Наверняка он сказал смотрителю, что это с его подачи эти двое мужчин приехали сюда, и теперь рассчитывал получить свою долю с причитающегося тому небольшого гонорара.
- Вот, обратите внимание. Эта женщина была похоронена заживо, объявил смотритель. - У неё была эпилепсия.
Теодор взглянул в ту сторону и невольно засмотрелся. Это была довольно высокая, темноволосая мумия, лежавшая слева от двери. Ее рот был широко разинут в безмолвном крике. Руки со скрючеными пальцами подняты до уровня левого плеча, а пальцы сцеплены в привычном жесте отчаяния. Даже пустые глазницы казались широко распахнутыми.
- ... похоронена во время приступа, - со вздохом проговорил смотритель.
Интересно, когда это было, подумал Теодор. Может, лет двести назад, когда эпилептиков считали одержимыми дьяволом? Но уточнять он не стал. Длинные черные волосы женщины были растрепаны и, казалось, тоже извивались в агонии. Теодор представил, как она, задыхаясь и выбиваясь из последних сил упирается согнутыми коленками в крышку тесного гроба, в отчаянии заламывает руки, и как смерть застигает её в этой нелепой позе.
- Впечатляет, правда? - тихонько спросил Рамон.
Теодор кивнул. Парнишка же с явным удовольствием наблюдал за ними, стоя в углу коридора недалеко от выхода.
Свет был также включен и в противоположном коридоре, который оказался значительно короче. Взгляду Теодора предстали человеческие кости, аккуратно уложенные штабелями футов пятнадцать высотой. Это напоминало поленицу с дровами, в основание которой было положено два или три ряда черепов, каждый из которых глядел наружу, скалился и к тому же был с выдумкой раскрашен. После мумий это нереальное зрелище производило не скорбное, а, скорее, комическое впечатление. Теодор заглянул в свой бумажник и за неимением более мелких купюр выдал смотрителю за труды банкнот в пять песо.
Рамон начал подниматься по лестнице, Теодор последовал за ним. Молодой человек тоже вышел следом за ними. Оказавшись наверху, Теодор подставил лицо теплым солнечным лучам, дыша полной грудью и наслаждаясь каждым мгновением. Он глядел на солнце, пока от нестерпимо яркого света у него не начали слезиться глаза.
- Buenos dias 1), - сказал паренек, улыбнувшись Теодору. - Ну как, вам удалось устроиться в хорошем отеле?
_______________________________
1) Добрый день. (исп.)
- Si, - коротко ответил Теодор.
- Ведь они все переполнены, - продолжал парнишка по-английски. У него было ужасное произношение.
- Для нас место нашлось.
- Где?
- Где надо, - сказал Теодор, догоняя Рамона.
- Если вас интересует приличное место типа "Ороско", то могу устроить вам там комнату или даже две, - не отставал от него паренек, шагая рядом.
"Ороско" был любимым отелем Теодора, но в ближайшие несколько дней свободных номеров в нем не ожидалось.
- Gracias, - сдержанно сказал Теодор.
- Но я действительно могу устроить вам там номер.
- Спасибо, не надо. - Теодор вместе с Рамоном прошли к машине, а назойливый юнец остался топтаться у кладбищенских ворот.
Теодор сдал назад и использовал ворота в качестве площадки для разворота. Проезжая по дороге, ведущей вниз по склону, они проехали мимо того самого паренька, который теперь брел в сторону города.
Тем утром им удалось устроиться в пансионе, который в смысле комфорта и удобств был ничуть не лучше отеля "Ла-Пальма", но зато был расположен в довольно живописном месте. Все комнаты находились в нижнем этаже, окружая со всех сторон внутренний дворик дома, где бил фонтан, и среди ветвей цветущего кустарника раскачивались в металлических кольцах попугаи. Каждая комната стоила сорок песо в день, включая стол. За четыре квартала до пансиона Рамон попросил Теодора остановить машину и высадить его, сказав, что остаток пути он пройдет пешком, пообещав вернуться меньше, чем через полчаса. Теодор остановил машину. Он заметил, что на той же самой улице находилась церковь. Рамон вышел, и Теодор благополучно добрался до пансиона, припарковав машину в небольшом тупичке, служившем гаражом. Затем он не спеша зашагал по улице, направляясь в сторону церкви, решив зайти и взглянуть на её внутреннее убранство, но подойдя к скромного вида дверному проему, завешенному куском старой, потертой и потрескавшейся кожи, вдруг подумал о том, что, переступив через этот порог, он неминуемо бы нарушил уединение Рамона, даже если тот и не заметил бы его.
