Оригинал: Donald Westlake, “The Fugitive Pigeon”
Дональд Уэстлейк
Пижона — в расход
* * *
Вечер тянулся долго, как всегда бывает по вторникам. Последним номером программы были «Высокие горы», а парочка поклонников Вогарта найдется везде.
По правде сказать, я и сам его поклонник, а посему решил, что не буду закрывать лавочку до конца фильма, а потом запру заведение и отправлюсь наверх, на боковую. Время близилось к двум часам, и у меня осталось только двое посетителей, оба завсегдатаи. Оба сидели за стойкой. Оба пялились в телевизор, оба тянули пиво. Я стоял в дальнем конце стойки, сложив руки поверх белого передника, и тоже пялился в телевизор. Рекламный ролик. То ли один, то ли оба посетителя попросили налить по второй. Сам я на работе не пью, стало быть, мне не полагалось ни второй, ни первой.
Мое имя — Чарлз Роберт Пул. Все зовут меня Чарли. Чарли Пул. Ну вот, теперь и вы знаете.
«Высокие горы» кончились тем, что полицейский уложил Вогарта выстрелом в спину, и развеселая компания Иды Люпин больше не могла строить ему козни.
Я произнес:
— Ладно, господа, пора допивать. Спать что-то хочется.
Эти двое были нормальными парнями, не то что иные из тех, которые заглядывают по выходным и хотят, чтобы ночь никогда не кончалась. Они допили пиво, сказали: «Спокойной ночи, Чарли», и вышли вон, сделав мне ручкой.
Я помахал в ответ, тоже пожелал им доброй ночи, сполоснул их кружки, поставил на сушилку, и тут дверь открылась снова. Вошли двое парней в костюмах и пальто застегнутых на все пуговицы. Было видно, что они в белых сорочках и при галстуках. Нечасто узреешь такое в баре в Канарси в половине третьего ночи со вторника на среду.
Я сказал:
— Извините, господа, мы закрываемся.
— Все в порядке, племянничек, — отозвался один из парней. Они подошли к стойке и взгромоздились на табуреты.
Я воззрился на них. Оба разглядывали меня и ухмылялись. На вид — крутые ребята. Я узнал обоих — это были дружки моего дяди Эла. И тот и другой уже заходили ко мне, оставляли либо забирали когда сверток, когда какую-нибудь записку.
— Ой, а я-то вас поначалу и не признал, — сказал я.
Тот из них, который взял на себя ведение переговоров, ответил:
— Так ты нас знаешь, не правда ли, племянничек? Я хочу сказать — знаешь в лицо. Я прав?
Это их «племянничек» было чем-то вроде шутливой подначки. Дружки дяди Эла все время так меня называли. Это значило, что я не считаюсь настоящим членом организации и имею работу лишь благодаря дядюшке Элу, а без него, вероятно, подох бы с голоду. Я понял, что имел в виду этот парень, когда назвал меня «племянничком», но ничуть не обиделся. Во-первых, эти двое, как и другие ребята из организации, были крутыми парнями, подлыми и мерзкими злодеями. Во-вторых, против правды не попрешь, а это была правда: лень раньше меня родилась, и вот уже двадцать четыре года я живу лодырем. И уже давно отдал бы концы, не будь дяди Эла и этой работы в баре. Так зачем лезть в бутылку только потому, что человек называет тебя «племянничком»?
Поэтому я просто сказал:
— Конечно, я вас знаю. Вы уже как-то заходили.
Второй парень процедил:
— Слышь, он нас узнает...
— Как не узнать, — ответил первый. — Мы уже как-то заходили.
Жизнь вечно подделывается под искусство. И все же я готов был биться об заклад, что ни один из них никогда не читал Хемингуэя.
— Чем могу служить? — спросил я, надеясь, что они просто принесли какой-нибудь сверток для передачи и сейчас уйдут. Я устал. Кабы не эти «Высокие горы», я прикрыл бы лавочку уже в час ночи.
— Да уж кое-чем можешь, племянничек, — ответил первый. — Ты можешь услуги ради взглянуть на эту штуку и сказать, как она тебе нравится.
Он полез в карман пальто, извлек оттуда маленькую белую картонку, похожую на визитную карточку, и положил ее на стойку, прихлопнув ладонью.
Потом убрал руку.
— Ну, как она тебе? — спросил он.
На карточке было мое имя и что-то похожее на чернильную кляксу.
— Ну-с, и что же это такое? — спросил я.
Парни переглянулись. Второй сказал первому:
— Он что — разыгрывает нас?
— Не знаю, — ответил первый и посмотрел на меня как-то уж очень недоверчиво. — Ты не понимаешь, что это за штука?
