Это было мое единственное вечернее платье, и я подумала, что, если приемы в «Усладах» будут устраиваться часто, мне придется позаботиться о новых туалетах. Платье было из белого шифона, отделанное кружевами, очень простое, как и подобает молодой женщине. У меня не было сомнений в его элегантности, потому что я знала: те немногие наряды, которые у меня есть, отличаются прекрасным покроем и будут выглядеть элегантно в любом обществе. Косы я уложила короной, такая прическа Габриэлю очень правилась, и стала ждать, когда он придет и переоденется. Времени оставалось немного.
Габриэль не шел, и я, не понимая, куда он запропастился, вышла на балкон посмотреть, не видно ли его. Мужа я не обнаружила, но услышала голоса. Разговаривали на крыльце. Я уже готова была окликнуть говоривших и спросить, нет ли там Габриэля, но вдруг услышала низкий мужской голос:
— Итак, Руфь, я вижу, ты не в восторге от юной новобрачной.
Я отпрянула от балюстрады, чувствуя, как краска заливает лицо. Я знала, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего приятного. Фанни достаточно часто твердила мне об этом. Но как трудно, узнав, что о тебе отзываются нелестно, удержаться и не слушать дальше!
— Еще рано говорить, — ответила Руфь. Раздался смешок.
— Не сомневаюсь, наш Габриэль был для нее легкой добычей.
Ответа Руфи я не услышала, а мужской голос продолжал:
— Как ты могла позволить ему отлучиться так надолго? Ясно, что рано или поздно он должен был угодить в лапы какой-нибудь охотницы до чужих состояний!
Я пришла в ярость. Мне захотелось свеситься с балкона и потребовать от говорившего, кто бы он ни был, выйти из укрытия, чтобы я могла его увидеть и объяснить, что понятия не имела о богатстве Габриэля, когда выходила за него замуж. Но я стояла неподвижно. Щеки у меня пылали. Наконец говоривший отступил немного назад, и, перевесившись через парапет, я его увидела. У него были светло-каштановые волосы и очень широкие плечи. Какое-то сходство с Рокуэллами чувствовалось, но очень отдаленное. Он сделал шаг вперед, вошел в дом и скрылся из виду.
Когда я вернулась в нашу спальню, меня била дрожь. Габриэль уже был там. Он явно спешил и запыхался.
— Совсем забыл о времени, — извинился он. — Надо быть повнимательней. А где ты была? Ого, ты уже одета!
Я готова была рассказать ему об услышанном разговоре, но сдержалась. Его это расстроит. Он и так с трудом переводил дыхание. Нет, надо самой справляться со своими неприятностями. Я преподам этому родственнику, кем бы он ни был, урок! Я помогла Габриэлю одеться и, когда мы спустились, встретилась со своим врагом лицом к лицу.
Это оказался Саймон Редверз, кузен Габриэля. Сейчас, когда я смотрела на него не с балкона, он показался мне не таким уж широкоплечим и высоким.
Габриэль представил меня, и, когда Саймон взял мою руку и посмотрел прямо мне в глаза с дерзкой усмешкой, я точно знала, о чем он думает. У него были светло-карие глаза, загорелое, цвета бронзы лицо. Рот его улыбался, а глаза — нет. Я знала, что мои-то глаза горят гневом. Мне всегда трудно скрывать свои чувства, а слова Саймона еще звучали у меня в ушах.
— Как поживаете? — спросил он.
— Благодарю вас, хорошо, — ответила я.
— Наверное, мне следует вас поздравить?
— Если вам не хочется, пожалуйста, не надо.
Он немного удивился, а я не удержалась и сказала:
— По-моему, мы с вами уже встречались.
— Уверен, что нет.
— А вы могли меня и не заметить.
— Если бы мы уже встречались, я не сомневаюсь, что запомнил бы вас.
Я улыбнулась так же, как улыбался он. Он был озадачен и сказал:
— Наверное, все дело в сходстве с Рокуэллами, я уверен. В наших краях вам с таким сходством придется часто сталкиваться.
Я догадалась, что он намекает на аморальные наклонности своих предков. Мне это представилось бестактным, и я отвернулась. К счастью, в это время пришел доктор Смит с дочерью, и внимание переключилось на них. Доктора я уже считала своим другом. Он подошел ко мне и сердечно поздоровался. Я обрадовалась, что можно поговорить с ним, но сопровождавшая его девушка сразу привлекла к себе мое внимание, и, по-моему, не только мое, но и всех присутствующих.
