Почтальону казалось это чудом, и сейчас, стоя перед Ящиком, он вспоминал тот день, когда увидел послание первый раз – шумный предновогодний день, и Поляков тогда не сумел выполнить свой долг. Ему дали вторую попытку, но, какой же ценой он вновь получил этот безобидный с виду конверт – белый, синие штемпели, фиолетовый почерк. Коллективное послание. Да, его собственное послание. Самому себе от самого себя. Константин вздохнул – он чувствовал себя старым и разбитым, усталым путником после долгогодолгого пути. Пути длиною в жизнь. Может быть, так чувствует себя бандероль, восемьдесят лет пролежавшая в горах, но в конце концов дошедшая до адресата? Письмо в руках как спасательный круг.
Сжав зубы, он одним движением поместил конверт в пасть копиру. Отчетливо щелкнуло и алый огонь в глазах химеры сначала притух, а потом вспыхнул зеленым. Дверь со скрежетом начала отодвигаться и внутрь здания с резким змеиным шиком ворвался воздух.
Ошеломленные босоногие воины попадали на колени, и даже сам Великий Вождь выглядел ошеломленно. Поляков обернулся к своим, приглашающе махнул рукой, идемте мол, и двинулся в темноту.
Соседи потянулись за ним, один за другим они исчезали в недрах Ящика, и лишь идущий последним Ткачев на миг оглянулся и увидел как с нежно алеющей, восточной части утреннего небосклона со вселенским треском отрывается кусок грубого разрисованного холста, обнажая унылую бетонную стену. Мир становился тесен. С неуместным громоподобным пафосом дверь в Ящик захлопнулась.
Арена.
Они стояли на арене – широком пустом кольце, посыпанном мелким техническим песочком – слишком чистым и одноцветным, что бы быть настоящим. Вокруг арены громоздились некие циклопические конструкции – смесь Колизея и самого дорогого японского стадиона – впрочем, намеченные столь условно и грубо, что казались примитивными декорациями, как оно собственно и было. В южном ярко-синем небе светило жаркое солнце да описывали круги два гиппогрифа, на такой высоте кажущиеся едва видимыми точками.
Трибуны были пусты, а в дальней части арены имелась дверь – единственное, что абсолютно не вписывалось в антураж арены – вызывающе сирая и убогая, обшитая дешевым пурпурным дерматином. Кособоко прикрученный номер – наследник советской стандартизации – был, впрочем, не совсем прост. На гладкой поверхности номерка была выписана цифра ноль. Нулевой этаж. Ground zero.
Было здесь тихо и покойно, как только может быть покойно на морском дне, в самой глубокой точке исполинского водоворота – или в центре убийственного циклона. Там, за переделами арены ярился и завывал хаос, выдавая на гора ворохи причудливых видений и химер, там семеро пришедших людей были в центре внимания. Здесь же – за сценой, царили тишь и покой. По крайней мере до поры.
Соседи оглядывались. Они находились в центре арены, а позади них не было и намека на дверь – лишь схематично прорисованные трибуны. Великий Вождь, Юпиэс, ван-Доорн и десятка охраны бесследно исчезли. Вернее сказать их никогда и не существовало.
Лишенные болельщиков ряды трибун лишь подтверждали это. Соседи потерянно переглядывались, моргали, словно только что очнулись от тяжелого полуденного сна.
– Арена… – сказал, наконец, Алексей Красноцветов, щуря глаза от яркого солнца, – что ж, я ожидал нечто подобное… – он повернулся к остальным, – Поздравляю, соседи дорогие, мы все же дошли до самого дна. Это точка ноль – точка отсчета. Мы прорвались к истокам.
– И что теперь? – вяло спросил Поляков. Он заметил, что письмо вновь лежит здесь, частично зарывшись в песок. Почтальон нагнулся и поднял его – странно, но, пройдя сквозь оставшуюся незнамо где щель почтового ящика, конверт стал слабо светиться жемчужно-голубоватым светом, отлично видимым, несмотря на царящий вокруг полдень.
Константин поднес письмо к глазами, любуясь отблеском, а потом нежно прижал к груди.
– Теперь мы будем ждать, – сказал Красноцветов, – думаю, к нам выйдут. На вашем месте я бы порадовался – в конце концов, мы совершили то, чего не было в сценарии. Мы собрались вместе, мы прошли сквозь полное безумие, мы здесь – у самого логова Твари. И я бы не сказал, чтобы этот путь дался нам легко.
