Мистер Ярдли заметил это и с сочувствием предположил, что Обри беспокоит бедро.
Тем временем молодой мистер Денни тоном более внушительным, чем требовал случай, информировал Венецию, что прибыл повидаться с ней, добавив тихим вибрирующим голосом, что не в состоянии подолгу пребывать вдали от нее. Заметив насмешливый взгляд Обри, Освальд нахмурился и погрузился в молчание. Оп был почти на три года старше Обри и успел многое повидать, но тому всегда удавалось повергнуть его в смущение как взглядом, так и острым словцом. Освальд испытывал неловкость в присутствии Обри, так как не только уступал ему в остроте ума, но и ощущал свойственную многим здоровым людям неприязнь к физическим увечьям, к тому же считал, что Обри весьма недостойным образом извлекает выгоду из своего положения. Если бы не короткая левая нога, его следовало бы научить уважению к старшим. «Он знает, что ему ничто не грозит», — подумал Освальд, скривив губы.
Получив приглашение сесть, Освальд небрежно раскинулся на маленьком диване. Обнаружив, что спутник смотрит на него с явным упреком, он стал разрываться между надеждой, что являет собой романтическую фигуру, и страхом, что немного пересолил с небрежными манерами. Наконец он приосанился, и Эдуард Ярдли перевел взгляд на Венецию.
Мистер Ярдли, не желая выглядеть романтичным, никогда не позволял себе разваливаться в присутствии леди. В отличие от своего компаньона, он не стал бы наносить утренний визит в охотничьей куртке с неаккуратно торчащими наружу копчиками шелкового шарфа, завязанного на шее. Эдуард был опрятно одет в темный костюм для верховой езды с брюками из оленьей кожи и вместо того, чтобы свешивать локон на бровь, носил более короткую, чем требовала мода, стрижку.
Оп мог бы служить образцом состоятельного, не слишком амбициозного сельского джентльмена, и посторонний никогда бы не догадался, что именно Эдуард, а не Освальд, единственный ребенок вдовствующей матери, любящей его до безумия.
Отец Эдуарда умер, когда мальчику еще не исполнилось десяти лет, поэтому он унаследовал состояние в очень юном возрасте. Состояние отнюдь не было огромным, но оказалось вполне достаточным для того, чтобы человек с относительно скромными потребностями мог получать удовольствие от жизни. Модники, любящие выставлять себя напоказ, сочли бы это бедностью, но Эдуард не был склонен к расточительству. Его поместье, находившееся менее чем в десяти милях от Андершо, было не столь обширным и великолепным, но создавало своему владельцу солидное положение в Норт-Райдинге — предел честолюбия Эдуарда. Будучи серьезным молодым человеком, он обладал развитым чувством долга. Несмотря на усилия матери испортить его чрезмерной снисходительностью, Эдуард очень рано взялся за ведение дел и быстро вырос в строгого и добродетельного молодого человека. Не располагая природной веселостью и остроумием, оп компенсировал эти качества здравомыслием, и если властная натура делала его порой чересчур деспотичным с матерью и подчиненными, то это было продиктовано искренней верой в свои способности определять, что лучше всего соответствует их интересам.
Венеция, чувствуя себя обязанной сгладить нелюбезность брата, промолвила:
— С вашей стороны было очень любезно подумать об Обри. Но вы не должны причинять себе столько беспокойств — у вас наверняка тысяча дел.
— Ну конечно же не тысяча, — улыбнулся Эдуард. — Даже не сотня, хотя, признаться, обычно я очень занят. Но не думайте, что я пренебрегаю своими обязанностями. Все неотложные дела я выполнил, пока вы, очевидно, еще спали. При желании всегда можно выкроить время. У меня была и другая причина повидать вас. Я принес «Морнинг пост» за вторник, которой, как мне кажется, вы будете рады. Я отметил отрывок — он касается оккупационной армии. Отношение французов к нашим солдатам становится все более неприязненным. Этому не следует удивляться, если вспомнить… впрочем, все это для вас куда менее интересно, чем перспектива скорого возвращения Конуэя. Уверен, что он будет с вами еще до Рождества.
