бури. Толстые ветки скреблись по наружной стене. В глубинах сознания возник голос Моэру: он одержим.
– Кто такой Оками?
– Один из моих дайме. – Куншин поднял руку. – Не беспокойтесь. Это я поручил ему разыскать вас.
– Откуда вы знали, что я появлюсь на острове?
Они отошли от искрящегося дождевыми каплями окна. Азуки-иро приобнял Ронина за плечи.
– Согласно преданиям буджунов, землей правит тигр.
Они присели за столиком в середине комнаты, и Азуки-иро разлил чай.
– А небом правит дракон.
– Вы знаете о Кукулькане?
– О да. Мы называем его по-другому, но все равно это он.
– Я должен идти, – сказал Ронин, глядя мимо куншина. За окно, на соловья в мокрых ветвях.
– Да, такова ваша карма. В делах подобного рода у нас не бывает выбора. В жизни есть всякие ситуации. Иногда они не зависят от нашей воли. Их надо просто принять как данность. Кто-то учится этому всю свою жизнь, а буджуны, наверное, знают это еще до рождения. Понимают уже в материнской утробе. Принимая неподвластное нам, мы живем в ладу с собой. А все остальное становится на свои места уже само по себе.
– А пришествие Дольмена вы тоже примете? – разъярился Ронин. – Вот так просто ляжете и тихо испустите дух перед лицом его мощи?
– Вы не хотите меня понять, – мягко проговорил Азуки-иро. – Мы вовсе не фаталисты. Мы всего лишь реалисты. Что есть, то есть, и мы учимся жить в этих рамках. Но это не означает, что мы не стремимся к тому, чего мы хотим, и что мы не делаем ничего для достижения своих целей.
В комнате как-то вдруг потемнело. Лицо куншина погрузилось в тень.
– Боль и страдания предков многому нас научили. В конечном итоге собственная наша магия сделалась нашим злейшим врагом. Мы больше не занимаемся чародейством.
– Но теперь все, похоже, идет к тому, что чародейство – наша единственная надежда.
Темные глаза куншина сверкнули в полумраке.
– Дольмена вызвала к жизни магия. И убьет его только магия. Это необходимо. Но это вынужденная необходимость. Просто иначе у нас ничего не получится.
Он взял чашечку с чаем.
– Но что бы здесь ни произошло, буджуны примут участие в Кай-фене. Такова наша карма.
Ронин поднялся. Куншин осторожно поставил чашку на лакированный столик.
– А зачем Моэру посылали на континент человека?
– Она отправилась на континент с неизвестной мне целью, – отозвался Азуки-иро. – Вам надо спросить у ее супруга, это он отправлял ее на континент.
На любом другом лице его массивная челюсть сразу бросалась бы в глаза. Но на этом, в сетке угловатых белых шрамов, она смотрелась вполне незаметно – просто еще один выступ рядом с провалами впалых щек.
Он походил на живого мертвеца.
Паутина шрамов оплетала шею, покрывала квадратную челюсть, проходила изломанными рубцами по высоким скулам. Впечатление было такое, что на лице у него не осталось ни одного кусочка неповрежденной кожи. Последний из этих шрамов оттягивал вниз уголок левого, землисто-зеленого глаза. Взгляд у него был тяжелый и очень холодный. Правое веко не открывалось вообще.
Он стоял в широком косом луче света, льющегося в распахнутое окно в западной стене крепости Ханеда. За белым его переплетом коричневатые воробьи гонялись друг за дружкой в переплетениях веток криптомерии. Наверху, в густых кронах, хлопали кожистые крылья летучих мышей.
– Ожидание подходит к концу.
Никуму передвинул листочек рисовой бумаги по длинному деревянному столу.
– Немного времени еще есть.
Потом добавил чуть тише:
– Должно быть.
Казалось, судорога прошла по его лицу. Он весь скривился. Другой смотрел безмятежно. Потом тряхнул головой, и шрамы заплясали на свету, словно тысячи светлячков.
– Ты разве еще не расстался с иллюзиями?