– Не то слово! – усмехнулся Ткачев, – этот путь до племени… Я думаю, мы все временно сошли с ума – полное погружение. Страшно, под конец мне стало казаться, что я теряю себя. Эта бездна под ногами, к тому же мне почему все время казалось, что я гражданин империи. Я пытался себя убедить в обратном, но логика пасовала.
– Мы ведь могли там остаться, – добавил Валера, – вы что, не почувствовали? Затянуло бы и все дела…
– Так или иначе, мы здесь, – произнес Алексей Сергеевич, поднимая руку, – Живы, и в более или менее здравом рассудке, что иначе как чудом считать трудно. Вот за этой дверью прячутся те, кто все это затеял. Они, наверняка боятся нас, но отступать им некуда, а значит, они будут сопротивляться до последнего. Сплотитесь! Саша, вспомни Червя! Костя – держи свое письмо при себе, не выпускай его из рук. Я не знаю, что будет дальше, но если они нас одолеют, значит все было зря! Все что случилось – зря были Мясник и Бутчер, Тварь, демон, Каннабис, каннибал и Жаббервох. Зря убили Павлика, зря был съеден Чук и изуродован Волчок, напрасно травили Арсеникума, были бессмысленны гонки и эстафеты, наши нервы, болезни, наш страх. Я просто хочу, чтобы это вы усвоили.
Помните, что нам идти тоже некуда. Только туда, за эту дверь!
– Странно, – сказал Андрей Якутин, – я совсем не боюсь…
– И я, – произнес Ткачев, – мы долго гонялись за Тварью. Теперь мы здесь. Мы настигли ее. Я снова думаю свободно. Я – это я и никто другой! Проклятье, да я счастлив!
Они улыбались, пожимая друг – другу руки, похлопывая по спинам, учтиво кивая. Мы здесь. Мы дошли. Лица окружавших людей казались родными и близкими. И сам факт, что они вот так, просто стоят все вместе посередине пустой спокойной арены, наполнял их непонятным ликованием, от которого хотелось пуститься в пляс. Больше не надо были играть в прятки. Вообще не надо было играть.
– Эй ты там! – весело крикнул Красноцветов, поворачиваясь к дальнему краю арены, – Выходи, что ли! Хватит скрываться за дверью от человеческого общества!! Гости пришли!
За дверью зашебаршилось, заскреблось, словно в смятении, а потом пурпурная створка, скрипнув, открылась, и на желтый песок арены вышла Альма. Она была точно такая же как обычно, только ростом увеличилась, став размером с доброго теленка – явно чересчур крупный размер для немецкой овчарки. Она уселась на краю арены, уставив на Красноцветова внимательный взгляд умных медовых глаз. Ярко красный язык свешивался из пасти, а шею собаки обхватывал кожаный ошейник. Альма тряхнула головой:
– Ну что хозяин, – мелодичным голосом легко произнесла она, – Что же ты встал? Где моя миска? Где моя ласка? Ты что, забыл обо мне? О ком ты должен заботиться? Ведь тебе это было так необходимо! Это наполняло твою жизнь смыслом, хозяин.
Красноцветов пошел вперед. Поляков предостерегающе крикнул:
– Не ходи! – но собачник даже не отреагировал.
Алексей Красноцветов сделал десять шагов и остановился перед своей собакой. Та смотрела на него сверху вниз. По сравнению с Альмой ее бывший хозяин казался совсем незначительным.
– Альма… – ласково сказал Алексей Сергеевич, без всякого страха протягивая руку и чуть касаясь шерсти, – я не забыл. Конечно нет! Просто побыв здесь некоторое время…
– он легонько погладил морду псины, потрепал густую шерсть на мощной шее, – я понял одну вещь. Кажется я плохой воспитатель, Альма. Отвратительный… Да, я старался, честно, но я не могу и не хочу больше делать то, к чему не имею способностей.
– Послушай… – сказал собака, – все еще можно исправить. Вспомни наши прогулки, наши революционные идеи – вы ты был с нами. Ты знаешь, как ведут себя животные, с которыми плохо обращаются? Они нападают на хозяев! Они могут даже съесть их!!!
– Да, я знаю, – со вздохом сказал Красноцветов, а потом его рука легко скользнула к ошейнику, и, щелкнув застежкой, резким движением содрала его, – И именно поэтому я отпускаю тебя. Ты отныне свободна от попечения. Свободна от меня, своего непутевого воспитателя. Мне уже не нужны воспитанники! Беги, Альма!! – крикнул он и резко стегнул ошейником животное по крупу.
