Из ружейного ствола выглядывает воробей и ехидно подмигивает расклеванному ярко-красному арбузу. Это веселое художество – изделие самой Даши. Она очень любит рисовать смешные картинки. Улыбающаяся плутовка хорошо знает, что сейчас должен появиться и сам виновник. Вон уже слышатся его слова про сад-виноград и зеленую рощу… Даша с наслаждением вонзает молодые крепкие зубки в рассыпчатую мякоть дыни и с нетерпением ждет, как начнет сейчас Архип Матвеевич «реагировать» на ее озорное художество.
Продолжая напевать, из-за домика на колесах степенно выходит босоногий Архип Матвеевич, неся в руках единственный сапог. Вид у него сегодня очень живописный. Одна штанина опущена и почти волочится по земле, закрывая деревяшку с резиновым наконечником, вторая, на правой здоровой ноге, закатана выше колена. Вся кожа на ступне розовая, словно кипятком ошпаренная… Даша знает, что у Архипа есть новый, хороший протез, но он его почему-то не носит и говорить об этом не любит. Деревяшку он выстругал сам. Он многое умеет. Сейчас он сучил на голой ноге дратву. Он даже лески сучит этим старым, допотопным способом.
– Привет комсомолии! – любуясь починенным сапогом, Архип останавливается перед Федей.
– Здравствуйте, дядя Архип, – отзывается Федя и снова начинает бойко водить по бумаге самопиской.
– Слушай, Федяша, нет ли у тебя тут молоточка и кусачек?
– Есть, наверное. Зачем тебе? – спрашивает Федя.
– Да гвоздочек хочу в сапоге загнуть аль отгрызть!
– Колет, что ли?
– До кровищи расцарапал последнее копыто, самую что ни на есть пятку ковыряет, подлец! – жалуется Архип Матвеевич.
– У-у! – чуть не захлебнувшись от хохота дынным соком, Даша заваливается на спину и смешно болтает короткими, одетыми в синие штаны ногами. Перевернувшись на бок, вкатывается внутрь вагончика.
– А у тебя, Федяша, невеста-то вроде как того, с дуринкой, – сокрушенно качая головой, замечает Архип.
– Есть чуток… – нарочно соглашается Федя, чтобы не выдать себя и не расхохотаться.
– Вот и гляжу, целый день одни хи-хи-хи. Так как насчет молоточка?
– Посмотри в инструментальном ящике.
– Это который под будкой?
– Он самый.
– Значит, уборку закругляем, – копаясь в ящике, говорит Архип Матвеевич. – Молодцы! А Мартьян-то с Глашей! Мартьян-то! Кто бы мог подумать! Утром раскрываю газету и гляжу: два портрета! Передовики, герои, знаменосцы! А ведь я, можно сказать, в этом деле первым закоперщиком был.
– Это с какого же боку?
– А с такого… Всю эту самую мартьяновскую до думку я своими руками всю ночь привинчивал. А ты в это время вон с той своей фитюлькой да с Сенькой бахчи шуровали, негодники!
– Подумаешь, пару арбузов взяли…
– Хорошо хоть, сам признаешься. Ты что пишешь-то?
– Протокол переписывал, а сейчас заметку для стенгазеты.
– Про Мартьяна с Глафирой, конечно, тоже напишешь?
– Обязательно напишу.
– Упомяни и про меня. Черкани парочку словечков, что Архип, мол, Катауров тоже принимал участие, и так далее. А то этот наш башковитый студент про Мартьяна с Глафирой вон как расписал! Надо не забыть ихние портретики на память выстричь…
– А ты лучше бы на свой взглянул! – высунувшись из вагончика, крикнула Даша.
– На какой такой свой? Мой завсегда при мне.
– Ты, дядя Архип, назад оглянись, на доску Почета посмотри, – сдерживая смешок, проговорил Федя.
– Ну и что? – Буравя деревяшкой землю, Архип проворно повернулся и остолбенел. – Размалевали все-таки, лиходеи. – Он медленно приближался к газете, удивленно приговаривая: – А ведь похож, едрена вошь! Ей-ей, вылитый, моя физия, как две капли воды! Кто же это такое содеял?
– Редколлегия, – ответил Федя.
– Ты мне рисовальщика назови! – замахиваясь на Федю сапогом, крикнул Архип.
– Ты сапожком-то не маши, дядя Архип! – визжала из вагончика Даша. – Ты лучше обуйся.
– По-твоему, фитюлька, босиком вредно самокритику переживать? – спросил Архип.
– Кому как! Это я тебя нарисовала, меня и казни, а Федора не трогай.
– Ты нарисовала?
– Мартьян факт рассказал, а я оформила, – с нескрываемой гордостью проговорила Даша.