Дамарис Смит была настоящая красавица! Таких мне еще не доводилось видеть: среднего роста, с гладкими черными волосами, отливающими синевой, — про такие обычно говорят: как вороново крыло. Миндалевидные глаза, тоже черные, томно смотрели со смуглого лица правильной овальной формы. Рисунок рта был изящный и чувственный. Зубы поражали белизной. И в довершение благородный нос с горбинкой придавал ее облику особое достоинство. Но внимание привлекало не только лицо, а еще и удивительно гибкая, стройная фигура. Двигалась Дамарис так грациозно, что от нее не хотелось отрывать взгляда. Одетая в белое, как и я, она украсила свое платье золотым поясом, отчего талия казалась еще тоньше. В ее аккуратных ушках блестели золотые креольские серьги.
Когда доктор с дочерью вошли, воцарилось всеобщее молчание — молчание, говорившее о восхищении ее красотой. «Как мог Габриэль жениться на мне, когда рядом живет такая красавица?» — изумилась я.
Дамарис, бесспорно, очаровала всех. Отец, по-видимому обожавший ее, не сводил с нее глаз.
С Люка слетело его обычное равнодушие. Саймон Редверз, как мне показалось, наблюдал за ней оценивающим взглядом. Я уже чувствовала к нему острую неприязнь, угадывая в нем все те качества, которые всегда терпеть не могла. Наверняка он презирает сантименты, до крайности практичен, лишен воображения и уверен, что другие смотрят на жизнь так же расчетливо, как он. При всем том он был сильной личностью и благодаря этой силе так же выделялся среди мужчин, как Дамарис среди женщин. Сэр Мэтью был явно восхищен Дамарис. Впрочем, он, кажется, восхищался всеми женщинами и во время обеда делил внимание между мной и ею. У меня же поведение Дамарис вызывало недоумение. Она вела себя очень тихо, всем улыбалась, вовсе не старалась привлечь к себе внимание, хотя, разумеется, стараться и не требовалось. Поначалу она производила впечатление милой наивной девочки, по почему-то мне подумалось, что эта спокойная, с почти непроницаемым выражением, безупречно красивая внешность — всего лишь маска.
Обед устраивался в пашу с Габриэлем честь, поэтому пили за наше здоровье. Помимо членов семьи за столом сидели Смиты, Саймон Редверз, викарий с женой и еще двое — скорее соседи, как я поняла, чем друзья. Меня расспрашивали, что я думаю о доме и об окрестностях, Саймону Редверзу хотелось узнать, сильно ли здешние места отличаются от тех, где я жила раньше. Я отвечала, что, кроме тех лет, что я провела в школе, я всегда жила среди таких же пустошей, поэтому разницы не чувствую. Видимо, когда я разговаривала с ним, в моем голосе появлялись резкие ноты, и он, заметив это, забавлялся.
За столом мы сидели рядом, и, наклонившись ко мне, он сказал:
— Нужно, чтобы написали ваш портрет. Он должен висеть в галерее.
— Это необходимо?
— Конечно. Разве вы не видели галерею? Там висят портреты всех владельцев «Кирклендских услад» и их жен.
— Я думаю, это успеется.
— Вы будете интересной моделью.
— Благодарю вас.
— Гордая… сильная… решительная.
— Вы умеете определять характер?
— Когда есть что определять.
— Не знала, что по моему лицу так легко читать.
Он засмеялся:
— Да, это необычно для такой юной особы. Согласитесь, что по мере того, как мы делаемся старше, судьба… жизнь, называйте как хотите, подобно коварному граверу, наносит на лицо разоблачающие нас черты. — Он оглядел сидящих за столом. Я не последовала его примеру, а опустила глаза в тарелку. Его откровенность меня покоробила, и я не хотела дать ему это понять. — По-моему, вы сомневаетесь в моей правоте, — настойчиво продолжал он.
— Нет, вы говорите справедливые вещи. Но разве можно, я бы даже сказала — разве прилично проверять свои теории на присутствующих?
— Вам еще предстоит убедиться, что я — грубый йоркширец, а все йоркширцы славятся бестактностью.
— Зачем откладывать на будущее? Я уже убедилась.
Я увидела, что улыбка вновь тронула его губы, улыбка, пожалуй, довольно жестокая. Ему доставляло удовольствие поддразнивать меня, потому что я оказалась достойным противником. Что ж, это принесло мне некоторое удовлетворение! Пусть, считая меня охотницей за богатой добычей, убедится, что я не дурочка. Мне даже показалось, что он, правда неохотно, отдает мне должное еще и потому, что мне удалось достичь того, к чему я, по его мнению, стремилась, — прибрать к рукам Габриэля. Была в нем какая-то беспощадность, позволявшая ему восхищаться любым успехом.