Альма взвилась с хриплым ревом, ее зубы клацнули совсем рядом с Красноцветовым, но тот увернулся, и поспешно отступил в сторону, по-прежнему держа перед собой ошейник.
Животное дернулось, но вместо того, что бы прыгнуть на бывшего хозяина нелепо крутнулось, а в следующую секунду то, что появилось на месте Альмы, холодно уставилось на Александра Ткачева.
Это был человек, но невообразимо уродливый. Его кожа была мертвенно серебристого цвета, с разветвленной системой тонких имплантов, по которым пробегали блеклые вспышки. Его живот отвратительно раздувался, плавно переходя в плоский экран монитора.
Бледное лицо с прозрачными глазами, однако, было знакомо – перед сетевиком стоял, безусловно, Кусака, чудовищно скрещенный с рыжим Васей Рябушевым. Бледные губы весело, хотя и несколько безумно улыбались.
– Привет Паромщик, – сказал человек-терминал, – Вот и встретились. Не ждал старых гостей, да? Ну да ничего… Я хочу помочь тебе. Ты же запутался, так ведь? Что ты стоишь среди ЭТИХ? Иди сюда – люди, в сущности, злы, а мир жесток. Не так ли?
Ткачев кивнул и подошел ближе. Он был спокоен, даже расслаблен.
– Тут у нас совершаются чудеса. Ты уже заметил? – продолжил человек-терминал с улыбкой, – мы можем забрать тебя отсюда. Устроить такой мир, где у тебя все будет хорошо, просто замечательно! Иллюзия, но вся наша жизнь иллюзия – иллюзия счастья, иллюзия взаимности, иллюзия надежд? Ну, как тебе такое предложение. Учти, мы действительно это можем! Тварь все равно убьет тебя, а так ты выживешь! Ну же, отступись… Что делают умные люди, когда понимают, что не могут справиться? Они отступают! Пусть даже в себя! Ну?
– Я вас понял, крушители моих надежд, – сказал Александр с легкой улыбкой, – вот только вы привираете. Счастье иллюзорно, надежды иллюзорны, а вот в бедах реальная жизнь всегда правдива. Она одна никогда не врет.
Человекообразный терминал дернулся, кулаки сжались, лицо безобразно искривилось:
– Опомнись! – заорал он, – мы же предлагаем тебе самое главное – забвение!!! Ты забудешь это все! Нирвана! Ты что, забыл – счастье – это стакан водки и процессор седьмого поколения!!! Да, жизнь жестока, но ты то можешь от нее убежать, глупец!!!
Александр покачал головой:
– Извините ребята, – сказал он, – я, кажется, стал приверженцем традиционный ценностей, – и он резко, с места ударил ногой прямо в центре уродливого животамонитора. Экран с грохотом лопнул, разбрызгивая алые искры, человек-экран согнулся, держась руками за живот, а когда распрямился, это уже был Волчок. И одновременно Чук – то самое существо, что страдало на чердаке подъезда номер четыре.
– Валера… – слабо протянул Чук-Волчок, покачиваясь и болезненно вздрагивая, – Посмотри, до чего ты меня довел! Смотри, в кого я превратился… В какую жалкую развалину! Это ведь ты виноват, Валера! Я был твоим единственным другом – единственным существом, которое нуждалось в тебе. Ты предатель… исковеркал мне жизнь, пусть тебя заест совесть за это. Пусть она не даст тебе спать ночами! Запомни мое лицо Валерий Золотников, запомни на всю свою бессмысленную теперь жизнь, – черные слезящиеся глазки химеры смотрели на Валеру – со строгим сочувствием столетнего призрака.
Валерий Валерьянович Золотников сделал нечто странное в данной ситуации – он пожал плечами.
– Знаешь Чук, комплекс вины – это немного не то, в чем я сейчас нуждаюсь. И потом… ведь тебя уже давно нет. Тебя съели, и виноват в этом не я, и даже не этот шизофреник Волчок. Тебя съела Тварь, доступ к которой ты сейчас закрываешь. Простите Чук и Волчок, но время ложной жалости прошло, а я больше не нуждаюсь в суррогатах!! – и он жестоко ударил болезненную тварь в грудь, отчего та повалилась на песок, нелепо дрыгаясь.
В стане соседей это приветствовали несколькими возгласами, а к месту схватки уже бежал Поляков.
И вправду – с песка поднялся уже демон – крупный, с огненно красной, словно окрашенной фуксином, кожей, одетый в потертый комбинезон мусорщика и в древнюю фуражку почтальона. На боку у демона красовалась сумка из кожзаменителя, которую Константин точас же узнал. Демон хмуро смотрел на Полякова.
