Сам он из техников, все
хочет сделать сам. Сидит в самолете, антенна, скажем, оборвалась Ц берет
клещи, плоскогубцы, все сам… Или так: погода, допустим, хорошая, спрашиваеш
ь: «Как сегодня погулял?» Он: «Плохо! Немцы высоко ходят, пока к ним долезеш
ь… Вот бы в облачках поохотиться за ними!..» Чем погода хуже, тем ему лучше! А
уж если он увидал самолет противника, то взлетает без всяких приказаний!..
А если говорить по нашему «радиоделу»: без радиосхемы он никогда не выле
тит, будет копаться, пока не исправит. Во время полета он так спокоен, что н
астраивается Ц слушает музыку… Смотришь Ц другой летчик взлетает нап
ряженно, лицо к стеклу. А он сидит себе, как дома на стуле, отвалившись, нево
змутимо… Но к делу строгий! Помню, как он сказал: «Ну вот, я назначен к вам ко
мандиром эскадрильи, пришел вас немножко подрегулировать!» Сказал добр
одушно, но у него не разболтаешься! А как скажешь ему что-нибудь о наших по
бедах, он становится веселым, от радио тогда не оторвешь его, ловит, ждет п
одробностей!..
Ц Сели! Ц приоткрыв дверь, сообщает кто-то Волевачу.
Ц «Дуглас»! Ц кивает мне Волевач. Ц Посмотреть хотите?
Я выхожу на аэродром. Пришел «дуглас» из Ленинграда в сопровождении семи
«томагавков».
Гляжу, как этот «дуглас», заправившись горючим, взлетает. После него в воз
дух пошли один за другим пять истребителей. Слепящее солнце…
В группе летчиков оживление, смех. Все слушают рассказ своего товарища, к
оторый только что сделал посадку, испробовав в бою новый тип американско
го истребителя «кеттихавк». Довольный машиной, возбужденный, откинув на
затылок свой летный шлем, размахивая меховыми рукавицами и сверкая в усм
ешке безупречными зубами, он рассказывает о том, как «гулял» в вышине и ка
к, найдя наконец под облаками какого-то «ганса», пристроился к его радиов
олне, на которой тот взывал о подмоге, выругал его по-российски за трусост
ь, а затем переменил волну, стал слушать музыку и под хороший концерт отку
да-то стал преследовать немца, стараясь завязать с ним бой.
Ц А мы слушали тебя, Ц сказал другой, Ц «дер штуль, дер штуль» Ц и эх, кре
пко ж ты потом обложил его!..
Ц Но он, сукин сын, не принял бой, в облака забился, улепетнул…
Лицо рассказчика загорелое, пышет здоровьем. Он улыбается хорошей, невин
ной улыбкой радостного, веселого человека…
Ц Знакомьтесь, Ц подводит меня к нему майор Матвеев, Ц это вот он, капит
ан Пилютов, Петр Андреевич! А это, Ц майор представил меня, Ц такой же, ка
к мы, ленинградец!.. А ну-ка, друзья! Отдайте капитана товарищу писателю на с
ъедение. Им поговорить надо!
Пилютов просто и приветливо жмет мне руку, и мы с ним отходим в сторонку.
Ц Ну, коли такой же ленинградец, давайте поговорим! Пока воздух меня не т
ребует! Садитесь хоть здесь!
И мы вдвоем усаживаемся на буфер бензозаправщика, прикрытого еловыми ве
твями, невдалеке от заведенного в земляное укрытие, затянутого белой мас
кирующей сетью изящного «кеттихавка».
Солнце, отраженное чистейшим снежным покровом, слепит глаза, но морозец
все-таки крепкий, и, записывая рассказ Пилютова, я то и дело потираю засты
вшие пальцы.
Я записываю эпизоды из финской кампании Ц атаки на И-16 и из Отечественно
й войны Ц сопровождение Пе-2 на «миге», бомбежки переправ под Сабском, дв
а первых, сбитых за один вылет, «хейнкеля», расстрел в упор двухфюзеляжно
го двухмоторного «фокке-вульфа» над Порховом и много других эпизодов.
Ц Боевых вылетов до декабрьских боев было сто пятьдесят шесть, а теперь
счет не веду. Меня назвали кустарем-одиночкой, по облакам я больше один хо
жу, ищу, нарываюсь… По ночам хожу один, беру четыре бомбы по пятьдесят кило
граммов, Ц цель найдешь, одну сбросишь, потом от зениток уйду, погуляю Ц
и снова туда же: в самую темную ночь станции все равно видно, немецкие авто
машины не маскируются, вот и слежу Ц подходят они к станции, тушат фары, т
ак и определяю. Ну и паровозы видны! На днях прямым попаданием в цистерну с
бензином на станции Любань угодил…
Ц А за что вас к Герою представили?