– Слова-то ведь какие казенные выдумали! – Архип Матвеевич покачал головой. – Раз, как ты говоришь, оформила, серчать не стану. А вот насчет Мартьяна – не токмо портрет его выстригать, цигарки из той газетенки не скручу. Вместе, можно сказать, всю его муру ночью привинчивали, а он, елки-палки!..
Архип присел на дышло и закурил.
– Правда, не сердитесь, дядя Архип? – жалостливо спросила Даша.
Поначалу ей было смешно, а потом вдруг стало от души жалко безногого дядьку – бахчевого сторожа, который вот уж какой год угощал их первыми, скороспелыми дыньками.
– Ну, не обижайтесь! – просительно добавила она. – Я ведь за дурочку ни капельки не сержусь!
– Ладно уж… возьму оформление твое себе и дома на стенку повешу. Мне в этой картинке больше всего воробушек нравится, он такой же, как и ты, еще глупый и несмышленый.
– Значит, я все-таки глупышка? Вот же вредный! – крикнула Даша.
Архип Матвеевич не ответил, заглянул в голенище, потом сунул туда руку, пошебуршил внутри и снова полез рукой в инструментальный ящик за кусачками. Проклятый гвоздь не давал ему покоя.
Солнце уже свернуло с полудня и спустилось ближе к горам, продольно освещая сверкающую в лучах кожуру арбузов. На хлебном поле кучами возвышалась солома. За ближайшим увалом, куда убегала вдоль загона накатанная машинами дорога, звучно громыхали гусеницами мощные тракторы, которые должны были тащить комбайны в совхоз «Степной». Неожиданно из-за бугра выкатился велосипедист, спугнув своим появлением притаившихся в высокой стерне тетеревят. Они шумно взмыли над полем и тут же неподалеку приземлились за соломенной копежкой.
Архип знал, что скоро тетеревушки начнут копаться в соломе сотнями, но подползти к ним на ружейный выстрел все равно не дадут. Вот ежели на машине да из мелкокалиберки – разлюли малина, бей сколько хошь.
Велосипедистом оказалась Варвара. Увидев ее, Даша заслонила ладошкой глаза и тут же скрылась в вагончике.
– Варваре Корнеевне наше нижайшее! – приветствовал ее Архип Матвеевич.
– Здравствуйте кого не видела, – слезая с машины, хмуро ответила Варвара.
– Магарыч с тебя причитается, – вытряхивая из сапога мусор, проговорил Архип.
– С меня-то за что? – прислоняя велосипед к крышке старого кухонного стола, спросила она.
– За подвиг мужний и прочее, – подмигнул Архип Матвеевич.
– Ты, босоногий, не юли! – отвязывая с багажника небольшой чемоданчик, огрызнулась Варвара.
– Юли не юли, а прикатила… Газетку-то сегодняшнюю, поди, читала? – пытал Архип.
– Мне не до чтения… У меня вон мать пропала. Третий день нету, – кривя губы и намереваясь заплакать, ответила Варвара.
– Как это пропала? – поднимая от стола голову, удивился Федя.
– Вот так и нет… Тут не была она?
– Не была, – ответил Федя.
– Мамашу ищешь? – Держа в руке кусачки, Архип, как в подзорную трубу, заглядывал в голенище, отыскивая свой несчастный гвоздок.
– Ну ищу! – косясь на него, отозвалась Варвара. – Может, ты видел?
– Конечно, видел. Позавчера ехала на почтовой летучке, сидела за решеткой, будто тюремщица…
– Не шути, Архип! – взмолилась Варвара.
– Какие там шутки! Мамаша твоя в район покатила, жалобу на своего зятька повезла.
– Врешь!
– Никодим Малый сочинил за пол-литра.
– А может быть, ты сам? – крикнула Варвара.
– Цыц, баба! – Архип погрозил ей кусачками. – Ты на меня голос не поднимай. На меня даже сам эскадронный командир голоса не завышал!
Отойдя в сторонку, он присел на дышло и стал переобуваться.
Варвара, немного успокоившись, открыла свой чемоданчик, выложила на стол поджаренную до румянца курицу, несколько, штук яичек и стопку шанег, завернутых в промасленную бумагу.
– Вам с Мартьяном настряпала, ешьте, – часто помаргивая черными ресницами, суетилась она. – Почему домой не приходишь? Сколько уж дней в бане не был! – укоряла она Федю.
– Да я тут мылся.
– Все равно тебе надо домой… Мы говорили с мамашей про твою свадьбу и решили бычка зарезать. Боковушку тоже оклеить нужно…
Ей хотелось спросить про Мартьяна и Глафиру. В Дрожжевке про них плели бог знает что.