– Костя, тебя уволили… – сказал он с неприязнью, – ты больше не курьер и не почтальон. Ты не выполнил свою работу – не доставил письмо по адресу. Ты забыл о своем долге!
– Мне помешали… – сказал Поляков.
– Не важно, – помотал головой демон, – Это была твоя любимая работа и те ее потерял, а вместе с ней и людское доверие. Ты теперь никогда не сможешь смотреть на людей так как раньше, не почувствуешь себя полезным. Тебя ждет страшная жизнь! Страшная… Но, так или иначе, у тебя теперь нет права переносить письма – поэтому отдай свой конверт мне.
Я донесу его до адресата, и тем самым исправлю твою ошибку.
– Предпочитаю свою работу делать сам, – сказал Константин, – У меня теперь есть свой долг, и я его выполню, даже если мне потребуется сокрушить тебя.
– Долг – это только слова!! – зашипел демон, – кроме того, ты находишься в заблуждении. Страшном заблуждении! Ведь ты потерял письмо – оно покинуло тебя и исчезло в мусорном контейнере! Но я могу исправить это положение – вот оно, – и демон, запустив руку в свою сумку извлек на свет точно такой же конверт как у Полякова.
Одновременно с этим вид демона стал изменяться – на голове возникла шляпа, в когтистых руках – аккуратный портфель из крокодиловой кожи. На бычьей шее болтался галстук в синюю полоску.
– Мы ведь сможем все исправить, не так ли, молодой человек? – с хитрецой молвил демон, – Надо только доложить, дожать и обсудить! Пойдемте со мной, и мы решим эту маленькую проблемку. Ваше письмо рассмотрят компетентные… эээ… специалисты и всю будет хорошо… у вас, да чтобы не получилось, а я буду ходатайствовать в меру моих скромных сил… Ну же, Костя, вы же у нас выдающийся сотрудник! Настоящий герой.
Поляков вынул свое письмо – оно все так же чуть светилось – казалось бумага наполнена молочным светом, и покачал головой:
– Я ведь выполнил свой долг. Письмо, оно вот, со мной. И я его не терял, просто потому, что в ту декабрьскую ночь его у меня просто не было! Оно не лежало перед подъездом. А герои… знаете, я уже был героем. И мне не понравилось! – резко присев Константин зачерпнул песка с глади арены и швырнул его (так похожие на пыль!) в сочувственно-огненные глаза демона.
Создание оглушительно завыло, пытаясь протереть запорошенные глазницы, а когда это все же удалось, на мир глянули блекло-голубые глаза Сени Гребешкова. Он все еще был в бинтах, но лицо вновь стало живым и более или менее полнокровным.
– Максим, иди сюда!!! – заревел он требовательно, – я тебе даю последний шанс, засранец малолетний! Ты кем себя возомнил, чмо? Думаешь, такой умный, обскакал меня раз и выиграл войну? Да я тебя поломаю… Ты забыл мельницу? Если ты сейчас не подойдешь ко мне, я к тебе подойду, и тогда мельница тебе покажется развлечением.
Максим подошел. Он старался не смотреть в глаза Сене.
– Ты шибко умный, да?! – заорал на него Гребешков – думал, мой бизнес подорвать, магнат хренов?! Ум, мол, побеждает силу. А вот что ты сделаешь сейчас? Вот так, стоя передо мной, а?
– Когда ум побеждает силу – это почти всегда бывает подлость, – сказал Максим Крохин, – Но ты, Сеня давно не силен. Ты слабак! Ты прогнил изнутри, Гребешков!!! – и он со всей силы ударил прямым правым в нависшую над ним массивную харю Арсентия. Казавшееся когда-то несокрушимым, лицо Сени Гребешкова лопнуло под ударом с отрывистым сухим хрустом, словно под колеса машины попал грецкий орех. Из разломившегося черепа хлынул сухой, пахнущий корицей, песок.
Без звука мумия осела на землю арены, задергалась там в пыли, а потом на ноги нетвердо встал человек. Андрей Якутин вздрогнул. Пашка жалобно и заискивающе улыбнулся ему, а следующую секунду на пленника уставились холодные глаза каннибала, смотрящие с круглого невыразительного лица второго пилота. Одет он был в летный комбинезон с улыбающейся коровой на груди, а сверху накинул полувоенный френч.
– Зачем ты сбежал из клетки? – спросил пилот-каннибал, – ты не подумал, что именно она спасала тебя?
