Захотелось найти, узнать, как себя чувствуете, – сочинял он на ходу, стараясь придать словам хоть какое-то подобие искренности, – Спасибо, Дон, милый. Это очень любезно с твоей стороны – не забыть старуху. Да еще в суматохе твоих дел. Ты и сейчас как ненормальный носишься? Помню, непоседливей моего Джорджа тогда был…
Дональд понимал, что любой разговор с Мэдж, о чем бы он ни заговорил, непременно закончится воспоминанием о Джордже.
Они сидели, пили чай с тостами и не спеша говорили.
В душе Дональда невольно рождалось горькое чувство.
«А после меня, кто после меня будет хранить такую вот память, любовь, которая сильнее смерти? В чьем сердце останусь я? Барбары?»
Дональд начал слишком поспешно прощаться. Мэдж не удерживала. Она с улыбкой смотрела на него, и по ее счастливому лицу было видно, что эта короткая встреча доставила ей столько радости, сколько не выпадало за годы ее одинокой жизни. И что она понимает – Дону надо спешить, жизнь молодых не стоит на месте. И только в этой покорности судьбе, пожалуй, и угадывался душевный надлом старой женщины.
По дороге домой Роуз думал о матери Джорджа и о своей матери, которая умерла, когда ему было пять лет. Потом он вновь вспомнил о процессе и с раздражением подумал: «Ну, вот, генерал, и нет еще одного бойца в твоей армии. Если дело и дальше так пойдет, то сражение может свестись лишь к неравной дуэли – Мейсла и Роуза. И тогда я, конечно, проиграю. Но нет, я не буду один. Я не могу быть один. Ведь кругом столько людей, для которых не все равно, что происходит в мире».
И эта мысль если не успокоила его, то ободрила.
32
– Ну, признайтесь, Дональд, что ваши коллеги по перу очень низкого мнения о большинстве директоров клубов. И в частности, обо мне! «Забейте мяч в этакую-разэтакую сетку! – все, что хочет от футбола толстяк Лоорес!» Говорят так, а?
Лоорес засмеялся своей собственной проницательности. Они сидели в ресторане отеля «Берклей», который считался фешенебельнейшим в городе. Отличный бар, изысканные блюда из дичи делали отель местом встреч богатых любителей охоты, рыбной ловли и скачек. Тонкий шарм чувствовался в подборе викторианской мебели. Уют создавали не только обстановка, но и сами размеры отеля, рассчитанного на небольшой контингент жильцов. Поэтому каждый обитатель становился почетным гостем, а не просто нанимателем номера.
Двойные стекла за тяжелыми шторами зала гасили всякий уличный шум. Установки кондиционированного воздуха позволяли чувствовать себя одинаково привольно в любое время дня, в любой сезон года.
– Ну так как? Прав я? – повторил Лоорес.
– Не совсем. Многие думают о директорах значительно хуже.
– И то верно… Они считают, что директора должны заниматься административной работой и не лезть в дела чисто футбольные. Они не подозревают, что великие администраторы разбираются в игре не хуже великих футболистов.
– Не возражаю. Кстати, я не помню, чтобы кто-то из великих футболистов стал президентом совета директоров или хотя бы директором клуба. А должен сказать, пока футболом всерьез не займутся настоящие специалисты, непременно умные и честные, от него трудно ждать больших успехов. Умные и честные, – еще раз подчеркнул Дональд.
– Справедливо, справедливо. Сейчас у нас декабрь – время рождества и сказок. Но мы-то себя тешим разными спортивными сказочками на протяжении всего года. «Однажды жила-была команда, которая честно играла в футбол…»
Лоорес говорил это, заботясь, видимо, об одном – произвести на Дональда благоприятное впечатление. И потом Дональд заметил, что Лоорес и сам не прочь полюбоваться своим трезвым мышлением..
– Что касается вопросов организации современного футбола, – продолжал он, – то у меня есть два положения, на которых, я считаю, должен он основываться. Первое – немедленно отменить максимум зарплаты. Чтобы футбол стал карьерой, которая способна привлечь молодежь. Второе – сократить число участников лиги. Чтобы освободить время для коммерческих матчей. Правда, многие игроки после сокращения останутся без работы, но мы не должны быть сентиментальными. Хорошие футболисты всегда найдут себе место в команде, а о плохих и жалеть нечего, Дональд смотрел на Лоореса и видел только любующегося собой человека. «Ему ровным счетом наплевать, что тысячи людей на земле не обеспечены пищей, одеждой, жильем и работой. О, гипертрофированное чувство самодовольства этого животного никогда не позволит ему даже подумать, что человек должен заботиться не только о собственном желудке! Чем опасны для общества такие, как Лоорес? Скорее всего тем, что они хотят сделать людей бездумными исполнителями своих желаний».
