Искололи меня бедного всего, как подушечку для иголок. Минут через двадцать положили едва живого на диван, а сами пошли на кухню чай пить. Хотел я возмутиться, какой чай в два часа ночи? Но промолчал, сил совсем не осталось. Думаю, делайте, что хотите, дайте только поспать.
Просыпаюсь утром, пытаюсь вспомнить, что же вчера было? – Не помню, – хоть убейте, не помню, как ножом отрезало.
– Ричи, как себя чувствуешь?
Мамка. – Волнуется, переживает – Хорошо, – что она у меня есть.
– Получше, – честно, получше – Лапы уже не болят, и голова больше не кружится. Пойдем, погуляем, потом покормишь меня чем-нибудь вкусненьким, как-никак я больной, и будет полный порядок.
Зря она с Павлом на вечер договорилась, теперь я сам оклемаюсь. А то приедет, опять исколет всего. Второй раз я такого кошмара не выдержу.
Вот и все – Чуть не помер, хорошо, что организм у меня молодой, здоровый, а так бы не выкарабкался. А мамка все-таки молодец, успела.
Чувствовал я, что связала нас жизнь одной веревочкой, ее и меня…

Встреча

Поправлялся я быстро. День, два и стал, как новенький. Павел оказался хорошим врачом.
Работал он в этой, – как ее, – ветер-инар-ной академии. Когда Лариса ему позвонила и рассказала про нашу беду, он сразу схватил машину и к нам. Вытащил он меня, можно сказать, с того света. Мамка, да и Павел, правда, сначала боялись, что будут последствия, но, как оказалось, вдохнул я совсем немного этой гадости. Все обошлось.
Танюшка, как со мной беда приключилась, про Чарлика сразу забыла. Ходила за мной, словно за дитем малым. Приятно было – Я ей до сих пор благодарен. По натуре она добрая, только любит, чтобы все по ее было. А тут она меня сразу зауважала. Теперь, когда лежу в ее койке, она только посмотрит, и рядом укладывается. Раньше бы раскричалась на весь дом, а сейчас только вежливо так попросит:
– Подвинься, пожалуйста, – и рядом устроится.
Мамка два дня своего института прогуляла. Боялась меня одного оставить.
Павел еще два раза приезжал. Первый раз опять исколол всего. Зачем? – Непонятно, – я уже оклемался, лишнее это было, вся попа теперь болит. Сидеть не могу. Ну да ладно, главное все обошлось.
На улицу когда вышел, вздохнул полной грудью, на солнышко посмотрел, – так хорошо стало.
Хорошо-то, хорошо, только из-за угла вдруг этот противный, со слюнявой мордой вылез.
Помните, я про него рассказывал. Такой на тощих лапках, из соседнего подъезда. Набычился весь, с поводка рвется, зверя из себя изображает. Все, думаю, сейчас подеремся, а драться ужас, как не хочется. Слабоват я еще. Но, слава богу, оттащили поганца. Рычал, рычал, аж исплевался весь – До чего противный…
Дни почему-то становились все короче, ночи длиннее. По утрам вставать не хотелось совсем, но что делать, нужно. Если с мамкой не погуляешь перед работой, она потом весь день грустная будет. Вот и приходилось чуть ли не ночью, с закрытыми глазами на улицу выбегать.
Холодно, ветрено, бррр – Подошел Новый год. Справили, повеселились. Друзья мамкины приезжали. Смеху было. Кто Дедом Морозом нарядился, кто Снегурочкой, а Танюшка тигром. Бегала, рычала на всех в подряд. Ребенок еще. Год Тигра, оказывается, встречали. Почему тигра, а не собаки? Тигры, они далеко, а мы тут, рядом – Ну да ладно, встретили и забыли.
Выхожу я как-то раз после праздника на улицу, и что же вижу – Слюнявый поганец в узел завязывается перед какой-то девочкой. Его-то я сразу приметил. Он и так, и этак извернется, то боком пройдет, то, чуть ли, не на задние лапы встанет, все к ней под хвост норовит залезть. А она на него порыкивает, к себе не подпускает.