– Не надо оклеивать, – возразил Федя. – Михаил Лукьянович сказал, что мы у них будем жить.
– Федя! – выглянув из вагончика, громко и властно крикнула Даша.
– Ну, вот я, ну? – отозвался Федя.
– Собирайся живо! Нам уже пора. Скоро Ульяна и Чертыковцев трактор пригонят. Слышь, мотор работает!
Запихивая в рюкзак свои и Федькины вещички, Даша зорко поглядывала на Варвару и подслушала весь разговор до единого словечка. Можно было послушать еще, да времени не хватило. Вместе с отцом и Мартьяном они уезжали в совхоз «Степной». Агафон, как начальник комсомольского поста, был выделен ответственным за сборы и своевременный выезд. Где-то поблизости, за ближайшим бугорком, гудел трактор, который должен был тащить их жилой вагончик.
– Машина подходит, слышишь? – поторапливала Дашутка.
– Слышу, слышу, – охотно откликнулся Федя.
– Раз слышишь, иди скорей!
– Даша, попробуй шанежек, – предложила Варвара.
– Нет уж… – Не только шанежек, ей даже не хотелось, чтобы Федор торчал и балясничал около этой злюки. – Ты идешь или нет? – Подняв дынную кожуру, она с презрением швырнула ее к столу с намерением попасть в неслуха Федьку или в табунок лежащих на столе яичек.
Федя аккуратно сложил свои бумаги и направился к своей неугомонной, требовательной подружке. С бугра скатывался трактор и приближался к стану. Впереди лихо пылили рысью два всадника. Поравнявшись с вагончиком, они повернули к нему, сдерживая резвый ход разгоряченных лошадей.
– Ну, как вы тут, готовы? – спросил Агафон, гарцуя на высоком рыжем коне, высоко задирая ему белолобую голову.
– У нас все в порядке! Мы готовы! – крикнула Даша.
– Ну где же готовы? – подъезжая к стану, спокойно заметила Ульяна. – Ни одного арбуза не погрузили.
– Сейчас, Яновна, справимся, – пообещала Даша. – Становись, Федюня! – приказала она своему женишку и, выхватив из кучи крупный белый арбуз, подкинула его на руках и бросила Феде. Тот ловко подхватил и осторожно, катышком пустил в вагончик.
Варвара сидела за столом и молча, отчужденно наблюдала, словно дела этих беспокойных людей совсем ее не касались.
Увидев бывшую хозяйку, Агафон резко остановил коня и с заметной, как показалось Ульяне, поспешностью крикнул:
– Добрый день, товарищи! – и, тут же обернувшись к Голубенковой, быстро, но уже негромко, с подчеркнутым вниманием произнес: – Здравствуйте, Варвара Корнеевна.
Все заметили, как Варя вздрогнула, словно ее подстегнули. Сверкая темными зрачками, она взглядывала то на Ульяну, то на Федю, то снова на Агафона, не зная, куда спрятать глаза.
– Здравствуй… Здравствуй, – удивленно и растерянно проговорила она, настороженно продолжая коситься на подъехавшего Агафона. Он рассматривал бывшую хозяйку с нескрываемым любопытством, как-то по-особенному сдержанно и благожелательно улыбался.
«Вот и пойми таких!» – подумала Варвара, смущаясь все больше и больше. Разве могла понять она, как прекрасны были те новые чувства, которые завладели парнем после всего пережитого с такой девушкой, как Ульяна?
Именно здесь, на этом стане, произошло примирение, когда они приезжали сюда, поздравили Глафиру и Мартьяна с окончанием уборки и устроили на бахчах у Архипа маленькую пирушку. Это был радостный, незабываемый для них день с коротким, но яростным ливнем и громовыми раскатами, под которые Архип Матвеевич своим удивительно приятным голосом затягивал песню о Ермаке. Ульяне было немножко грустно, что стан разорялся. Он был расположен на ее любимом месте, неподалеку от березового колка с неуемным, веселым родничком на опушке. Понравился стан и Варваре. Все это было ей знакомо по прежней работе, когда на весь край гремело ее звено. Хорошо знала она и зеленый вагончик с крылечком, ружье Архипа на колышке стволом вниз, а раньше так висело ружье Мартьяна… Как и прежде, стенная газета на щитке, едва державшаяся на одном гвоздике… Бахчи на склоне бугра, солнечный блеск крутобоких арбузов. А какое здесь ясное и синее небо над вершинами гор; и как смешливы Федя и Даша, кидавшие с рук на руки арбузы и шершавые дыни с неповторимым запахом; даже Гошка и приветливая девушка агроном Ульяна здесь слились неразлучно. От самого стана и молодых людей, тесно жавшихся друг к другу, веяло чем-то уютным, домашним. У Вари защемило в груди.