Никуму резко развернулся, опираясь о стол. Руки – вялые и безжизненные, пальцы напряжены.
– Это мучение, чистое мучение!
– Да, я знаю. Но не забывай…
– Я даже мысли не допускаю, что ты дашь мне забыть!
– Не дать забыть – это именно то, что я должен тебе дать.
– Дать мне? – прошипел Никуму. – Ты – ничто, без меня ты – пустое место!
– История мне уже вынесла свой приговор. Твоя борьба…
– Но ты этим не удовлетворился.
– Как и ты, – спокойно заметил человек со шрамами.
Лицо Никуму исказилось.
– Не припоминаю я что-то, чтобы просил тебя быть моей совестью, когда вызывал тебя…
– Хочешь сказать, что тогда между нами было какое-то взаимопонимание? Чепуха!
Его голос вдруг изменился, наполнив комнату холодом.
– Не считая призвания, все пойдет своим чередом.
– Конечно, – воскликнул Никуму, – и поэтому он поддерживает тебя в таком виде!
Он сделал яростный выпад, потянувшись скрюченными пальцами к горлу собеседника.
Ронин, затаившийся в темной нише у винтовой лестницы, напрягся. Потом вжался, ошеломленный, в холодную каменную стену, с трудом подавляя возглас изумления. Метнувшаяся вперед рука Никуму прошла сквозь тело человека со шрамами, словно он был соткан из дыма.
– Ребячество.
Другой отступил на шаг. Никуму остался на месте. Рука безвольно упала, и он вцепился в край стола, словно его не держали ноги.
– Он слишком могущественен, – прошептал Никуму, словно испуганный ребёнок.
– У него есть только то, чем ты сам наделяешь его, Никуму.
– Я не настолько силен. Ты был сильнее меня. Я вряд ли смогу победить.
Человек со шрамами отвернулся, как бы давая понять, что слова Никуму горько разочаровали его. Потом он резко поднял голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Никуму с искаженным мукой лицом не обращал на него внимания.
Внезапно, словно приняв какое-то решение, человек со шрамами сорвался с места и прошел к стеклянному ящику в медном переплете, откуда извлек три маски, одну за другой. Ронина это удивило. То ли это действительно был бестелесный призрак, то ли выпад Никуму был просто иллюзией, игрой света.
– Пора начинать ногаку, Никуму. Пьесу ты знаешь.
Человек со шрамами надел маску, превратившись в пожилого человека вполне заурядной внешности, эдакого доброго дядюшки.
– Тоши, священник, – объявил он, передавая Никуму вторую маску.
Никуму медленно водрузил маску на голову.
– Рейшо, воин, – сказал Тоши.
Третья маска осталась на крышке стеклянного ящика, и, глядя на эту блестящую на свету личину, Ронин понял, что каким-то непостижимым образом человек со шрамами услышал его. Понял он и то, для кого предназначена эта маска.
Когда человек со шрамами увлек Никуму-Рейшо подальше от ящика, Ронин безмолвно прошел через комнату и надел маску. Тоши обернулся.
– Смотрите! – вскричал он. – Господин Рейшо, смотрите, кто к нам пришел!
Рейшо резко развернулся.
– Цукигамо!
Доносившиеся из-под маски звуки оживали богатыми обертонами. Благодаря акустике открытого помещения создавался эффект амфитеатра, и голос звучал отчетливо, без лишнего напряжения.
Теперь все трое стали участниками ногаку.
– Я предупреждал вас! – продолжал Тоши, указывая на Цукигамо. – Это он повинен в странной болезни, истощающей вас и лишающей сил!
Его тело как будто само исполняло отточенные обрядовые движения.
– Нет, – отозвался Рейшо глухим голосом. – Причина – во мне.
– Нет, господин, вы заблуждаетесь, – возразил Тоши, склоняясь перед Рейшо. – Взгляните еще раз. Это Цукигамо, огромный паук. Вы – великий воитель, но сможет ли воин, даже такой, как вы, одолеть зло, настолько могущественное?
