У Жванецкого есть миниатюра о нашем театре и кино, об актерах, которым не веришь, когда они надевают фрак или говорят: «Мадам, только после Вас!» – и норовят пожать королеве руку. О Дворжецком такого нельзя было сказать.
Вацлав Янович был подтянут, элегантен, причем в любом костюме. Галстук бабочкой, смокинг – это его одежда. Костюм – это его одежда. Если свитер – он родился в нем. И даже в стеганке он все равно элегантен. От него исходило какое-то ощущение чистоты, отмытости, свежести. Я нарочно об этом говорю, потому что не вижу сейчас таких актеров. Даже очень больших эстрадных артистов, кажется, надо умыть, прежде чем показывать.
Вацлав Янович умел сказать комплимент, не бог весть какой, порой довольно расхожий. Например, когда он меня встречал, всегда говорил: «Боже мой, это Вы?! А я думал, что это Ваша дочь». Это банальность. Но он так ее произносил, он так жил в этот момент, что ему верилось и сразу менялось настроение, становилось тепло.
Он владел искусством вести беседу, которое теперь утрачено. Собираются артисты, и беседа идет сплошь в бытовом плане. Начинают говорить, кто с кем живет, или просто ругать режиссера, стонать по поводу зарплаты. Но люди нашего поколения тоже никогда не жили особенно богато. Однако Дворжецкий всегда вел беседу на уровне духовности. Такая беседа приподнимала, а не опускала человека. Он мог, например, говорить о языке театра, об эстетике, прекрасно знал литературу. Я никогда не забуду, как он пришел ко мне сразу, когда началась перестройка. Мы обсуждали, кто вокруг нас, и он сказал: «Слушай! Хочу перечесть «Бесов». Дай мне, пожалуйста. Буду читать». Потом мы долго с ним об этом разговаривали. Во всяком случае, я не знаю ни одного актера в Нижнем Новгороде, с которым я могла бы беседовать на эту тему.
Вместе с тем он умел рассказать анекдот. Причем нередко рассказывал одни и те же. Но поскольку это был эмоциональный человек, наделенный воображением, актер, то все его анекдоты были необычайно живо разыграны (он предпочитал одесские еврейские анекдоты) и удивительно заражали.
О том, что он пережил, мог поведать таким живописным слогом, что все его рассказы о заключении, о том, как познакомился с Ривой Яковлевной, актерские байки было всегда интересно слушать. Есть такие занудные рассказчики, которых слушать неохота, а он умел придать рассказу живой характер обмена мыслями.
В беседах он не ходил по кругу. Во многих компаниях я заранее знала, что скажет этот, что скажет тот. Дворжецкий всегда мог сказать что-то новое. У него всегда была мгновенная импровизация. Он менял свое мнение, не боялся сказать: «Я изменился, потому что прочитал то-то и то-то или думал над этой проблемой».
И в то же время он был человек со страстями, пристрастиями, симпатиями и антипатиями. Во всем его облике и манере держаться проступал менталитет польского шляхтича. Была и желчность иногда, и горьковатая нота в его остроумных шутках. Он был человек живой, не «ходячая добродетель», но и озорной.
В нем жил подлинный аристократизм. Это драгоценное качество. Я никогда не забуду, как смотрела во МХАТе «Живой труп» и хорошие актеры, большие актеры – Степанова, Прудкин – изображали аристократов. И все ахали, как замечательно они это делали. А во мне все протестовало. Потому что в этом изображении аристократов была одна краска – надменность, высокомерность, а это ведь неправда. Вот Вацлав Янович был подлинным аристократом. Аристократизм – это и нравственные убеждения, и поведение, и образ жизни. Я уже говорила об элегантности, воспитанности, удивительном свойстве приковывать внимание. Вошел в комнату, и больше как бы ни на кого не хочется смотреть. И при этом никакой напыщенности, никакого высокомерия. Способность моментально угадывать, кто перед тобой, и просто сходиться, если он этого хочет. Есть пафос дистанции, умение держать на расстоянии. Но в то же время простые рыбаки считали Василия Ивановича (так они его звали) своим человеком. Удивительное сочетание пафоса дистанции и простоты. Он не позволял никому распускаться и вместе с тем не давал понять, что они перед ним ничтожество. Он чем-то мне напоминал старика Болконского из «Войны и мира».
Мало того что он сам был умен, интересен и обладал многогранным чувством юмора, – у него были умные руки. Он друзей задаривал рыбой, которую добывал на уровне промысла.