Перейдя на другую сторону улицы, Теодор расположился за одним из двух столиков небольшого уличного бара, где продавались безалкогольные напитки и пиво. Он заказал себе пиво. Интересно, о чем молится Рамон, в каких грехах кается? Молится он о своей душе, это несомненно. А о чем ещё станет молится человек, верующий в бессмертье души, после созерцания восьми десятков, а то и целой сотни ужасных трупов? Наверняка он станет думать о том, что, мол, со мной ничего такого не случится, что со смертью жизнь не кончается. Теодор думал и о том, что для многих людей эти мумии могли бы стать нагядным доказательством того, что загробная жизнь все же существует! Это напомнило ему о высказывании одного американского ученого, которое он даже записал где-то на последней странице своего дневника, будучи привлеченным его кажущейся абсурдностью: "Неужели это все? Неужели через несколько миллиардов лет наша планета просто погибнет, и Вселенная превратиться в гигантское кладбище, лишившись единственного очага жизни и разума?" А действительно, что будет, если весь мир станет одним громадным кладбищем? Самонадеянность большинства людей - а этот к тому же был ещё и ученым раздражала Теодора. "Жизнь," - высокопарно заявляли они, считая однако, что это понятие применимо лишь к человекообразным существам, или же, в лучшем случае, к той жизни, как они сами её понимали. И если даже Земле суждено стать безжизненным космическим телом или же вообще обратиться в пыль, разлетелься на микроскопические частицы, которые невозможно разглядеть даже в самый мощный микроскоп, разве это не впечатляет, не поражает своей грандиозностью? Во всяком случае, эта мысль была ничем не хуже осознания того, что в данный момент целых три миллиарда изнемогающих то от жары, то от холода человеческих существ ползают по земному шарику, подобно муравьям.
Он вынул из кармана чернильную ручку и принялся длать набросок фасада церкви на чистом листке в конце книге, что была у него с собой. Древние колонны красного камня по обеим сторонам от входа были похожи на застывшие пики растекающейся лавы. Стрельчатая арка над темным дверным проемом была похожа на огромный рот, нироко разинутый в безмолвном крике трагической агонии. Выходящий из-под его пера рисунок, подобно человеческому лицу, мало-помалу обрастал узнаваемыми чертами, в нем просматривалась некая индвидуальность, и внезапно Теодор представил себе дверь в образе Рамона, взывающего к глухому и неведомому Богу, и вырывающийся из его груди вопль так же безмолвен, как эти древние камни.
Он отложил ручку, и постепенно его мысли снова сфокисировались на реальности, и тогда он вспомнил о том, что Рамон уже, по крайней мере, как четверть часа находился в церкви, что перед ним на столе, под практически опустевшей бутылкой пива "Карта-Бланка" лежит счет на два песо, что ему очень хочется есть, и что одного воображения явно недостаточно, чтобы мысленно влезть в шкуру католика и пробыть в ней в течение получаса или хотя бы одной минуты.
Рамон вышел из церкви и на мгновение задержался на пороге, удерживая одной рукой кожаный полог, как если бы ему не хотелось выпускать его, или же он не знал, в какую сторону ему идти. Теодор поднял руку и крикнул: "Рамон!" Вынув бумажник, он достал деньги, расплатился, подождал, пока ему дадут сдачи, после чего дал официанту песо "на чай". Рамон тем временем перешел через улицу. Он кивнул Теодору, и они молча пошли по тротуару, возвращаясь в пансион. Рамон первым нарушил молчание.
- Тебя не впечатлили мумии?
- Нет, ну что ты! Я очень даже впечатлен!
