Может быть, тебе на самом деле куда-нибудь уехать? Это, пожалуй, конкретнее будет.
– Любишь ты разные словечки: «конкретно», «аргументно».
– От тебя ведь ничему не научишься, вот от других и прихватываю…
– От Спиглазова, например. Он мастер на такие словечки.
– Спиглазовым не кори. Ты его мизинца не стоишь. Верно я говорю, что с тобой уже ничего не поделаешь и добром все это не кончится… – запальчиво говорила Варвара.
– Значит, ты не знаешь, что со мной делать? А интересно, ты сама с собой собираешься что-нибудь делать? Или будешь вечно спичками торговать, домик и себя прихорашивать, пуховые платочки вязать? Вот это-то, я думаю, добром не кончится…
– Я из своего пуха вяжу. Ты мне грамма не дал.
– Зато кое-кто другой не отказывает…
– Ты Романа сюда не путай. Ревнуешь, потому и злишься. Хорошо, что тебя Соколов за хлястик поймал и не дал броситься с кулаками. Не выговором бы кончилось, а чем-нибудь похуже…
– Политика Спиглазова позорная. Нет у меня к нему никакой ревности. Он губит все наше хозяйство! Проедает денежки государственные, а расширить хозяйство боится. Осваивать новые земли и новые отрасли всегда хлопотно и рискованно. Спиглазов твой бюрократ и карьерист. Ждет, когда государство повысит цены и покроет за счет народа убытки. Тогда он будет рапортовать. Знаю, как он работал уполномоченным по заготовкам. Выкачивал до последнего килограмма, чтобы послать благополучную сводку. А то, что потом снова приходилось завозить в район и муку и зерно, ему на это наплевать.
– Это было так давно. А сейчас ты ревнуешь и завидуешь, – проговорила Варвара и шумно зевнула.
– Глупости! Я знаю, куда он метит…
– Ты все знаешь, все понимаешь, – подзадоривала она его.
– Втерся к Молодцову в друзья, а сам мечтает свалить его и занять директорское кресло. Разве это не подлец? А ты о ревности… Много чести для вас обоих, – бесстрастным, спокойным голосом заключил Мартьян.
– Конечно! Ты книжная душа, не только любить, а даже и ревновать-то не умеешь.
– Разве любви учат? – тихо спросил он.
– Ты научишь! Ты вон стишки про свою тяжкую любовь пишешь… Нашла я у тебя в столе… Да разве любовь такая бывает, дурак ты этакий? Когда любишь, на небо взлететь хочется! – уже совсем громко и разъяренно говорила Варвара.
– Не кричи, глупая! Человека разбудишь, – урезонивал ее Мартьян. – Все слышно, наверное.
– Ничего, ежели и услышит… Он еще молодой, ему наш содом на пользу пойдет, – тише и сдержанней проговорила она.
Голоса затихли. Хлопнула дверь. Агафон понял, что Мартьян ушел на свой чердак. Повернувшись на другой бок, подумал: «Это мне на самом деле на пользу».
Столько он сегодня наслушался, что и сон пропал. В большое широкое окно лился лунный свет. Укрывшись с головой, Агафон попытался снова заснуть. Сквозь гулкую ночную тишину чутко слышал доносившийся из-за перегородки шорох брошенного на стул платья, а потом тяжкий скрип сдавленного чьим-то телом пружинного матраца. Наверное, Варвара разделась и легла в кровать. Агафон долго ворочался в постели и заснул лишь в глубокую полночь. Снова одолели думы о Волге, об институте, который он так неожиданно и решительно оставил, о Зинаиде и поразительно изменившейся Ульяне, о ее сестре и о многом другом, что лезло в молодую, растревоженную мыслями голову. Но вот мысли о доме, о Зине взяли верх и подчинили его.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После техникума он все-таки остался в бухгалтерии – ради Зины и стажа, необходимого для получения диплома и поступления в институт. А по вечерам и в выходные дни Агафон по-прежнему возился в гараже. Он в совершенстве изучил мотор, быстро орудовал паяльником, запойно стоял за токарным станком, вытачивая очень замысловатые детали. А когда удавалось садиться за руль, лихо и уже опытно, как заправский шофер, крутил баранку. Словом, он, к величайшей радости родителей, упорно готовился в автодорожный институт.
– Наконец-то парень пошел в дело. Одобряю, – самодовольно говорил Андриян Агафонович. Он иногда брал сына в ближайшие поездки и доверял руль казенной «Волги».