У меня день рождения пятого июля, и он традиционно приносил мне первую клубнику, которую выращивал в саду, угощал медом со своей пасеки. Не боялся никакого труда. Для него это было даже интересно. Причем работал не как плебей, не как раб, который берется за работу, проклиная ее, а как творческий человек, с чувством собственного достоинства, который радуется тому, что он умеет делать.
Как-то я собралась к нему в гости на день рождения. А Рива Яковлевна была в это время в отпуске. Ну, естественно, раз мужчина один, я пеку торт, что-то приготавливаю. Вхожу к нему, а он в фартуке. И мне говорит: «Танечка, а я уже всё испек!» – «Что Вы испекли, Вацлав Янович?» Он испек торт, вафли, сделал трубочки с кремом. Для него не существовало низких работ, больших работ, творческих, высоких, мужских, женских и т. д. Он умел всё – и всё делал легко, радостно. Аппетит к жизни у него был замечательный.
Другое дело, что он был человек эгоцентричный. И потому что актер, и потому что в жизни своей натерпелся. Узнал, что такое жить или не жить. Дышать или не дышать. Поэтому рядом с такой лавой, я думаю, было иногда и трудновато. Выходил из себя: «Женька, он ничем не интересуется, ничего не умеет!»
Как актер он тоже был отмечен печатью аристократизма. Боюсь, что меня будут ругать, если скажу, что он не был, что называется, «современный актер». Вацлав Янович принадлежал к классическому русскому психологическому театру. Во-первых, он замечательно владел такими двумя вещами, как создание характера и характерность. Теперешние актеры все время играют себя. Притом это неумение, по сути дела, перевоплощаться они закрывают наукообразными рассуждениями: «Я играю не Лира, а свое отношение к Лиру, я там то-то, то-то»… Это все словесная эквилибристика. Вацлав Янович если играл, то сначала анализировал характер и создавал его посредством характерности. Искал детали, приспособления, манеру и обживал образ. Для зрителя это самое интересное и есть, что актер перевоплощается. Тут он царь, тут он простой мужик, старик, почти бомж, как в фильме «Вы чье, старичье?» Он этого не боялся. С тем, как менялись приспособления, менялся весь характер и облик. И про отношение к герою он не забывал. Но прежде, чем отношение, надо все-таки создать героя. Это мне всегда нравилось в актерах старой школы. Наверное, Вацлав Янович был последним в Нижнем Новгороде актером, который работал таким образом. Во-вторых, его речь слышно было с любого ряда. Никакого бормотания, прекрасная дикция. Когда современный артист начинает говорить и произносит какие-то умные фразы, может быть даже философские, то ему тоже не веришь. Потому что голос скрипучий, непоставленный, слышно не отовсюду, идет либо бормотание, либо вещание. А ему верилось, потому что само звучание голоса, сама дикция – всё говорило о культуре, о владении мастерством, актерским ремеслом. Тем, что тоже уходит с такими людьми, как Дворжецкий.
Авраам Левин
СВОБОДНАЯ ЛИЧНОСТЬ В ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕСВОБОДЫ
Только большее может описать меньшее, только зная общее, можно объяснить частное. Поэтому, когда оказываешься перед грандиозным явлением природы, вроде Ниагарского водопада, не находишь слов ни для описания, ни тем более для объяснения, можно лишь попытаться выразить удивление и восторг. Вот именно таким вызывающим удивление и восхищение феноменом природы был Вацлав Янович Дворжецкий.
О Дворжецком-актере многие могут рассказать лучше меня. Как зритель я только могу пожалеть, что люди, не видевшие Дворжецкого на театральных подмостках, могли запомнить его главным образом лишь в сыгранных им в кино ролях аристократов и благородных стариков, которые даже ему не всегда удавалось оживить. Ах, если бы на большом экране или по одному из главных телеканалов показали дипломный фильм ныне знаменитого режиссера «Вы чье, старичье?», как бы обогатилось представление миллионов моих соотечественников о таланте Дворжецкого. Видимо, и он мог применить к себе слова поэта, воскликнувшего: «Только с горем я чувствую солидарность».