Склонившись с седла, Агафон сказал Феде и Даше, чтобы они поторопились с погрузкой; помахав им концом Повода, он круто завернул коня и поехал навстречу громыхавшему трактору.
Ульяна догнала Агафона уже на пригорке, с которого некруто сбегала в широкий, золотистый от жнивища дол хорошо укатанная дорога.
– Все-таки ты, Гоша, пожалел Варварушку, – поравнявшись с его конем, сказала Ульяна.
– Просто так, по-человечески… – ответил Агафон. – Она такая потерянная…
Дол наполнялся прохладой. Горный воздух становился оживляюще свежим и ласковым.
– А себя ты уже перестал жалеть? – спросила Ульяна.
– У меня сейчас, Ульяша, такое в душе… Хочется, чтобы все были счастливыми, как Федя и Даша. Мне даже стан этот, и вагон, и родничок – все жаль до смерти.
– Почему? – тихо спросила она.
Он ответил не сразу.
– Ты вспомни, как приезжали поздравлять наших комбайнеров, какая гроза была, Архипушка пел…
Ульяна подняла коротенькую плетку и поправила концом черенка выбившуюся из-под синего берета прядь волос.
– Да, здесь очень хорошо, – по-прежнему тихим голосом подтвердила она. – Этот чудо-родничок, лесок березовый прелесть! А весной цвели такие подснежники! Ты хотел бы здесь жить всегда?
– Очень хотел бы!
– И в таком же вот вагончике?
«Да, с тобой», – хотелось ответить ему, но сказал он совсем другое:
– В таком вагончике не хочу жить.
– Да? – Ульяна вскинула брови и, натянув поводья, придержала Белоножку. – Ты только что говорил…
– Говорил и сейчас скажу, что для каждой совхозной фермы нужно выбирать именно такие места, около родников, речушек, лесков.
– Истина!
– Да, но нам нужно давно уже строить здесь не вагончики, не времянки финского образца, а постоянные здания, чтобы жить в них круглый год – и в суровую зиму – с полными удобствами.
– В тебе сидит горожанин, – попробовала возразить Ульяна. – Однако тебе нужен дворец?
– Нет! – горячо запротестовал Агафон. – Дело не в дворце. Но строения должны быть самые современные, легкие, ажурные, из стекла и пластика. Особенно главный корпус, где будут размещены жилые комнаты, агрокабинеты, лаборатории и обязательно оранжерея. Я вижу и цветы, и бассейн, и зрительный зал с киноаппаратурой, телевизионными установками. При теперешней технике все это можно очень быстро собрать из легких дешевых панелей. Кончать нужно с этими общежитиями, где даже, извини, рубахи негде выстирать.
– А ты прав! Нам надо думать, как лучше жить нашим людям, – задумчиво, под мерный шаг коня, проговорила Ульяна.
А пока… Агафон вспомнил: в прошлом году в один из зауральских целинных совхозов прибыло около двадцати молодых механизаторов, а удержался только один – остальные уехали из-за бытовой неустроенности… Он поделился этим с Ульяшей.
– Да, человек не только должен работать, заниматься, читать, писать, но и еще просто жить. Жить хорошо!
– Когда мы с папой ездили в Прибалтику, – подхватила Ульяна, – заезжали к его другу в один замечательный эстонский колхоз. У них даже есть должность архитектора. Он спланировал такие фермы, жилые поселки, и они их построили.
– У нас тоже был инженер-строитель, но он не построил даже путной для коз и овец кошары. А Спиглазов хвастается, что Петр Иванович схлопотал для совхоза десять финских домиков. Убожество! Но тем, кому они достались, завидуют остальные. Ты когда-нибудь видела, как живут наши молодые чабаны?
– Я была у них с Мартой… – сочувственно улыбнулась Ульяна. – Мы делаем вид, что у нас все в порядке. Привозим раз или два в месяц кинопередвижку, да и то только летом. Пару десятков растрепанных книг; ну, иногда Иван Михайлович, как член бюро райкома, сам беседу проведет или подбросит скучного, как бессонница, докладчика… А потом полгода они живут, задутые буранами.
– Да. Быт молодых чабанов – это тоже проблема, да еще какая! Мы еще всколыхнем и этот вопрос и Марту нашу расшевелим. А сейчас я, Ульяша, мечтаю о своем, о нашем… Знаешь, о чем?
– Не знаю… – насторожилась она.
– На Волгу, на Волгу поедем! – нетерпеливо предложил Агафон.
– Думаешь, я там буду кстати? – Ульяна посмотрела на него долгим, проникновенным взглядом.