— Вы ведь двоюродный или троюродный брат Габриэля, — не удержалась я, — правда? Но до чего же вы с ним не похожи! Просто полная противоположность!
Он снова одарил меня своей холодной оценивающей улыбкой. Я прямо выразила ему свою неприязнь, а он в ответ дал мне понять, что его, в отличие от Габриэля, я бы «подловить» не смогла! Как будто наш с Габриэлем союз явился результатом какой-то «ловли».
— Кстати, если говорить о лицах, — продолжал он, — вы же побывали в галерее. Какая прекрасная возможность для физиономических открытий! Видели старого сэра Джона, который, к ярости Кромвеля, сражался за своего короля? Из-за него мы на какое-то время лишились «Услад». Этот упрямый идеализм написан у него на лице. А сэр Люк? Игрок, чуть не промотавший все наше наследство. Или другие Люк и Джон… самоубийцы. Если подольше всматриваться, нетрудно по их лицам предсказать их судьбу. Взять хотя бы того же Джона. Безвольный рот. Вполне можно представить, что он счел жизнь слишком трудной, вышел на западный балкон… и бросился вниз…
Тут я обнаружила, что разговор за столом стих и все слушают Саймона. Сэр Мэтью наклонился ко мне и похлопал меня по руке.
— Не придавайте значения словам моего племянника, — сказал он. — Он любит рассказывать о наших предках, имевших дурную репутацию. Саймона злит, что он родственник Рокуэллов лишь по женской линии и «Услад» ему не видать.
Я заметила, как странно блеснули глаза Саймона, и обратилась к нему:
— Но по-моему, у вас прекрасное поместье.
— «Келли Грейндж»! — чуть не сплюнул презрительно сэр Мэтью. — Редверзы всегда завидовали Рокуэллам! — Он показал на Саймона: — Его дед женился на моей сестре, но она не могла жить без «Услад». То и дело возвращалась сюда, сперва с сыном, потом с внуком. Что-то ты теперь стал реже бывать здесь, Саймон!
— Обещаю исправиться. — Саймон с усмешкой посмотрел на меня.
Сэр Мэтью громко фыркнул, чем, кажется, шокировал викария и его супругу.
Беседа продолжалась, и, хотя мне очень не нравился мой сосед по столу, я испытала сожаление, когда обед закончился. Мне доставила удовольствие наша словесная перепалка. Я радовалась, что удачно сразилась с ним, пусть только на словах. Тем более, что я особенно не люблю людей, готовых осуждать других, не разобравшись в истинном положении вещей. А Саймон Редверз, по-моему, принадлежал именно к таким.
После обеда леди удалились в гостиную, и я попыталась поближе познакомиться с Дамарис. Но это оказалось не так-то легко: она была любезна, но чрезвычайно сдержанна и не делала никаких попыток вести беседу. Поэтому я решила, что за ее прелестной внешностью скрывается крайняя недалекость. И обрадовалась, когда к нам присоединились мужчины и Саймон Редверз занялся Дамарис, к вящей досаде Люка. Я вздохнула с облегчением и погрузилась в беседу с викарием, который рассказал мне, что церковь ежегодно устраивает в «Усладах» благотворительный праздник под открытым небом, а в этом году, в канун Иванова дня, они с женой собираются поставить спектакль, или живые картины, на руинах аббатства. Он выразил надежду, что я поддержку их усилия, и я заверила, что буду рада сделать все возможное.
Вскоре после обеда сэру Мэтью стало плохо. Он откинулся на спинку кресла, его лицо сделалось еще более багровым, чем обычно. К нему сразу поспешил доктор Смит и с помощью Люка и Саймона отвел сэра Мэтью в его спальню. Это происшествие, естественно, прервало торжество, однако доктор Смит, вернувшись от пациента, заверил, что с сэром Мэтью все будет в порядке. Доктор сказал, что сейчас же отправляется домой за пиявками: сэр Мэтью всегда настаивает, чтобы ему, как когда-то его отцу, делали кровопускание.
Уходя, доктор успокоил нас:
— Через день-другой сэр Мэтью встанет на ноги.
Но настроение у гостей испортилось, и беседа начала затухать.
Около половины двенадцатого мы с Габриэлем вернулись к себе. Он обнял меня и сказал, что я имела успех и он мною гордится.