- Думаю, со временем ты поймешь, что они помогли тебе измениться. Рамон шел с гордо поднятой головой. Он был очень оживлен, как бывало с ним всегда после посещения церкви.
Это заявление заставило Теодора призадуматься.
- А тебя они изменили?
- Да. Не сегодня. Давно. Ведь я видел их и раньше. Они - напоминание нам, - продолжал Рамон, глядя строго перед собой. - Они напоминают нам о том, что тело для человека не главное.
- Ну да. После того, как он умер.
- А ещё о том, что смерть коротка, а жизнь вечна.
- Жизнь вечна? - удивленно переспросил Теодор, но в следующий момент понял, что иного ответа он и не ожидал.
- Я так сказал? - с улыбкой спросил Рамон. - Нет, я имел в виду совсем другое. Если, конечно, не подменять понятия, как это делают некоторые.
- А ты? Ты сам этим грешишь?
Рамон нахмурился, но продолжал улыбаться.
- Может быть, все может быть. Иногда эта жизнь представляется мне лишь ожиданием, подготовкой к чему-то. Тео, ты понимаешь, что я имею в виду? радостно спросил он, бросая взгляд на Теодора.
- Да, - с сомнением ответил Теодор. Воспринимать "жизнь", как вечность в аду - что за извращение, чему тут радоваться? Или же, возможно, он надеялся на искупление или на нечто лучшее? Теодор решил благоразумно не заводить больше разговоров на эту тему, чтобы не нарушить неловким вопросом или замечанием ход той рискованной воображаемой шахматной партии, которую Рамон мысленно разыгрывал с самим собой. Рамон начал говорить о красоте города.
Глава 21
Во второй половине того же дня Теодор предпринял ещё одну попытку снять номер в отеле "Ороско". Управляющий посетовал на небывалый приток туристов в город "под конец карнавала". Он предпочел разговаривать с Теодором по-английски. Имя Теодора было в списке ожидания, так что дней через пять или даже и того меньше, номер для него должен освободиться. Затем Теодор позвонил в Мехико Саусасу и продиктовал дежрному офицеру название пансиона, в котором они с Рамоном остановились - "Лос-Папагайос". Самого Саусаса на месте не оказалось.
К пяти часам Теодор вернулся с прогулки. Он побывал у отеля "Санта-Цецилия", где сделал акварельную зарисовку панорамного пейзажа города. Этот рисунок он приколол кнопкой у себя над кроватью - вызывающе яркое, красно-серое цветовое пятно на фоне унылого, безрадостного интерьера комнаты. Его комната была точь-в-точь такой, как и расположенная за стеной комната Рамона. Все та же двуспальная кровать с довольно хлипким и ненадежным, но зато украшенным витиеватым узором каркасом, жесткий стул, высокий коричневый шкаф для одежды с отломанной правой дверцей, бело-розовый ночной горшок под кроватью и небольшое металлическое распятье над столом, на котором стояла лохань и кувшин для умывания, а рядом графин с питьевой водой, на голышко которого был насажен перевернутый стакан. Во дворике оживленно перекликались попугаи, как если бы пятеро или шестеро из них играли в карты, и по ходы игры им всем приходилось что-то по очереди выкрикивать. У фонтана медленно наполнялись водой ведра - тонкая струйка воды гулко ударяла о железное дно, затем тональность менялась, становясь все выше и выше, затем все ненадолго стихало и повторялось внось. Швабры и тряпки без конца шаркали по бело-голубой и безупречно чистой плитке. Создавалось такое впечатление, что хозяева пансиона - отец, мать, две их дочери и оба сына - помешались на уборке двора, и этот ритуал превратился в главное дело всей их жизни.
- Конча, ты не видел швабру?
- Чего?
- Швабру!
- Не-а.
Шшшух! Вода растекается по камням и все стихает.
Мальчишка за окном беззаботно рассмеялся, и, услышав его смех, Теодор тоже улыбнулся. В пансионе царила атмосфера безмятежного счастья, и Теодора все здесь устраивало, даже простая еда, но все же ему хотелось, чтобы Рамон жил в уютной, хорошо обставленной комнате, и чтобы туалет находился бы не во дворе за дощатой дверью. Ему очень не хотелось, чтобы хоть что-нибудь напоминало Рамону о его квартире в Мехико.