Глубочайшая солидарность с тем привычным и поэтому не замечаемым горем, которое пронизывает всю окружающую нас жизнь, зоркий глаз исследователя этой жизни позволили Вацлаву Яновичу создать образ старика Касьяна, который – так во всяком случае мне кажется – может послужить таким же символом и свидетельством горя нашего времени, как судьба Самсона Вырина осталась символом и свидетельством горя прошлого века. Дрожащие губы Касьяна – одно из потрясений, испытанных мной в жизни. Но, повторяю, о Дворжецком-актере другие знают больше… Мне лучше судить о другом таланте этого человека – таланте быть и оставаться личностью. Именно этим Вацлав Янович (Дворж, как звали его друзья) привлекал при первом же знакомстве и при каждой новой встрече с ним. Он в любой миг мог представиться кем угодно. Мог позвонить в дверь и, эксплуатируя выращенную им для очередной роли белую бороду, придававшую ему сходство с основоположником научного коммунизма, провозгласить: «Пролетарии всех стран, простите меня!» И в то же время он всегда оставался самим собой. Сыграв в театре и кино сотни ролей, он сохранял удивительную естественность и вместе с тем за пределами сценического и экранного пространства постоянно исполнял роль в непрерывно сочинявшейся им пьесе под названием «Жизнь Вацлава Дворжецкого». Такое сочетание естественности с некоторой отстраненностью позволяло ему сохранять самобытность и достоинство в условиях, в которых просто сохранение жизни казалось чудом.
Роль главного героя этой пьесы требовала благородства и самоотверженности. Каждый его поступок соответствовал кантовскому правилу и мог служить нормой всеобщего поведения. Каждый день должен был доставлять радость от полноты ощущения жизни. Радость от сыгранной роли, от прочитанного или сочиненного стихотворения, от зимней рыбалки, от общения с пчелами на пасеке, от расцветших вишен в выращенном им саду, от общения с друзьями, от скорости скользящей яхты или мчащегося автомобиля. Вернувшись вечером с многодневных, тяжелых съемок, он поднимался в четыре утра, чтобы не опоздать на свидание с утренней зарей на озере, а потом с сеткой, полной только что пойманных карасей, появлялся в вашей квартире, чтобы поразить приятным сюрпризом.
Умевший, как мало кто другой, сливаться с природой и наслаждаться ею, он был далеко не безразличен и к делам общественным. В заревую пору демократии он загорелся идеей выставить свою кандидатуру на первых свободных выборах в местный Совет, чтобы добиться реорганизации городского хозяйства. Он хотел испытать себя и на этом поприще, которого еще не было в его богатом жизненном опыте. И несомненно, если бы его тогда не отговорили, Вацлав Янович в свои восемьдесят лет проявил бы большую энергию и преданность интересам тех, кто его выбрал, чем большинство «народных избранников». Он любил то, что любил, и ненавидел то, что ненавидел, никогда не притворялся и не изменял ни друзьям, ни врагам.
Он умел многое и во всем, что умел, был мастером. В общении с ним часто всплывало в памяти название рассказа Хемингуэя «Такими вы не будете». Он был свободным человеком. Он оставался свободен и в тюремной камере, и под гнетом цензоров, и под бдительным надзором «всевидящих глаз»: «Свободен, – как сказано поэтом о поэте, – в России, в Болдине, в карантине».
Как был уютен тесный мир вранья.
Привычное дерьмо, слежавшись, не смердело.
Понятно было всё: от буквы А до Я,
И слово бойко заменяло дело.
Но ветер века, ветер перемен
Развеял наше милое жилище,
И нету больше лжи привычных крепких стен,
И вихрь правды нагло в морду свищет.
Позорно прошлое, грядущее – темно:
В свободе мы неопытны от веку.
Как непонятно, страшно и срамно
На выжженной земле нагому человеку!
Надо б вдруг остановиться,
На минуточку присесть,
Оглянуться, осмотреться,
Попытаться бы расчесть,
Сквозь магический кристалл
Заглянуть за перевал.
Но такого нет кристалла
…И не надо – всё мура -
Никакого перевала -
Будет то же, что вчера.
Роли в театре, кино и на телевидении
ВАЦЛАВ ДВОРЖЕЦКИЙ В ТЕАТРЕ
В театрах ГУЛАГа: Котласский ИТАК (1930), Вайгачский ИТАК (1931-1932), Медвежьегорский ИТАК (1933), Туломской ГЭС (1934– 1937) – В. Я. Дворжецкий сыграл около 45 ролей.
Среди них: Астров («Дядя Ваня» А. Чехова), Клещ («На дне» М. Горького), Курчаев («На всякого мудреца…» А. Островского), Костя («Чужой ребенок» В. Шкваркина), режиссерские работы.
В 1937– 1958 гг. В. Я. Дворжецкий сыграл 122 роли в 111 спектаклях. Среди них:
Харьковский драматический театр. 1937
Маяк – «Слава» В. Гусева
Вронский – «Анна Каренина» по Л. Толстому
Муров – «Без вины виноватые» А. Островского
Омский ТЮЗ. 1937-1939
Кочкарев – «Женитьба» Н. Гоголя
Лорд-канцлер, – «Том Кенти» по М. Твену.