Вслушался я в голос, – знакомый такой, – близкий, – чуть ли не родной. И вдруг, как кольнет меня в сердце: Дези! – Моя – Дези! – Чуть с ума не сошел. Бросился к ним. Об опасности позабыл совсем, подлетел и говорю:
– Здравствуй – А она голову подняла, смотрит на меня, как будто не узнает. Все в душе оборвалось – Ричард я, – говорю.
– Здравствуй, Ричард, – отвечает, а сама смотрит, словно вспомнить пытается.
– Помнишь, весной ты с Ники и с хозяйкой гуляла, а я с Чарли и девчонками был – Она глазами хлопает, но явно вспомнить не может.
– Еще твой хозяин на меня с пистолетом бросился – И тут она, как закричит:
– Ричард! – И ко мне – А этот, полосатый, как будто только этого и ждал, тут же на меня бросился. Я растерялся, не знаю что делать, то ли Дези целовать, то ли от слюнявого отбиваться. А он, когда ко мне подлетал, неожиданно, раз и толкнул мою девочку. Она кубарем. Этого я стерпеть уже не смог. Встряхнулся весь и на него. Видели бы вы, что с ним было через минуту. Разозлил он меня, вот и досталось ему, как следует. Тем более, я его уже перерос, по сравнению со мной он малявка. Только заскулил и был таков. А я к ней подошел, прижался, стою, ни жив, ни мертв. Думаю, есть бог на небе, раз свидеться довелось – А тут, откуда не возьмись, дед.
– Ричард, домой.
Как же, сейчас все брошу и побегу. Я полгода о встрече мечтал, во сне ее видел.
– Подожди, – говорю, – Не лезь.
Дед, он человек хороший. Посмотрел на меня и в сторону отошел.
– Ладно, гуляй, – говорит. Видимо понял, что мне не до него.
– Как ты? Спрашиваю.
А она тихо, тихо отвечает:
– Хорошо.
– А почему ты одна гуляешь? Где хозяйка, где Ники?
И тут моя бедная, как всхлипнет:
– Бросили меня – Выгнали – Живу я теперь в гаражах, там за каналом. Ники какая-то тетка забрала, а меня никто не взял. Беспородная я, не красивая – Ты!? – Ты! Краше тебя на всем свете нет!
Как представил себе, что бедная моя девочка одна и в мороз, и в стужу, голодная, холодная, и пожалеть ее некому, и приголубить, – аж сердце оборвалось. И говорю:
– Жить к нам пойдешь. Я с мамкой договорюсь.
– Нет, Ричард, не возьмет она меня. У меня блохи, и грязная я, драная…
– Не говори глупостей! Пошли.
Развернулся я и к деду. Она за мной. Дед смотрит, ничего не поймет. Я ему и говорю: – Посмотри, какая хорошая. Ее Дези зовут. Пусть у нас поживет, а? – А он: – Брысь! – Фу! – Уходи!
Я как заору: – Не прогоняй ее, тогда я тоже уйду!
А он раз меня и на поводок. Попал, как мальчишка. Дези испугалась и убежала. Дед меня тянет, а я упираюсь, рвусь изо всех сил. Да куда там. Мне на День рождения новый поводок с ошейником подарили, теперь так легко не убежишь.
Дотащил все-таки до подъезда, приволок домой.
Я на подстилку упал, лежу и думаю, все – умру.
Как же так? Что случилось? Конечно, хозяйка у нее не сахар, но и с такой жить можно.
Кормит, гуляет, что еще нужно? И тут вспомнил Тосю – Бог мой! Ведь могли бы не просто выгнать, – и не встретил бы я ее никогда на свете. Лежу, слезы катятся. Как она там, на холоде, моя лапочка?