Клавдия Кузьминична хоть и радовалась успехам сына, но автодорожное дело, баранку, одобряла не очень охотно. Советовала сыну нажать на английский язык. У нее были свои думки и помыслы, но держала она их в глубокой тайне.
– У тебя есть способности к языкам, – говорила Клавдия Кузьминична. – Знать в совершенстве хотя бы английский – для будущего инженера великое дело. Художественную литературу читать в подлиннике – наслаждение! Нажми, сынок, я помогу.
– Вы что, сговорились, что ли? – спрашивал Агафон.
– С кем?
– С Зинаидой Павловной. Она то же все время говорит и даже предлагает свою помощь.
– Сами справимся. Все-таки я педагог и ничего еще не забыла, а она…
– Она с мужем за границей жила, чисто говорит. Очень даже чисто… – рассеянно и задумчиво отвечал Агафон.
– Ты опять вчера на моторке ее катал? – настороженно спрашивала мать.
– Ну и что?
– Ничего… – многозначительно говорила Клавдия Кузьминична и плотно поджимала слегка накрашенные губы.
– Она, мама, хорошая женщина и очень красивая!
– Уж не влюбился ли? – ехидно спрашивала Клавдия Кузьминична.
– Давай-ка, старушка моя, лучше не будем говорить на эту тему.
– Сам же начал…
– Мало ли что…
Слова сына, словно гвозди, вонзились в мозг матери. Она взглянула на Гошу, умолкла. А он, глядя куда-то мимо ее плеча, задумчиво тер крутой подбородок. Клавдия Кузьминична знала, что у него хватит упрямства на десятерых, а сумасбродства и того больше. Лучше пока не трогать, а внимательно понаблюдать и вовремя пресечь.
Как-то в начале мая Агафон и заведующий гаражом Виктор Маслов поехали на нефтебазу за бензином. Дороги в калязинских лесах такие, что весной трактор едва продирается. На обратном пути Виктор вдруг остановил машину и, уронив голову на баранку, застонал.
– Ты что, Витя? – спросил Агафон.
– Садись за руль, плохо мне что-то, – едва выговорил Виктор.
Агафон пересел и дал газ. Бензовоз так начало швырять на выбоинах, что Виктор согнулся и схватился за живот. Пришлось снова остановиться.
– Да что с тобой? – удивился Агафон.
– Аппендикс, наверно… Второй приступ… В больницу надо, а то крышка. Развернись где-нибудь, и айда в город. Я потерплю, не то пропаду…
Лицо Виктора позеленело. По щекам катились крупные капли пота. Выбрав подходящее место, Агафон не без труда развернулся и поехал обратно. Косясь на корчившегося приятеля, видел, как дергается у него лицо и судорожно костенеют руки. Дорога была настолько скверной, что пришлось несколько раз останавливаться, чтобы дать возможность отдышаться больному и немного остудить перегревшийся мотор. Вел машину осторожно, до смерти боялся, что застрянет где-нибудь и не довезет друга живым. Довез…
– Вовремя дотянул, – сказал врач, когда Виктора положили на операционный стол. – Еще бы полчаса…
Возвращаться пришлось ночью под проливным дождем. Бензовоз кидало на ухабах из стороны в сторону так, что баранка вырывалась из рук. Несколько раз застревал и садился на диффер. Вылезал из кабины, брал топор, рубил ветки, подкладывал под колеса и подолгу раскачивал мотором завязшую машину, кое-как выводил, но в темноте опять сажал еще глубже и прочнее… Снова брал лопату, откапывал колеса, возился с домкратом по пояс в грязище, исхлестанный дождем до последней нитки. Такая поездка запомнилась на всю жизнь. Домой дотянул только под утро.
Вечером Гошка опять танцевал с Зиной, уже смелее и крепче обхватив ее податливое тело. Потом провожал ее в темноте до самого дома, говорил о пустяках, всю дорогу ласково покачивал в своей тяжелой руке мягкую и теплую ладошку, с трепетом вспоминал рыбалку, колючих ершей и лески, которые они вместе распутывали и смешно стукались лбами.