лорд Герфорд Режиссер В. Дворжецкий
Карандышев – «Бесприданница» А. Островского
Ньюстэд – «Созвездие Гончих Псов» по К. Паустовскому
Милон – «Недоросль» Д. Фонвизина
Жадов – «Доходное место» А. Островского
Сказочник – «Снежная королева» Е. Шварца – Режиссер В. Дворжецкий
Таганрогский ТЮЗ. 1940
Сказочник, Советник – «Снежная королева» Е. Шварца. – Режиссер В. Дворжецкий
Фурманов – «Чапаев» по Д. Фурманову
Лелио – «Лжец» К. Гольдони. – Режиссер В. Дворжецкий
Егор – «Дурочка» Лопе де Вега
Джордж – «Хижина дяди Тома» по Г. Бичер-Стоу. – Режиссер В. Дворжецкий
Страфорель – «Романтики» Э. Ростана. Режиссер В. Дворжецкий
Постановщик – «Голубое и розовое» А. Бруштейн
Омский ТЮЗ. 1941
Лосницкий – «Дом № 5» И. Штока
Ярцев – «Разлом» Б. Лавренева
Севостьянов – «Парень из нашего города» К. Симонова
Фредомбэ – «Интервенция» Л. Славина
Здобнов – «Весна в Москве» В. Гусева
Страфорель – «Романтики» Э. Ростана – Постановщик В. Дворжецкий
Марлоу – «Ночь ошибок» О. Гольдсмита
Омский театр драмы. 1945-1956
Ржевский – «Давным-давно» А. Гладкова
Вронский, Каренин – «Анна Каренина» по Л. Толстому
Костя – «День отдыха» В. Катаева
Городулин – «На всякого мудреца…» А. Островского
Лясковский – «Старые друзья» А. Арбузова
Максимов – «За тех, кто в море» Б. Лавренева
Чацкий – «Горе от ума» А. Грибоедова
Харди – «Русский вопрос» К. Симонова
Гауард – «Глубокие корни» Гоу и Дюсо Поручик – «Забавный случай» К. Гольдони
Великатов – «Таланты и поклонники» А. Островского
Владимир – «Дубровский» по А. Пушкину
Дульчин – «Последняя жертва» А. Островского
Кавалер Рипафратта – «Трактирщица» К. Гольдони
Рощин – «Родина» по А. Толстому
Профессор – «Жизнь в цитадели» по А. Кронину
Агишин – «Женитьба Белутина» А. Островского
Великатов – «Таланты и поклонники» А. Островского
Лещинский – «Крепость на Волге» Кремлева
Каренин – «Живой труп» Л. Толстого
Дульчин – «Последняя жертва» А. Островского
Фердинанд – «Мачеха» О. Бальзака
Макхил – «Заговор обреченных» Н. Вирты
Жадов – «Доходное место» А. Островского
Вальтер Кидд – «Голос Америки» Б. Лавренева
Кречинский – «Свадьба Кречинского» А. Сухово-Кобылина
Меркуцио – «Ромео и Джульетта» В. Шекспира
Протасов – «Угрюм-река» по В. Шишкову
Вурм – «Коварство и любовь» Ф. Шиллера
Яго – «Отелло» В. Шекспира
Дэвид Грэхем – «Тридцать сребреников» Г. Фаста
Фон Штубе – «Разлом» Б. Лавренева
Неклюдов – «Семья» И. Попова
Авдеев – «Девицы-красавицы» А. Симукова. – Режиссер В. Дворжецкий
Геннадий Дубровин – «Огненный мост» Б. Ромашова
Клещев – «Большие хлопоты» Л. Ленча Телятев – «Бешеные деньги» А. Островского
Кирилл Владимирович – «Порт-Артур» по А. Степанову
Петруччио – «Укрощение строптивой» В. Шекспира
Сомов – «Сомов и другие» М. Горького
Клайд Гриффите – «Закон Ликурга» по Т. Драйзеру
Хлебников – «Персональное дело» А. Штейна
Слуга – «С любовью не шутят» П. Кальдерона
Костиков – «Русская тропинка»
Клод Фролло – «Собор Парижской Богоматери» по В. Гюго
Ферм – «Битва за жизнь» Шатрова и Волина
Гаев – «Вишневый сад» А. Чехова
Родзянко – «Незабываемый 19-й» Вс. Вишневского
Частухин – «Кандидат партии» А. Крона
Хеверн – «Зыковы» М, Горького
Саратовский театр драмы. 1956-1958
Иван Грозный – «Великий государь» В. Соловьева
Забелин – «Кремлевские куранты» Н. Погодина. Режиссер В. Дворжецкий
Марсиаль – «Интервенция» Л. Славина
Доктор Бредис – «Медвежья свадьба» А. Луначарского
Платонов – «Одна» С. Алешина
Сиплый – «Оптимистическая трагедия» Вс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Вацлав Янович был подтянут, элегантен, причем в любом костюме. Галстук бабочкой, смокинг – это его одежда. Костюм – это его одежда. Если свитер – он родился в нем. И даже в стеганке он все равно элегантен. От него исходило какое-то ощущение чистоты, отмытости, свежести. Я нарочно об этом говорю, потому что не вижу сейчас таких актеров. Даже очень больших эстрадных артистов, кажется, надо умыть, прежде чем показывать.