Вечером пришла мамка. Дед ей все и рассказал. Я как услышал, какими словами он Дези расписывает, чуть в драку не полез. Говорит, что подрался я из-за какой-то драной собачонки, что, мол, домой идти не хотел. Расписал мою зорьку, хуже не придумаешь. А мамка сидит, на меня смотрит и головой качает.
– Смотри, смотри, – говорю. Мне без нее не жить. Либо вместе придем, либо я тоже уйду.
Делай, что хочешь, но завтра, когда гулять пойдем, я к ней убегу.
Первый раз мне показалось, что мамка меня не поняла.
Утром, – была суббота, вышли мы на улицу, – метель, холодно. Как представил ее одну в этих гаражах, сердце заболело. Дернулся пару раз, а дед хитрый, с поводка меня не спускает, боится. Так и водил меня всю прогулку на веревке. Удушиться хотелось. Просто невмочь – Единственное, Цезаря встретил. Он мне про Дези все и рассказал. Оказывается, ушла растрепа от мужа, поругалась с ним, а собак с собой не взяла. Вот он и отдал Ники своей сестре, а Дези она не взяла, не понравилась. Он с ней недельку еще помучался, а потом из дома и выгнал. Прибегала она к нему, бедненькая, домой просилась. А ему-то что? Он ее не пустил. Вот и живет теперь моя девочка в гаражах, подбирает на улице, что придется.
Стою, слушаю, а у самого из носа слезы катятся. Что делать? Ума не приложу.

* * *

Несколько дней ходил сам не свой. Все пытался поближе к гаражам подобраться. Но мои, словно почувствовали что-то, следили за мной изо всех сил. Так и март подошел. Потеплело, ручьи потекли, боль немного отступила, – забывать я начал Дези. Опять все выходные то на лыжах катаемся, то на велосипеде гоняем. Представляете? – Моя велосипед купила. Ну ладно ролики, но велосипед? – Куда это годится? – Хотя, если честно, мне нравится. По снегу на колесах быстро не поедешь, вот мы и носимся на перегонки. Кто кого. Я ей, правда, уступаю, она женщина, обидится может. И буду я потом дома сидеть, Танюшку с дедом слушать, а она в лесу развлекаться. Тем более там я с компанией познакомился: две сестры и братец. Маша, Даша и Цыган их зовут. Неплохие ребята, правда, строгие. Все черненькие, в белых носочках, со звездой на груди. Втроем в Иваньково всех собак гоняют, когда те к ним пристают. Гуляющие их любят, дом им построили, подкармливают, чем придется. В общем живут неплохо. Моя тоже им целые пакеты таскает, то ребрышки, то сосиски. Мне бы жалко было, но больно они симпатичные, особенно Маша. Так что все хорошо, есть с кем побегать, поговорить, косточки всяким там перемыть.
Правда, был тут у нас случай.
Ехали мы как-то в Иваньково, она на велосипеде, я на своих четырех. Солнышко греет, птички поют, настроение аховое. Мост через речку-вонючку зачем-то на зиму сняли. Люди, что с них возьмешь. Вот и пришлось по льду пробираться. Мамка напрямик, а меня кустик один привлек. Пах он больно уж сладко. Я к нему. Принюхался. Под ним снежок подтаял, ручеек бежит. А он уже растет, тихо пока, скромненько. Молодой еще совсем, зелененький.
Нанюхался я, обернулся, посмотреть, что мамка делает, а она уже на том берегу, меня ждет.
Попрощался я с кустиком, оросил его чуть-чуть и пошел своей дорогой. Пусть знает теперь, что он мой.
Решил перебежать, где поуже. Только направился, а мамка, как закричит:
– Ричард! Нельзя туда! Ко мне! Ко мне!
Женщина, что с них взять. Только подумал, ледок подо мной как треснет, и оказался я по шею в воде. Стою, не знаю, что предпринять. Смотрю, мамка велосипед бросила, ко мне несется.
– Ну, все, – думаю, – Сейчас утонет.
Как рвану изо всех сил к берегу. Сам я пес крепкий, сильный пес. Что мне какая-то лужа.