– Тут и думать нечего! – решительно и беззаботно выкрикнул он, но, встретив ее отчужденный и в то же время пытливый взгляд, просительно и не совсем уверенно продолжал: – Ты только вообрази себе, как обрадуются твоему приезду мама и отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Продолжая напевать, из-за домика на колесах степенно выходит босоногий Архип Матвеевич, неся в руках единственный сапог. Вид у него сегодня очень живописный. Одна штанина опущена и почти волочится по земле, закрывая деревяшку с резиновым наконечником, вторая, на правой здоровой ноге, закатана выше колена. Вся кожа на ступне розовая, словно кипятком ошпаренная… Даша знает, что у Архипа есть новый, хороший протез, но он его почему-то не носит и говорить об этом не любит. Деревяшку он выстругал сам. Он многое умеет. Сейчас он сучил на голой ноге дратву. Он даже лески сучит этим старым, допотопным способом.
– Привет комсомолии! – любуясь починенным сапогом, Архип останавливается перед Федей.
– Здравствуйте, дядя Архип, – отзывается Федя и снова начинает бойко водить по бумаге самопиской.
– Слушай, Федяша, нет ли у тебя тут молоточка и кусачек?
– Есть, наверное. Зачем тебе? – спрашивает Федя.
– Да гвоздочек хочу в сапоге загнуть аль отгрызть!
– Колет, что ли?
– До кровищи расцарапал последнее копыто, самую что ни на есть пятку ковыряет, подлец! – жалуется Архип Матвеевич.
– У-у! – чуть не захлебнувшись от хохота дынным соком, Даша заваливается на спину и смешно болтает короткими, одетыми в синие штаны ногами. Перевернувшись на бок, вкатывается внутрь вагончика.
– А у тебя, Федяша, невеста-то вроде как того, с дуринкой, – сокрушенно качая головой, замечает Архип.
– Есть чуток… – нарочно соглашается Федя, чтобы не выдать себя и не расхохотаться.
– Вот и гляжу, целый день одни хи-хи-хи. Так как насчет молоточка?
– Посмотри в инструментальном ящике.
– Это который под будкой?
– Он самый.
– Значит, уборку закругляем, – копаясь в ящике, говорит Архип Матвеевич. – Молодцы! А Мартьян-то с Глашей! Мартьян-то! Кто бы мог подумать! Утром раскрываю газету и гляжу: два портрета! Передовики, герои, знаменосцы! А ведь я, можно сказать, в этом деле первым закоперщиком был.
– Это с какого же боку?
– А с такого… Всю эту самую мартьяновскую до думку я своими руками всю ночь привинчивал. А ты в это время вон с той своей фитюлькой да с Сенькой бахчи шуровали, негодники!
– Подумаешь, пару арбузов взяли…
– Хорошо хоть, сам признаешься. Ты что пишешь-то?
– Протокол переписывал, а сейчас заметку для стенгазеты.
– Про Мартьяна с Глафирой, конечно, тоже напишешь?
– Обязательно напишу.
– Упомяни и про меня. Черкани парочку словечков, что Архип, мол, Катауров тоже принимал участие, и так далее. А то этот наш башковитый студент про Мартьяна с Глафирой вон как расписал! Надо не забыть ихние портретики на память выстричь…
– А ты лучше бы на свой взглянул! – высунувшись из вагончика, крикнула Даша.
– На какой такой свой? Мой завсегда при мне.
– Ты, дядя Архип, назад оглянись, на доску Почета посмотри, – сдерживая смешок, проговорил Федя.
– Ну и что? – Буравя деревяшкой землю, Архип проворно повернулся и остолбенел. – Размалевали все-таки, лиходеи. – Он медленно приближался к газете, удивленно приговаривая: – А ведь похож, едрена вошь! Ей-ей, вылитый, моя физия, как две капли воды! Кто же это такое содеял?
– Редколлегия, – ответил Федя.
– Ты мне рисовальщика назови! – замахиваясь на Федю сапогом, крикнул Архип.
– Ты сапожком-то не маши, дядя Архип! – визжала из вагончика Даша. – Ты лучше обуйся.
– По-твоему, фитюлька, босиком вредно самокритику переживать? – спросил Архип.
– Кому как! Это я тебя нарисовала, меня и казни, а Федора не трогай.
– Ты нарисовала?
– Мартьян факт рассказал, а я оформила, – с нескрываемой гордостью проговорила Даша.
– Слова-то ведь какие казенные выдумали! – Архип Матвеевич покачал головой. – Раз, как ты говоришь, оформила, серчать не стану. А вот насчет Мартьяна – не токмо портрет его выстригать, цигарки из той газетенки не скручу. Вместе, можно сказать, всю его муру ночью привинчивали, а он, елки-палки!..