– Знаете, Дональд, мне очень нравится ваша боевитость во всей этой кампании против процесса.
– Но никакой кампании практически нет.
– Не скромничайте! Но я уверен, вам придется очень трудно. Уинстон – сильный человек. А главное – осторожный и рассудительный. Он никогда не ввяжется в плохо подготовленное или сомнительное предприятие. Он бросит в бой все, что имеет. А что сможете противопоставить ему вы, Дональд? Кто стоит за вами?
– Говоря честно, пока немногие. Но думаю, что с каждым днем число моих солдат будет расти. У Мейсла – наоборот. Ибо на моей стороне правда и человечность…
– Но чтобы поддержать солдат, вам будут нужны деньги…
– Это можно понимать как предложение? – насмешливо спросил Дональд.
Весь никчемный разговор за сегодняшним обедом, кажется, начинал подходить к своему кульминационному пункту.
Лоорес помолчал. Потом, покручивая своими толстыми и короткими пальцами ножку фужера, неопределенно сказал:
– Во всяком случае, Дональд, в трудную минуту и в пределах разумного вы можете рассчитывать на мое дружеское участие.
– А что это даст вам? – понимая всю нетактичность подобного вопроса, спросил Дональд. – Судя по всему, вам политика Мейсла достаточно близка. Особых нравственных угрызений совести вы не испытаете, если поставите себя на место Мейсла?
Лоорес деланно засмеялся.
– Вы плохой дипломат, Дональд. Иногда прямой, даже законный, но прямой вопрос может привести к самым неожиданным результатам. Но откровенность за откровенность. Мне, как человеку, вовсе не безразлично, что вы называете нравственной стороной процесса. («Лжешь!») У меня своя команда, и в глазах моих ребят я не хотел бы выглядеть таким же беспринципным человеком, каким будет выглядеть Мейсл. Если ему наплевать на все, то у меня другие принципы. Потом мы конкурирующие клубы…
– И вы не хотите, чтобы к сезону переходов у Мейсла в наличности оказалась сумма, которая позволила бы ему собрать все сливки и диктовать практически свои условия и цены на рынке?
Лоорес оскалился недоброй улыбкой. Дональд видел, что попал в цель.
«Так вот ваше дружеское участие! Ах, Лоорес, все ваши слова на деле оказываются лишь одним – голой, ничем не прикрытой погоней за личной выгодой! Вы хотите меня купить, чтобы я громил с удвоенной силой вашего конкурента. Вы не знаете другого действия, которым можно было бы добиться своей цели. Купить меня, купить Солмана, купить Марфи… Вы даже хотите дружбу людей, их личное отношение к памяти погибших и то закупить оптом…»
– Боюсь, что вы думаете обо мне хуже, чем я есть. Неужели я похож на человека, который готов добиваться своей цели любой ценой? Даже ценой предательства памяти друзей? Борясь за честь мертвых, поступиться своей честью? Увы, «все средства хороши, вплоть до подлости» – не моя философия.
– Вы меня, очевидно, не совсем верно поняли, Дональд. Болезненно обостренное восприятие всего не позволяет вам смотреть более трезво на мое предложение. Не надо таких слов: «предательство», «подлость»… Если два человека, пытаясь найти общий язык, прибегают к такому лексикону, это почти всегда приводит к обострению противоречий, а не к сближению. Вы мне просто симпатичны. И вам предстоит совершить почти подвиг, к тому же бескорыстно и добровольно. Долг порядочного человека – предложить помощь. Если уверены, что она вам не нужна, – пожалуйста! Будем считать, что я вам ничего не говорил. Но случись, вы трезвее посмотрите на вещи и примете иное решение, не забудьте – был человек, который предлагал помощь. Правда, остается человек, у которого в трудную минуту вы можете о ней попросит ь,…
Лоорес мягко, но энергично подчеркнул слово «попросить».