Венеция взяла газету, поблагодарив Эдуарда голосом, дрожащим от сдерживаемого смеха, и стараясь не встречаться взглядом с Обри. С тех пор как Эдуард узнал, что Лэнионы черпают новости из еженедельной «Ливерпуль меркьюри», он стал делиться с ними своими экземплярами лондонской ежедневной газеты, усмотрев в этом прекрасный предлог для частых визитов в Андершо. Сначала Эдуард приходил только с важными новостями, вроде смерти старого короля Швеции и избрания на трон маршала Бернадота, а в весенние месяцы газета верно послужила ему сообщениями о королевских браках. Все началось с поистине удивительного сообщения о помолвке принцессы Елизаветы, пребывающей уже в солидном возрасте, с принцем Гессен-Гамбургским, а едва только истощились описания ее свадебного наряда и панегирики мастерству портнихи, как три брата принцессы, также средних лет, последовали ее примеру. Разумеется, причиной было то, что наследница английского трона, бедная принцесса Шарлотта, умерла при родах вместе с младенцем. Даже Эдуарду это показалось интересным, ибо двум из новобрачных герцогов было под пятьдесят, и все знали, что старший из троих был отцом нескольких подающих надежды, хотя и незаконнорожденных детей. Но после свадьбы Кларенса в июле Эдуарду стало трудно находить в газете что-либо интересное для Лэнионов, и ему неоднократно приходилось прибегать к сообщениям о здоровье королевы, беспокоящем врачей, и о разногласиях среди вигов по поводу лидерства Тирпи в партии. Даже самый закоренелый оптимист не мог надеяться, что Лэнионов заинтересует подобная информация, но можно было смело ожидать, что они сочтут вероятность скорого возвращения Конуэя по-настоящему важной новостью.
Но Венеция сказала, что поверит в возвращение Конуэя, только когда увидит его входящим в дом, а Обри, подумав, добавил с неподобающим оптимизмом, что нечего впадать в отчаяние, так как Конуэй, возможно, найдет какой-нибудь предлог, чтобы остаться в армии.
— Я бы уж точно нашел! — заявил Освальд. Но, сообразив, что проявил ужасную невежливость в отношении хозяйки дома, он, запинаясь, пробормотал: — Я имел в виду… нашел бы на месте сэра Конуэя. Здешняя жизнь покажется ему чертовски скучной. Так всегда бывает, когда повидаешь мир.
— Ты находишь ее скучной после путешествия в Вест-Индию, не так ли? — осведомился Обри.
Это вызвало усмешку Эдуарда, а Освальд, намеревавшийся игнорировать язвительные замечания Обри, ответил с излишней горячностью:
— Во всяком случае, я больше твоего повидал. Ты бы удивился, если бы я рассказал тебе, насколько по-другому все выглядит на Ямайке!
— Не сомневаюсь, — согласился Обри, начиная подниматься со стула.
Эдуард поспешил ему на помощь. Будучи не в силах стряхнуть руку, поддерживающую его за локоть, Обри был вынужден подчиниться, холодно поблагодарил Эдуарда, но не двинулся с места, пока тот не убрал руку. После этого Обри разгладил рукав и обратился к сестре:
— Поеду за твоей посылкой, дорогая. Когда у тебя будет свободная минутка, напиши Тэнлоу и попроси присылать нам одну из лондонских ежедневных газет. Думаю, она нам не помешает.
— В этом нет необходимости, — поспешил возразить Эдуард. — Я буду счастлив делиться с вами своей газетой.
Обри задержался в дверях, чтобы обернуться и произнести с чарующей мягкостью:
— Но если у нас будет своя газета, вам не придется приезжать к нам так часто.
— Знай я, что вам нужна газета, каждый день привозил бы отцовский экземпляр! — с энтузиазмом воскликнул Освальд.
— Чепуха! — возразил Эдуард, раздосадованный этими словами куда больше, чем открытой враждебностью Обри. — Неизвестно, как отнесется к этой идее сэр Джон. А Венеция знает, что может рассчитывать на меня.
Пренебрежительное замечание побудило Освальда заявить, что Венеция может рассчитывать на него в куда более серьезных делах, нежели доставка газеты. По крайней мере, он собирался это заявить, но речь, прекрасно звучащая в его воображении, будучи произнесенной вслух, претерпела прискорбную трансформацию. Она получилась запутанной и невнятной даже для самого автора и сопровождалась презрительным взглядом Эдуарда.
Внимание отвлекла старая няня Лэнионов, пришедшая в поисках Венеции. Обнаружив с молодой хозяйкой мистера Ярдли, к которому относилась с одобрением, няня извинилась, сказала, что ее дело может подождать, и быстро вышла. Но Венеция, предпочитая домашнюю интермедию, даже если придется обследовать износившиеся простыни пли выслушивать жалобы на ленивую прислугу, обществу назойливых поклонников, поднялась и любезно простилась с ними, сказав, что вызовет неудовольствие няни, если заставит ее ждать.