– Не знаю, священник, но твои слова дают мне надежду. Может быть, одолев Цукигамо, я сумею тогда одолеть и себя самого.
Рейшо медленно танцевал, вынимая из ножен огромный меч. Согнув колени, он поднял клинок вертикально. Маска его разделилась на две половины. И теперь Цукигамо увидел, что это как бы половины двух разных лиц, словно маска отражала состояние человека, в душе которого происходит мучительная борьба. Борьба с самим собой.
– Достанет ли господину мудрости отложить эту битву? – льстивым голосом осведомился Тоши.
– Что ты хочешь сказать, священник? – Рейшо остановился. – Это будет последняя битва. Не на жизнь, а на смерть.
– Не на жизнь, а на смерть, господин, – согласился Тоши, пританцовывая вокруг Рейшо. – А для чего? Цукигамо могуч, а вы теперь слабы. Битва с вами сейчас отвечает единственно его целям.
– Да, возможно, ты прав.
– Конечно, господин.
Меч поднялся.
– Но я – воин Рейшо. Я – буджун. Я должен сражаться!
Цукигамо двинулся вперед, в круг яркого света от пляшущего огня.
– Ага! – вскричал Тоши, занося изогнутый клинок. – Теперь у меня хватит сил уничтожить тебя!
Клинок опускался, нацеленный Рейшо в бок.
– Я долго служил Цукигамо, и все ради этого мига. Ради мгновения могущества!
Рейшо развернулся, сверкнул его меч.
– Предатель!
Его меч пронзил сердце Тоши.
Не прерывая движения, Рейшо повернулся к своему заклятому врагу – Цукигамо – и бросился на него. Тот стремительно выхватил меч и отразил первый удар разъяренного воина.
Не произнося ни слова, лишь покрякивая и резко дыша под масками, странным образом искажающими звуки, они обменивались мощными ударами и уворачивались от выпадов друг друга.
Оба были искусными воинами, мастерами боя.
Они не разбрасывались в движениях, не передвигались по залу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Чужестранец? – спросил Азуки-иро.
Он на мгновение склонил голову, словно задумавшись над решением какой-то важной задачи.
– Я пока не уверен, – куншин не сводил взгляда с лица Ронина. – Где ты его нашел?
Лишь слегка изменившийся тон показал, к кому именно он обращается.
– На Кисокайдо, – отозвался Оками.
– Кто вы? – повернулся к нему Ронин. – Вы мне лгали?
Лицо Оками оставалось безмятежным. В его ясных глазах не было и намека на какой-то обман.
– Я сказал вам лишь то, что вам следовало знать. Я не обманул ничьего доверия. Я привел вас сюда, к куншину. Разве вы не для того появились на Ама-но-мори? Вы получили, чего добивались. Зачем требовать больше, чем необходимо?
– Я хочу знать правду.
– Правду запишет история, – философски заметил Азуки-иро.
Ронин отступил на шаг, выхватив меч. Короткий шорох. Змея, сбрасывающая отмершую кожу.
– Время, когда я брал только то, что мне соизволят дать, ушло навсегда. Я хочу получить ответы и получу их сейчас.
Глаза у Азуки-иро опасно сузились, мышцы напряглись.
– Стойте!
Это был голос Моэру, и на безучастном лице куншина впервые отразилось какое-то чувство: удивление.
– Моэру, – прошептал он. – Что…
– Это был Ронин.
Куншин отвел взгляд.
– Был, – произнес он.
Золотое шитье колыхнулось, и он протянул сильную руку:
– Свиток. Можно взглянуть?
Нацеленное острие меча нетерпеливо застыло. Что-то промелькнуло в глазах Оками, неясное, странное – что? Ради этого мгновения Ронин прошел долгий путь. Наверное, больше никто в этом мире не заходил так далеко. Столько раз он сражался с врагами. С врагами знакомыми и неведомыми. Потерял стольких друзей. Наблюдал за медленным проявлением предельного зла. Ощущал тьму – вторжение в мир устрашающих сил. Ради этого мгновения. И все же теперь он колебался. Здесь, в конце своих странствий, он вдруг испытал неуверенность, раньше ему не свойственную. Прямо перед острием меча – открытая ладонь Азуки-иро. Чему верить? Ронин скользнул взглядом по лицам. Посмотрел в глаза Оками. Моэру. Он ничего не увидел там. Он заранее знал, что так будет. Рефлекс. Защитный инстинкт. Но ни тот, ни другой не дадут ответа.