Ц Ну, знаете, это… В общем из сорока девяти боев мне особенно запомнился
день семнадцатого декабря, когда меня крепко ранили Ц двадцать одну дыр
ку сделали! Девять «дугласов» я сопровождал на «томагавке Е»…
Ц Семнадцатого декабря? Из Ленинграда?
Ц Да. Над Ладожским озером с шестеркой я в одиночку бился…
Внезапно, взволнованный, я прерываю Пилютова:
Ц Позвольте… А кроме этих «дугласов» в тот день другие из Ленинграда не
вылетали?
Ц Нет. Только эти… Ровно в полдень мы вылетели… Должны были идти и другие
истребители, но не успели вовремя взлететь… Я один с ними вышел… А что?..
Ц Так… сначала рассказывайте… Потом объясню…
17 декабря на «дугласе» из Ленинграда вылетели три самых близких мне чело
века: мой отец, мой брат и Наталья Ивановна… Я знаю только, что они долетел
и благополучно. Сейчас они должны быть в Ярославле, но письмо я получил по
ка только одно Ц из Вологды… И уже совсем иными глазами гладя на летчика,
лично заинтересованный, я жадно стал слушать его.
Ц Да, если б не то преимущество, что летел я на дотоле неизвестном немцам
самолете (американский самолет неведомых немцам качеств и боевых возмо
жностей), мне хуже пришлось бы тогда. А у меня, напротив, мелькнула мысль, чт
о я их всех собью. И если б я сначала напал на ведущего и тем самым расстрои
л бы их управление я, наверное, сделал бы больше, потому что они, наверное, р
ассыпались бы в разные стороны и я бил бы их поодиночке. Ну, а поскольку сб
ит был их хвостовой самолет, то все прочие развернулись под командой вед
ущего, и бой для меня оказался тяжелым…
Я уже знал, что Пилютов, сопровождавший девять «дугласов», один напал на ш
есть «хейнкелей», что сбил за тридцать девять минут боя два из них и тольк
о на сороковой минуте был подбит сам. Я с нетерпением ждал подробностей, н
о Пилютов, заговорив об американских самолетах, отвлекся. Он рассказал, к
ак пришлось ему вести из Архангельска в Плеханово первые «кеттихавки». Б
ыл сплошной туман, погоды не было никакой Ц по обычному выражению летчи
ков. Невозможно было найти Архангельск, но он все-таки его нашел, сначала
увидел деревянные домики и улицы, потом, изощрив зрительную память, Ц аэ
родром и благополучно сел, и какое-то начальство в звании подполковника
хотело было его ругать за запрещенную в такую погоду посадку, но он сразу
всучил тому пакет на имя командующего и заявил, что должен немедленно ве
сти на фронт из Архангельска прибывшие туда самолеты, спросил, есть ли дл
я них экипажи. И сразу же получив десять «кетти» с экипажами, повел их наза
д: пять Ц под командой какого-то майора, пять Ц непосредственно под свое
й. И какая это была непогода, и какие хорошие приборы оказались у этих «кет
ти», удобные для слепого полета, и как летели, сначала над туманом, а потом
погрузились в туман, и как он искал для ориентира железные дороги зная, чт
о их может быть три, и правее правой Ц финны, а левее левой Ц немцы. И как, н
айдя одну из этих дорог, пытался определить, которая же она из трех… Пять с
амолетов, ведомых майором, отстали, не выдержали тумана, повернули назад
к Архангельску, а он, Пилютов, посадил все свои на недалекий от Тихвина аэр
одром, а сам, один, в сплошной темной воздушной каше, снова поднявшись в во
здух, пролетел оставшиеся восемьдесят километров до Плеханова, и сел ощу
пью, и пошел на КП, и командир полка Матвеев не верил, что тот приехал не пое
здом, не верил в возможность полета и посадки в такую погоду, пока сам не п
ощупал отруленный к краю аэродрома первый американский самолет…
Обо всем этом Пилютов рассказал с нескрываемой гордостью, но так задушев
но и просто, с таким лукавым блеском в глазах, что нельзя было не плениться
его лицом, так естественно выражающим детски чистую душу этого человека
. Но я все-таки еще раз напомнил ему о бое над Ладогой.
Ц Я очень хорошо знал, Ц сказал он, Ц что один из «дугласов» набит детьм
и, я видел их при погрузке на аэродроме, Ц было тридцать пять детей. И в бою
мысль об этих детях не покидала меня!
И вот, слово в слово, его рассказ:
Ц Когда мы поднялись с аэродрома, другие истребители не пошли за мной Ц
их по радио отозвали встречать «гансов», что с юга сунулись бомбить Лени
нград. Ну, мне так и пришлось одному конвоировать всю девятку «дугласов»
Ц в каждом по тридцать пассажиров было!