Дальнейший разговор свелся ко всякой ерунде. Вроде обсуждения сроков проведения игр национального первенства. И тут они достигли полного единодушия: оба считали, что семимесячный сезон рациональнее растянутого на девять месяцев.
И хотя Лоорес делал все, чтобы не осталось никакого неприятного осадка после «делового» разговора, Дональд чувствовал себя униженным. Он невольно вздохнул с облегчением, когда подошел конец обеда. Прощаясь, Лоорес сказал:
– Я всегда буду рад вас видеть, Дональд. Вплоть до рождества я останусь в Манчестере. Потом хотел бы предпринять одно небольшое путешествие и погреть старые кости на солнечном берегу.
Лоорес остался недоволен прошедшей встречей. «Как расценивать его отказ от поддержки? То ли он набивает себе цену, то ли немножко растерялся, не ожидая такого предложения? Время покажет. Ясно одно, Уинстону придется подвигать челюстями, прежде чем он проглотит этого мальчугана. И моя задача – сделать все, чтобы дружище Мейсл сломал хотя бы парочку зубов».
Он пошел в номер. Сбросил пиджак. Открыл комнатный бар и налил себе стакан содовой. Уселся в кресло. И стал, подобно хорошему шахматисту, обдумывать заключительные ходы «партии».
«Если Мейсл выиграет процесс, он будет силен материально, как никогда. Начнет не только диктовать условия на рынке в конце сезона, но и вмешиваться в дела лиги, постепенно прибирая ее к рукам. Если ему нельзя помешать получить четверть миллиона фунтов, то надо ослабить его положение хотя бы в моральном плане. Заставить спортивный мир отвернуться от Мейсла и жестоко осудить его. Это нейтрализует как-то финансовый успех».
Лоорес уже консультировался в Лондоне у одного из крупнейших юристов, и тот после обстоятельного анализа дал вполне определенное заключение – процесс скорее всего закончится удовлетворением иска. Шансы – 80 к 20. «Но почему бы не быть и двадцати? Если Мейсл проиграет, все расходы по процессу за его счёт! Это несколько встряхнет кассу Уинстона. А моральный ущерб может поставить „реннджерсов“ в весьма трудное положение».
После разговора с Лооресом у Дональда осталось чувство брезгливости к президенту «Элертона», который воспринял его роль в борьбе против процесса как стремление получить какую-то выгоду для себя. Дональд с горечью подумал, что так же могут расценивать его позицию и Другие люди…
«Они не понимают, что человек может за что-то бороться, не думая о собственной выгоде и не преследуя никаких корыстных целей. Однако если разговоры такого толка получат ход, то Мейсл может на этом легко сыграть. Найдется немало желающих ударить в спину. Стоит только поворошить в „Гадюшнике“ палкой, и десятки жал одновременно вопьются в твою душу и плоть.
В наш век это так просто! Чудовищная машина «общеетво» может перемолоть, раздробить, уничтожить личность и далее не заметить этого. Но может так долго жевать ее, что обычная смерть покажется избавлением. Мы много говорим и мало живем, думаем хорошо и делаем плохо!»
Дональд был так далек в своих мыслях от всего каким-то образом связанного с Барбарой, что даже вздрогнул, когда увидел ее машину возле подъезда своего дома. Почти воткнув «волво» в тротуар рядом с «моррисом» Барбары, он взбежал по ступенькам и ворвался в гостиную. Там никого не было. Зашел в кухню. Пусто.
Волнение нарастало. И он только сейчас понял, как жаждал этой встречи и как дорога ему Барбара.
Он медленно поднялся наверх и прошел в спальню. И засмеялся – тихо, счастливо. В кровати лежала Барбара, уставившись на него своими большими черными глазами, как маленькая провинившаяся в чем-то девочка. Лежала вся напряженная, положив поверх одеяла в смиренной позе свои руки. Две чашки давно остывшего кофе стояли рядом на столике.
Дональд сел на кровать и поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза и подставила губы.
Все тревоги и сомнения, которые терзали его сегодня, все, что было вчера и что предстояло ему завтра, ушло куда-то далеко-далеко, словно и не существовало иного мира, кроме мира его спальной…
33
Внешне теплые и простые отношения Мейсла-старшего и Мейсла-младшего на самом деле были иными. Скорее не было никаких отношений. Кроме финансовых. Отец жил своей жизнью. Сын – своей. И если бы не клуб и не футбол, они, наверно, уже давно бы стали чужими людьми.