— Я пренебрегла моими обязанностями, и, если не позабочусь о домашних делах, мне достанется, — улыбнулась она, протягивая руку Освальду. — Поэтому должна выпроводить вас обоих. Не сердитесь — вы старые друзья, и мне незачем с вами церемониться.
Даже присутствие Эдуарда не могло удержать Освальда от того, чтобы поднести к губам руку Венеции и запечатлеть на ней горячий поцелуй. Она приняла это абсолютно невозмутимо, затем протянула руку Эдуарду. Но он улыбнулся и со словами «Одну минутку!» открыл для нее дверь. Венеция прошла мимо него в холл, и Эдуард последовал за ней, решительно закрыв за собой дверь и оставив соперника в комнате.
— Вы не должны поощрять глупого мальчишку, который волочится за вами, — заметил Эдуард.
— Разве я его поощряю? — Венеция выглядела удивленной. — Мне казалось, я веду себя с ним так же, как с Обри. Хотя, — задумчиво добавила она, — Обри не испытывает недостатка в здравом смысле и поэтому производит впечатление человека более взрослого, чем бедняга Освальд.
— Моя дорогая Венеция, я не утверждаю, что вы флиртуете с ним, — со снисходительной улыбкой отозвался Эдуард. — И не ревную, если вы меня в этом подозреваете.
— Вовсе нет, — возразила Венеция. — У вас нет ни повода, ни права ревновать.
— Повода, безусловно, нет. Что касается права, то разве мы не условились не затрагивать эту тему до возвращения Конуэя? Вы можете догадаться, с каким интересом я читал эту колонку в газете.
Лукавый взгляд, сопровождавший эти слова, заставил ее воскликнуть:
— Эдуард! Пожалуйста, не возлагайте больших надежд на возвращение Конуэя. Вы говорите так, словно это событие толкнет меня в ваши объятия!
— Надеюсь… даже вполне уверен, что никогда не употреблял подобных выражений, — серьезно произнес он.
— Никогда, — подтвердила Венеция, и на ее губах мелькнула озорная улыбка. — Эдуард, спросите самого себя, прежде чем мне станет настолько скучно с Конуэем, что я буду готова согласиться на любое предложение руки и сердца, хотите ли вы в самом деле жениться на мне. Лично я так не думаю.
Эдуард казался ошеломленным, даже шокированным, но вскоре улыбнулся в ответ:
— Я знаю, как вы любите шутить. Слишком хорошо вас знаю, чтобы верить всем странным вещам, которые вы говорите.
— Прошу вас, Эдуард, постарайтесь хотя бы избавиться от иллюзий! — взмолилась Венеция. — Вы не можете настолько хорошо меня знать, и вас ждет тяжелый удар, когда вы поймете, что я говорю «странные вещи» абсолютно серьезно.
Однако эти слова не обескуражили Эдуарда.
— Возможно, я знаю вас лучше, чем вы себя знаете, — весело ответил он. — Вы позаимствовали этот трюк у Обри. Говорите о Конуэе так, что можно подумать, будто не испытываете к нему ни малейшей привязанности.
— Но ведь так оно и есть, — откровенно промолвила Венеция.
— Подумайте, что вы говорите!
— Это истинная правда, — настаивала она. — Я не испытываю к нему неприязни, хотя могла бы, если бы проводила с ним много времени, ибо помимо того, что Конуэй не думает ни о чьих удобствах, кроме своих собственных, он так чудовищно банален!
— Вы не должны так говорить о своем брате, — упрекнул ее Эдуард. — Неудивительно, что Обри в таких резких выражениях отозвался о его возвращении.
— Мой дорогой Эдуард, только что вы сказали, будто я позаимствовала трюк у Обри, — поддразнила его девушка. Лицо Эдуарда оставалось серьезным, и Венеция добавила: — Правда состоит в том, что мы не используем никаких трюков, а просто говорим то, что думаем. Должна признать, меня удивляет, насколько часто совпадают наши мысли, хотя мы не слишком похожи — особенно во вкусах.
Помолчав, Эдуард промолвил:
— Возможно, вы вправе быть недовольной. Я вас понимаю. Ваше положение здесь после смерти отца удобным не назовешь, а Конуэй без зазрения совести взвалил свои обязанности на ваши плечи. Но Обри — другое дело. Мне очень хотелось сделать ему выговор, когда я услышал, как он говорит о своем брате. Как бы эгоистично ни поступал Конуэй, он всегда был добр к Обри.