Шел над ними высоко, в облаках. Только стали мы пересекать Ладожское озер
о, вижу Ц с севера кинулись на моих «дугласов» шесть «хейнкелей сто трин
адцать». «Дугласы» плывут спокойно, думаю Ц в облачной этой каше даже не
замечают опасности…
Зевать мне тут некогда, я ринулся к «хейнкелям» наперерез. Стал поливать
их из всех моих крупнокалиберных пулеметов. Сразу же сбил одного. Он упал
на лед, проломил его, ушел под воду Ц на льду остались одни обломки… «Хейн
кели» не знали, сколько наших истребителей атакуют их, поэтому отвлеклис
ь от «дугласов», бросились вверх, в облака. Я не даю «гансам» опомниться Ц
мне важно, чтоб «дугласы» успели миновать озеро.
Немцы меня потеряли. Я хочу, чтоб они скорее меня снова увидели, даю полный
газ, догоняю их. Догнал, примечаю: «дугласы» уже поплыли над лесом, станов
ятся неприметными. «Хейнкели» меня тут увидели, и сразу пара их пытается
зайти мне в хвост. Я мгновенно даю разворот и Ц навстречу им в лобовую. Не
рвы у немцев не выдержали, оба «хейнкеля» взмыли вверх, впритирочку прос
кочили, за ними еще тройка идет. Я Ц в вираж и обстрелял всю троицу сбоку.
Тут все пять «хейнкелей» тоже виражат, берут меня в кольцо, кружат вместе
со мной. Один отделяется, хочет зайти мне в хвост. Хочет, да не успевает Ц н
а развороте я снимаю его пулеметом. Он загорается и с черным дымом уходит
вниз. Следить за ним мне уже некогда, стараюсь оттянуть оставшуюся четве
рку поближе к берегу озера Ц там, знаю, зенитки наилучшим образом встрет
ят их!
Вот так хожу кругами, разворотами, ведя бой, но их все же, понимаете, четвер
о, а у меня мотор начинает давать резкие перебои: перебита тяга подачи топ
лива. Скорость падает, высота тоже. «Гансы» кружат надо мной, но я все-таки
никак не подставляю им хвост, маневрирую самыми хитрыми способами и отст
реливаюсь.
Вот уже высота над озером пятнадцать, десять, пять метров… Вообще говоря,
предстоял мне гроб, но в те минуты я об этом не думал, а думал, как бы еще пол
овчее сманеврировать. Уже два раза крылом задел снег. Только сделаю разв
орот Ц они мимо проносятся, продолжая бить, а в хвост мне все-таки им ника
к не зайти!.. Мотор у меня останавливается совсем. И я приземляюсь на живот
…
Мне самому спасаться бы надо теперь, да у меня расчет Ц подольше собою их
задержать, чтоб уж наверняка потом не догнали «дугласов»… Сижу, не откры
ваю кабины, наблюдаю. Теперь они, конечно, как хотят заходят с хвоста, пики
руют, стреляют по мне. Но и я последние в них патроны достреливаю… И момент
ами с удовольствием поглядываю на тот догорающий у самого берега «хейнк
ель»!
Как неподвижная точка, я теперь прямая мишень для пуль и снарядов. Тут-то
меня и ранят, сбоку, снарядом и пулями… Когда меня ранили, я поднял колпак
кабины аварийным крючком, схватил сумку с картой и документами, выпрыгну
л и Ц под мотор, замаскировался в снегу, держу пистолет наготове… Они все
пикировали до тех пор пока мой самолет не зажгли. Думая, что я сгорел, они н
аконец ушли… А я, надо сказать, перед тем уловив момент, когда близко их не
было, прошел по снегу метров двести, но от рези в спине упал, почувствовал
дурноту, однако все же успел снегом прикрыться так, что они, подлетев, меня
не увидели…
Ну а дальше все было просто. Ко мне подбежали школьники с берега, потом ста
рый рыбак-колхозник, сбросив с саней дрова, подъехал, положил на сани меня
… В госпитале двадцать одну дырочку в спине моей обнаружили, четыре оско
лка вынули да из руки пулю… Да, памятно мне это семнадцатое число!..
Ц Значит, это вы точно говорите Ц семнадцатого?
Ц Да уж, конечно, точно! Ц Пилютов взглянул на меня с удивлением.
Ц И других «дугласов» в тот день не было?
Ц Да я ж вам сказал!..
Нет, я не кинулся к Пилютову, чтобы обнять его, хотя именно таков был естес
твенный мой порыв. Но со щемящим ощущением в сердце я пристально, молча см
отрел на этого человека. И наконец не сказал Ц горячо выдохнул:
Ц Да знаете ли вы, дорогой Петр Андреевич, что вы для меня Ц вот лично для
меня Ц сделали?