Мейсл-старший не очень стеснял своего отпрыска в деньгах, хотя и не давал ему особой воли. Выдавая сыну солидную сумму на карманные расходы, он обеспечивал его всем, что требовалось для жизни молодого человека его круга и положения. Рандольф имел дорогую машину, всегда был богато, хотя и безвкусно, одет. Питался где придется, чаще всего в шикарных ресторанах. Если у него кончались деньги, он мог занять у отца в счет суммы, полагавшейся на следующий месяц. И не было случая, чтобы отец забыл удержать его старый долг.
Отец слишком ревностно относился к своему делу и, кажется, не думал привлекать сына к работе в клубе. Поэтому Рандольф был крайне удивлен, когда отец попросил зайти его утром в клуб для делового разговора.
Они уселись на диван в кабинете.
– Где ты пропадаешь последнее время? Мисс Фогель жалуется, что ты почти не ночуешь дома. Побереги себя…
– Хорошо, па, мне это нетрудно сделать, потому что я не очень утруждаю себя работой.
– Кстати, неплохо подумать, чем будешь заниматься в будущем. Не торчать же всю жизнь в конюшнях Лоореса!
– М-м, – промычал неопределенно Рандольф, – что-нибудь вроде журналистики – это по мне.
– А как у тебя отношения с Барбарой? Говорят, вы большие друзья?
– Приятели, только приятели. В роли большого друга у нее лишь один человек – Дональд.
Рандольф заметил, что при упоминании имени Дональда лицо отца перекосилось.
– Жаль, а я думал, что ты сможешь мне помочь!
– Что делается на белом свете? Я – и помочь? До сих пор помогал мне только ты! Это даже интересно! Но заранее предупреждаю, что это тебе обойдется не дешево. Как ни говори, квалифицированная помощь…
– Брось паясничать! – резко оборвал Мейсл-старший. – Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Недели через две рассмотрение нашего иска в верховном суде. Я не хочу, чтобы Барбара оказалась на стороне моих противников. Она неглупая женщина. И если ее достаточно хорошо подготовит твой друг и учитель Дональд Роуз, она может нам доставить немало неприятностей.
– Да, отец, я уже не раз слышал дурное мнение о процессе, который ты затеваешь. Об этом говорили в жокей-клубе. Я почему-то думаю, что Дон прав в своей статье…
– Дон прав? А отец – старый негодяй, который ничего человеческого не хочет понимать?
– Ну зачем же так сразу, па? Со стороны дело выглядит действительно немножко щепетильным. Что ни говори, а все-таки ребята погибли, и зарабатывать на них вновь…
– Это Роуз набил тебя подобной чепухой?
– При чем тут Роуз? Я уже и сам могу соображать кое-что.
– Вот именно «кое-что». Однако жаль, что ты не способен соображать до конца. Тебе кажется грязным дело, в котором мы приобретем четверть миллиона фунтов. Прекрасно! А что ты скажешь, если с января я буду тебе давать ровно в десять раз меньше денег на карманные расходы? «Ягуар» поставишь в гараж и будешь ездить на какой-нибудь «волво».
В слово «волво» он вложил всю силу своего презрения, и Рандольф понимал, против кого оно направлено.
– Это очень похоже на ультиматум, отец…
– Это очень похоже лишь на действительное положение вещей: твои карманные деньги находятся в прямой зависимости от моих доходов.
Разговор принимал дурной оборот, и Рандольф примирительно протянул:
– Ну ладно, па. Что я должен сделать, чтобы ты не сердился?
– Видишь ли, твой друг мистер Роуз заварил кашу вокруг процесса. И я уже не столь уверен, что суд пройдет гладко, без сучка и задоринки. Я должен готовиться к худшему. Поэтому мне хотелось, чтобы Барбара выступила при необходимости в верховном суде, но защищая нашу точку зрения, а не Дональда. Я слышал, будто она сейчас далеко не так послушна Роузу, как прежде. Верно это?
– Не думаю. Мелкие стычки между людьми, которые не сегодня-завтра станут супругами, – естественное явление., Хотя после свадьбы таких стычек будет больше.
– Меня мало волнует уклад их будущей семьи. Я хотел, чтобы ты прощупал отношение Барбары к процессу. Можно ли склонить ее на выступление в пользу клуба и, если можно, что надо для этого сделать?