Архип присел на дышло и закурил.
– Правда, не сердитесь, дядя Архип? – жалостливо спросила Даша.
Поначалу ей было смешно, а потом вдруг стало от души жалко безногого дядьку – бахчевого сторожа, который вот уж какой год угощал их первыми, скороспелыми дыньками.
– Ну, не обижайтесь! – просительно добавила она. – Я ведь за дурочку ни капельки не сержусь!
– Ладно уж… возьму оформление твое себе и дома на стенку повешу. Мне в этой картинке больше всего воробушек нравится, он такой же, как и ты, еще глупый и несмышленый.
– Значит, я все-таки глупышка? Вот же вредный! – крикнула Даша.
Архип Матвеевич не ответил, заглянул в голенище, потом сунул туда руку, пошебуршил внутри и снова полез рукой в инструментальный ящик за кусачками. Проклятый гвоздь не давал ему покоя.
Солнце уже свернуло с полудня и спустилось ближе к горам, продольно освещая сверкающую в лучах кожуру арбузов. На хлебном поле кучами возвышалась солома. За ближайшим увалом, куда убегала вдоль загона накатанная машинами дорога, звучно громыхали гусеницами мощные тракторы, которые должны были тащить комбайны в совхоз «Степной». Неожиданно из-за бугра выкатился велосипедист, спугнув своим появлением притаившихся в высокой стерне тетеревят. Они шумно взмыли над полем и тут же неподалеку приземлились за соломенной копежкой.
Архип знал, что скоро тетеревушки начнут копаться в соломе сотнями, но подползти к ним на ружейный выстрел все равно не дадут. Вот ежели на машине да из мелкокалиберки – разлюли малина, бей сколько хошь.
Велосипедистом оказалась Варвара. Увидев ее, Даша заслонила ладошкой глаза и тут же скрылась в вагончике.
– Варваре Корнеевне наше нижайшее! – приветствовал ее Архип Матвеевич.
– Здравствуйте кого не видела, – слезая с машины, хмуро ответила Варвара.
– Магарыч с тебя причитается, – вытряхивая из сапога мусор, проговорил Архип.
– С меня-то за что? – прислоняя велосипед к крышке старого кухонного стола, спросила она.
– За подвиг мужний и прочее, – подмигнул Архип Матвеевич.
– Ты, босоногий, не юли! – отвязывая с багажника небольшой чемоданчик, огрызнулась Варвара.
– Юли не юли, а прикатила… Газетку-то сегодняшнюю, поди, читала? – пытал Архип.
– Мне не до чтения… У меня вон мать пропала. Третий день нету, – кривя губы и намереваясь заплакать, ответила Варвара.
– Как это пропала? – поднимая от стола голову, удивился Федя.
– Вот так и нет… Тут не была она?
– Не была, – ответил Федя.
– Мамашу ищешь? – Держа в руке кусачки, Архип, как в подзорную трубу, заглядывал в голенище, отыскивая свой несчастный гвоздок.
– Ну ищу! – косясь на него, отозвалась Варвара. – Может, ты видел?
– Конечно, видел. Позавчера ехала на почтовой летучке, сидела за решеткой, будто тюремщица…
– Не шути, Архип! – взмолилась Варвара.
– Какие там шутки! Мамаша твоя в район покатила, жалобу на своего зятька повезла.
– Врешь!
– Никодим Малый сочинил за пол-литра.
– А может быть, ты сам? – крикнула Варвара.
– Цыц, баба! – Архип погрозил ей кусачками. – Ты на меня голос не поднимай. На меня даже сам эскадронный командир голоса не завышал!
Отойдя в сторонку, он присел на дышло и стал переобуваться.
Варвара, немного успокоившись, открыла свой чемоданчик, выложила на стол поджаренную до румянца курицу, несколько, штук яичек и стопку шанег, завернутых в промасленную бумагу.
– Вам с Мартьяном настряпала, ешьте, – часто помаргивая черными ресницами, суетилась она. – Почему домой не приходишь? Сколько уж дней в бане не был! – укоряла она Федю.
– Да я тут мылся.
– Все равно тебе надо домой… Мы говорили с мамашей про твою свадьбу и решили бычка зарезать. Боковушку тоже оклеить нужно…
Ей хотелось спросить про Мартьяна и Глафиру. В Дрожжевке про них плели бог знает что.
– Не надо оклеивать, – возразил Федя. – Михаил Лукьянович сказал, что мы у них будем жить.
– Федя! – выглянув из вагончика, громко и властно крикнула Даша.
– Ну, вот я, ну? – отозвался Федя.