И торопливо, коротко я рассказал Пилютову все, чем ему до конца моих дней о
бязан. Он был немножко смущен, не зная, что мне ответить. Как и другие летчи
ки-истребители, сопровождая «дугласы» чуть ли не каждый день, он уберег о
т смерти сотни, вернее Ц тысячи ленинградцев. И о том, что на снегу Ладоги
осталась его кровь, отданная им за жизнь незнакомых, но близких ему людей,
он в общем-то, вероятно, даже не думает!..
И звание Героя Советского Союза, к которому Пилютов представлен, он може
т носить со справедливо заслуженной гордостью. Думаю, если б я также пого
ворил с Покрышевым, Яковлевым, Чирковым, Глотовым, то и облик каждого из ни
х раскрылся бы мне с такой же ясностью и определенностью в делах, соверше
нных ими. Но Покрышев сегодня улетел куда-то надолго. Яковлев лежит в госп
итале. Глотов после боевого вылета, кажется, спит, и Чиркова на аэродроме н
е видно…
Пилютов пригласил меня «слушать патефон» к нему, в дом No 15 деревни Плехано
во, в котором живет он вместе с Матвеевым. И после ужина в столовой летчико
в мы вчетвером Ц Матвеев, Пилютов, я и прилетевший из 159-го полка летчик Пе
тров Ц в уютной, чистой избенке (с занавесками на окнах, с веером цветных
открыток и колхозных фотографий на стене) проводим вечер в беседе о Лени
нграде.
Пилютов и Петров о бедствиях Ленинграда рассказывают без сентименталь
ности, в манере особенной, которая сначала показалась мне странной, Ц о с
амых ужасных фактах они говорят весело, даже смеясь. Брат Георгия Петров
а, инженер-химик, умирал в Ленинграде от голода. Когда Петров навестил его
, то узнал: тот уже съел его кожаную полевую сумку. Петров выходил брата, по
ставил на ноги, вывез из Ленинграда. И я понял, что нынешние смех и, пожалуй,
чуть-чуть искусственно взбодренный тон человека, внутренне содрогающе
гося и несомненно глубоко чувствующего, Ц может быть, именно та единств
енно правильная манера говорить о Ленинграде, которая и должна быть тепе
рь у людей, и м е ю щ и х п р а в о Ц без риска оказаться заподозренными в равн
одушии Ц не раскрывать свою душу, конечно глубоко потрясенную всем виде
нным, узнанным и испытанным. Потому что степень бедствий ленинградцев пе
решла уже за предел известного в истории. Если б в т а к о м тоне говорили о Л
енинграде люди, ему посторонние, то это было бы кощунством. А в данном случ
ае это только мера душевной самозащиты!
И вот ночь. Я Ц в маленькой, жарко натопленной комнате, вдвоем с Пилютовым
, в его доме. Он спит сейчас сном праведника.
А мне не до сна Ц пишу. Сколько впечатлений, сколько нового. Сколько замеч
ательных людей дарит мне к а ж д ы й день моей фронтовой работы! Все это дол
жно Ц пусть не теперь, пусть в светлом и мирном будущем Ц стать известны
м нашим советским людям. Священный долг народа перед теми, кто за него пог
ибает ныне, Ц никогда не забыть ни одного дня Великой Отечественной вой
ны!
Глава 19. ДОМА, В КОЛЬЦЕ БЛОКАД
Ы
Волхов, Ленинград. 3 Ц 7 марта 1942 г.
3 марта. Волхов
Мне выдан сегодня сухой паек на пять дней. Хочу отвезти свои продукты лен
инградцам. Целый рюкзак продуктов, подарки богатые.
Везу также посылки семьям Ц от корреспондента «Правды» Л. С. Ганичева и о
т машинистки редакции.
Надо сказать, кто бы из армии ни ехал в Ленинград, всякий везет накопленны
е им и собранные у друзей продукты. Те, у кого нет родственников, дарят про
дукты первым попавшимся голодающим, а чаще всего Ц в учреждениях, куда з
аходят по делам, или в домах, где останавливаются. Иные приходят в детские
сады, отдают детям. Это стало общей традицией.
5 марта. Ленинград
Вчера, 4 марта, вместе с сотрудниками редакции газеты «В решающий бой» ста
ршим политруком Гусевым и двумя другими попутчиками я взгромоздился на
полуторку, накрытую низкой фанерной полубудкой, выкрашенную в белый цве
т, и в 8 часов 45 минут утра выехал из Волхова в Ленинград. В кузове было тесно
вато, огромная бочка с горючим шаталась и ерзала на каждом ухабе.