— Не уверена, что все разделяют твое мнение, — заявила я.
— Кто же устоял перед твоими чарами?
— Ну, например, этот твой кузен.
— А, Саймон. Он циник от рождения. К тому же завистлив. Готов немедленно бросить «Келли Грейндж» ради «Услад». Да ты сама скоро увидишь его поместье. Оно в два раза меньше нашего. Обычный заурядный старый особняк.
— Не понимаю только, почему жажда заполучить «Услады» должна влиять на его отношение ко мне.
— Возможно, теперь он завидует мне не только из-за «Услад».
— Глупости!
Вдруг Пятница бросился к двери и стал с отчаянным лаем прыгать на нее, словно намеревался вышибить.
— Что это с ним? — воскликнула я. Габриэль побледнел.
— Там кто-то есть, — прошептал он.
— Наверное, кто-то, кого Пятница не любит, — сказала я. — Тихо, Пятница!
Но тот впервые меня не послушался. С громким лаем он продолжал бушевать у двери. Я подхватила его на руки и выглянула в коридор.
— Кто здесь? — крикнула я. Ответа не было, по Пятница отчаянно рвался из моих рук.
— Что-то его тревожит, — предположила я. — Надену-ка на него поводок. Еще прыгнет, чего доброго, с балкона.
Держа пса на руках, я вернулась в комнату, застегнула на нем поводок, спустила на пол, и он тут же стал тянуть меня куда-то.
Пятница протащил меня по коридору, но, не доходя до балкона, с лаем бросился на дверь слева от него. Я нажала на ручку, и дверь сразу открылась. За ней был большой, совершенно пустой чулан. Пятница пулей влетел туда и принялся обнюхивать все углы.
Я открыла и балконную дверь, но там тоже никого не было.
— Видишь, Пятница, — сказала я псу, — никого. Что же ты так разволновался?
Мы вернулись в спальню. Когда я вошла, Габриэль стоял ко мне спиной. Он обернулся, и я поразилась его смертельной бледности. «Он испугался того, что было за дверью, — ошеломленно подумала я, — и позволил мне пойти одной! Неужели мой муж — трус?»
Мысль была крайне неприятная, и я постаралась тут же выбросить ее из головы.
— Много шуму из ничего, — беззаботно сказала я.
Казалось, Пятница успокоился и, когда я сняла с него поводок, прыгнул в корзину и свернулся там калачиком.
Готовясь ко сну, я задавала себе вопрос: что же так встревожило Габриэля? Потом, вспомнив разговоры за обедом, я подумала: уж не считает ли Габриэль, что тут бродит привидение? И почему балкон имеет для него какую-то мрачную притягательность? Но в таком доме, как этот, в голову легко приходят всякие фантазии.
На следующий день я обнаружила, что Пятница исчез. И вспомнила, что не видела его с самого утра. А утро выдалось хлопотное: вчерашние гости приходили с визитом, чтобы, как принято, поблагодарить за прием.
Увидев, как к дому подъехал Саймон Редверз на великолепном сером коне, я решила не выходить из своей комнаты, пока он не уедет. Но не видела, чтобы он уезжал, и испугалась, что он остался к ленчу. Однако, когда я спустилась, его уже не было. Доктор Смит и Дамарис приехали в двухместном экипаже. Доктор хотел проверить, как чувствует себя сэр Мэтью после приступа, а Дамарис — нанести визит вежливости. Гости появлялись один за другим, и казалось, вчерашний прием продолжается.
Перед обедом я стала беспокоиться, куда делся Пятница. Обед в тот день прошел уныло, мы почти не разговаривали. Сэр Мэтью все еще лежал в своей комнате, а остальные, видимо, были обеспокоены его состоянием, хотя и уверяли меня, что такие приступы случаются с ним часто.
Когда обед кончился, а Пятница так и не появился, я встревожилась не па шутку. Поднявшись в нашу комнату, я обнаружила, что его корзинка со сложенным в ней одеялом пуста. Он явно ею не пользовался. Неужели потерялся?
«Неужто его украли?» — думала я и, вспомнив, как плохо обращалась с ним цыганка, совсем расстроилась. Что, если недалеко от Киркленд-Мурсайд появились цыгане? Пустоши их всегда привлекают.
Я накинула легкий плащ и спустилась вниз, чтобы попросить Габриэля пойти со мной поискать Пятницу. Но Габриэля нигде не было, и я пошла одна. По дороге я не переставая звала пса.