Глядя в глаза Азуки-иро, он медленно перевернул меч, отвинтил рукоять, извлек свиток дор-Сефрита и подал его куншину.
Азуки-иро, ни слова не говоря, подошел к окну, поближе к свету. Дождь прекратился, но с огромной сосны все еще падали капли-слезинки. Комната вдруг наполнилась звуками – где-то запел соловей.
Куншин долго изучал свиток, сосредоточенно морща лоб. Потом он вернулся туда, где его ждали Ронин, Оками и Моэру. Ронин резко выдохнул воздух. Пока Азуки-иро читал свиток, он стоял, затаив дыхание. Вот оно. Наконец – итог. Спасение для человека.
Куншин обратился ко всем:
– Воистину время пришло.
Оками с шумом вдохнул.
– Мысль дор-Сефрита дошла до нас сквозь пространство и время, минуя небытие, то есть смерть. Ибо колесо вселенской силы сделало очередной поворот, и он возвращается.
Взгляд куншина остановился на Ронине.
– Ронин, я не знаю, откуда вы появились и какой вы проделали путь. Сейчас это уже не имеет значения. Возвращение этого свитка на Ама-но-мори знаменует собой окончание цикла – для всех людей, в том числе и для буджунов. Грядет новая эра. Что она принесет, определенно никто не скажет. Но одно несомненно: мир, каким мы его знаем, больше таким не будет. Те из нас, кто сумеет выжить, увидят зарю новой эры, хотя для многих, боюсь, это будет концом.
Он пожал плечами.
– Такова наша карма. Кай-фен все-таки разразился, и никто в этом мире не останется в стороне, ибо это Последняя Битва. Смерть – это ничто для буджуна. Нас волнует лишь стиль нашей смерти. Так нас запомнит история. Нас всех. Как героев и как людей.
Азуки-иро протянул свиток Ронину, но отпустил не сразу, а задержал на пару мгновений у себя в руке.
– Теперь, Ронин, вам будет последнее поручение, и на том завершится ваше долгое путешествие. Осталось пройти только малую часть пути, но вы должны понимать, что это и самая опасная часть, ибо вам хорошо известно, что произойдет, если вас постигнет неудача.
Его черные глаза сверкнули.
– Возьмите свиток дор-Сефрита.
Рука его опустилась.
– Возьмите его и передайте тому человеку, который сумеет расшифровать его до конца. Тому единственному человеку, который способен исполнить все указания дор-Сефрита. Отдайте свиток Никуму.
БУДЖУН
Неторопливо и осторожно ночь подкрадывалась к болотам. Стая коричнево-белых гусей растянулась изломанной линией на фоне алого неба, потом исчезла из виду в той стороне, где чернела отвесная вершина далекой Фудзивары. После яростного вечернего ливня все погрузилось в безмолвие, и лишь безбрежные луга на востоке шелестели под легким ветерком.
Снова заквакали притихшие было лягушки, напуганные грозой. В высоких тростниках на краю болота мелькали светлячки.
Из-под грязной стоячей воды вынырнула саламандра и забралась на крошечный зеленый островок – лист кувшинки. Она наблюдала за беспорядочным полетом светлячков, завороженная узорами холодных мигающих огоньков.
На западе, в Ханеде, царила полная тишина.
Даже цикады хранили молчание. Из скопления криптомерий вылетел, хлопая крыльями, черный дрозд. Поднялся высоко в алое небо над рисовыми полями и направился в сторону открытых лугов.
– Я ничего не могу поделать, – сказал Азуки-иро, когда они остались одни.