Я пожал плечами и покачал головой, переводя взгляд с карточки на их физиономии и обратно. Я едва сдерживал улыбку: мне казалось, что это какой-то розыгрыш или что-нибудь в этом роде. Все дружки дяди Эла считают своим долгом время от времени прикалывать меня — никчемного лодыря, дядюшкиного племянничка. Ну да приходится с этим мириться, если хочешь мягко спать.
Первый посидел с минуту, потом покачал головой и сказал:
— Он не знает. Ей-богу, не знает.
— Вот это племянник, в натуре, — проговорил второй. — Племянничек, да ты всем племянничкам племянничек. Всех племянничков в мире собрали и скатали из них тебя, ты это знаешь?
— В чем тут юмор? — спросил я. — Сдаюсь. Говорите отгадку.
— Юмор, — сказал второй. Он произнес это слово так, будто ему не верилось, что такое вообще возможно.
Первый постучал по картонке. У него были толстые пальцы и грязь под ногтями.
— Это метка, племянничек, понимаешь? — сказал он — Черная метка, и помечен ею ты.
— Он до сих пор ничего не понимает, — подал голос второй — Нет, веришь ли — он до сих пор ничего не фурычит.
— Зафурычит, — ответил первый. Он быстро сунул правую руку за пазуху пальто и достал пистолет — здоровенный черный угловатый блестящий пистолет, из дула которого веяло смертью. И дуло это смотрело прямо на меня.
— Эй! — воскликнул я и, кажется, вытянул руки перед грудью, будто защищаясь. Подсознательно я все еще был убежден, что все это — розыгрыш и парни пришли сюда попугать племянничка. Поэтому я и сказал:
— Эй! Ты что, хочешь ранить кого-нибудь?
— Открывай кассу, — велел первый, по-прежнему держа меня на мушке. Вся штука в том, что это должно выглядеть как ограбление, понимаешь?
Уразумел, о чем я, племянничек?
— Не уразумел, — проговорил второй. — Ничего он не уразумел.
— Совершенно верно, — сказал я, как бы давая им возможность объяснить мне, что к чему. — Ничего я не уразумел.
— Эта метка означает, что тебе крышка, — заявил первый. — Твоя песенка спета. Иди открывай кассу.
— Шевелись, шевелись! — поторопил меня второй. — Племяннички должны быть послушными мальчиками.
Я так ничего и не понял. Но, с другой стороны, возможно, правильнее было бы поиграть с ними. Рано или поздно им надоест кочевряжиться, и они объяснят мне, в чем тут дело. Поэтому я пошел к кассе, ударил по клавише с надписью «в работе», и кассовый ящик открылся.
— Пожалуйста, — сказал я. — Все нараспашку.
— Вытаскивай деньги, — велел первый. Он все еще держал в руке этот свой пистолет. — И клади их вот сюда, на стойку Бумажек было не ахти как много. Гриль-бар «Я не прочь» приносит доход, которого после оплаты всех издержек, припасов и вычета шести процентного налога на прибыль едва хватает на мое жалованье. Но это не имеет значения: никто и не хочет, чтобы бар «Я не прочь» приносил какой-то там доход. Не спрашивайте меня почему. Я трижды или четырежды осведомлялся об этом у своего дяди Эла. В первый и второй раз он пытался что-то мне объяснить гнал какую-то бодягу про налоги. Мол, в книгах бара регистрируются деньги, которые организация зарабатывает где-то еще. Такая, в общем, бухгалтерия. Но всякий раз, когда дядя Эл пытается втолковать мне это, дело кончается тем, что он колотит себя ладонью по лбу, а у меня пропадает охота расспрашивать его.
Так или иначе, в кассе была лишь жалкая горстка бумажек, в большинстве своем однодолларовых, и я положил их на стойку. Второй парень подошел, сгреб деньги и запихнул в карман пальто.
— Эй, погодите-ка! — воскликнул я. — Это уже не смешно.
— Совершенно верно, — проговорил номер первый. Вид у него был подлющий, а пистолет все так же смотрел на меня.
Только теперь мне впервые подумалось, что дело серьезное. И я сказал:
— Не собираетесь же вы меня убивать!
— Ты все прекрасно понял, — ответил номер второй.
— И тут пришел ему конец, — изрек первый...
И тут пришел местный патрульный Циккатта. Он шагнул в бар со словами:
— Привет, Чарли, что-то ты припозднился сегодня.
Ну и что мне было делать? Сказать: «Патрульный Циккатта, эти двое пришли ограбить и убить меня. Вон у того в кармане пальто моя вечерняя выручка, а другой сунул за пазуху страшный пистолет, когда вы переступили порог?» Это я должен был сказать? Вы так думаете? Я должен был заложить полиции дружков своего дядюшки Зла? Вы так думаете? Если да, то лишь потому, что совершенно незнакомы с положением дел.