Гусев ехал в Ленинград за оборудованием для той легкой типографской маш
ины, какую привез из Ленинграда на днях Ц она должна в полевых условиях н
аступления освободить редакцию газеты от необходимости пользоваться В
олховской городской типографией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
хочет сделать сам. Сидит в самолете, антенна, скажем, оборвалась Ц берет
клещи, плоскогубцы, все сам… Или так: погода, допустим, хорошая, спрашиваеш
ь: «Как сегодня погулял?» Он: «Плохо! Немцы высоко ходят, пока к ним долезеш
ь… Вот бы в облачках поохотиться за ними!..» Чем погода хуже, тем ему лучше! А
уж если он увидал самолет противника, то взлетает без всяких приказаний!..
А если говорить по нашему «радиоделу»: без радиосхемы он никогда не выле
тит, будет копаться, пока не исправит. Во время полета он так спокоен, что н
астраивается Ц слушает музыку… Смотришь Ц другой летчик взлетает нап
ряженно, лицо к стеклу. А он сидит себе, как дома на стуле, отвалившись, нево
змутимо… Но к делу строгий! Помню, как он сказал: «Ну вот, я назначен к вам ко
мандиром эскадрильи, пришел вас немножко подрегулировать!» Сказал добр
одушно, но у него не разболтаешься! А как скажешь ему что-нибудь о наших по
бедах, он становится веселым, от радио тогда не оторвешь его, ловит, ждет п
одробностей!..
Ц Сели! Ц приоткрыв дверь, сообщает кто-то Волевачу.
Ц «Дуглас»! Ц кивает мне Волевач. Ц Посмотреть хотите?
Я выхожу на аэродром. Пришел «дуглас» из Ленинграда в сопровождении семи
«томагавков».
Гляжу, как этот «дуглас», заправившись горючим, взлетает. После него в воз
дух пошли один за другим пять истребителей. Слепящее солнце…
В группе летчиков оживление, смех. Все слушают рассказ своего товарища, к
оторый только что сделал посадку, испробовав в бою новый тип американско
го истребителя «кеттихавк». Довольный машиной, возбужденный, откинув на
затылок свой летный шлем, размахивая меховыми рукавицами и сверкая в усм
ешке безупречными зубами, он рассказывает о том, как «гулял» в вышине и ка
к, найдя наконец под облаками какого-то «ганса», пристроился к его радиов
олне, на которой тот взывал о подмоге, выругал его по-российски за трусост
ь, а затем переменил волну, стал слушать музыку и под хороший концерт отку
да-то стал преследовать немца, стараясь завязать с ним бой.
Ц А мы слушали тебя, Ц сказал другой, Ц «дер штуль, дер штуль» Ц и эх, кре
пко ж ты потом обложил его!..
Ц Но он, сукин сын, не принял бой, в облака забился, улепетнул…
Лицо рассказчика загорелое, пышет здоровьем. Он улыбается хорошей, невин
ной улыбкой радостного, веселого человека…
Ц Знакомьтесь, Ц подводит меня к нему майор Матвеев, Ц это вот он, капит
ан Пилютов, Петр Андреевич! А это, Ц майор представил меня, Ц такой же, ка
к мы, ленинградец!.. А ну-ка, друзья! Отдайте капитана товарищу писателю на с
ъедение. Им поговорить надо!
Пилютов просто и приветливо жмет мне руку, и мы с ним отходим в сторонку.
Ц Ну, коли такой же ленинградец, давайте поговорим! Пока воздух меня не т
ребует! Садитесь хоть здесь!
И мы вдвоем усаживаемся на буфер бензозаправщика, прикрытого еловыми ве
твями, невдалеке от заведенного в земляное укрытие, затянутого белой мас
кирующей сетью изящного «кеттихавка».
Солнце, отраженное чистейшим снежным покровом, слепит глаза, но морозец
все-таки крепкий, и, записывая рассказ Пилютова, я то и дело потираю засты
вшие пальцы.
Я записываю эпизоды из финской кампании Ц атаки на И-16 и из Отечественно
й войны Ц сопровождение Пе-2 на «миге», бомбежки переправ под Сабском, дв
а первых, сбитых за один вылет, «хейнкеля», расстрел в упор двухфюзеляжно
го двухмоторного «фокке-вульфа» над Порховом и много других эпизодов.
Ц Боевых вылетов до декабрьских боев было сто пятьдесят шесть, а теперь
счет не веду. Меня назвали кустарем-одиночкой, по облакам я больше один хо
жу, ищу, нарываюсь… По ночам хожу один, беру четыре бомбы по пятьдесят кило
граммов, Ц цель найдешь, одну сбросишь, потом от зениток уйду, погуляю Ц
и снова туда же: в самую темную ночь станции все равно видно, немецкие авто
машины не маскируются, вот и слежу Ц подходят они к станции, тушат фары, т
ак и определяю. Ну и паровозы видны! На днях прямым попаданием в цистерну с
бензином на станции Любань угодил…
Ц А за что вас к Герою представили?