В другие дни, к величайшему огорчению Клавдии Кузьминичны, они дотемна катались на моторке…
Выздоровевший Виктор упрекал его:
– Ты, Гоша, и про браконьеров забыл… А ведь шалят, разбойнички, на Волге-матушке…
– Да разве на нашей шаланде догонишь? – сокрушался Агафон. – Вот если бы гондолу Петра Ивановича…
Петр Иванович был писатель. На своей легкой, из дюраля, лодке он проводил здесь отдых. Уезжая, он оставлял свою гондолу у Андрияна Агафоновича. Гошка заикнулся было отцу, что можно использовать писательскую лодку, но тот и слушать не стал. Пришлось написать в Москву. Разрешение было получено две недели спустя. За это время браконьеры совсем обнаглели, они ставили сети среди белого дня, работали у всех на виду и безнаказанно уходили. На этот раз Агафон подготовился основательно. Он решил изловить браконьеров без всякой посторонней помощи, да и Виктор как начальник штаба дружины уехал на пленум райкома. Откладывать операцию было нельзя. Он знал, что Селищи и Кашино готовились к престольному празднику. В такие дни браконьеры вовсю «калымили» незаконно выловленной рыбой. Все места, где они могли промышлять, Агафону были хорошо известны.
В то утро он проснулся очень рано. С пучком аккуратно смотанной пеньковой веревки, с металлической кошкой в руках он пришел на пристань. Едва начинало светать. В тумане сонно ворочалась река – парная, добродушно ленивая в утреннем безветрии. Агафон выгреб на глубокое место, запустил мотор и пошел по направлению к Акуловскому заливу. На хорошей скорости быстро миновал Перетрясово, острова, Татарские могилы, мыс Бороды и, только когда стал огибать Дымовку, снизил скорость до самых малых оборотов, чтобы не спугнуть браконьеров. Однако застать разбойничков врасплох Агафону не удалось. Ритмичный и певучий звук нового мотора они услышали издалека, торопливо выбрали сети и начали уходить. Как и в прошлый раз, в лодке их было двое, на слани кучей свалена тяжелая, наполненная рыбой сеть. Имея почти двойное в ходе преимущество, Агафон быстро настиг браконьерскую байду, подал кормовым веслом сигнал выключить мотор, круто развернулся впереди их форштевня, убрал скорость и стал медленно приближаться, сознательно демонстрируя маневренность своей лодки и алую на рукаве повязку дружинника.
Браконьеры поняли, что на этот раз им не ускользнуть, сделали вид, что покоряются, тоже сбавили скорость и заглушили мотор. Агафон хорошо знал, что всех браконьеров роднит одна особенность; они коварны, беспощадны, но в такой же степени и трусливы, когда на них нападают энергично и решительно.
Переключив свой двигатель на холостой ход, Агафон крестообразной ручкой кормового весла подтянулся к их борту, дерзко и смело ухватившись за железный штырь, где висела причальная цепь, прямо спросил:
– Добром поедете?
– А далеко ли, друг? – Лохматый узкоглазый дядёк с темным скуластым лицом, в стеганой замызганной безрукавке, бросив румпель, полез рукой в карман.
– Нет, близко. К пристани Большая Волга. – Агафону подумалось, что сейчас лохматый выхватит из кармана широченных брезентовых штанов острый, как бритва, рыбацкий нож…
– Смеешься, парень, – выбирая из спутанной сети крупного золотистого леща, мрачно проговорил второй. Он согнал комара с небритого, исковырянного оспой лица. Вид у этой пары был, как показалось Гошке, по-настоящему разбойничий.
– Сами откуда будете? – поинтересовался он.
Браконьеры молча переглянулись, сдержанно хохотнули и не ответили. Лохматый вместо ножа достал из кармана захватанную пачку «Беломора», взял черными ногтями папироску, протянул коробку Агафону, проговорил о откровенно наглым добродушием:
– Лучше всего, малый, возьми-ка себе цигарку да скоко хошь лещей в придачу и погоняй своей дорогой…
– Не курю, – ответил Агафон и сильно оттолкнулся рукой от носа байды.
– Цепь-то брось! Эй, ты! – злобно крикнул рябой.
Мотор Агафона с глухой равномерностью бурлил воду на холостом ходу. Сердце парня стучало куда шибче. Не выпуская из рук чалки, он быстро зацепил якорь кошки на кольцо и намертво захлестнул петлей из пеньковой веревки. Весь этот нехитрый узел он швырнул впереди носа байды. Металлическая кошка вместе с тяжелой цепью мгновенно скрылась под водой. Одним коротким, привычным движением Агафон переключил мотор на ходовую скорость. Лодка быстро отдалилась на всю длину 20-метровой веревки и, равномерно увеличивая скорость, упруго потянула байду за собой.