– Думал, – согласился Якутин, подходя ближе, – я носил ее с собой, и она позволяла мне жить не думая о будущем.
– Так что же случилось? – участливо спросил каннибал, – ты сломал ее. Что те сделаешь среди этого быдла? – он махнул рукой в сторону, – они ведь не ровня тебе. Нет! Ты же лучше их, и прекрасно это знаешь! Так зачем же опускаться, втаптывать себя в грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Сжав зубы, он одним движением поместил конверт в пасть копиру. Отчетливо щелкнуло и алый огонь в глазах химеры сначала притух, а потом вспыхнул зеленым. Дверь со скрежетом начала отодвигаться и внутрь здания с резким змеиным шиком ворвался воздух.
Ошеломленные босоногие воины попадали на колени, и даже сам Великий Вождь выглядел ошеломленно. Поляков обернулся к своим, приглашающе махнул рукой, идемте мол, и двинулся в темноту.
Соседи потянулись за ним, один за другим они исчезали в недрах Ящика, и лишь идущий последним Ткачев на миг оглянулся и увидел как с нежно алеющей, восточной части утреннего небосклона со вселенским треском отрывается кусок грубого разрисованного холста, обнажая унылую бетонную стену. Мир становился тесен. С неуместным громоподобным пафосом дверь в Ящик захлопнулась.
Арена.
Они стояли на арене – широком пустом кольце, посыпанном мелким техническим песочком – слишком чистым и одноцветным, что бы быть настоящим. Вокруг арены громоздились некие циклопические конструкции – смесь Колизея и самого дорогого японского стадиона – впрочем, намеченные столь условно и грубо, что казались примитивными декорациями, как оно собственно и было. В южном ярко-синем небе светило жаркое солнце да описывали круги два гиппогрифа, на такой высоте кажущиеся едва видимыми точками.
Трибуны были пусты, а в дальней части арены имелась дверь – единственное, что абсолютно не вписывалось в антураж арены – вызывающе сирая и убогая, обшитая дешевым пурпурным дерматином. Кособоко прикрученный номер – наследник советской стандартизации – был, впрочем, не совсем прост. На гладкой поверхности номерка была выписана цифра ноль. Нулевой этаж. Ground zero.
Было здесь тихо и покойно, как только может быть покойно на морском дне, в самой глубокой точке исполинского водоворота – или в центре убийственного циклона. Там, за переделами арены ярился и завывал хаос, выдавая на гора ворохи причудливых видений и химер, там семеро пришедших людей были в центре внимания. Здесь же – за сценой, царили тишь и покой. По крайней мере до поры.
Соседи оглядывались. Они находились в центре арены, а позади них не было и намека на дверь – лишь схематично прорисованные трибуны. Великий Вождь, Юпиэс, ван-Доорн и десятка охраны бесследно исчезли. Вернее сказать их никогда и не существовало.
Лишенные болельщиков ряды трибун лишь подтверждали это. Соседи потерянно переглядывались, моргали, словно только что очнулись от тяжелого полуденного сна.
– Арена… – сказал, наконец, Алексей Красноцветов, щуря глаза от яркого солнца, – что ж, я ожидал нечто подобное… – он повернулся к остальным, – Поздравляю, соседи дорогие, мы все же дошли до самого дна. Это точка ноль – точка отсчета. Мы прорвались к истокам.
– И что теперь? – вяло спросил Поляков. Он заметил, что письмо вновь лежит здесь, частично зарывшись в песок. Почтальон нагнулся и поднял его – странно, но, пройдя сквозь оставшуюся незнамо где щель почтового ящика, конверт стал слабо светиться жемчужно-голубоватым светом, отлично видимым, несмотря на царящий вокруг полдень.
Константин поднес письмо к глазами, любуясь отблеском, а потом нежно прижал к груди.
– Теперь мы будем ждать, – сказал Красноцветов, – думаю, к нам выйдут. На вашем месте я бы порадовался – в конце концов, мы совершили то, чего не было в сценарии. Мы собрались вместе, мы прошли сквозь полное безумие, мы здесь – у самого логова Твари. И я бы не сказал, чтобы этот путь дался нам легко.
– Не то слово! – усмехнулся Ткачев, – этот путь до племени… Я думаю, мы все временно сошли с ума – полное погружение. Страшно, под конец мне стало казаться, что я теряю себя. Эта бездна под ногами, к тому же мне почему все время казалось, что я гражданин империи. Я пытался себя убедить в обратном, но логика пасовала.