Ц Ну, знаете, это… В общем из сорока девяти боев мне особенно запомнился
день семнадцатого декабря, когда меня крепко ранили Ц двадцать одну дыр
ку сделали! Девять «дугласов» я сопровождал на «томагавке Е»…
Ц Семнадцатого декабря? Из Ленинграда?
Ц Да. Над Ладожским озером с шестеркой я в одиночку бился…
Внезапно, взволнованный, я прерываю Пилютова:
Ц Позвольте… А кроме этих «дугласов» в тот день другие из Ленинграда не
вылетали?
Ц Нет. Только эти… Ровно в полдень мы вылетели… Должны были идти и другие
истребители, но не успели вовремя взлететь… Я один с ними вышел… А что?..
Ц Так… сначала рассказывайте… Потом объясню…
17 декабря на «дугласе» из Ленинграда вылетели три самых близких мне чело
века: мой отец, мой брат и Наталья Ивановна… Я знаю только, что они долетел
и благополучно. Сейчас они должны быть в Ярославле, но письмо я получил по
ка только одно Ц из Вологды… И уже совсем иными глазами гладя на летчика,
лично заинтересованный, я жадно стал слушать его.
Ц Да, если б не то преимущество, что летел я на дотоле неизвестном немцам
самолете (американский самолет неведомых немцам качеств и боевых возмо
жностей), мне хуже пришлось бы тогда. А у меня, напротив, мелькнула мысль, чт
о я их всех собью. И если б я сначала напал на ведущего и тем самым расстрои
л бы их управление я, наверное, сделал бы больше, потому что они, наверное, р
ассыпались бы в разные стороны и я бил бы их поодиночке. Ну, а поскольку сб
ит был их хвостовой самолет, то все прочие развернулись под командой вед
ущего, и бой для меня оказался тяжелым…
Я уже знал, что Пилютов, сопровождавший девять «дугласов», один напал на ш
есть «хейнкелей», что сбил за тридцать девять минут боя два из них и тольк
о на сороковой минуте был подбит сам. Я с нетерпением ждал подробностей, н
о Пилютов, заговорив об американских самолетах, отвлекся. Он рассказал, к
ак пришлось ему вести из Архангельска в Плеханово первые «кеттихавки». Б
ыл сплошной туман, погоды не было никакой Ц по обычному выражению летчи
ков. Невозможно было найти Архангельск, но он все-таки его нашел, сначала
увидел деревянные домики и улицы, потом, изощрив зрительную память, Ц аэ
родром и благополучно сел, и какое-то начальство в звании подполковника
хотело было его ругать за запрещенную в такую погоду посадку, но он сразу
всучил тому пакет на имя командующего и заявил, что должен немедленно ве
сти на фронт из Архангельска прибывшие туда самолеты, спросил, есть ли дл
я них экипажи. И сразу же получив десять «кетти» с экипажами, повел их наза
д: пять Ц под командой какого-то майора, пять Ц непосредственно под свое
й. И какая это была непогода, и какие хорошие приборы оказались у этих «кет
ти», удобные для слепого полета, и как летели, сначала над туманом, а потом
погрузились в туман, и как он искал для ориентира железные дороги зная, чт
о их может быть три, и правее правой Ц финны, а левее левой Ц немцы. И как, н
айдя одну из этих дорог, пытался определить, которая же она из трех… Пять с
амолетов, ведомых майором, отстали, не выдержали тумана, повернули назад
к Архангельску, а он, Пилютов, посадил все свои на недалекий от Тихвина аэр
одром, а сам, один, в сплошной темной воздушной каше, снова поднявшись в во
здух, пролетел оставшиеся восемьдесят километров до Плеханова, и сел ощу
пью, и пошел на КП, и командир полка Матвеев не верил, что тот приехал не пое
здом, не верил в возможность полета и посадки в такую погоду, пока сам не п
ощупал отруленный к краю аэродрома первый американский самолет…
Обо всем этом Пилютов рассказал с нескрываемой гордостью, но так задушев
но и просто, с таким лукавым блеском в глазах, что нельзя было не плениться
его лицом, так естественно выражающим детски чистую душу этого человека
. Но я все-таки еще раз напомнил ему о бое над Ладогой.
Ц Я очень хорошо знал, Ц сказал он, Ц что один из «дугласов» набит детьм
и, я видел их при погрузке на аэродроме, Ц было тридцать пять детей. И в бою
мысль об этих детях не покидала меня!
И вот, слово в слово, его рассказ:
Ц Когда мы поднялись с аэродрома, другие истребители не пошли за мной Ц
их по радио отозвали встречать «гансов», что с юга сунулись бомбить Лени
нград. Ну, мне так и пришлось одному конвоировать всю девятку «дугласов»
Ц в каждом по тридцать пассажиров было!