– Ты хочешь, чтобы я стал шпионом?
– Я хочу, чтобы хоть однажды, отправляя в рот кусок хлеба, ты почувствовал, что его заработал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Дональд понимал, что любой разговор с Мэдж, о чем бы он ни заговорил, непременно закончится воспоминанием о Джордже.
Они сидели, пили чай с тостами и не спеша говорили.
В душе Дональда невольно рождалось горькое чувство.
«А после меня, кто после меня будет хранить такую вот память, любовь, которая сильнее смерти? В чьем сердце останусь я? Барбары?»
Дональд начал слишком поспешно прощаться. Мэдж не удерживала. Она с улыбкой смотрела на него, и по ее счастливому лицу было видно, что эта короткая встреча доставила ей столько радости, сколько не выпадало за годы ее одинокой жизни. И что она понимает – Дону надо спешить, жизнь молодых не стоит на месте. И только в этой покорности судьбе, пожалуй, и угадывался душевный надлом старой женщины.
По дороге домой Роуз думал о матери Джорджа и о своей матери, которая умерла, когда ему было пять лет. Потом он вновь вспомнил о процессе и с раздражением подумал: «Ну, вот, генерал, и нет еще одного бойца в твоей армии. Если дело и дальше так пойдет, то сражение может свестись лишь к неравной дуэли – Мейсла и Роуза. И тогда я, конечно, проиграю. Но нет, я не буду один. Я не могу быть один. Ведь кругом столько людей, для которых не все равно, что происходит в мире».
И эта мысль если не успокоила его, то ободрила.
32
– Ну, признайтесь, Дональд, что ваши коллеги по перу очень низкого мнения о большинстве директоров клубов. И в частности, обо мне! «Забейте мяч в этакую-разэтакую сетку! – все, что хочет от футбола толстяк Лоорес!» Говорят так, а?
Лоорес засмеялся своей собственной проницательности. Они сидели в ресторане отеля «Берклей», который считался фешенебельнейшим в городе. Отличный бар, изысканные блюда из дичи делали отель местом встреч богатых любителей охоты, рыбной ловли и скачек. Тонкий шарм чувствовался в подборе викторианской мебели. Уют создавали не только обстановка, но и сами размеры отеля, рассчитанного на небольшой контингент жильцов. Поэтому каждый обитатель становился почетным гостем, а не просто нанимателем номера.
Двойные стекла за тяжелыми шторами зала гасили всякий уличный шум. Установки кондиционированного воздуха позволяли чувствовать себя одинаково привольно в любое время дня, в любой сезон года.
– Ну так как? Прав я? – повторил Лоорес.
– Не совсем. Многие думают о директорах значительно хуже.
– И то верно… Они считают, что директора должны заниматься административной работой и не лезть в дела чисто футбольные. Они не подозревают, что великие администраторы разбираются в игре не хуже великих футболистов.
– Не возражаю. Кстати, я не помню, чтобы кто-то из великих футболистов стал президентом совета директоров или хотя бы директором клуба. А должен сказать, пока футболом всерьез не займутся настоящие специалисты, непременно умные и честные, от него трудно ждать больших успехов. Умные и честные, – еще раз подчеркнул Дональд.
– Справедливо, справедливо. Сейчас у нас декабрь – время рождества и сказок. Но мы-то себя тешим разными спортивными сказочками на протяжении всего года. «Однажды жила-была команда, которая честно играла в футбол…»
Лоорес говорил это, заботясь, видимо, об одном – произвести на Дональда благоприятное впечатление. И потом Дональд заметил, что Лоорес и сам не прочь полюбоваться своим трезвым мышлением..
– Что касается вопросов организации современного футбола, – продолжал он, – то у меня есть два положения, на которых, я считаю, должен он основываться. Первое – немедленно отменить максимум зарплаты. Чтобы футбол стал карьерой, которая способна привлечь молодежь. Второе – сократить число участников лиги. Чтобы освободить время для коммерческих матчей. Правда, многие игроки после сокращения останутся без работы, но мы не должны быть сентиментальными. Хорошие футболисты всегда найдут себе место в команде, а о плохих и жалеть нечего, Дональд смотрел на Лоореса и видел только любующегося собой человека. «Ему ровным счетом наплевать, что тысячи людей на земле не обеспечены пищей, одеждой, жильем и работой. О, гипертрофированное чувство самодовольства этого животного никогда не позволит ему даже подумать, что человек должен заботиться не только о собственном желудке! Чем опасны для общества такие, как Лоорес? Скорее всего тем, что они хотят сделать людей бездумными исполнителями своих желаний».