Диалог за окном тем временем продолжался:
- Хуан, а ты не видел швабру?
- Не-е. Спросил у Долорес.
Блям-блям-блям... Очередное ведро наполнялось водой.
Теодор лежал на кровати, убаюкиваемый голосами, усиливаемыми четырьмя стенами, окружающих внутренний дворик, и лишенными смысла, так что слова становились не более, чем абстрактными символами.
- Не-ет, Мария, - раздался девичий голосок. - Ты имеешь в виду швабру с той длинной ручкой?
- Ну да, - в тихом отчаянии подтвердила первая девушка.
- Тогда посмотри в кухне!
- Орк-орк! - выкрикнул попугай, очевидно, ужасаясь неверному ходу в продолжающейся игре.
Теодор подумал о странном моменте того утра, когда он вдруг почувствовал физическое влечение - мимолетное, длившееся от силы секунд десять, но очень сильное - к девушке, которая показывала ему и Рамону их комнаты. На вид ей было лет восемнадцать, полноватая, скромная, послушная и бесхитростная, и единственное, что могло привлечь его в ней было лишь то, что она была представительницей противоположного пола, тем более, что прежде он никогда не обращал внимания на таких простушек. Впервые после смерти Лелии в его душе зародилось подобное чувство - и не исключено, что оно могло посетить его даже если Лелия и была бы жива, так мимолетно и бесполезно оно было - и все же тем утром ему показалось, что если бы он лишь прикоснулся бы к той девушке, то его желание мгновенно улетучилось бы. Из-за Лелии. Вполне возможно так оно и получилось бы, но только это не будет продолжаться вечно. И истинная причина депрессии, последовавшей за влечением, крылась в осознании того, что жизнь продолжается, что в какой-то момент в ней появится другая женщина и может даже не одна, и что он уже сейчас, заранее не желает её или их.
Теодор подумал о том, что нужно будет отобразить эту мысль в дневнике, и, принявшись в уме сочинять, как бы это получше выразить по-английски, он сам не заметил, как уснул. Во сне он увидел Лелию. Она сидела за длинным столом у себя в квартире, которая каким-то непостижимым образом почему-то перенеслась в выложенный бело-голубыми плитками дворик пансиона. На ней была яркая жето-бордовая шаль, его подарок, и она была очень довольна и пребывала в хорошем расположении духа. Они ждали кого-то, все прислушиваясь, не постучит ли кто-нибудь в дверь, но единственное, что нарушало тишину, так это крики попугаев, вызывавшие у Лелии улыбку. Затем она сказала, что наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки, ну разве это не здорово? "Что ты имеешь в виду?" - не понял он. "Ты очень скоро найдешь того, что виноват во всем, что случилось, - ответила Лелия, насмешливо глядя на него своими темными глазами, - но только это уже не имеет никакого значения, Тео. По крайней мере, для меня. Это всего лишь дурацкая игра... забава для вас, живых." - Она взглянула на дверь, словно услышала нечто такое, чего не мог слышать он; внезапно дверь распахнулась, и в комнату вошел Рамон. У него было хорошее настроение, и в руках он держал много-много путылок с ромом. Он был нагружен ими до самого подбородка, а в соновании бутылок находился букет красных гвоздик. Теодор спросил у него, почему он не принес белые цветы, а Рамон с удивлением уставился на него и попросил повторить вопрос...
Теодор проснулся от стука в дверь и сел на кровати. Сон не шел у него из головы.
- Рамон? - окликнул он.
- Нет, сеньор, - раздался за дверью тоненький девичий голосок. - Там пришел один сеньор, который желает с вами поговорить.
Теодор ввстал.
- Минутку, - крикнул он, приглаживая волосы рукой. Открыв дверь и выглянув во двор, он увидел молодого человека, стоявшего на залитом солнечным светом тротуаре у самых ворот пансиона. У Теодора возникло странное ощущение, что он уже видел его и раньше, что они уже были знакомы... и в следующий момент он понял, что это был тот самый паренек с едва пробивающимися усиками, который был вместе с ними в подземелье мумий.