Шел над ними высоко, в облаках. Только стали мы пересекать Ладожское озер
о, вижу Ц с севера кинулись на моих «дугласов» шесть «хейнкелей сто трин
адцать». «Дугласы» плывут спокойно, думаю Ц в облачной этой каше даже не
замечают опасности…
Зевать мне тут некогда, я ринулся к «хейнкелям» наперерез. Стал поливать
их из всех моих крупнокалиберных пулеметов. Сразу же сбил одного. Он упал
на лед, проломил его, ушел под воду Ц на льду остались одни обломки… «Хейн
кели» не знали, сколько наших истребителей атакуют их, поэтому отвлеклис
ь от «дугласов», бросились вверх, в облака. Я не даю «гансам» опомниться Ц
мне важно, чтоб «дугласы» успели миновать озеро.
Немцы меня потеряли. Я хочу, чтоб они скорее меня снова увидели, даю полный
газ, догоняю их. Догнал, примечаю: «дугласы» уже поплыли над лесом, станов
ятся неприметными. «Хейнкели» меня тут увидели, и сразу пара их пытается
зайти мне в хвост. Я мгновенно даю разворот и Ц навстречу им в лобовую. Не
рвы у немцев не выдержали, оба «хейнкеля» взмыли вверх, впритирочку прос
кочили, за ними еще тройка идет. Я Ц в вираж и обстрелял всю троицу сбоку.
Тут все пять «хейнкелей» тоже виражат, берут меня в кольцо, кружат вместе
со мной. Один отделяется, хочет зайти мне в хвост. Хочет, да не успевает Ц н
а развороте я снимаю его пулеметом. Он загорается и с черным дымом уходит
вниз. Следить за ним мне уже некогда, стараюсь оттянуть оставшуюся четве
рку поближе к берегу озера Ц там, знаю, зенитки наилучшим образом встрет
ят их!
Вот так хожу кругами, разворотами, ведя бой, но их все же, понимаете, четвер
о, а у меня мотор начинает давать резкие перебои: перебита тяга подачи топ
лива. Скорость падает, высота тоже. «Гансы» кружат надо мной, но я все-таки
никак не подставляю им хвост, маневрирую самыми хитрыми способами и отст
реливаюсь.
Вот уже высота над озером пятнадцать, десять, пять метров… Вообще говоря,
предстоял мне гроб, но в те минуты я об этом не думал, а думал, как бы еще пол
овчее сманеврировать. Уже два раза крылом задел снег. Только сделаю разв
орот Ц они мимо проносятся, продолжая бить, а в хвост мне все-таки им ника
к не зайти!.. Мотор у меня останавливается совсем. И я приземляюсь на живот
…
Мне самому спасаться бы надо теперь, да у меня расчет Ц подольше собою их
задержать, чтоб уж наверняка потом не догнали «дугласов»… Сижу, не откры
ваю кабины, наблюдаю. Теперь они, конечно, как хотят заходят с хвоста, пики
руют, стреляют по мне. Но и я последние в них патроны достреливаю… И момент
ами с удовольствием поглядываю на тот догорающий у самого берега «хейнк
ель»!
Как неподвижная точка, я теперь прямая мишень для пуль и снарядов. Тут-то
меня и ранят, сбоку, снарядом и пулями… Когда меня ранили, я поднял колпак
кабины аварийным крючком, схватил сумку с картой и документами, выпрыгну
л и Ц под мотор, замаскировался в снегу, держу пистолет наготове… Они все
пикировали до тех пор пока мой самолет не зажгли. Думая, что я сгорел, они н
аконец ушли… А я, надо сказать, перед тем уловив момент, когда близко их не
было, прошел по снегу метров двести, но от рези в спине упал, почувствовал
дурноту, однако все же успел снегом прикрыться так, что они, подлетев, меня
не увидели…
Ну а дальше все было просто. Ко мне подбежали школьники с берега, потом ста
рый рыбак-колхозник, сбросив с саней дрова, подъехал, положил на сани меня
… В госпитале двадцать одну дырочку в спине моей обнаружили, четыре оско
лка вынули да из руки пулю… Да, памятно мне это семнадцатое число!..
Ц Значит, это вы точно говорите Ц семнадцатого?
Ц Да уж, конечно, точно! Ц Пилютов взглянул на меня с удивлением.
Ц И других «дугласов» в тот день не было?
Ц Да я ж вам сказал!..
Нет, я не кинулся к Пилютову, чтобы обнять его, хотя именно таков был естес
твенный мой порыв. Но со щемящим ощущением в сердце я пристально, молча см
отрел на этого человека. И наконец не сказал Ц горячо выдохнул:
Ц Да знаете ли вы, дорогой Петр Андреевич, что вы для меня Ц вот лично для
меня Ц сделали?