Ноги сами понесли меня к аббатству. В любое другое время я, наверное, побоялась бы пойти туда в такой час, но я думала только о Пятнице. Я продолжала звать его и напряженно прислушивалась, не раздастся ли знакомый лай. Но вокруг стояла тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Габриэль не шел, и я, не понимая, куда он запропастился, вышла на балкон посмотреть, не видно ли его. Мужа я не обнаружила, но услышала голоса. Разговаривали на крыльце. Я уже готова была окликнуть говоривших и спросить, нет ли там Габриэля, но вдруг услышала низкий мужской голос:
— Итак, Руфь, я вижу, ты не в восторге от юной новобрачной.
Я отпрянула от балюстрады, чувствуя, как краска заливает лицо. Я знала, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего приятного. Фанни достаточно часто твердила мне об этом. Но как трудно, узнав, что о тебе отзываются нелестно, удержаться и не слушать дальше!
— Еще рано говорить, — ответила Руфь. Раздался смешок.
— Не сомневаюсь, наш Габриэль был для нее легкой добычей.
Ответа Руфи я не услышала, а мужской голос продолжал:
— Как ты могла позволить ему отлучиться так надолго? Ясно, что рано или поздно он должен был угодить в лапы какой-нибудь охотницы до чужих состояний!
Я пришла в ярость. Мне захотелось свеситься с балкона и потребовать от говорившего, кто бы он ни был, выйти из укрытия, чтобы я могла его увидеть и объяснить, что понятия не имела о богатстве Габриэля, когда выходила за него замуж. Но я стояла неподвижно. Щеки у меня пылали. Наконец говоривший отступил немного назад, и, перевесившись через парапет, я его увидела. У него были светло-каштановые волосы и очень широкие плечи. Какое-то сходство с Рокуэллами чувствовалось, но очень отдаленное. Он сделал шаг вперед, вошел в дом и скрылся из виду.
Когда я вернулась в нашу спальню, меня била дрожь. Габриэль уже был там. Он явно спешил и запыхался.
— Совсем забыл о времени, — извинился он. — Надо быть повнимательней. А где ты была? Ого, ты уже одета!
Я готова была рассказать ему об услышанном разговоре, но сдержалась. Его это расстроит. Он и так с трудом переводил дыхание. Нет, надо самой справляться со своими неприятностями. Я преподам этому родственнику, кем бы он ни был, урок! Я помогла Габриэлю одеться и, когда мы спустились, встретилась со своим врагом лицом к лицу.
Это оказался Саймон Редверз, кузен Габриэля. Сейчас, когда я смотрела на него не с балкона, он показался мне не таким уж широкоплечим и высоким.
Габриэль представил меня, и, когда Саймон взял мою руку и посмотрел прямо мне в глаза с дерзкой усмешкой, я точно знала, о чем он думает. У него были светло-карие глаза, загорелое, цвета бронзы лицо. Рот его улыбался, а глаза — нет. Я знала, что мои-то глаза горят гневом. Мне всегда трудно скрывать свои чувства, а слова Саймона еще звучали у меня в ушах.
— Как поживаете? — спросил он.
— Благодарю вас, хорошо, — ответила я.
— Наверное, мне следует вас поздравить?
— Если вам не хочется, пожалуйста, не надо.
Он немного удивился, а я не удержалась и сказала:
— По-моему, мы с вами уже встречались.
— Уверен, что нет.
— А вы могли меня и не заметить.
— Если бы мы уже встречались, я не сомневаюсь, что запомнил бы вас.
Я улыбнулась так же, как улыбался он. Он был озадачен и сказал:
— Наверное, все дело в сходстве с Рокуэллами, я уверен. В наших краях вам с таким сходством придется часто сталкиваться.
Я догадалась, что он намекает на аморальные наклонности своих предков. Мне это представилось бестактным, и я отвернулась. К счастью, в это время пришел доктор Смит с дочерью, и внимание переключилось на них. Доктора я уже считала своим другом. Он подошел ко мне и сердечно поздоровался. Я обрадовалась, что можно поговорить с ним, но сопровождавшая его девушка сразу привлекла к себе мое внимание, и, по-моему, не только мое, но и всех присутствующих.