– Мы ведь могли там остаться, – добавил Валера, – вы что, не почувствовали? Затянуло бы и все дела…
– Так или иначе, мы здесь, – произнес Алексей Сергеевич, поднимая руку, – Живы, и в более или менее здравом рассудке, что иначе как чудом считать трудно. Вот за этой дверью прячутся те, кто все это затеял. Они, наверняка боятся нас, но отступать им некуда, а значит, они будут сопротивляться до последнего. Сплотитесь! Саша, вспомни Червя! Костя – держи свое письмо при себе, не выпускай его из рук. Я не знаю, что будет дальше, но если они нас одолеют, значит все было зря! Все что случилось – зря были Мясник и Бутчер, Тварь, демон, Каннабис, каннибал и Жаббервох. Зря убили Павлика, зря был съеден Чук и изуродован Волчок, напрасно травили Арсеникума, были бессмысленны гонки и эстафеты, наши нервы, болезни, наш страх. Я просто хочу, чтобы это вы усвоили.
Помните, что нам идти тоже некуда. Только туда, за эту дверь!
– Странно, – сказал Андрей Якутин, – я совсем не боюсь…
– И я, – произнес Ткачев, – мы долго гонялись за Тварью. Теперь мы здесь. Мы настигли ее. Я снова думаю свободно. Я – это я и никто другой! Проклятье, да я счастлив!
Они улыбались, пожимая друг – другу руки, похлопывая по спинам, учтиво кивая. Мы здесь. Мы дошли. Лица окружавших людей казались родными и близкими. И сам факт, что они вот так, просто стоят все вместе посередине пустой спокойной арены, наполнял их непонятным ликованием, от которого хотелось пуститься в пляс. Больше не надо были играть в прятки. Вообще не надо было играть.
– Эй ты там! – весело крикнул Красноцветов, поворачиваясь к дальнему краю арены, – Выходи, что ли! Хватит скрываться за дверью от человеческого общества!! Гости пришли!
За дверью зашебаршилось, заскреблось, словно в смятении, а потом пурпурная створка, скрипнув, открылась, и на желтый песок арены вышла Альма. Она была точно такая же как обычно, только ростом увеличилась, став размером с доброго теленка – явно чересчур крупный размер для немецкой овчарки. Она уселась на краю арены, уставив на Красноцветова внимательный взгляд умных медовых глаз. Ярко красный язык свешивался из пасти, а шею собаки обхватывал кожаный ошейник. Альма тряхнула головой:
– Ну что хозяин, – мелодичным голосом легко произнесла она, – Что же ты встал? Где моя миска? Где моя ласка? Ты что, забыл обо мне? О ком ты должен заботиться? Ведь тебе это было так необходимо! Это наполняло твою жизнь смыслом, хозяин.
Красноцветов пошел вперед. Поляков предостерегающе крикнул:
– Не ходи! – но собачник даже не отреагировал.
Алексей Красноцветов сделал десять шагов и остановился перед своей собакой. Та смотрела на него сверху вниз. По сравнению с Альмой ее бывший хозяин казался совсем незначительным.
– Альма… – ласково сказал Алексей Сергеевич, без всякого страха протягивая руку и чуть касаясь шерсти, – я не забыл. Конечно нет! Просто побыв здесь некоторое время…
– он легонько погладил морду псины, потрепал густую шерсть на мощной шее, – я понял одну вещь. Кажется я плохой воспитатель, Альма. Отвратительный… Да, я старался, честно, но я не могу и не хочу больше делать то, к чему не имею способностей.
– Послушай… – сказал собака, – все еще можно исправить. Вспомни наши прогулки, наши революционные идеи – вы ты был с нами. Ты знаешь, как ведут себя животные, с которыми плохо обращаются? Они нападают на хозяев! Они могут даже съесть их!!!
– Да, я знаю, – со вздохом сказал Красноцветов, а потом его рука легко скользнула к ошейнику, и, щелкнув застежкой, резким движением содрала его, – И именно поэтому я отпускаю тебя. Ты отныне свободна от попечения. Свободна от меня, своего непутевого воспитателя. Мне уже не нужны воспитанники! Беги, Альма!! – крикнул он и резко стегнул ошейником животное по крупу.
Альма взвилась с хриплым ревом, ее зубы клацнули совсем рядом с Красноцветовым, но тот увернулся, и поспешно отступил в сторону, по-прежнему держа перед собой ошейник.
Животное дернулось, но вместо того, что бы прыгнуть на бывшего хозяина нелепо крутнулось, а в следующую секунду то, что появилось на месте Альмы, холодно уставилось на Александра Ткачева.