Крики и самую изысканную площадную брань рассвирепевших браконьеров заглушал шум мотора. Взятая на буксир байда, брызгая вспененной волной, рыскала вначале из стороны в сторону. Агафон выровнял ход, и она, покорившись, пошла более спокойно. Лодка, бурля трехлопастным винтом, стремительно двигалась вперед, нисколько не снижая заданной скорости. Это было удивительное зрелище! Ругаясь на чем свет стоит, разбойнички даже не в состоянии были обрезать пеньковый канат, потому что мешала их же собственная трехметровая цепь такой толщины, что не брало ни одно зубило… Заметив высокую, быстро приближающуюся голубую пристань Большая Волга, «калымщики» поняли, что проиграли, утихомирились и сникли. Под веселый хохот многочисленной толпы отдыхающих, пришедших встречать экскурсионный пароход, Гошка отбуксировал обозленных и растерянных дядек к малому причалу, где их уже поджидали Виктор Маслов, Андриян Агафонович и участковый милиционер.
После такого триумфа даже Карп Хрустальный напечатал об этом в своей газете хлесткий материал. Вскоре у Агафона произошло более значительное и важное в его жизни событие. Он был принят кандидатом в члены КПСС. Поздравляя его, Виктор Маслов, который очень во многом влиял на Агафона, горячо и проникновенно говорил:
– Молодец, Гоша! Только смотри нос не задирай! Ты парень умный, а станешь учиться, еще поумнеешь… Как ты знаешь, я тоже учусь и по себе знаю, что это такое. Правда, учеба – это еще не сама жизнь, а только подготовка к ней. Самое главное – ищи свое истинное призвание. Как начальник гаража плюс заочный студент автодорожного института и как лучший твой друг, которого ты выручил из лихой беды, обещаю поехать вместе с тобой в автоинспекцию, чтобы ты сдал экзамен на водителя.
Потом не раз собирались поехать, но не позволяли дела. Всю осень и зиму Агафон работал и усиленно готовился в институт.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С Романом Спиглазовым, временным директором совхоза, Агафон встретился на другой день. Он входил в кабинет с заранее сложившимся мнением, с чувством антипатии, представляя себе, что сейчас увидит бюрократа, проныру и интригана. А увидел за письменным столом плечистого моложавого мужчину со светло-русой, буйно вьющейся шевелюрой. Одет был Спиглазов в темно-синий костюм и кремовую вышитую косоворотку. Словом, со вкусом одет человек, красив и даже очень симпатичен с виду. Теперь Агафону было понятно, почему черноглазая казачка Варвара так рьяно защищала его – хромой Мартьян проигрывал по всем статьям.
Оторвавшись от бумаг, Спиглазов приветливо поздоровался, взял заявление, быстро прочитал и наложил резолюцию. Ни о чем не расспрашивая, вернул со словами:
– Отдадите секретарше. Она напишет проект приказа. На общих, конечно, основаниях, с двухнедельным испытательным сроком. Не возражаешь?
– Нисколько, – ответил Агафон.
– Мне Соколов говорил, что тебя хорошо знает наш финансовый бог Ян Альфредович, – продолжал Спиглазов, переходя с ним то на «вы», то на «ты».
– Да. Он работал несколько лет с моим отцом.
– Вот и отлично. Обратите внимание на расход горючего. Скоро начнется посевная, горючее для нас всё. Подвоз далекий, дороги горные, грязные, трудные, а шоферы такой народ, что за ними надо смотреть в оба.
– Понимаю, – кивнул Агафон. – Сам бывший шофер.
– Тем лучше! Я давно ставлю вопрос о том, чтобы каждый человек, работающий в совхозе, вплоть до уборщицы, овладел еще несколькими профессиями. Наши чабаны должны научиться управлять машинами; чтобы каждый тракторист или шофер смог бы в любое время заменить комбайнера, а бухгалтер мог бы сесть за руль и самостоятельно объехать кошары и отделения.
– Прекрасная мысль! – согласился Агафон.
Выйдя из кабинета, он подумал, что его мнение о Спиглазове совсем расходится с характеристикой Мартьяна Голубенкова. Директор произвел впечатление умного, образованного и дальновидного человека. Чувствовалось, что это мыслящий руководитель и на бюрократа совсем не похож. Он был прост, корректен, немногословен. Может быть, права Варвара, а не Мартьян? С таким сложным, раздвоившимся чувством Агафон передал пожилой секретарше Марии Петровне заявление.
В группе учета транспорта и механизации, куда был зачислен Агафон, по штатному расписанию полагалось иметь две единицы – бухгалтера и картотетчика, но к моменту прибытия Чертыковцева там не было ни одной. Все дела по совместительству вели другие счетные работники, в том числе бухгалтер по капитальному строительству Никодим Тарасович с украинской фамилией Малый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Любишь ты разные словечки: «конкретно», «аргументно».