Дамарис Смит была настоящая красавица! Таких мне еще не доводилось видеть: среднего роста, с гладкими черными волосами, отливающими синевой, — про такие обычно говорят: как вороново крыло. Миндалевидные глаза, тоже черные, томно смотрели со смуглого лица правильной овальной формы. Рисунок рта был изящный и чувственный. Зубы поражали белизной. И в довершение благородный нос с горбинкой придавал ее облику особое достоинство. Но внимание привлекало не только лицо, а еще и удивительно гибкая, стройная фигура. Двигалась Дамарис так грациозно, что от нее не хотелось отрывать взгляда. Одетая в белое, как и я, она украсила свое платье золотым поясом, отчего талия казалась еще тоньше. В ее аккуратных ушках блестели золотые креольские серьги.
Когда доктор с дочерью вошли, воцарилось всеобщее молчание — молчание, говорившее о восхищении ее красотой. «Как мог Габриэль жениться на мне, когда рядом живет такая красавица?» — изумилась я.
Дамарис, бесспорно, очаровала всех. Отец, по-видимому обожавший ее, не сводил с нее глаз.
С Люка слетело его обычное равнодушие. Саймон Редверз, как мне показалось, наблюдал за ней оценивающим взглядом. Я уже чувствовала к нему острую неприязнь, угадывая в нем все те качества, которые всегда терпеть не могла. Наверняка он презирает сантименты, до крайности практичен, лишен воображения и уверен, что другие смотрят на жизнь так же расчетливо, как он. При всем том он был сильной личностью и благодаря этой силе так же выделялся среди мужчин, как Дамарис среди женщин. Сэр Мэтью был явно восхищен Дамарис. Впрочем, он, кажется, восхищался всеми женщинами и во время обеда делил внимание между мной и ею. У меня же поведение Дамарис вызывало недоумение. Она вела себя очень тихо, всем улыбалась, вовсе не старалась привлечь к себе внимание, хотя, разумеется, стараться и не требовалось. Поначалу она производила впечатление милой наивной девочки, по почему-то мне подумалось, что эта спокойная, с почти непроницаемым выражением, безупречно красивая внешность — всего лишь маска.
Обед устраивался в пашу с Габриэлем честь, поэтому пили за наше здоровье. Помимо членов семьи за столом сидели Смиты, Саймон Редверз, викарий с женой и еще двое — скорее соседи, как я поняла, чем друзья. Меня расспрашивали, что я думаю о доме и об окрестностях, Саймону Редверзу хотелось узнать, сильно ли здешние места отличаются от тех, где я жила раньше. Я отвечала, что, кроме тех лет, что я провела в школе, я всегда жила среди таких же пустошей, поэтому разницы не чувствую. Видимо, когда я разговаривала с ним, в моем голосе появлялись резкие ноты, и он, заметив это, забавлялся.
За столом мы сидели рядом, и, наклонившись ко мне, он сказал:
— Нужно, чтобы написали ваш портрет. Он должен висеть в галерее.
— Это необходимо?
— Конечно. Разве вы не видели галерею? Там висят портреты всех владельцев «Кирклендских услад» и их жен.
— Я думаю, это успеется.
— Вы будете интересной моделью.
— Благодарю вас.
— Гордая… сильная… решительная.
— Вы умеете определять характер?
— Когда есть что определять.
— Не знала, что по моему лицу так легко читать.
Он засмеялся:
— Да, это необычно для такой юной особы. Согласитесь, что по мере того, как мы делаемся старше, судьба… жизнь, называйте как хотите, подобно коварному граверу, наносит на лицо разоблачающие нас черты. — Он оглядел сидящих за столом. Я не последовала его примеру, а опустила глаза в тарелку. Его откровенность меня покоробила, и я не хотела дать ему это понять. — По-моему, вы сомневаетесь в моей правоте, — настойчиво продолжал он.
— Нет, вы говорите справедливые вещи. Но разве можно, я бы даже сказала — разве прилично проверять свои теории на присутствующих?
— Вам еще предстоит убедиться, что я — грубый йоркширец, а все йоркширцы славятся бестактностью.
— Зачем откладывать на будущее? Я уже убедилась.
Я увидела, что улыбка вновь тронула его губы, улыбка, пожалуй, довольно жестокая. Ему доставляло удовольствие поддразнивать меня, потому что я оказалась достойным противником. Что ж, это принесло мне некоторое удовлетворение! Пусть, считая меня охотницей за богатой добычей, убедится, что я не дурочка. Мне даже показалось, что он, правда неохотно, отдает мне должное еще и потому, что мне удалось достичь того, к чему я, по его мнению, стремилась, — прибрать к рукам Габриэля. Была в нем какая-то беспощадность, позволявшая ему восхищаться любым успехом.