– Собирайся живо! Нам уже пора. Скоро Ульяна и Чертыковцев трактор пригонят. Слышь, мотор работает!
Запихивая в рюкзак свои и Федькины вещички, Даша зорко поглядывала на Варвару и подслушала весь разговор до единого словечка. Можно было послушать еще, да времени не хватило. Вместе с отцом и Мартьяном они уезжали в совхоз «Степной». Агафон, как начальник комсомольского поста, был выделен ответственным за сборы и своевременный выезд. Где-то поблизости, за ближайшим бугорком, гудел трактор, который должен был тащить их жилой вагончик.
– Машина подходит, слышишь? – поторапливала Дашутка.
– Слышу, слышу, – охотно откликнулся Федя.
– Раз слышишь, иди скорей!
– Даша, попробуй шанежек, – предложила Варвара.
– Нет уж… – Не только шанежек, ей даже не хотелось, чтобы Федор торчал и балясничал около этой злюки. – Ты идешь или нет? – Подняв дынную кожуру, она с презрением швырнула ее к столу с намерением попасть в неслуха Федьку или в табунок лежащих на столе яичек.
Федя аккуратно сложил свои бумаги и направился к своей неугомонной, требовательной подружке. С бугра скатывался трактор и приближался к стану. Впереди лихо пылили рысью два всадника. Поравнявшись с вагончиком, они повернули к нему, сдерживая резвый ход разгоряченных лошадей.
– Ну, как вы тут, готовы? – спросил Агафон, гарцуя на высоком рыжем коне, высоко задирая ему белолобую голову.
– У нас все в порядке! Мы готовы! – крикнула Даша.
– Ну где же готовы? – подъезжая к стану, спокойно заметила Ульяна. – Ни одного арбуза не погрузили.
– Сейчас, Яновна, справимся, – пообещала Даша. – Становись, Федюня! – приказала она своему женишку и, выхватив из кучи крупный белый арбуз, подкинула его на руках и бросила Феде. Тот ловко подхватил и осторожно, катышком пустил в вагончик.
Варвара сидела за столом и молча, отчужденно наблюдала, словно дела этих беспокойных людей совсем ее не касались.
Увидев бывшую хозяйку, Агафон резко остановил коня и с заметной, как показалось Ульяне, поспешностью крикнул:
– Добрый день, товарищи! – и, тут же обернувшись к Голубенковой, быстро, но уже негромко, с подчеркнутым вниманием произнес: – Здравствуйте, Варвара Корнеевна.
Все заметили, как Варя вздрогнула, словно ее подстегнули. Сверкая темными зрачками, она взглядывала то на Ульяну, то на Федю, то снова на Агафона, не зная, куда спрятать глаза.
– Здравствуй… Здравствуй, – удивленно и растерянно проговорила она, настороженно продолжая коситься на подъехавшего Агафона. Он рассматривал бывшую хозяйку с нескрываемым любопытством, как-то по-особенному сдержанно и благожелательно улыбался.
«Вот и пойми таких!» – подумала Варвара, смущаясь все больше и больше. Разве могла понять она, как прекрасны были те новые чувства, которые завладели парнем после всего пережитого с такой девушкой, как Ульяна?
Именно здесь, на этом стане, произошло примирение, когда они приезжали сюда, поздравили Глафиру и Мартьяна с окончанием уборки и устроили на бахчах у Архипа маленькую пирушку. Это был радостный, незабываемый для них день с коротким, но яростным ливнем и громовыми раскатами, под которые Архип Матвеевич своим удивительно приятным голосом затягивал песню о Ермаке. Ульяне было немножко грустно, что стан разорялся. Он был расположен на ее любимом месте, неподалеку от березового колка с неуемным, веселым родничком на опушке. Понравился стан и Варваре. Все это было ей знакомо по прежней работе, когда на весь край гремело ее звено. Хорошо знала она и зеленый вагончик с крылечком, ружье Архипа на колышке стволом вниз, а раньше так висело ружье Мартьяна… Как и прежде, стенная газета на щитке, едва державшаяся на одном гвоздике… Бахчи на склоне бугра, солнечный блеск крутобоких арбузов. А какое здесь ясное и синее небо над вершинами гор; и как смешливы Федя и Даша, кидавшие с рук на руки арбузы и шершавые дыни с неповторимым запахом; даже Гошка и приветливая девушка агроном Ульяна здесь слились неразлучно. От самого стана и молодых людей, тесно жавшихся друг к другу, веяло чем-то уютным, домашним. У Вари защемило в груди.
Склонившись с седла, Агафон сказал Феде и Даше, чтобы они поторопились с погрузкой; помахав им концом Повода, он круто завернул коня и поехал навстречу громыхавшему трактору.