– Знаете, Дональд, мне очень нравится ваша боевитость во всей этой кампании против процесса.
– Но никакой кампании практически нет.
– Не скромничайте! Но я уверен, вам придется очень трудно. Уинстон – сильный человек. А главное – осторожный и рассудительный. Он никогда не ввяжется в плохо подготовленное или сомнительное предприятие. Он бросит в бой все, что имеет. А что сможете противопоставить ему вы, Дональд? Кто стоит за вами?
– Говоря честно, пока немногие. Но думаю, что с каждым днем число моих солдат будет расти. У Мейсла – наоборот. Ибо на моей стороне правда и человечность…
– Но чтобы поддержать солдат, вам будут нужны деньги…
– Это можно понимать как предложение? – насмешливо спросил Дональд.
Весь никчемный разговор за сегодняшним обедом, кажется, начинал подходить к своему кульминационному пункту.
Лоорес помолчал. Потом, покручивая своими толстыми и короткими пальцами ножку фужера, неопределенно сказал:
– Во всяком случае, Дональд, в трудную минуту и в пределах разумного вы можете рассчитывать на мое дружеское участие.
– А что это даст вам? – понимая всю нетактичность подобного вопроса, спросил Дональд. – Судя по всему, вам политика Мейсла достаточно близка. Особых нравственных угрызений совести вы не испытаете, если поставите себя на место Мейсла?
Лоорес деланно засмеялся.
– Вы плохой дипломат, Дональд. Иногда прямой, даже законный, но прямой вопрос может привести к самым неожиданным результатам. Но откровенность за откровенность. Мне, как человеку, вовсе не безразлично, что вы называете нравственной стороной процесса. («Лжешь!») У меня своя команда, и в глазах моих ребят я не хотел бы выглядеть таким же беспринципным человеком, каким будет выглядеть Мейсл. Если ему наплевать на все, то у меня другие принципы. Потом мы конкурирующие клубы…
– И вы не хотите, чтобы к сезону переходов у Мейсла в наличности оказалась сумма, которая позволила бы ему собрать все сливки и диктовать практически свои условия и цены на рынке?
Лоорес оскалился недоброй улыбкой. Дональд видел, что попал в цель.
«Так вот ваше дружеское участие! Ах, Лоорес, все ваши слова на деле оказываются лишь одним – голой, ничем не прикрытой погоней за личной выгодой! Вы хотите меня купить, чтобы я громил с удвоенной силой вашего конкурента. Вы не знаете другого действия, которым можно было бы добиться своей цели. Купить меня, купить Солмана, купить Марфи… Вы даже хотите дружбу людей, их личное отношение к памяти погибших и то закупить оптом…»
– Боюсь, что вы думаете обо мне хуже, чем я есть. Неужели я похож на человека, который готов добиваться своей цели любой ценой? Даже ценой предательства памяти друзей? Борясь за честь мертвых, поступиться своей честью? Увы, «все средства хороши, вплоть до подлости» – не моя философия.
– Вы меня, очевидно, не совсем верно поняли, Дональд. Болезненно обостренное восприятие всего не позволяет вам смотреть более трезво на мое предложение. Не надо таких слов: «предательство», «подлость»… Если два человека, пытаясь найти общий язык, прибегают к такому лексикону, это почти всегда приводит к обострению противоречий, а не к сближению. Вы мне просто симпатичны. И вам предстоит совершить почти подвиг, к тому же бескорыстно и добровольно. Долг порядочного человека – предложить помощь. Если уверены, что она вам не нужна, – пожалуйста! Будем считать, что я вам ничего не говорил. Но случись, вы трезвее посмотрите на вещи и примете иное решение, не забудьте – был человек, который предлагал помощь. Правда, остается человек, у которого в трудную минуту вы можете о ней попросит ь,…
Лоорес мягко, но энергично подчеркнул слово «попросить».
Дальнейший разговор свелся ко всякой ерунде. Вроде обсуждения сроков проведения игр национального первенства. И тут они достигли полного единодушия: оба считали, что семимесячный сезон рациональнее растянутого на девять месяцев.