– Но вы же куншин…
– Прежде всего я буджун. Это существенное обстоятельство. В другой ситуации я бы и слушать его не стал, а если бы ему достало глупости попросить меня, я бы просто его убил.
– Но он – ваш сильнейший союзник.
– Вы должны понять, Ронин. Если бы волею обстоятельств он был вынужден просить меня, он бы потерял лицо. В глазах всего Эйдо, Ама-но-мори и в моих глазах тоже.
– То есть его положение значения не имеет.
– Никакого.
– Что же тогда?
– История, – торжественно произнес Азуки-иро. – Кодекс, по которому мы живем. Эти узы ничто не нарушит. Никто против них не устоит. Мы скорее примем смерть от своей же руки, чем согласимся это потерять.
Они стояли у окна. Снова начался дождь. Капли летели куншину в лицо.
– Решение, которое сейчас принимает Никуму, он должен принять самостоятельно. Пожалуй, никто из буджунов – и я в том числе – не скажет вам, чем Никуму занимался в Ханеде в последнее время. Он обладает магическими способностями, он действительно сильный колдун. Никуму сумел спасти Моэру там, куда не добрался бы ни один человек с Ама-но-мори.
– А что вы скажете о сасори?
– Они у нас под наблюдением. Мы не боимся их злобы. Нам нечего бояться. Но участие в этом Никуму возбуждает мое любопытство.
– Почему?
– Это на него не похоже, и к тому же сасори – какое-то слишком уж неуклюжее проявление зла.
– Иронизируете?
– Ронин, вы проделали долгий путь, и все это исключительно для того, чтобы отдать свиток дор-Сефрита в нужные руки. Вы можете мне объяснить почему? Что вас заставило это сделать? Вы смогли бы отречься от обязательств, принятых вами по доброй воле? Вы не боитесь его, я уверен. И все же теперь все зависит от вас: вы вольны покинуть этот остров в любой момент. Никто вас не остановит. Буджуны не держат пленников…
– Но Никуму…
– О чем я и говорю. Кем стал Никуму?
Ронин смотрел в окно. Огромная сосна раскачивалась под последними порывами уже затихающей бури. Толстые ветки скреблись по наружной стене. В глубинах сознания возник голос Моэру: он одержим.
– Кто такой Оками?
– Один из моих дайме. – Куншин поднял руку. – Не беспокойтесь. Это я поручил ему разыскать вас.
– Откуда вы знали, что я появлюсь на острове?
Они отошли от искрящегося дождевыми каплями окна. Азуки-иро приобнял Ронина за плечи.
– Согласно преданиям буджунов, землей правит тигр.
Они присели за столиком в середине комнаты, и Азуки-иро разлил чай.
– А небом правит дракон.
– Вы знаете о Кукулькане?
– О да. Мы называем его по-другому, но все равно это он.
– Я должен идти, – сказал Ронин, глядя мимо куншина. За окно, на соловья в мокрых ветвях.
– Да, такова ваша карма. В делах подобного рода у нас не бывает выбора. В жизни есть всякие ситуации. Иногда они не зависят от нашей воли. Их надо просто принять как данность. Кто-то учится этому всю свою жизнь, а буджуны, наверное, знают это еще до рождения. Понимают уже в материнской утробе. Принимая неподвластное нам, мы живем в ладу с собой. А все остальное становится на свои места уже само по себе.
– А пришествие Дольмена вы тоже примете? – разъярился Ронин. – Вот так просто ляжете и тихо испустите дух перед лицом его мощи?
– Вы не хотите меня понять, – мягко проговорил Азуки-иро. – Мы вовсе не фаталисты. Мы всего лишь реалисты. Что есть, то есть, и мы учимся жить в этих рамках. Но это не означает, что мы не стремимся к тому, чего мы хотим, и что мы не делаем ничего для достижения своих целей.
В комнате как-то вдруг потемнело. Лицо куншина погрузилось в тень.
– Боль и страдания предков многому нас научили. В конечном итоге собственная наша магия сделалась нашим злейшим врагом. Мы больше не занимаемся чародейством.