Да, мой дядя Эл попросту, убил бы меня, если в я настучал на двух его приятелей. Я не шучу. Бах! — и готово.
Сейчас, пока патрульный Циккатта здесь, все в порядке, но что будет завтра? Или на следующей неделе? Как мне жить? Где мне жить? Куда сунуться?
И, что гораздо важнее, куда меня засунет дядя Эл?
Эти двое пришли из пушки палить, а не шутки шутить. Наконец это уложилось у меня в голове. Однако давайте присядем на минутку и подумаем. У организации нет причин желать моей погибели, значит, должно быть, где-то кто-то другой дал маху, правильно? Ну а когда кто-то дает маху, не стоит выплескивать младенца вместе с водой, а стоит разобраться и подумать, можно ли исправить эту ошибку. Правильно?
Стало быть, мне следовало сделать одно: как-нибудь умудриться остаться в живых и дожить до той минуты, когда я смогу добраться до телефона и позвонить дяде Элу, что, разумеется, придется ему весьма по душе в полтретьего утра, и все такое прочее. Но сейчас у меня, можно сказать, есть уважительная причина, в конце-то концов! Я расскажу дяде Элу, что стряслось, и он, быть может, исправит ошибку.
Поэтому я сказал патрульному Циккатте:
— Как раз закрываюсь. Буквально сию минуту.
И больше ничего ему не сказал. Но посмотрел на двух подлых поганцев и заявил:
— Извините, господа, но вам пора уходить.
Бандиты оглядели меня, потом патрульного, и я прекрасно понимал, о чем они думают. Им надлежало убить меня, но сейчас они не могли сделать это, не убив заодно и патрульного Циккатту. А убийство полицейского в форме, находящегося при исполнении служебных обязанностей, — дело крайне опасное, и, вероятно, не стоит заходить так далеко ради устранения какого-то там племянничка. А значит, они, наверное, отложат исполнение своего замысла.
Возможно, сейчас выйдут на улицу и подождут, пока патрульный Циккатта не уберется восвояси, а уж потом вернутся и пришьют племянничка, прямо в его неприкосновенном жилище.
Я видел, как эти мысли вертятся в их головах и передаются посредством взглядов от первого ко второму и обратно.
— Ладно, бармен, еще увидимся, — сказал первый.
— Ага, — проговорил второй, — еще увидимся, бармен.
Они вышли вон, а патрульный Циккатта приблизился к стойке, облокотился на нее и сказал:
— Ну и ветер на улице.
Было только одиннадцатое сентября, и у нас тут не то чтобы уж совсем Северный полюс, пусть даже на улице и свежо. Но я знал, что имеет в виду патрульный Циккатта и что мне надлежит делать. Поэтому я сказал:
— Давайте-ка помогу отогреть ваши внутренности.
— Э... спасибо, Чарли, — ответил он. Циккатта всегда напускал на себя удивленный вид, и этот спектакль повторялся у нас с ним чуть ли не еженощно.
Я достал из-под стойки стакан емкостью в четыре унции, налил в него примерно три унции «бурбона» и поставил перед полицейским. Тот ссутулился и навалился на стойку, повернулся спиной к широкому окну и чуть ли не вплотную прижал свой стакан к груди, чтобы его не было видно с улицы. Буль-буль-буль.
И все дела.
Глядя через его голову, я видел тех двух парней. Они стояли на противоположной стороне улицы перед магазином мужской одежды и болтали как обычные парни.
— Я на минутку, — сказал я.
— Давай, Чарли, я удержу крепость, — пообещал Циккатта и опять принялся за свое: буль-буль-буль...
Я подошел к концу стойки, поднял откидную доску, прошмыгнул мимо музыкального автомата, кегельбана и дверей туалета и прошел через дверь с надписью «входа нет» в подсобку, до потолка заставленную ящиками с пивом и виски. Уж чего-чего, а изобретательности мне не занимать.
Я включил в подсобке свет, проверил, заперта ли задняя дверь на оба замка и засов, закрыты ли на двойные задвижки все три окна. Порядок. Оставив свет гореть, я вернулся в зал. Патрульный Циккатта стоял у дверей, ведущих на улицу.
— Ты забыл закрыть кассу, Чарли, — сказал он и махнул в ее сторону своей дубинкой для ночных дежурств.
— А ведь верно, — ответил я. — Спасибо вам огромное.
— Когда-нибудь напросишься, обчистят тебя тут, — предупредил Циккатта.