– От тебя ведь ничему не научишься, вот от других и прихватываю…
– От Спиглазова, например. Он мастер на такие словечки.
– Спиглазовым не кори. Ты его мизинца не стоишь. Верно я говорю, что с тобой уже ничего не поделаешь и добром все это не кончится… – запальчиво говорила Варвара.
– Значит, ты не знаешь, что со мной делать? А интересно, ты сама с собой собираешься что-нибудь делать? Или будешь вечно спичками торговать, домик и себя прихорашивать, пуховые платочки вязать? Вот это-то, я думаю, добром не кончится…
– Я из своего пуха вяжу. Ты мне грамма не дал.
– Зато кое-кто другой не отказывает…
– Ты Романа сюда не путай. Ревнуешь, потому и злишься. Хорошо, что тебя Соколов за хлястик поймал и не дал броситься с кулаками. Не выговором бы кончилось, а чем-нибудь похуже…
– Политика Спиглазова позорная. Нет у меня к нему никакой ревности. Он губит все наше хозяйство! Проедает денежки государственные, а расширить хозяйство боится. Осваивать новые земли и новые отрасли всегда хлопотно и рискованно. Спиглазов твой бюрократ и карьерист. Ждет, когда государство повысит цены и покроет за счет народа убытки. Тогда он будет рапортовать. Знаю, как он работал уполномоченным по заготовкам. Выкачивал до последнего килограмма, чтобы послать благополучную сводку. А то, что потом снова приходилось завозить в район и муку и зерно, ему на это наплевать.
– Это было так давно. А сейчас ты ревнуешь и завидуешь, – проговорила Варвара и шумно зевнула.
– Глупости! Я знаю, куда он метит…
– Ты все знаешь, все понимаешь, – подзадоривала она его.
– Втерся к Молодцову в друзья, а сам мечтает свалить его и занять директорское кресло. Разве это не подлец? А ты о ревности… Много чести для вас обоих, – бесстрастным, спокойным голосом заключил Мартьян.
– Конечно! Ты книжная душа, не только любить, а даже и ревновать-то не умеешь.
– Разве любви учат? – тихо спросил он.
– Ты научишь! Ты вон стишки про свою тяжкую любовь пишешь… Нашла я у тебя в столе… Да разве любовь такая бывает, дурак ты этакий? Когда любишь, на небо взлететь хочется! – уже совсем громко и разъяренно говорила Варвара.
– Не кричи, глупая! Человека разбудишь, – урезонивал ее Мартьян. – Все слышно, наверное.
– Ничего, ежели и услышит… Он еще молодой, ему наш содом на пользу пойдет, – тише и сдержанней проговорила она.
Голоса затихли. Хлопнула дверь. Агафон понял, что Мартьян ушел на свой чердак. Повернувшись на другой бок, подумал: «Это мне на самом деле на пользу».
Столько он сегодня наслушался, что и сон пропал. В большое широкое окно лился лунный свет. Укрывшись с головой, Агафон попытался снова заснуть. Сквозь гулкую ночную тишину чутко слышал доносившийся из-за перегородки шорох брошенного на стул платья, а потом тяжкий скрип сдавленного чьим-то телом пружинного матраца. Наверное, Варвара разделась и легла в кровать. Агафон долго ворочался в постели и заснул лишь в глубокую полночь. Снова одолели думы о Волге, об институте, который он так неожиданно и решительно оставил, о Зинаиде и поразительно изменившейся Ульяне, о ее сестре и о многом другом, что лезло в молодую, растревоженную мыслями голову. Но вот мысли о доме, о Зине взяли верх и подчинили его.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После техникума он все-таки остался в бухгалтерии – ради Зины и стажа, необходимого для получения диплома и поступления в институт. А по вечерам и в выходные дни Агафон по-прежнему возился в гараже. Он в совершенстве изучил мотор, быстро орудовал паяльником, запойно стоял за токарным станком, вытачивая очень замысловатые детали. А когда удавалось садиться за руль, лихо и уже опытно, как заправский шофер, крутил баранку. Словом, он, к величайшей радости родителей, упорно готовился в автодорожный институт.
– Наконец-то парень пошел в дело. Одобряю, – самодовольно говорил Андриян Агафонович. Он иногда брал сына в ближайшие поездки и доверял руль казенной «Волги».