Выскочил, конечно, на другую сторону без всяких проблем. Моя, как увидела, что я весь мокрый, схватила меня, велосипед и скорее домой. Ну, зачем? Скажите мне, зачем? Я что сосунок от теплой воды простужаться. Вот и покатались в тот раз. Прибежали домой, она меня насухо вытерла, в одеяла закутала и лежал я, как пентюх какой-то, отогревался.
А если честно, приятно. Любит она меня, ох – любит. Запросто бы в ледяную воду бросилась – Не верите? – Зря…

Любовь

Весна! Ура! Настоящая весна. Хорошо-то как – Птички спозаранку поют, солнышко пригревает, кое-где уже травка показалась, молодая, душистая. Все бы хорошо, одно только плохо, пес я уже взрослый, пора бы мужчиной становиться, а я все ни как. Так и бегаю на мамкиных помочах, то ли из-за любви к ней, то ли из-за собственной бесхарактерности. Так и доживешь до седых волос, не познав самую главную тайну. У нас, у собак, что? – Коли взрослый, иди смотри, ищи свою судьбу. А уж коли нашел, хватай, не зевай. Люди, они смешные, считают, что мы монахами рождаемся. Мол, не нужна нам близость, пока ее не познаем, а уж если познали, то вынь и положь несколько раз в год. Сам слышал, мамка с Ларисой об этом болтали. Смехотища – А какой я монах? – Ради своей любимой на край света готов бежать, с волками драться, моря переплывать – Вот так – Стал я, в общем, повнимательнее к женщинам приглядываться, свою половинку искать. Но все что-то не то, – то шерстка не так лежит, то голос противный, а то, как слово скажет, хоть стой, хоть падай… Вот так, – беда.
Дези нет, нет, да на ум приходит. И решил я как-нибудь деда надурить, вырваться хоть на часок, посмотреть, что в округе делается, прикинуть, что к чему. Жалко его, конечно, – но что тут сделаешь? Кровь в жилах играет, огонь в сердце горит, пора становится мужчиной.
Пошли мы с ним как-то раз днем погулять. Повел я его в лесок. Там частенько симпатичные девочки собираются. О своем, о бабьем болтают, косточки нам, псам перемывают. Вошли мы в лесок, и вдруг вижу, – стоит, – моя стоит – Головка опушена, шерстка свалялась, несчастная такая, бедненькая.
Я как ее увидел, чуть с ума не сошел. Бросился к ней, исцеловал всю – Про время забыл, обо всем на свете забыл, только ее и вижу. И тут голос: – Ричард! – Дед из-за кустов выбегает. Увидел нас, остановился, глазами хлопает. Чувствую, дело плохо. Как закричу:
– Не отставай, моя милая! – Беги! – Беги за мной!
А она умница, сразу все поняла. Стрелой полетела за мной. Дед попытался за нами успеть, да разве птицу догонишь? Мы, как два голубка, полетели в чащобу. Забежали поглубже, спрятались. Ищи, не ищи, не найдешь, коли голос не подавать. Прижался я к ней, а самого аж трясет – Пахнет она, ох, сладко пахнет – В самом соку – Ни разу в жизни не вдыхал я такого запаха – Понял я, что создана она для меня, вся, с головы до хвоста. Как начал ее целовать, весь мир померк. Только она, только я – В общем, что тут долго рассказывать, – случилось у нас это, – стал я мужчиной.
Долго сидели мы после этого, прижавшись друг к другу. Она мне головку на плечо положила, девочка моя милая. Так и просидели дотемна, не шелохнувшись. Кому рассказать, не поверят.
Понял я, что люблю ее, – так люблю, – слов нет.
Стемнело, ветерок поднялся. Прижались мы покрепче друг к дружке, чтобы теплее было.