И торопливо, коротко я рассказал Пилютову все, чем ему до конца моих дней о
бязан. Он был немножко смущен, не зная, что мне ответить. Как и другие летчи
ки-истребители, сопровождая «дугласы» чуть ли не каждый день, он уберег о
т смерти сотни, вернее Ц тысячи ленинградцев. И о том, что на снегу Ладоги
осталась его кровь, отданная им за жизнь незнакомых, но близких ему людей,
он в общем-то, вероятно, даже не думает!..
И звание Героя Советского Союза, к которому Пилютов представлен, он може
т носить со справедливо заслуженной гордостью. Думаю, если б я также пого
ворил с Покрышевым, Яковлевым, Чирковым, Глотовым, то и облик каждого из ни
х раскрылся бы мне с такой же ясностью и определенностью в делах, соверше
нных ими. Но Покрышев сегодня улетел куда-то надолго. Яковлев лежит в госп
итале. Глотов после боевого вылета, кажется, спит, и Чиркова на аэродроме н
е видно…
Пилютов пригласил меня «слушать патефон» к нему, в дом No 15 деревни Плехано
во, в котором живет он вместе с Матвеевым. И после ужина в столовой летчико
в мы вчетвером Ц Матвеев, Пилютов, я и прилетевший из 159-го полка летчик Пе
тров Ц в уютной, чистой избенке (с занавесками на окнах, с веером цветных
открыток и колхозных фотографий на стене) проводим вечер в беседе о Лени
нграде.
Пилютов и Петров о бедствиях Ленинграда рассказывают без сентименталь
ности, в манере особенной, которая сначала показалась мне странной, Ц о с
амых ужасных фактах они говорят весело, даже смеясь. Брат Георгия Петров
а, инженер-химик, умирал в Ленинграде от голода. Когда Петров навестил его
, то узнал: тот уже съел его кожаную полевую сумку. Петров выходил брата, по
ставил на ноги, вывез из Ленинграда. И я понял, что нынешние смех и, пожалуй,
чуть-чуть искусственно взбодренный тон человека, внутренне содрогающе
гося и несомненно глубоко чувствующего, Ц может быть, именно та единств
енно правильная манера говорить о Ленинграде, которая и должна быть тепе
рь у людей, и м е ю щ и х п р а в о Ц без риска оказаться заподозренными в равн
одушии Ц не раскрывать свою душу, конечно глубоко потрясенную всем виде
нным, узнанным и испытанным. Потому что степень бедствий ленинградцев пе
решла уже за предел известного в истории. Если б в т а к о м тоне говорили о Л
енинграде люди, ему посторонние, то это было бы кощунством. А в данном случ
ае это только мера душевной самозащиты!
И вот ночь. Я Ц в маленькой, жарко натопленной комнате, вдвоем с Пилютовым
, в его доме. Он спит сейчас сном праведника.
А мне не до сна Ц пишу. Сколько впечатлений, сколько нового. Сколько замеч
ательных людей дарит мне к а ж д ы й день моей фронтовой работы! Все это дол
жно Ц пусть не теперь, пусть в светлом и мирном будущем Ц стать известны
м нашим советским людям. Священный долг народа перед теми, кто за него пог
ибает ныне, Ц никогда не забыть ни одного дня Великой Отечественной вой
ны!
Глава 19. ДОМА, В КОЛЬЦЕ БЛОКАД
Ы
Волхов, Ленинград. 3 Ц 7 марта 1942 г.
3 марта. Волхов
Мне выдан сегодня сухой паек на пять дней. Хочу отвезти свои продукты лен
инградцам. Целый рюкзак продуктов, подарки богатые.
Везу также посылки семьям Ц от корреспондента «Правды» Л. С. Ганичева и о
т машинистки редакции.
Надо сказать, кто бы из армии ни ехал в Ленинград, всякий везет накопленны
е им и собранные у друзей продукты. Те, у кого нет родственников, дарят про
дукты первым попавшимся голодающим, а чаще всего Ц в учреждениях, куда з
аходят по делам, или в домах, где останавливаются. Иные приходят в детские
сады, отдают детям. Это стало общей традицией.
5 марта. Ленинград
Вчера, 4 марта, вместе с сотрудниками редакции газеты «В решающий бой» ста
ршим политруком Гусевым и двумя другими попутчиками я взгромоздился на
полуторку, накрытую низкой фанерной полубудкой, выкрашенную в белый цве
т, и в 8 часов 45 минут утра выехал из Волхова в Ленинград. В кузове было тесно
вато, огромная бочка с горючим шаталась и ерзала на каждом ухабе.
Гусев ехал в Ленинград за оборудованием для той легкой типографской маш
ины, какую привез из Ленинграда на днях Ц она должна в полевых условиях н
аступления освободить редакцию газеты от необходимости пользоваться В
олховской городской типографией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32