Вацлав Янович умел сказать комплимент, не бог весть какой, порой довольно расхожий. Например, когда он меня встречал, всегда говорил: «Боже мой, это Вы?! А я думал, что это Ваша дочь». Это банальность. Но он так ее произносил, он так жил в этот момент, что ему верилось и сразу менялось настроение, становилось тепло.
Он владел искусством вести беседу, которое теперь утрачено. Собираются артисты, и беседа идет сплошь в бытовом плане. Начинают говорить, кто с кем живет, или просто ругать режиссера, стонать по поводу зарплаты. Но люди нашего поколения тоже никогда не жили особенно богато. Однако Дворжецкий всегда вел беседу на уровне духовности. Такая беседа приподнимала, а не опускала человека. Он мог, например, говорить о языке театра, об эстетике, прекрасно знал литературу. Я никогда не забуду, как он пришел ко мне сразу, когда началась перестройка. Мы обсуждали, кто вокруг нас, и он сказал: «Слушай! Хочу перечесть «Бесов». Дай мне, пожалуйста. Буду читать». Потом мы долго с ним об этом разговаривали. Во всяком случае, я не знаю ни одного актера в Нижнем Новгороде, с которым я могла бы беседовать на эту тему.
Вместе с тем он умел рассказать анекдот. Причем нередко рассказывал одни и те же. Но поскольку это был эмоциональный человек, наделенный воображением, актер, то все его анекдоты были необычайно живо разыграны (он предпочитал одесские еврейские анекдоты) и удивительно заражали.
О том, что он пережил, мог поведать таким живописным слогом, что все его рассказы о заключении, о том, как познакомился с Ривой Яковлевной, актерские байки было всегда интересно слушать. Есть такие занудные рассказчики, которых слушать неохота, а он умел придать рассказу живой характер обмена мыслями.
В беседах он не ходил по кругу. Во многих компаниях я заранее знала, что скажет этот, что скажет тот. Дворжецкий всегда мог сказать что-то новое. У него всегда была мгновенная импровизация. Он менял свое мнение, не боялся сказать: «Я изменился, потому что прочитал то-то и то-то или думал над этой проблемой».
И в то же время он был человек со страстями, пристрастиями, симпатиями и антипатиями. Во всем его облике и манере держаться проступал менталитет польского шляхтича. Была и желчность иногда, и горьковатая нота в его остроумных шутках. Он был человек живой, не «ходячая добродетель», но и озорной.
В нем жил подлинный аристократизм. Это драгоценное качество. Я никогда не забуду, как смотрела во МХАТе «Живой труп» и хорошие актеры, большие актеры – Степанова, Прудкин – изображали аристократов. И все ахали, как замечательно они это делали. А во мне все протестовало. Потому что в этом изображении аристократов была одна краска – надменность, высокомерность, а это ведь неправда. Вот Вацлав Янович был подлинным аристократом. Аристократизм – это и нравственные убеждения, и поведение, и образ жизни. Я уже говорила об элегантности, воспитанности, удивительном свойстве приковывать внимание. Вошел в комнату, и больше как бы ни на кого не хочется смотреть. И при этом никакой напыщенности, никакого высокомерия. Способность моментально угадывать, кто перед тобой, и просто сходиться, если он этого хочет. Есть пафос дистанции, умение держать на расстоянии. Но в то же время простые рыбаки считали Василия Ивановича (так они его звали) своим человеком. Удивительное сочетание пафоса дистанции и простоты. Он не позволял никому распускаться и вместе с тем не давал понять, что они перед ним ничтожество. Он чем-то мне напоминал старика Болконского из «Войны и мира».
Мало того что он сам был умен, интересен и обладал многогранным чувством юмора, – у него были умные руки. Он друзей задаривал рыбой, которую добывал на уровне промысла.
У меня день рождения пятого июля, и он традиционно приносил мне первую клубнику, которую выращивал в саду, угощал медом со своей пасеки. Не боялся никакого труда. Для него это было даже интересно. Причем работал не как плебей, не как раб, который берется за работу, проклиная ее, а как творческий человек, с чувством собственного достоинства, который радуется тому, что он умеет делать.