- Buenas tardes 1), - вежливо поздоровался молодой человек, когда Теодор подошел к нему. - Сеньор Шибельхут?
_______________________________
1) Добрый вечер. (исп.)
- Да, это я, - ответил Теодор.
- Для вас имеются два свободных номера в отеле "Ороско". - Он слегка поклонился.
- Но я звонил им всего два часа назад. Там не было...
- Я сам только что узнал, - перебил его паренек своим гнусавым голосом. - Сегодня они ещё заняты, но завтра утром освободятся, это совершенно точно.
- Ясно. Что ж, большое спасибо, - вежливо сказал Теодор, все ещё не зная, верить ему или нет.
- НЕ за что, - отмахнулся парнишка, самодовольно выпячивая пухлую, влажную нижнюю губу. - Просто управляющий отеля - мой друг.
- Ясно.
Визитер не уходил, очевидно, ожидая чаевых. Он стоял, прислонившись к воротам и с непринужденным видом вертел на пальце цепочку с ключами.
Теодор решил не давать ему чаевых.
- И что теперь? Я должен позвонить в отель и дать свое подтверждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
- Вот, обратите внимание. Эта женщина была похоронена заживо, объявил смотритель. - У неё была эпилепсия.
Теодор взглянул в ту сторону и невольно засмотрелся. Это была довольно высокая, темноволосая мумия, лежавшая слева от двери. Ее рот был широко разинут в безмолвном крике. Руки со скрючеными пальцами подняты до уровня левого плеча, а пальцы сцеплены в привычном жесте отчаяния. Даже пустые глазницы казались широко распахнутыми.
- ... похоронена во время приступа, - со вздохом проговорил смотритель.
Интересно, когда это было, подумал Теодор. Может, лет двести назад, когда эпилептиков считали одержимыми дьяволом? Но уточнять он не стал. Длинные черные волосы женщины были растрепаны и, казалось, тоже извивались в агонии. Теодор представил, как она, задыхаясь и выбиваясь из последних сил упирается согнутыми коленками в крышку тесного гроба, в отчаянии заламывает руки, и как смерть застигает её в этой нелепой позе.
- Впечатляет, правда? - тихонько спросил Рамон.
Теодор кивнул. Парнишка же с явным удовольствием наблюдал за ними, стоя в углу коридора недалеко от выхода.
Свет был также включен и в противоположном коридоре, который оказался значительно короче. Взгляду Теодора предстали человеческие кости, аккуратно уложенные штабелями футов пятнадцать высотой. Это напоминало поленицу с дровами, в основание которой было положено два или три ряда черепов, каждый из которых глядел наружу, скалился и к тому же был с выдумкой раскрашен. После мумий это нереальное зрелище производило не скорбное, а, скорее, комическое впечатление. Теодор заглянул в свой бумажник и за неимением более мелких купюр выдал смотрителю за труды банкнот в пять песо.
Рамон начал подниматься по лестнице, Теодор последовал за ним. Молодой человек тоже вышел следом за ними. Оказавшись наверху, Теодор подставил лицо теплым солнечным лучам, дыша полной грудью и наслаждаясь каждым мгновением. Он глядел на солнце, пока от нестерпимо яркого света у него не начали слезиться глаза.
- Buenos dias 1), - сказал паренек, улыбнувшись Теодору. - Ну как, вам удалось устроиться в хорошем отеле?
_______________________________
1) Добрый день. (исп.)
- Si, - коротко ответил Теодор.
- Ведь они все переполнены, - продолжал парнишка по-английски. У него было ужасное произношение.
- Для нас место нашлось.
- Где?
- Где надо, - сказал Теодор, догоняя Рамона.
- Если вас интересует приличное место типа "Ороско", то могу устроить вам там комнату или даже две, - не отставал от него паренек, шагая рядом.
"Ороско" был любимым отелем Теодора, но в ближайшие несколько дней свободных номеров в нем не ожидалось.
- Gracias, - сдержанно сказал Теодор.
- Но я действительно могу устроить вам там номер.