Это был человек, но невообразимо уродливый. Его кожа была мертвенно серебристого цвета, с разветвленной системой тонких имплантов, по которым пробегали блеклые вспышки. Его живот отвратительно раздувался, плавно переходя в плоский экран монитора.
Бледное лицо с прозрачными глазами, однако, было знакомо – перед сетевиком стоял, безусловно, Кусака, чудовищно скрещенный с рыжим Васей Рябушевым. Бледные губы весело, хотя и несколько безумно улыбались.
– Привет Паромщик, – сказал человек-терминал, – Вот и встретились. Не ждал старых гостей, да? Ну да ничего… Я хочу помочь тебе. Ты же запутался, так ведь? Что ты стоишь среди ЭТИХ? Иди сюда – люди, в сущности, злы, а мир жесток. Не так ли?
Ткачев кивнул и подошел ближе. Он был спокоен, даже расслаблен.
– Тут у нас совершаются чудеса. Ты уже заметил? – продолжил человек-терминал с улыбкой, – мы можем забрать тебя отсюда. Устроить такой мир, где у тебя все будет хорошо, просто замечательно! Иллюзия, но вся наша жизнь иллюзия – иллюзия счастья, иллюзия взаимности, иллюзия надежд? Ну, как тебе такое предложение. Учти, мы действительно это можем! Тварь все равно убьет тебя, а так ты выживешь! Ну же, отступись… Что делают умные люди, когда понимают, что не могут справиться? Они отступают! Пусть даже в себя! Ну?
– Я вас понял, крушители моих надежд, – сказал Александр с легкой улыбкой, – вот только вы привираете. Счастье иллюзорно, надежды иллюзорны, а вот в бедах реальная жизнь всегда правдива. Она одна никогда не врет.
Человекообразный терминал дернулся, кулаки сжались, лицо безобразно искривилось:
– Опомнись! – заорал он, – мы же предлагаем тебе самое главное – забвение!!! Ты забудешь это все! Нирвана! Ты что, забыл – счастье – это стакан водки и процессор седьмого поколения!!! Да, жизнь жестока, но ты то можешь от нее убежать, глупец!!!
Александр покачал головой:
– Извините ребята, – сказал он, – я, кажется, стал приверженцем традиционный ценностей, – и он резко, с места ударил ногой прямо в центре уродливого животамонитора. Экран с грохотом лопнул, разбрызгивая алые искры, человек-экран согнулся, держась руками за живот, а когда распрямился, это уже был Волчок. И одновременно Чук – то самое существо, что страдало на чердаке подъезда номер четыре.
– Валера… – слабо протянул Чук-Волчок, покачиваясь и болезненно вздрагивая, – Посмотри, до чего ты меня довел! Смотри, в кого я превратился… В какую жалкую развалину! Это ведь ты виноват, Валера! Я был твоим единственным другом – единственным существом, которое нуждалось в тебе. Ты предатель… исковеркал мне жизнь, пусть тебя заест совесть за это. Пусть она не даст тебе спать ночами! Запомни мое лицо Валерий Золотников, запомни на всю свою бессмысленную теперь жизнь, – черные слезящиеся глазки химеры смотрели на Валеру – со строгим сочувствием столетнего призрака.
Валерий Валерьянович Золотников сделал нечто странное в данной ситуации – он пожал плечами.
– Знаешь Чук, комплекс вины – это немного не то, в чем я сейчас нуждаюсь. И потом… ведь тебя уже давно нет. Тебя съели, и виноват в этом не я, и даже не этот шизофреник Волчок. Тебя съела Тварь, доступ к которой ты сейчас закрываешь. Простите Чук и Волчок, но время ложной жалости прошло, а я больше не нуждаюсь в суррогатах!! – и он жестоко ударил болезненную тварь в грудь, отчего та повалилась на песок, нелепо дрыгаясь.
В стане соседей это приветствовали несколькими возгласами, а к месту схватки уже бежал Поляков.
И вправду – с песка поднялся уже демон – крупный, с огненно красной, словно окрашенной фуксином, кожей, одетый в потертый комбинезон мусорщика и в древнюю фуражку почтальона. На боку у демона красовалась сумка из кожзаменителя, которую Константин точас же узнал. Демон хмуро смотрел на Полякова.
– Костя, тебя уволили… – сказал он с неприязнью, – ты больше не курьер и не почтальон. Ты не выполнил свою работу – не доставил письмо по адресу. Ты забыл о своем долге!
– Мне помешали… – сказал Поляков.