— Да, но Обри не может любить людей лишь за то, что они добрые, — возразила Венеция.
— Теперь вы говорите чушь.
— Вовсе нет! Обри любит людей не за их поступки, а за мысли.
— Возвращение Конуэя пойдет Обри на пользу, — заметил Эдуард. — Если из всех людей ему правятся только ученые, специалисты по античности, то самое время…
— Не говорите глупости! Вы отлично знаете, что он любит меня!
— Прошу прощения, — чопорно произнес Эдуард. — Должно быть, я неверно вас понял.
— Вот именно! И мои слова о Конуэе вы тоже неверно поняли. Клянусь вам, что не испытываю никакого недовольства своим положением. Конечно, удобным его не назовешь… — Увидев, что Эдуард выглядит обиженным, она воскликнула: — Ну вот, теперь я вас рассердила! Сегодня чересчур жарко для ссор, поэтому не будем больше спорить. К тому же я должна выяснить, что нужно няне. До свидания, и спасибо за газеты.
Глава 2
Избавившись от няни, которая, помимо изношенных простыней, предъявила с упреком две рубашки Обри с оторванными манжетами, Венеция угодила в плен к экономке. Мнимой целью миссис Гернард было напомнить ей, что пришло время готовить желе из ежевики, а реальной, к которой она приступила после долгих предисловий, — защитить новую прачку, ее племянницу, от обвинений няни. Так как обе пожилые дамы в течение двадцати шести лет пребывали в состоянии взаимной ревности, Венеция знала, что упомянутая небрежность прачки неизбежно приведет к жалобам на няню, которая, заподозрив неладное из-за продолжительного визита хозяйки в комнату экономки, начнет досаждать Венеции вопросами о том, какую бессовестную ложь на нее наговорили. С ловкостью, обусловленной длительной практикой, Венеция вновь перевела разговор на ежевичное желе, пообещав миссис Гернард принести сегодня же корзину ежевики, и ускользнула в спальню, прежде чем грозная дама припомнила очередные грехи няни.
Сбросив французское батистовое платье, Венеция извлекла из гардероба старое, из канифаса. Оно давно вышло из моды, а голубой цвет, полиняв, превратился в серый, но для сбора ежевики платье как раз подходило, и даже няня не станет поднимать шум, если на нем останутся пятна. Пара крепких туфель и чепец от солнца довершили ее туалет, и вскоре Венеция, вооружившись большой корзиной, вышла из дома, подгоняемая сообщением дворецкого Риббла, что мистер Денни, поехавший в Терек по делам, собирается снова заглянуть в Андершо на обратном пути на случай, если мисс Лэнион захочет передать какое-нибудь сообщение его матери.
Единственным спутником девушки в этой экспедиции был добродушный спаниель, которого Обри поручил ее заботам, обнаружив, что щенок чрезмерно возбудим, а помимо того, панически боится ружейных выстрелов. Спаниель был отнюдь не идеальным компаньоном леди во время одинокой прогулки, ибо, несмотря на свою досадную слабость, он, спортсмен по натуре, после безуспешных попыток ускорить шаг хозяйки с помощью прыжков вокруг нее, истерического тявканья и прочих выходок, свойственных собакам, редко спускаемым с поводка, убежал вперед, не обращая внимания на окрики, и появлялся лишь время от времени с высунутым языком и с видом улучившего момент среди неотложных дел, чтобы проверить, все ли в порядке с хозяйкой.
Подобно большинству сверстниц, выросших в деревне, Венеция была хорошим ходоком и, в отличие от некоторых барышень из благородных семейств, не боялась прогуливаться в одиночестве. Эту привычку она приобрела еще в школьные дни, когда ее целью было сбежать от гувернантки. Часовая прогулка по дорожкам среди кустарников была, по мнению мисс Поддермор, вполне достаточным упражнением для любой леди, и в редких случаях, когда обстоятельства или уговоры вынуждали гувернантку предпринять поход в ближайшую деревню длиной в милю, ее чопорная медлительная походка утомляла ученицу не меньше, чем привычка сопровождать прогулку нудными лекциями. Хотя мисс Поддермор и не достигла таких высот, как мисс Селина Триммер, которую она однажды встречала и которой впоследствии не переставала восхищаться, она была хорошо образованной, но, к несчастью, не обладала ни силой характера мисс Триммер, ни ее умением внушать симпатию ученикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35