– Но теперь все, похоже, идет к тому, что чародейство – наша единственная надежда.
Темные глаза куншина сверкнули в полумраке.
– Дольмена вызвала к жизни магия. И убьет его только магия. Это необходимо. Но это вынужденная необходимость. Просто иначе у нас ничего не получится.
Он взял чашечку с чаем.
– Но что бы здесь ни произошло, буджуны примут участие в Кай-фене. Такова наша карма.
Ронин поднялся. Куншин осторожно поставил чашку на лакированный столик.
– А зачем Моэру посылали на континент человека?
– Она отправилась на континент с неизвестной мне целью, – отозвался Азуки-иро. – Вам надо спросить у ее супруга, это он отправлял ее на континент.
На любом другом лице его массивная челюсть сразу бросалась бы в глаза. Но на этом, в сетке угловатых белых шрамов, она смотрелась вполне незаметно – просто еще один выступ рядом с провалами впалых щек.
Он походил на живого мертвеца.
Паутина шрамов оплетала шею, покрывала квадратную челюсть, проходила изломанными рубцами по высоким скулам. Впечатление было такое, что на лице у него не осталось ни одного кусочка неповрежденной кожи. Последний из этих шрамов оттягивал вниз уголок левого, землисто-зеленого глаза. Взгляд у него был тяжелый и очень холодный. Правое веко не открывалось вообще.
Он стоял в широком косом луче света, льющегося в распахнутое окно в западной стене крепости Ханеда. За белым его переплетом коричневатые воробьи гонялись друг за дружкой в переплетениях веток криптомерии. Наверху, в густых кронах, хлопали кожистые крылья летучих мышей.
– Ожидание подходит к концу.
Никуму передвинул листочек рисовой бумаги по длинному деревянному столу.
– Немного времени еще есть.
Потом добавил чуть тише:
– Должно быть.
Казалось, судорога прошла по его лицу. Он весь скривился. Другой смотрел безмятежно. Потом тряхнул головой, и шрамы заплясали на свету, словно тысячи светлячков.
– Ты разве еще не расстался с иллюзиями?
Никуму резко развернулся, опираясь о стол. Руки – вялые и безжизненные, пальцы напряжены.
– Это мучение, чистое мучение!
– Да, я знаю. Но не забывай…
– Я даже мысли не допускаю, что ты дашь мне забыть!
– Не дать забыть – это именно то, что я должен тебе дать.
– Дать мне? – прошипел Никуму. – Ты – ничто, без меня ты – пустое место!
– История мне уже вынесла свой приговор. Твоя борьба…
– Но ты этим не удовлетворился.
– Как и ты, – спокойно заметил человек со шрамами.
Лицо Никуму исказилось.
– Не припоминаю я что-то, чтобы просил тебя быть моей совестью, когда вызывал тебя…
– Хочешь сказать, что тогда между нами было какое-то взаимопонимание? Чепуха!
Его голос вдруг изменился, наполнив комнату холодом.
– Не считая призвания, все пойдет своим чередом.
– Конечно, – воскликнул Никуму, – и поэтому он поддерживает тебя в таком виде!
Он сделал яростный выпад, потянувшись скрюченными пальцами к горлу собеседника.
Ронин, затаившийся в темной нише у винтовой лестницы, напрягся. Потом вжался, ошеломленный, в холодную каменную стену, с трудом подавляя возглас изумления. Метнувшаяся вперед рука Никуму прошла сквозь тело человека со шрамами, словно он был соткан из дыма.
– Ребячество.
Другой отступил на шаг. Никуму остался на месте. Рука безвольно упала, и он вцепился в край стола, словно его не держали ноги.
– Он слишком могущественен, – прошептал Никуму, словно испуганный ребёнок.
– У него есть только то, чем ты сам наделяешь его, Никуму.
– Я не настолько силен. Ты был сильнее меня. Я вряд ли смогу победить.
Человек со шрамами отвернулся, как бы давая понять, что слова Никуму горько разочаровали его. Потом он резко поднял голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Никуму с искаженным мукой лицом не обращал на него внимания.