И хотя Лоорес делал все, чтобы не осталось никакого неприятного осадка после «делового» разговора, Дональд чувствовал себя униженным. Он невольно вздохнул с облегчением, когда подошел конец обеда. Прощаясь, Лоорес сказал:
– Я всегда буду рад вас видеть, Дональд. Вплоть до рождества я останусь в Манчестере. Потом хотел бы предпринять одно небольшое путешествие и погреть старые кости на солнечном берегу.
Лоорес остался недоволен прошедшей встречей. «Как расценивать его отказ от поддержки? То ли он набивает себе цену, то ли немножко растерялся, не ожидая такого предложения? Время покажет. Ясно одно, Уинстону придется подвигать челюстями, прежде чем он проглотит этого мальчугана. И моя задача – сделать все, чтобы дружище Мейсл сломал хотя бы парочку зубов».
Он пошел в номер. Сбросил пиджак. Открыл комнатный бар и налил себе стакан содовой. Уселся в кресло. И стал, подобно хорошему шахматисту, обдумывать заключительные ходы «партии».
«Если Мейсл выиграет процесс, он будет силен материально, как никогда. Начнет не только диктовать условия на рынке в конце сезона, но и вмешиваться в дела лиги, постепенно прибирая ее к рукам. Если ему нельзя помешать получить четверть миллиона фунтов, то надо ослабить его положение хотя бы в моральном плане. Заставить спортивный мир отвернуться от Мейсла и жестоко осудить его. Это нейтрализует как-то финансовый успех».
Лоорес уже консультировался в Лондоне у одного из крупнейших юристов, и тот после обстоятельного анализа дал вполне определенное заключение – процесс скорее всего закончится удовлетворением иска. Шансы – 80 к 20. «Но почему бы не быть и двадцати? Если Мейсл проиграет, все расходы по процессу за его счёт! Это несколько встряхнет кассу Уинстона. А моральный ущерб может поставить „реннджерсов“ в весьма трудное положение».
После разговора с Лооресом у Дональда осталось чувство брезгливости к президенту «Элертона», который воспринял его роль в борьбе против процесса как стремление получить какую-то выгоду для себя. Дональд с горечью подумал, что так же могут расценивать его позицию и Другие люди…
«Они не понимают, что человек может за что-то бороться, не думая о собственной выгоде и не преследуя никаких корыстных целей. Однако если разговоры такого толка получат ход, то Мейсл может на этом легко сыграть. Найдется немало желающих ударить в спину. Стоит только поворошить в „Гадюшнике“ палкой, и десятки жал одновременно вопьются в твою душу и плоть.
В наш век это так просто! Чудовищная машина «общеетво» может перемолоть, раздробить, уничтожить личность и далее не заметить этого. Но может так долго жевать ее, что обычная смерть покажется избавлением. Мы много говорим и мало живем, думаем хорошо и делаем плохо!»
Дональд был так далек в своих мыслях от всего каким-то образом связанного с Барбарой, что даже вздрогнул, когда увидел ее машину возле подъезда своего дома. Почти воткнув «волво» в тротуар рядом с «моррисом» Барбары, он взбежал по ступенькам и ворвался в гостиную. Там никого не было. Зашел в кухню. Пусто.
Волнение нарастало. И он только сейчас понял, как жаждал этой встречи и как дорога ему Барбара.
Он медленно поднялся наверх и прошел в спальню. И засмеялся – тихо, счастливо. В кровати лежала Барбара, уставившись на него своими большими черными глазами, как маленькая провинившаяся в чем-то девочка. Лежала вся напряженная, положив поверх одеяла в смиренной позе свои руки. Две чашки давно остывшего кофе стояли рядом на столике.
Дональд сел на кровать и поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза и подставила губы.
Все тревоги и сомнения, которые терзали его сегодня, все, что было вчера и что предстояло ему завтра, ушло куда-то далеко-далеко, словно и не существовало иного мира, кроме мира его спальной…
33
Внешне теплые и простые отношения Мейсла-старшего и Мейсла-младшего на самом деле были иными. Скорее не было никаких отношений. Кроме финансовых. Отец жил своей жизнью. Сын – своей. И если бы не клуб и не футбол, они, наверно, уже давно бы стали чужими людьми.