Клавдия Кузьминична хоть и радовалась успехам сына, но автодорожное дело, баранку, одобряла не очень охотно. Советовала сыну нажать на английский язык. У нее были свои думки и помыслы, но держала она их в глубокой тайне.
– У тебя есть способности к языкам, – говорила Клавдия Кузьминична. – Знать в совершенстве хотя бы английский – для будущего инженера великое дело. Художественную литературу читать в подлиннике – наслаждение! Нажми, сынок, я помогу.
– Вы что, сговорились, что ли? – спрашивал Агафон.
– С кем?
– С Зинаидой Павловной. Она то же все время говорит и даже предлагает свою помощь.
– Сами справимся. Все-таки я педагог и ничего еще не забыла, а она…
– Она с мужем за границей жила, чисто говорит. Очень даже чисто… – рассеянно и задумчиво отвечал Агафон.
– Ты опять вчера на моторке ее катал? – настороженно спрашивала мать.
– Ну и что?
– Ничего… – многозначительно говорила Клавдия Кузьминична и плотно поджимала слегка накрашенные губы.
– Она, мама, хорошая женщина и очень красивая!
– Уж не влюбился ли? – ехидно спрашивала Клавдия Кузьминична.
– Давай-ка, старушка моя, лучше не будем говорить на эту тему.
– Сам же начал…
– Мало ли что…
Слова сына, словно гвозди, вонзились в мозг матери. Она взглянула на Гошу, умолкла. А он, глядя куда-то мимо ее плеча, задумчиво тер крутой подбородок. Клавдия Кузьминична знала, что у него хватит упрямства на десятерых, а сумасбродства и того больше. Лучше пока не трогать, а внимательно понаблюдать и вовремя пресечь.
Как-то в начале мая Агафон и заведующий гаражом Виктор Маслов поехали на нефтебазу за бензином. Дороги в калязинских лесах такие, что весной трактор едва продирается. На обратном пути Виктор вдруг остановил машину и, уронив голову на баранку, застонал.
– Ты что, Витя? – спросил Агафон.
– Садись за руль, плохо мне что-то, – едва выговорил Виктор.
Агафон пересел и дал газ. Бензовоз так начало швырять на выбоинах, что Виктор согнулся и схватился за живот. Пришлось снова остановиться.
– Да что с тобой? – удивился Агафон.
– Аппендикс, наверно… Второй приступ… В больницу надо, а то крышка. Развернись где-нибудь, и айда в город. Я потерплю, не то пропаду…
Лицо Виктора позеленело. По щекам катились крупные капли пота. Выбрав подходящее место, Агафон не без труда развернулся и поехал обратно. Косясь на корчившегося приятеля, видел, как дергается у него лицо и судорожно костенеют руки. Дорога была настолько скверной, что пришлось несколько раз останавливаться, чтобы дать возможность отдышаться больному и немного остудить перегревшийся мотор. Вел машину осторожно, до смерти боялся, что застрянет где-нибудь и не довезет друга живым. Довез…
– Вовремя дотянул, – сказал врач, когда Виктора положили на операционный стол. – Еще бы полчаса…
Возвращаться пришлось ночью под проливным дождем. Бензовоз кидало на ухабах из стороны в сторону так, что баранка вырывалась из рук. Несколько раз застревал и садился на диффер. Вылезал из кабины, брал топор, рубил ветки, подкладывал под колеса и подолгу раскачивал мотором завязшую машину, кое-как выводил, но в темноте опять сажал еще глубже и прочнее… Снова брал лопату, откапывал колеса, возился с домкратом по пояс в грязище, исхлестанный дождем до последней нитки. Такая поездка запомнилась на всю жизнь. Домой дотянул только под утро.
Вечером Гошка опять танцевал с Зиной, уже смелее и крепче обхватив ее податливое тело. Потом провожал ее в темноте до самого дома, говорил о пустяках, всю дорогу ласково покачивал в своей тяжелой руке мягкую и теплую ладошку, с трепетом вспоминал рыбалку, колючих ершей и лески, которые они вместе распутывали и смешно стукались лбами.