Как-то я собралась к нему в гости на день рождения. А Рива Яковлевна была в это время в отпуске. Ну, естественно, раз мужчина один, я пеку торт, что-то приготавливаю. Вхожу к нему, а он в фартуке. И мне говорит: «Танечка, а я уже всё испек!» – «Что Вы испекли, Вацлав Янович?» Он испек торт, вафли, сделал трубочки с кремом. Для него не существовало низких работ, больших работ, творческих, высоких, мужских, женских и т. д. Он умел всё – и всё делал легко, радостно. Аппетит к жизни у него был замечательный.
Другое дело, что он был человек эгоцентричный. И потому что актер, и потому что в жизни своей натерпелся. Узнал, что такое жить или не жить. Дышать или не дышать. Поэтому рядом с такой лавой, я думаю, было иногда и трудновато. Выходил из себя: «Женька, он ничем не интересуется, ничего не умеет!»
Как актер он тоже был отмечен печатью аристократизма. Боюсь, что меня будут ругать, если скажу, что он не был, что называется, «современный актер». Вацлав Янович принадлежал к классическому русскому психологическому театру. Во-первых, он замечательно владел такими двумя вещами, как создание характера и характерность. Теперешние актеры все время играют себя. Притом это неумение, по сути дела, перевоплощаться они закрывают наукообразными рассуждениями: «Я играю не Лира, а свое отношение к Лиру, я там то-то, то-то»… Это все словесная эквилибристика. Вацлав Янович если играл, то сначала анализировал характер и создавал его посредством характерности. Искал детали, приспособления, манеру и обживал образ. Для зрителя это самое интересное и есть, что актер перевоплощается. Тут он царь, тут он простой мужик, старик, почти бомж, как в фильме «Вы чье, старичье?» Он этого не боялся. С тем, как менялись приспособления, менялся весь характер и облик. И про отношение к герою он не забывал. Но прежде, чем отношение, надо все-таки создать героя. Это мне всегда нравилось в актерах старой школы. Наверное, Вацлав Янович был последним в Нижнем Новгороде актером, который работал таким образом. Во-вторых, его речь слышно было с любого ряда. Никакого бормотания, прекрасная дикция. Когда современный артист начинает говорить и произносит какие-то умные фразы, может быть даже философские, то ему тоже не веришь. Потому что голос скрипучий, непоставленный, слышно не отовсюду, идет либо бормотание, либо вещание. А ему верилось, потому что само звучание голоса, сама дикция – всё говорило о культуре, о владении мастерством, актерским ремеслом. Тем, что тоже уходит с такими людьми, как Дворжецкий.
Авраам Левин
СВОБОДНАЯ ЛИЧНОСТЬ В ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕСВОБОДЫ
Только большее может описать меньшее, только зная общее, можно объяснить частное. Поэтому, когда оказываешься перед грандиозным явлением природы, вроде Ниагарского водопада, не находишь слов ни для описания, ни тем более для объяснения, можно лишь попытаться выразить удивление и восторг. Вот именно таким вызывающим удивление и восхищение феноменом природы был Вацлав Янович Дворжецкий.
О Дворжецком-актере многие могут рассказать лучше меня. Как зритель я только могу пожалеть, что люди, не видевшие Дворжецкого на театральных подмостках, могли запомнить его главным образом лишь в сыгранных им в кино ролях аристократов и благородных стариков, которые даже ему не всегда удавалось оживить. Ах, если бы на большом экране или по одному из главных телеканалов показали дипломный фильм ныне знаменитого режиссера «Вы чье, старичье?», как бы обогатилось представление миллионов моих соотечественников о таланте Дворжецкого. Видимо, и он мог применить к себе слова поэта, воскликнувшего: «Только с горем я чувствую солидарность».
Глубочайшая солидарность с тем привычным и поэтому не замечаемым горем, которое пронизывает всю окружающую нас жизнь, зоркий глаз исследователя этой жизни позволили Вацлаву Яновичу создать образ старика Касьяна, который – так во всяком случае мне кажется – может послужить таким же символом и свидетельством горя нашего времени, как судьба Самсона Вырина осталась символом и свидетельством горя прошлого века. Дрожащие губы Касьяна – одно из потрясений, испытанных мной в жизни. Но, повторяю, о Дворжецком-актере другие знают больше… Мне лучше судить о другом таланте этого человека – таланте быть и оставаться личностью. Именно этим Вацлав Янович (Дворж, как звали его друзья) привлекал при первом же знакомстве и при каждой новой встрече с ним. Он в любой миг мог представиться кем угодно. Мог позвонить в дверь и, эксплуатируя выращенную им для очередной роли белую бороду, придававшую ему сходство с основоположником научного коммунизма, провозгласить: «Пролетарии всех стран, простите меня!» И в то же время он всегда оставался самим собой. Сыграв в театре и кино сотни ролей, он сохранял удивительную естественность и вместе с тем за пределами сценического и экранного пространства постоянно исполнял роль в непрерывно сочинявшейся им пьесе под названием «Жизнь Вацлава Дворжецкого». Такое сочетание естественности с некоторой отстраненностью позволяло ему сохранять самобытность и достоинство в условиях, в которых просто сохранение жизни казалось чудом.