Мейсл-старший не очень стеснял своего отпрыска в деньгах, хотя и не давал ему особой воли. Выдавая сыну солидную сумму на карманные расходы, он обеспечивал его всем, что требовалось для жизни молодого человека его круга и положения. Рандольф имел дорогую машину, всегда был богато, хотя и безвкусно, одет. Питался где придется, чаще всего в шикарных ресторанах. Если у него кончались деньги, он мог занять у отца в счет суммы, полагавшейся на следующий месяц. И не было случая, чтобы отец забыл удержать его старый долг.
Отец слишком ревностно относился к своему делу и, кажется, не думал привлекать сына к работе в клубе. Поэтому Рандольф был крайне удивлен, когда отец попросил зайти его утром в клуб для делового разговора.
Они уселись на диван в кабинете.
– Где ты пропадаешь последнее время? Мисс Фогель жалуется, что ты почти не ночуешь дома. Побереги себя…
– Хорошо, па, мне это нетрудно сделать, потому что я не очень утруждаю себя работой.
– Кстати, неплохо подумать, чем будешь заниматься в будущем. Не торчать же всю жизнь в конюшнях Лоореса!
– М-м, – промычал неопределенно Рандольф, – что-нибудь вроде журналистики – это по мне.
– А как у тебя отношения с Барбарой? Говорят, вы большие друзья?
– Приятели, только приятели. В роли большого друга у нее лишь один человек – Дональд.
Рандольф заметил, что при упоминании имени Дональда лицо отца перекосилось.
– Жаль, а я думал, что ты сможешь мне помочь!
– Что делается на белом свете? Я – и помочь? До сих пор помогал мне только ты! Это даже интересно! Но заранее предупреждаю, что это тебе обойдется не дешево. Как ни говори, квалифицированная помощь…
– Брось паясничать! – резко оборвал Мейсл-старший. – Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Недели через две рассмотрение нашего иска в верховном суде. Я не хочу, чтобы Барбара оказалась на стороне моих противников. Она неглупая женщина. И если ее достаточно хорошо подготовит твой друг и учитель Дональд Роуз, она может нам доставить немало неприятностей.
– Да, отец, я уже не раз слышал дурное мнение о процессе, который ты затеваешь. Об этом говорили в жокей-клубе. Я почему-то думаю, что Дон прав в своей статье…
– Дон прав? А отец – старый негодяй, который ничего человеческого не хочет понимать?
– Ну зачем же так сразу, па? Со стороны дело выглядит действительно немножко щепетильным. Что ни говори, а все-таки ребята погибли, и зарабатывать на них вновь…
– Это Роуз набил тебя подобной чепухой?
– При чем тут Роуз? Я уже и сам могу соображать кое-что.
– Вот именно «кое-что». Однако жаль, что ты не способен соображать до конца. Тебе кажется грязным дело, в котором мы приобретем четверть миллиона фунтов. Прекрасно! А что ты скажешь, если с января я буду тебе давать ровно в десять раз меньше денег на карманные расходы? «Ягуар» поставишь в гараж и будешь ездить на какой-нибудь «волво».
В слово «волво» он вложил всю силу своего презрения, и Рандольф понимал, против кого оно направлено.
– Это очень похоже на ультиматум, отец…
– Это очень похоже лишь на действительное положение вещей: твои карманные деньги находятся в прямой зависимости от моих доходов.
Разговор принимал дурной оборот, и Рандольф примирительно протянул:
– Ну ладно, па. Что я должен сделать, чтобы ты не сердился?
– Видишь ли, твой друг мистер Роуз заварил кашу вокруг процесса. И я уже не столь уверен, что суд пройдет гладко, без сучка и задоринки. Я должен готовиться к худшему. Поэтому мне хотелось, чтобы Барбара выступила при необходимости в верховном суде, но защищая нашу точку зрения, а не Дональда. Я слышал, будто она сейчас далеко не так послушна Роузу, как прежде. Верно это?
– Не думаю. Мелкие стычки между людьми, которые не сегодня-завтра станут супругами, – естественное явление., Хотя после свадьбы таких стычек будет больше.
– Меня мало волнует уклад их будущей семьи. Я хотел, чтобы ты прощупал отношение Барбары к процессу. Можно ли склонить ее на выступление в пользу клуба и, если можно, что надо для этого сделать?
– Ты хочешь, чтобы я стал шпионом?
– Я хочу, чтобы хоть однажды, отправляя в рот кусок хлеба, ты почувствовал, что его заработал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31