В другие дни, к величайшему огорчению Клавдии Кузьминичны, они дотемна катались на моторке…
Выздоровевший Виктор упрекал его:
– Ты, Гоша, и про браконьеров забыл… А ведь шалят, разбойнички, на Волге-матушке…
– Да разве на нашей шаланде догонишь? – сокрушался Агафон. – Вот если бы гондолу Петра Ивановича…
Петр Иванович был писатель. На своей легкой, из дюраля, лодке он проводил здесь отдых. Уезжая, он оставлял свою гондолу у Андрияна Агафоновича. Гошка заикнулся было отцу, что можно использовать писательскую лодку, но тот и слушать не стал. Пришлось написать в Москву. Разрешение было получено две недели спустя. За это время браконьеры совсем обнаглели, они ставили сети среди белого дня, работали у всех на виду и безнаказанно уходили. На этот раз Агафон подготовился основательно. Он решил изловить браконьеров без всякой посторонней помощи, да и Виктор как начальник штаба дружины уехал на пленум райкома. Откладывать операцию было нельзя. Он знал, что Селищи и Кашино готовились к престольному празднику. В такие дни браконьеры вовсю «калымили» незаконно выловленной рыбой. Все места, где они могли промышлять, Агафону были хорошо известны.
В то утро он проснулся очень рано. С пучком аккуратно смотанной пеньковой веревки, с металлической кошкой в руках он пришел на пристань. Едва начинало светать. В тумане сонно ворочалась река – парная, добродушно ленивая в утреннем безветрии. Агафон выгреб на глубокое место, запустил мотор и пошел по направлению к Акуловскому заливу. На хорошей скорости быстро миновал Перетрясово, острова, Татарские могилы, мыс Бороды и, только когда стал огибать Дымовку, снизил скорость до самых малых оборотов, чтобы не спугнуть браконьеров. Однако застать разбойничков врасплох Агафону не удалось. Ритмичный и певучий звук нового мотора они услышали издалека, торопливо выбрали сети и начали уходить. Как и в прошлый раз, в лодке их было двое, на слани кучей свалена тяжелая, наполненная рыбой сеть. Имея почти двойное в ходе преимущество, Агафон быстро настиг браконьерскую байду, подал кормовым веслом сигнал выключить мотор, круто развернулся впереди их форштевня, убрал скорость и стал медленно приближаться, сознательно демонстрируя маневренность своей лодки и алую на рукаве повязку дружинника.
Браконьеры поняли, что на этот раз им не ускользнуть, сделали вид, что покоряются, тоже сбавили скорость и заглушили мотор. Агафон хорошо знал, что всех браконьеров роднит одна особенность; они коварны, беспощадны, но в такой же степени и трусливы, когда на них нападают энергично и решительно.
Переключив свой двигатель на холостой ход, Агафон крестообразной ручкой кормового весла подтянулся к их борту, дерзко и смело ухватившись за железный штырь, где висела причальная цепь, прямо спросил:
– Добром поедете?
– А далеко ли, друг? – Лохматый узкоглазый дядёк с темным скуластым лицом, в стеганой замызганной безрукавке, бросив румпель, полез рукой в карман.
– Нет, близко. К пристани Большая Волга. – Агафону подумалось, что сейчас лохматый выхватит из кармана широченных брезентовых штанов острый, как бритва, рыбацкий нож…
– Смеешься, парень, – выбирая из спутанной сети крупного золотистого леща, мрачно проговорил второй. Он согнал комара с небритого, исковырянного оспой лица. Вид у этой пары был, как показалось Гошке, по-настоящему разбойничий.
– Сами откуда будете? – поинтересовался он.
Браконьеры молча переглянулись, сдержанно хохотнули и не ответили. Лохматый вместо ножа достал из кармана захватанную пачку «Беломора», взял черными ногтями папироску, протянул коробку Агафону, проговорил о откровенно наглым добродушием:
– Лучше всего, малый, возьми-ка себе цигарку да скоко хошь лещей в придачу и погоняй своей дорогой…
– Не курю, – ответил Агафон и сильно оттолкнулся рукой от носа байды.
– Цепь-то брось! Эй, ты! – злобно крикнул рябой.
Мотор Агафона с глухой равномерностью бурлил воду на холостом ходу. Сердце парня стучало куда шибче. Не выпуская из рук чалки, он быстро зацепил якорь кошки на кольцо и намертво захлестнул петлей из пеньковой веревки. Весь этот нехитрый узел он швырнул впереди носа байды. Металлическая кошка вместе с тяжелой цепью мгновенно скрылась под водой. Одним коротким, привычным движением Агафон переключил мотор на ходовую скорость. Лодка быстро отдалилась на всю длину 20-метровой веревки и, равномерно увеличивая скорость, упруго потянула байду за собой.