— Ну, ладно, Чарли, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Он вышел, и я тотчас запер за ним дверь. Двое парней по-прежнему стояли на той стороне улицы. Патрульный Циккатта побрел по тротуару, вертя пальцами дубинку. Он уже успел наловчиться и теперь не ронял ее на каждом шагу, как бывало раньше.
Я выключил неоновую рекламу пива в витрине и двинулся по узкому длинному залу обратно к стойке. Там я погасил лампы, дававшие рассеянный свет, и теперь горели только огоньки на полках. Им предстояло гореть всю ночь напролет. Я оглядел погруженный в полумрак длинный зал, посмотрел сквозь стекла витрин на улицу и увидел, как двое парней перешагнули через бордюр и направились по мостовой в мою сторону. Машин на улице не было, людей тоже — только эти два парня.
Я вошел в освещенную подсобку и поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж. Я слышал стук своего сердца, как будто оно билось прямо в ушах.
На втором этаже располагалась моя милая трехкомнатная квартирка.
Гостиная, кухня, а между ними — спальня. Попасть сюда можно было только одним путем — по лестнице, ведущей из подсобки в кухню. Чтобы добраться до гостиной, надо пройти через спальню, что не способствовало созданию романтической атмосферы, когда мне случалось приводить домой девушку.
Впрочем, я нечасто приглашал их наверх, так что большого значения это не имело. В конце концов тут вам не мансарда какого-нибудь повесы, а уютная квартира с удобствами.
В нее-то я и поднялся. Зажег свет на кухне, потом щелкнул выключателем на лестничной площадке, погасив освещение в подсобке, закрыл дверь на лестницу и повернул ключ, оставив его в замочной скважине, дабы задержать бандитов, если им придет в голову вскрывать замок отмычкой. Хотя с чего бы им орудовать отмычкой, когда можно попросту разбить замок пулей?
Ну-с, что теперь? Ага! Я со всех ног бросился в прихожую, где стоял телефон. В квартире, по обыкновению, царил беспорядок: постель не заправлена, весь пол завален журналами, дверь из спальни в ванную — настежь, и это просто безобразие: повсюду валяются трусы, носки и майки. Словом, обычный срач, который я вечно клянусь самому себе разгрести при первом удобном случае и все никак не разгребу. Однако сегодня, понятное дело, я не думал о беспорядке и даже не заметил его, а просто ворвался в гостиную, включая все светильники, какие попадались на пути, и быстро позвонил дяде Элу в его манхэттенскую квартиру на Восточной 67-й улице.
Понадобилось семь звонков, я считал. Мой дядя Эл, известное дело, закипает от ярости. Еще бы — в такой-то час! Но даже он наверняка согласится, что у меня есть причины звонить.
Наконец он ответил. Я узнал его голос, сонный и раздраженный:
— ...ло? Что? Кто, черт возьми?
— Дядя Эл, — сказал я, — это я, Чарли.
Он мигом пробудился к жизни и стал безупречно вежлив.
— Альберта Гэтлинга нет дома.
— Дядя Эл, — твердил я свое. — Вы что, не слышите меня? Это я, ваш племянник Чарли Пул.
— Альберта Гэтлинга нет дома. Он уехал из города.
Да что же творится-то?
— Что вы несете? — воскликнул я. — Вы — дядя Эл, я узнал вас по голосу.
— Альберт Гэтлинг во Флориде, — ответил он. — И пробудет там по меньшей мере неделю. С вами говорит слуга.
— Позовите к телефону тетю Флоренс, — потребовал я. Не знаю уж, что нашло на дядюшку Эла, но тетя Флоренс мигом образумит его. Тетя Флоренс жена моего дядюшки Эла и сестра моей матери. Так что дядя Эл, в общем-то, и не дядя, а просто теткин муж.
— Альберт и Флоренс Гэтлинг во Флориде, — был ответ.
— Дядя Эл — снова завел я, но он повесил трубку.
Вернее, это я подумал, что он повесил трубку. Но когда я позвонил снова, то не услышал ни гудков, ни каких-либо иных звуков. Трубка безмолвствовала, и я знал, что это означает. Это значит, что парни на улице перерезали провод, и я не могу никуда позвонить, чтобы позвать на помощь.
Что мне было делать? В голову пришла дикая мысль схватить на кухне сковородку, спрятаться за дверью на лестнице и — бум! бум! — оглушить их, когда они поднимутся наверх. Без толку. Я в этих «бум! бум!» — ни бум-бум.
Даже если у меня хватит духу сделать им «бум! бум!» (а я, поверьте мне, слишком струхнул, чтобы прятаться за дверью на лестнице даже с пулеметом в руках), все равно это без толку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18