Роль главного героя этой пьесы требовала благородства и самоотверженности. Каждый его поступок соответствовал кантовскому правилу и мог служить нормой всеобщего поведения. Каждый день должен был доставлять радость от полноты ощущения жизни. Радость от сыгранной роли, от прочитанного или сочиненного стихотворения, от зимней рыбалки, от общения с пчелами на пасеке, от расцветших вишен в выращенном им саду, от общения с друзьями, от скорости скользящей яхты или мчащегося автомобиля. Вернувшись вечером с многодневных, тяжелых съемок, он поднимался в четыре утра, чтобы не опоздать на свидание с утренней зарей на озере, а потом с сеткой, полной только что пойманных карасей, появлялся в вашей квартире, чтобы поразить приятным сюрпризом.
Умевший, как мало кто другой, сливаться с природой и наслаждаться ею, он был далеко не безразличен и к делам общественным. В заревую пору демократии он загорелся идеей выставить свою кандидатуру на первых свободных выборах в местный Совет, чтобы добиться реорганизации городского хозяйства. Он хотел испытать себя и на этом поприще, которого еще не было в его богатом жизненном опыте. И несомненно, если бы его тогда не отговорили, Вацлав Янович в свои восемьдесят лет проявил бы большую энергию и преданность интересам тех, кто его выбрал, чем большинство «народных избранников». Он любил то, что любил, и ненавидел то, что ненавидел, никогда не притворялся и не изменял ни друзьям, ни врагам.
Он умел многое и во всем, что умел, был мастером. В общении с ним часто всплывало в памяти название рассказа Хемингуэя «Такими вы не будете». Он был свободным человеком. Он оставался свободен и в тюремной камере, и под гнетом цензоров, и под бдительным надзором «всевидящих глаз»: «Свободен, – как сказано поэтом о поэте, – в России, в Болдине, в карантине».
Как был уютен тесный мир вранья.
Привычное дерьмо, слежавшись, не смердело.
Понятно было всё: от буквы А до Я,
И слово бойко заменяло дело.
Но ветер века, ветер перемен
Развеял наше милое жилище,
И нету больше лжи привычных крепких стен,
И вихрь правды нагло в морду свищет.
Позорно прошлое, грядущее – темно:
В свободе мы неопытны от веку.
Как непонятно, страшно и срамно
На выжженной земле нагому человеку!
Надо б вдруг остановиться,
На минуточку присесть,
Оглянуться, осмотреться,
Попытаться бы расчесть,
Сквозь магический кристалл
Заглянуть за перевал.
Но такого нет кристалла
…И не надо – всё мура -
Никакого перевала -
Будет то же, что вчера.
Роли в театре, кино и на телевидении
ВАЦЛАВ ДВОРЖЕЦКИЙ В ТЕАТРЕ
В театрах ГУЛАГа: Котласский ИТАК (1930), Вайгачский ИТАК (1931-1932), Медвежьегорский ИТАК (1933), Туломской ГЭС (1934– 1937) – В. Я. Дворжецкий сыграл около 45 ролей.
Среди них: Астров («Дядя Ваня» А. Чехова), Клещ («На дне» М. Горького), Курчаев («На всякого мудреца…» А. Островского), Костя («Чужой ребенок» В. Шкваркина), режиссерские работы.
В 1937– 1958 гг. В. Я. Дворжецкий сыграл 122 роли в 111 спектаклях. Среди них:
Харьковский драматический театр. 1937
Маяк – «Слава» В. Гусева
Вронский – «Анна Каренина» по Л. Толстому
Муров – «Без вины виноватые» А. Островского
Омский ТЮЗ. 1937-1939
Кочкарев – «Женитьба» Н. Гоголя
Лорд-канцлер, – «Том Кенти» по М. Твену.