— Вы ведь двоюродный или троюродный брат Габриэля, — не удержалась я, — правда? Но до чего же вы с ним не похожи! Просто полная противоположность!
Он снова одарил меня своей холодной оценивающей улыбкой. Я прямо выразила ему свою неприязнь, а он в ответ дал мне понять, что его, в отличие от Габриэля, я бы «подловить» не смогла! Как будто наш с Габриэлем союз явился результатом какой-то «ловли».
— Кстати, если говорить о лицах, — продолжал он, — вы же побывали в галерее. Какая прекрасная возможность для физиономических открытий! Видели старого сэра Джона, который, к ярости Кромвеля, сражался за своего короля? Из-за него мы на какое-то время лишились «Услад». Этот упрямый идеализм написан у него на лице. А сэр Люк? Игрок, чуть не промотавший все наше наследство. Или другие Люк и Джон… самоубийцы. Если подольше всматриваться, нетрудно по их лицам предсказать их судьбу. Взять хотя бы того же Джона. Безвольный рот. Вполне можно представить, что он счел жизнь слишком трудной, вышел на западный балкон… и бросился вниз…
Тут я обнаружила, что разговор за столом стих и все слушают Саймона. Сэр Мэтью наклонился ко мне и похлопал меня по руке.
— Не придавайте значения словам моего племянника, — сказал он. — Он любит рассказывать о наших предках, имевших дурную репутацию. Саймона злит, что он родственник Рокуэллов лишь по женской линии и «Услад» ему не видать.
Я заметила, как странно блеснули глаза Саймона, и обратилась к нему:
— Но по-моему, у вас прекрасное поместье.
— «Келли Грейндж»! — чуть не сплюнул презрительно сэр Мэтью. — Редверзы всегда завидовали Рокуэллам! — Он показал на Саймона: — Его дед женился на моей сестре, но она не могла жить без «Услад». То и дело возвращалась сюда, сперва с сыном, потом с внуком. Что-то ты теперь стал реже бывать здесь, Саймон!
— Обещаю исправиться. — Саймон с усмешкой посмотрел на меня.
Сэр Мэтью громко фыркнул, чем, кажется, шокировал викария и его супругу.
Беседа продолжалась, и, хотя мне очень не нравился мой сосед по столу, я испытала сожаление, когда обед закончился. Мне доставила удовольствие наша словесная перепалка. Я радовалась, что удачно сразилась с ним, пусть только на словах. Тем более, что я особенно не люблю людей, готовых осуждать других, не разобравшись в истинном положении вещей. А Саймон Редверз, по-моему, принадлежал именно к таким.
После обеда леди удалились в гостиную, и я попыталась поближе познакомиться с Дамарис. Но это оказалось не так-то легко: она была любезна, но чрезвычайно сдержанна и не делала никаких попыток вести беседу. Поэтому я решила, что за ее прелестной внешностью скрывается крайняя недалекость. И обрадовалась, когда к нам присоединились мужчины и Саймон Редверз занялся Дамарис, к вящей досаде Люка. Я вздохнула с облегчением и погрузилась в беседу с викарием, который рассказал мне, что церковь ежегодно устраивает в «Усладах» благотворительный праздник под открытым небом, а в этом году, в канун Иванова дня, они с женой собираются поставить спектакль, или живые картины, на руинах аббатства. Он выразил надежду, что я поддержку их усилия, и я заверила, что буду рада сделать все возможное.
Вскоре после обеда сэру Мэтью стало плохо. Он откинулся на спинку кресла, его лицо сделалось еще более багровым, чем обычно. К нему сразу поспешил доктор Смит и с помощью Люка и Саймона отвел сэра Мэтью в его спальню. Это происшествие, естественно, прервало торжество, однако доктор Смит, вернувшись от пациента, заверил, что с сэром Мэтью все будет в порядке. Доктор сказал, что сейчас же отправляется домой за пиявками: сэр Мэтью всегда настаивает, чтобы ему, как когда-то его отцу, делали кровопускание.
Уходя, доктор успокоил нас:
— Через день-другой сэр Мэтью встанет на ноги.
Но настроение у гостей испортилось, и беседа начала затухать.
Около половины двенадцатого мы с Габриэлем вернулись к себе. Он обнял меня и сказал, что я имела успех и он мною гордится.
— Не уверена, что все разделяют твое мнение, — заявила я.
— Кто же устоял перед твоими чарами?
— Ну, например, этот твой кузен.