– Не важно, – помотал головой демон, – Это была твоя любимая работа и те ее потерял, а вместе с ней и людское доверие. Ты теперь никогда не сможешь смотреть на людей так как раньше, не почувствуешь себя полезным. Тебя ждет страшная жизнь! Страшная… Но, так или иначе, у тебя теперь нет права переносить письма – поэтому отдай свой конверт мне.
Я донесу его до адресата, и тем самым исправлю твою ошибку.
– Предпочитаю свою работу делать сам, – сказал Константин, – У меня теперь есть свой долг, и я его выполню, даже если мне потребуется сокрушить тебя.
– Долг – это только слова!! – зашипел демон, – кроме того, ты находишься в заблуждении. Страшном заблуждении! Ведь ты потерял письмо – оно покинуло тебя и исчезло в мусорном контейнере! Но я могу исправить это положение – вот оно, – и демон, запустив руку в свою сумку извлек на свет точно такой же конверт как у Полякова.
Одновременно с этим вид демона стал изменяться – на голове возникла шляпа, в когтистых руках – аккуратный портфель из крокодиловой кожи. На бычьей шее болтался галстук в синюю полоску.
– Мы ведь сможем все исправить, не так ли, молодой человек? – с хитрецой молвил демон, – Надо только доложить, дожать и обсудить! Пойдемте со мной, и мы решим эту маленькую проблемку. Ваше письмо рассмотрят компетентные… эээ… специалисты и всю будет хорошо… у вас, да чтобы не получилось, а я буду ходатайствовать в меру моих скромных сил… Ну же, Костя, вы же у нас выдающийся сотрудник! Настоящий герой.
Поляков вынул свое письмо – оно все так же чуть светилось – казалось бумага наполнена молочным светом, и покачал головой:
– Я ведь выполнил свой долг. Письмо, оно вот, со мной. И я его не терял, просто потому, что в ту декабрьскую ночь его у меня просто не было! Оно не лежало перед подъездом. А герои… знаете, я уже был героем. И мне не понравилось! – резко присев Константин зачерпнул песка с глади арены и швырнул его (так похожие на пыль!) в сочувственно-огненные глаза демона.
Создание оглушительно завыло, пытаясь протереть запорошенные глазницы, а когда это все же удалось, на мир глянули блекло-голубые глаза Сени Гребешкова. Он все еще был в бинтах, но лицо вновь стало живым и более или менее полнокровным.
– Максим, иди сюда!!! – заревел он требовательно, – я тебе даю последний шанс, засранец малолетний! Ты кем себя возомнил, чмо? Думаешь, такой умный, обскакал меня раз и выиграл войну? Да я тебя поломаю… Ты забыл мельницу? Если ты сейчас не подойдешь ко мне, я к тебе подойду, и тогда мельница тебе покажется развлечением.
Максим подошел. Он старался не смотреть в глаза Сене.
– Ты шибко умный, да?! – заорал на него Гребешков – думал, мой бизнес подорвать, магнат хренов?! Ум, мол, побеждает силу. А вот что ты сделаешь сейчас? Вот так, стоя передо мной, а?
– Когда ум побеждает силу – это почти всегда бывает подлость, – сказал Максим Крохин, – Но ты, Сеня давно не силен. Ты слабак! Ты прогнил изнутри, Гребешков!!! – и он со всей силы ударил прямым правым в нависшую над ним массивную харю Арсентия. Казавшееся когда-то несокрушимым, лицо Сени Гребешкова лопнуло под ударом с отрывистым сухим хрустом, словно под колеса машины попал грецкий орех. Из разломившегося черепа хлынул сухой, пахнущий корицей, песок.
Без звука мумия осела на землю арены, задергалась там в пыли, а потом на ноги нетвердо встал человек. Андрей Якутин вздрогнул. Пашка жалобно и заискивающе улыбнулся ему, а следующую секунду на пленника уставились холодные глаза каннибала, смотрящие с круглого невыразительного лица второго пилота. Одет он был в летный комбинезон с улыбающейся коровой на груди, а сверху накинул полувоенный френч.
– Зачем ты сбежал из клетки? – спросил пилот-каннибал, – ты не подумал, что именно она спасала тебя?
– Думал, – согласился Якутин, подходя ближе, – я носил ее с собой, и она позволяла мне жить не думая о будущем.
– Так что же случилось? – участливо спросил каннибал, – ты сломал ее. Что те сделаешь среди этого быдла? – он махнул рукой в сторону, – они ведь не ровня тебе. Нет! Ты же лучше их, и прекрасно это знаешь! Так зачем же опускаться, втаптывать себя в грязь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66