Ульяна догнала Агафона уже на пригорке, с которого некруто сбегала в широкий, золотистый от жнивища дол хорошо укатанная дорога.
– Все-таки ты, Гоша, пожалел Варварушку, – поравнявшись с его конем, сказала Ульяна.
– Просто так, по-человечески… – ответил Агафон. – Она такая потерянная…
Дол наполнялся прохладой. Горный воздух становился оживляюще свежим и ласковым.
– А себя ты уже перестал жалеть? – спросила Ульяна.
– У меня сейчас, Ульяша, такое в душе… Хочется, чтобы все были счастливыми, как Федя и Даша. Мне даже стан этот, и вагон, и родничок – все жаль до смерти.
– Почему? – тихо спросила она.
Он ответил не сразу.
– Ты вспомни, как приезжали поздравлять наших комбайнеров, какая гроза была, Архипушка пел…
Ульяна подняла коротенькую плетку и поправила концом черенка выбившуюся из-под синего берета прядь волос.
– Да, здесь очень хорошо, – по-прежнему тихим голосом подтвердила она. – Этот чудо-родничок, лесок березовый прелесть! А весной цвели такие подснежники! Ты хотел бы здесь жить всегда?
– Очень хотел бы!
– И в таком же вот вагончике?
«Да, с тобой», – хотелось ответить ему, но сказал он совсем другое:
– В таком вагончике не хочу жить.
– Да? – Ульяна вскинула брови и, натянув поводья, придержала Белоножку. – Ты только что говорил…
– Говорил и сейчас скажу, что для каждой совхозной фермы нужно выбирать именно такие места, около родников, речушек, лесков.
– Истина!
– Да, но нам нужно давно уже строить здесь не вагончики, не времянки финского образца, а постоянные здания, чтобы жить в них круглый год – и в суровую зиму – с полными удобствами.
– В тебе сидит горожанин, – попробовала возразить Ульяна. – Однако тебе нужен дворец?
– Нет! – горячо запротестовал Агафон. – Дело не в дворце. Но строения должны быть самые современные, легкие, ажурные, из стекла и пластика. Особенно главный корпус, где будут размещены жилые комнаты, агрокабинеты, лаборатории и обязательно оранжерея. Я вижу и цветы, и бассейн, и зрительный зал с киноаппаратурой, телевизионными установками. При теперешней технике все это можно очень быстро собрать из легких дешевых панелей. Кончать нужно с этими общежитиями, где даже, извини, рубахи негде выстирать.
– А ты прав! Нам надо думать, как лучше жить нашим людям, – задумчиво, под мерный шаг коня, проговорила Ульяна.
А пока… Агафон вспомнил: в прошлом году в один из зауральских целинных совхозов прибыло около двадцати молодых механизаторов, а удержался только один – остальные уехали из-за бытовой неустроенности… Он поделился этим с Ульяшей.
– Да, человек не только должен работать, заниматься, читать, писать, но и еще просто жить. Жить хорошо!
– Когда мы с папой ездили в Прибалтику, – подхватила Ульяна, – заезжали к его другу в один замечательный эстонский колхоз. У них даже есть должность архитектора. Он спланировал такие фермы, жилые поселки, и они их построили.
– У нас тоже был инженер-строитель, но он не построил даже путной для коз и овец кошары. А Спиглазов хвастается, что Петр Иванович схлопотал для совхоза десять финских домиков. Убожество! Но тем, кому они достались, завидуют остальные. Ты когда-нибудь видела, как живут наши молодые чабаны?
– Я была у них с Мартой… – сочувственно улыбнулась Ульяна. – Мы делаем вид, что у нас все в порядке. Привозим раз или два в месяц кинопередвижку, да и то только летом. Пару десятков растрепанных книг; ну, иногда Иван Михайлович, как член бюро райкома, сам беседу проведет или подбросит скучного, как бессонница, докладчика… А потом полгода они живут, задутые буранами.
– Да. Быт молодых чабанов – это тоже проблема, да еще какая! Мы еще всколыхнем и этот вопрос и Марту нашу расшевелим. А сейчас я, Ульяша, мечтаю о своем, о нашем… Знаешь, о чем?
– Не знаю… – насторожилась она.
– На Волгу, на Волгу поедем! – нетерпеливо предложил Агафон.
– Думаешь, я там буду кстати? – Ульяна посмотрела на него долгим, проникновенным взглядом.
– Тут и думать нечего! – решительно и беззаботно выкрикнул он, но, встретив ее отчужденный и в то же время пытливый взгляд, просительно и не совсем уверенно продолжал: – Ты только вообрази себе, как обрадуются твоему приезду мама и отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35