лорд Герфорд Режиссер В. Дворжецкий
Карандышев – «Бесприданница» А. Островского
Ньюстэд – «Созвездие Гончих Псов» по К. Паустовскому
Милон – «Недоросль» Д. Фонвизина
Жадов – «Доходное место» А. Островского
Сказочник – «Снежная королева» Е. Шварца – Режиссер В. Дворжецкий
Таганрогский ТЮЗ. 1940
Сказочник, Советник – «Снежная королева» Е. Шварца. – Режиссер В. Дворжецкий
Фурманов – «Чапаев» по Д. Фурманову
Лелио – «Лжец» К. Гольдони. – Режиссер В. Дворжецкий
Егор – «Дурочка» Лопе де Вега
Джордж – «Хижина дяди Тома» по Г. Бичер-Стоу. – Режиссер В. Дворжецкий
Страфорель – «Романтики» Э. Ростана. Режиссер В. Дворжецкий
Постановщик – «Голубое и розовое» А. Бруштейн
Омский ТЮЗ. 1941
Лосницкий – «Дом № 5» И. Штока
Ярцев – «Разлом» Б. Лавренева
Севостьянов – «Парень из нашего города» К. Симонова
Фредомбэ – «Интервенция» Л. Славина
Здобнов – «Весна в Москве» В. Гусева
Страфорель – «Романтики» Э. Ростана – Постановщик В. Дворжецкий
Марлоу – «Ночь ошибок» О. Гольдсмита
Омский театр драмы. 1945-1956
Ржевский – «Давным-давно» А. Гладкова
Вронский, Каренин – «Анна Каренина» по Л. Толстому
Костя – «День отдыха» В. Катаева
Городулин – «На всякого мудреца…» А. Островского
Лясковский – «Старые друзья» А. Арбузова
Максимов – «За тех, кто в море» Б. Лавренева
Чацкий – «Горе от ума» А. Грибоедова
Харди – «Русский вопрос» К. Симонова
Гауард – «Глубокие корни» Гоу и Дюсо Поручик – «Забавный случай» К. Гольдони
Великатов – «Таланты и поклонники» А. Островского
Владимир – «Дубровский» по А. Пушкину
Дульчин – «Последняя жертва» А. Островского
Кавалер Рипафратта – «Трактирщица» К. Гольдони
Рощин – «Родина» по А. Толстому
Профессор – «Жизнь в цитадели» по А. Кронину
Агишин – «Женитьба Белутина» А. Островского
Великатов – «Таланты и поклонники» А. Островского
Лещинский – «Крепость на Волге» Кремлева
Каренин – «Живой труп» Л. Толстого
Дульчин – «Последняя жертва» А. Островского
Фердинанд – «Мачеха» О. Бальзака
Макхил – «Заговор обреченных» Н. Вирты
Жадов – «Доходное место» А. Островского
Вальтер Кидд – «Голос Америки» Б. Лавренева
Кречинский – «Свадьба Кречинского» А. Сухово-Кобылина
Меркуцио – «Ромео и Джульетта» В. Шекспира
Протасов – «Угрюм-река» по В. Шишкову
Вурм – «Коварство и любовь» Ф. Шиллера
Яго – «Отелло» В. Шекспира
Дэвид Грэхем – «Тридцать сребреников» Г. Фаста
Фон Штубе – «Разлом» Б. Лавренева
Неклюдов – «Семья» И. Попова
Авдеев – «Девицы-красавицы» А. Симукова. – Режиссер В. Дворжецкий
Геннадий Дубровин – «Огненный мост» Б. Ромашова
Клещев – «Большие хлопоты» Л. Ленча Телятев – «Бешеные деньги» А. Островского
Кирилл Владимирович – «Порт-Артур» по А. Степанову
Петруччио – «Укрощение строптивой» В. Шекспира
Сомов – «Сомов и другие» М. Горького
Клайд Гриффите – «Закон Ликурга» по Т. Драйзеру
Хлебников – «Персональное дело» А. Штейна
Слуга – «С любовью не шутят» П. Кальдерона
Костиков – «Русская тропинка»
Клод Фролло – «Собор Парижской Богоматери» по В. Гюго
Ферм – «Битва за жизнь» Шатрова и Волина
Гаев – «Вишневый сад» А. Чехова
Родзянко – «Незабываемый 19-й» Вс. Вишневского
Частухин – «Кандидат партии» А. Крона
Хеверн – «Зыковы» М, Горького
Саратовский театр драмы. 1956-1958
Иван Грозный – «Великий государь» В. Соловьева
Забелин – «Кремлевские куранты» Н. Погодина. Режиссер В. Дворжецкий
Марсиаль – «Интервенция» Л. Славина
Доктор Бредис – «Медвежья свадьба» А. Луначарского
Платонов – «Одна» С. Алешина
Сиплый – «Оптимистическая трагедия» Вс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38