Внезапно, словно приняв какое-то решение, человек со шрамами сорвался с места и прошел к стеклянному ящику в медном переплете, откуда извлек три маски, одну за другой. Ронина это удивило. То ли это действительно был бестелесный призрак, то ли выпад Никуму был просто иллюзией, игрой света.
– Пора начинать ногаку, Никуму. Пьесу ты знаешь.
Человек со шрамами надел маску, превратившись в пожилого человека вполне заурядной внешности, эдакого доброго дядюшки.
– Тоши, священник, – объявил он, передавая Никуму вторую маску.
Никуму медленно водрузил маску на голову.
– Рейшо, воин, – сказал Тоши.
Третья маска осталась на крышке стеклянного ящика, и, глядя на эту блестящую на свету личину, Ронин понял, что каким-то непостижимым образом человек со шрамами услышал его. Понял он и то, для кого предназначена эта маска.
Когда человек со шрамами увлек Никуму-Рейшо подальше от ящика, Ронин безмолвно прошел через комнату и надел маску. Тоши обернулся.
– Смотрите! – вскричал он. – Господин Рейшо, смотрите, кто к нам пришел!
Рейшо резко развернулся.
– Цукигамо!
Доносившиеся из-под маски звуки оживали богатыми обертонами. Благодаря акустике открытого помещения создавался эффект амфитеатра, и голос звучал отчетливо, без лишнего напряжения.
Теперь все трое стали участниками ногаку.
– Я предупреждал вас! – продолжал Тоши, указывая на Цукигамо. – Это он повинен в странной болезни, истощающей вас и лишающей сил!
Его тело как будто само исполняло отточенные обрядовые движения.
– Нет, – отозвался Рейшо глухим голосом. – Причина – во мне.
– Нет, господин, вы заблуждаетесь, – возразил Тоши, склоняясь перед Рейшо. – Взгляните еще раз. Это Цукигамо, огромный паук. Вы – великий воитель, но сможет ли воин, даже такой, как вы, одолеть зло, настолько могущественное?
– Не знаю, священник, но твои слова дают мне надежду. Может быть, одолев Цукигамо, я сумею тогда одолеть и себя самого.
Рейшо медленно танцевал, вынимая из ножен огромный меч. Согнув колени, он поднял клинок вертикально. Маска его разделилась на две половины. И теперь Цукигамо увидел, что это как бы половины двух разных лиц, словно маска отражала состояние человека, в душе которого происходит мучительная борьба. Борьба с самим собой.
– Достанет ли господину мудрости отложить эту битву? – льстивым голосом осведомился Тоши.
– Что ты хочешь сказать, священник? – Рейшо остановился. – Это будет последняя битва. Не на жизнь, а на смерть.
– Не на жизнь, а на смерть, господин, – согласился Тоши, пританцовывая вокруг Рейшо. – А для чего? Цукигамо могуч, а вы теперь слабы. Битва с вами сейчас отвечает единственно его целям.
– Да, возможно, ты прав.
– Конечно, господин.
Меч поднялся.
– Но я – воин Рейшо. Я – буджун. Я должен сражаться!
Цукигамо двинулся вперед, в круг яркого света от пляшущего огня.
– Ага! – вскричал Тоши, занося изогнутый клинок. – Теперь у меня хватит сил уничтожить тебя!
Клинок опускался, нацеленный Рейшо в бок.
– Я долго служил Цукигамо, и все ради этого мига. Ради мгновения могущества!
Рейшо развернулся, сверкнул его меч.
– Предатель!
Его меч пронзил сердце Тоши.
Не прерывая движения, Рейшо повернулся к своему заклятому врагу – Цукигамо – и бросился на него. Тот стремительно выхватил меч и отразил первый удар разъяренного воина.
Не произнося ни слова, лишь покрякивая и резко дыша под масками, странным образом искажающими звуки, они обменивались мощными ударами и уворачивались от выпадов друг друга.
Оба были искусными воинами, мастерами боя.
Они не разбрасывались в движениях, не передвигались по залу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31