— А, Саймон. Он циник от рождения. К тому же завистлив. Готов немедленно бросить «Келли Грейндж» ради «Услад». Да ты сама скоро увидишь его поместье. Оно в два раза меньше нашего. Обычный заурядный старый особняк.
— Не понимаю только, почему жажда заполучить «Услады» должна влиять на его отношение ко мне.
— Возможно, теперь он завидует мне не только из-за «Услад».
— Глупости!
Вдруг Пятница бросился к двери и стал с отчаянным лаем прыгать на нее, словно намеревался вышибить.
— Что это с ним? — воскликнула я. Габриэль побледнел.
— Там кто-то есть, — прошептал он.
— Наверное, кто-то, кого Пятница не любит, — сказала я. — Тихо, Пятница!
Но тот впервые меня не послушался. С громким лаем он продолжал бушевать у двери. Я подхватила его на руки и выглянула в коридор.
— Кто здесь? — крикнула я. Ответа не было, по Пятница отчаянно рвался из моих рук.
— Что-то его тревожит, — предположила я. — Надену-ка на него поводок. Еще прыгнет, чего доброго, с балкона.
Держа пса на руках, я вернулась в комнату, застегнула на нем поводок, спустила на пол, и он тут же стал тянуть меня куда-то.
Пятница протащил меня по коридору, но, не доходя до балкона, с лаем бросился на дверь слева от него. Я нажала на ручку, и дверь сразу открылась. За ней был большой, совершенно пустой чулан. Пятница пулей влетел туда и принялся обнюхивать все углы.
Я открыла и балконную дверь, но там тоже никого не было.
— Видишь, Пятница, — сказала я псу, — никого. Что же ты так разволновался?
Мы вернулись в спальню. Когда я вошла, Габриэль стоял ко мне спиной. Он обернулся, и я поразилась его смертельной бледности. «Он испугался того, что было за дверью, — ошеломленно подумала я, — и позволил мне пойти одной! Неужели мой муж — трус?»
Мысль была крайне неприятная, и я постаралась тут же выбросить ее из головы.
— Много шуму из ничего, — беззаботно сказала я.
Казалось, Пятница успокоился и, когда я сняла с него поводок, прыгнул в корзину и свернулся там калачиком.
Готовясь ко сну, я задавала себе вопрос: что же так встревожило Габриэля? Потом, вспомнив разговоры за обедом, я подумала: уж не считает ли Габриэль, что тут бродит привидение? И почему балкон имеет для него какую-то мрачную притягательность? Но в таком доме, как этот, в голову легко приходят всякие фантазии.
На следующий день я обнаружила, что Пятница исчез. И вспомнила, что не видела его с самого утра. А утро выдалось хлопотное: вчерашние гости приходили с визитом, чтобы, как принято, поблагодарить за прием.
Увидев, как к дому подъехал Саймон Редверз на великолепном сером коне, я решила не выходить из своей комнаты, пока он не уедет. Но не видела, чтобы он уезжал, и испугалась, что он остался к ленчу. Однако, когда я спустилась, его уже не было. Доктор Смит и Дамарис приехали в двухместном экипаже. Доктор хотел проверить, как чувствует себя сэр Мэтью после приступа, а Дамарис — нанести визит вежливости. Гости появлялись один за другим, и казалось, вчерашний прием продолжается.
Перед обедом я стала беспокоиться, куда делся Пятница. Обед в тот день прошел уныло, мы почти не разговаривали. Сэр Мэтью все еще лежал в своей комнате, а остальные, видимо, были обеспокоены его состоянием, хотя и уверяли меня, что такие приступы случаются с ним часто.
Когда обед кончился, а Пятница так и не появился, я встревожилась не па шутку. Поднявшись в нашу комнату, я обнаружила, что его корзинка со сложенным в ней одеялом пуста. Он явно ею не пользовался. Неужели потерялся?
«Неужто его украли?» — думала я и, вспомнив, как плохо обращалась с ним цыганка, совсем расстроилась. Что, если недалеко от Киркленд-Мурсайд появились цыгане? Пустоши их всегда привлекают.
Я накинула легкий плащ и спустилась вниз, чтобы попросить Габриэля пойти со мной поискать Пятницу. Но Габриэля нигде не было, и я пошла одна. По дороге я не переставая звала пса.
Ноги сами понесли меня к аббатству. В любое другое время я, наверное, побоялась бы пойти туда в такой час, но я думала только о Пятнице. Я продолжала звать его и напряженно прислушивалась, не раздастся ли знакомый лай. Но вокруг стояла тишина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33