Крики и самую изысканную площадную брань рассвирепевших браконьеров заглушал шум мотора. Взятая на буксир байда, брызгая вспененной волной, рыскала вначале из стороны в сторону. Агафон выровнял ход, и она, покорившись, пошла более спокойно. Лодка, бурля трехлопастным винтом, стремительно двигалась вперед, нисколько не снижая заданной скорости. Это было удивительное зрелище! Ругаясь на чем свет стоит, разбойнички даже не в состоянии были обрезать пеньковый канат, потому что мешала их же собственная трехметровая цепь такой толщины, что не брало ни одно зубило… Заметив высокую, быстро приближающуюся голубую пристань Большая Волга, «калымщики» поняли, что проиграли, утихомирились и сникли. Под веселый хохот многочисленной толпы отдыхающих, пришедших встречать экскурсионный пароход, Гошка отбуксировал обозленных и растерянных дядек к малому причалу, где их уже поджидали Виктор Маслов, Андриян Агафонович и участковый милиционер.
После такого триумфа даже Карп Хрустальный напечатал об этом в своей газете хлесткий материал. Вскоре у Агафона произошло более значительное и важное в его жизни событие. Он был принят кандидатом в члены КПСС. Поздравляя его, Виктор Маслов, который очень во многом влиял на Агафона, горячо и проникновенно говорил:
– Молодец, Гоша! Только смотри нос не задирай! Ты парень умный, а станешь учиться, еще поумнеешь… Как ты знаешь, я тоже учусь и по себе знаю, что это такое. Правда, учеба – это еще не сама жизнь, а только подготовка к ней. Самое главное – ищи свое истинное призвание. Как начальник гаража плюс заочный студент автодорожного института и как лучший твой друг, которого ты выручил из лихой беды, обещаю поехать вместе с тобой в автоинспекцию, чтобы ты сдал экзамен на водителя.
Потом не раз собирались поехать, но не позволяли дела. Всю осень и зиму Агафон работал и усиленно готовился в институт.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С Романом Спиглазовым, временным директором совхоза, Агафон встретился на другой день. Он входил в кабинет с заранее сложившимся мнением, с чувством антипатии, представляя себе, что сейчас увидит бюрократа, проныру и интригана. А увидел за письменным столом плечистого моложавого мужчину со светло-русой, буйно вьющейся шевелюрой. Одет был Спиглазов в темно-синий костюм и кремовую вышитую косоворотку. Словом, со вкусом одет человек, красив и даже очень симпатичен с виду. Теперь Агафону было понятно, почему черноглазая казачка Варвара так рьяно защищала его – хромой Мартьян проигрывал по всем статьям.
Оторвавшись от бумаг, Спиглазов приветливо поздоровался, взял заявление, быстро прочитал и наложил резолюцию. Ни о чем не расспрашивая, вернул со словами:
– Отдадите секретарше. Она напишет проект приказа. На общих, конечно, основаниях, с двухнедельным испытательным сроком. Не возражаешь?
– Нисколько, – ответил Агафон.
– Мне Соколов говорил, что тебя хорошо знает наш финансовый бог Ян Альфредович, – продолжал Спиглазов, переходя с ним то на «вы», то на «ты».
– Да. Он работал несколько лет с моим отцом.
– Вот и отлично. Обратите внимание на расход горючего. Скоро начнется посевная, горючее для нас всё. Подвоз далекий, дороги горные, грязные, трудные, а шоферы такой народ, что за ними надо смотреть в оба.
– Понимаю, – кивнул Агафон. – Сам бывший шофер.
– Тем лучше! Я давно ставлю вопрос о том, чтобы каждый человек, работающий в совхозе, вплоть до уборщицы, овладел еще несколькими профессиями. Наши чабаны должны научиться управлять машинами; чтобы каждый тракторист или шофер смог бы в любое время заменить комбайнера, а бухгалтер мог бы сесть за руль и самостоятельно объехать кошары и отделения.
– Прекрасная мысль! – согласился Агафон.
Выйдя из кабинета, он подумал, что его мнение о Спиглазове совсем расходится с характеристикой Мартьяна Голубенкова. Директор произвел впечатление умного, образованного и дальновидного человека. Чувствовалось, что это мыслящий руководитель и на бюрократа совсем не похож. Он был прост, корректен, немногословен. Может быть, права Варвара, а не Мартьян? С таким сложным, раздвоившимся чувством Агафон передал пожилой секретарше Марии Петровне заявление.
В группе учета транспорта и механизации, куда был зачислен Агафон, по штатному расписанию полагалось иметь две единицы – бухгалтера и картотетчика, но к моменту прибытия Чертыковцева там не было ни одной. Все дела по совместительству вели другие счетные работники, в том числе бухгалтер по капитальному строительству Никодим Тарасович с украинской фамилией Малый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35