Сидим, тихонечко переговариваемся. Она мне о себе рассказывает, я ей о себе. Хорошо. Вдруг откуда-то сбоку голос – мамкин:
– Ричард! – Ричард! – Бегает, ищет, волнуется. Жалко ее мне стало. Думаю, что же делать. Посмотрел на Дези и говорю:
– Есть хочешь?
Она: – Хочу.
– Тогда пошли ко мне, пообедаем.
– Нельзя мне, Ричард, к тебе. Прогонят они меня, ты же сам знаешь. Кто я для них? Обычная дворовая шавка, хромоногая, с линялой шерстью. Спасибо тебе, ты добрый. Ступай к своей, а я домой побегу, в гаражи. А завтра давай тут встретимся. Я тебя ждать буду.
Я как представил себе, что приду сейчас, помою лапы, наемся мяса и завалюсь на мягкий диван, а она, моя лапочка, будет сидеть голодная и холодная в своих гаражах. Вскочил, как сумасшедший.
– Нет, Дези! Либо мы вместе пойдем, либо я остаюсь с тобой!
– Ричард! Ричард!
Чувствую, у мамки в голосе уже слезы стоят. Жалко ее стало невыносимо. Обернулся я к Дези и говорю:
– Пойдем.
Увидела меня мамка, обрадовалась, целовать начала, гладить. Дези только потом разглядела.
Остановилась, – не понимает, откуда та взялась. Я из мамкиных объятий вырвался, подошел к своей подруге, встал рядом и говорю:
– Веди нас домой – Обоих веди – Без нее не пойду!
А она стоит, то на меня посмотрит, то на нее, – что делать, не знает. Я тогда демонстративно Дези в нос лизнул и к мамке ее подтолкнул. Мол, иди, говорю, поздоровайся. А она совсем растерялась, ни тпру, ни ну. Стоит, шага сделать не может. Ох уж эти женщины!
– Ричард, поздно уже, пошли домой, кушать пора – Говорит, а сама пытается ко мне поближе подобраться, чтобы меня за ошейник схватить. Но мы тоже не лыком шиты, я так аккуратненько от нее отступаю, а сам говорю:
– Пошли, только она тоже пойдет – Смотрит мамка на нас, не понимает, что происходит. Только чувствует, что надурить меня ей не удастся. Расстроилась бедная совсем, чуть не плачет – Не выдержал тут я, сорвался. Как закричу не своим голосом:
– Люблю я ее – Понимаешь, люблю! Если ты меня любишь, пусть она с нами идет. Она красивая, ее только помыть, причесать нужно. Ты посмотри, какая у нее шерстка, какие глазки – Лучше ее в целом свете нет – То ли поняла меня мамка, то ли решила, что делать все равно нечего. Только развернулась, позвала нас, и пошли мы домой. Дези сзади бежит, в счастье свое не верит. А зря – Я же ей говорил, что мамка у меня человек…

* * *

Рано я радовался. Вот от кого гадостей не ожидал, так это от Даньки. Пришли мы домой, мамка дверь открывает и говорит:
– Проходите.
Дези замерла на пороге, шаг сделать боится. Я ее носом в дверь подтолкнул, говорю:
– Пойдем на кухню, там каша с мясом. Тебе поправляться нужно, вон худая какая.
Вошла она, огляделась и за мной – Видимо запах учуяла – К миске подбежала, полсекунды, и все чисто. Голову подняла, смотрит на меня – довольная, счастливая, сытая – Хорошо стало – И вдруг – До сих пор не понимаю, что на него нашло.
Когда мы пришли, дед с Танюшкой в коридор вышли, увидели меня, обрадовались. Потом Дези углядели, и давай возмущаться:
– Зачем ты ее привела? – Она, что теперь здесь жить будет? Дед говорит. Танюшка ему вторит:
– Посмотри, какая она страшная – Вся драная, хромоногая – Уведи ее – Мамка стоит, только плечами пожимает, что сказать, не знает. И тут из комнаты выбегает Данила. Я его всю жизнь любил, можно сказать за отца держал, а он – Как мою девочку увидел, заорал не своим голосом:
– Вон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20