- Спасибо, не надо. - Теодор вместе с Рамоном прошли к машине, а назойливый юнец остался топтаться у кладбищенских ворот.
Теодор сдал назад и использовал ворота в качестве площадки для разворота. Проезжая по дороге, ведущей вниз по склону, они проехали мимо того самого паренька, который теперь брел в сторону города.
Тем утром им удалось устроиться в пансионе, который в смысле комфорта и удобств был ничуть не лучше отеля "Ла-Пальма", но зато был расположен в довольно живописном месте. Все комнаты находились в нижнем этаже, окружая со всех сторон внутренний дворик дома, где бил фонтан, и среди ветвей цветущего кустарника раскачивались в металлических кольцах попугаи. Каждая комната стоила сорок песо в день, включая стол. За четыре квартала до пансиона Рамон попросил Теодора остановить машину и высадить его, сказав, что остаток пути он пройдет пешком, пообещав вернуться меньше, чем через полчаса. Теодор остановил машину. Он заметил, что на той же самой улице находилась церковь. Рамон вышел, и Теодор благополучно добрался до пансиона, припарковав машину в небольшом тупичке, служившем гаражом. Затем он не спеша зашагал по улице, направляясь в сторону церкви, решив зайти и взглянуть на её внутреннее убранство, но подойдя к скромного вида дверному проему, завешенному куском старой, потертой и потрескавшейся кожи, вдруг подумал о том, что, переступив через этот порог, он неминуемо бы нарушил уединение Рамона, даже если тот и не заметил бы его.
Перейдя на другую сторону улицы, Теодор расположился за одним из двух столиков небольшого уличного бара, где продавались безалкогольные напитки и пиво. Он заказал себе пиво. Интересно, о чем молится Рамон, в каких грехах кается? Молится он о своей душе, это несомненно. А о чем ещё станет молится человек, верующий в бессмертье души, после созерцания восьми десятков, а то и целой сотни ужасных трупов? Наверняка он станет думать о том, что, мол, со мной ничего такого не случится, что со смертью жизнь не кончается. Теодор думал и о том, что для многих людей эти мумии могли бы стать нагядным доказательством того, что загробная жизнь все же существует! Это напомнило ему о высказывании одного американского ученого, которое он даже записал где-то на последней странице своего дневника, будучи привлеченным его кажущейся абсурдностью: "Неужели это все? Неужели через несколько миллиардов лет наша планета просто погибнет, и Вселенная превратиться в гигантское кладбище, лишившись единственного очага жизни и разума?" А действительно, что будет, если весь мир станет одним громадным кладбищем? Самонадеянность большинства людей - а этот к тому же был ещё и ученым раздражала Теодора. "Жизнь," - высокопарно заявляли они, считая однако, что это понятие применимо лишь к человекообразным существам, или же, в лучшем случае, к той жизни, как они сами её понимали. И если даже Земле суждено стать безжизненным космическим телом или же вообще обратиться в пыль, разлетелься на микроскопические частицы, которые невозможно разглядеть даже в самый мощный микроскоп, разве это не впечатляет, не поражает своей грандиозностью? Во всяком случае, эта мысль была ничем не хуже осознания того, что в данный момент целых три миллиарда изнемогающих то от жары, то от холода человеческих существ ползают по земному шарику, подобно муравьям.
Он вынул из кармана чернильную ручку и принялся длать набросок фасада церкви на чистом листке в конце книге, что была у него с собой. Древние колонны красного камня по обеим сторонам от входа были похожи на застывшие пики растекающейся лавы. Стрельчатая арка над темным дверным проемом была похожа на огромный рот, нироко разинутый в безмолвном крике трагической агонии. Выходящий из-под его пера рисунок, подобно человеческому лицу, мало-помалу обрастал узнаваемыми чертами, в нем просматривалась некая индвидуальность, и внезапно Теодор представил себе дверь в образе Рамона, взывающего к глухому и неведомому Богу, и вырывающийся из его груди вопль так же безмолвен, как эти древние камни.
Он отложил ручку, и постепенно его мысли снова сфокисировались на реальности, и тогда он вспомнил о том, что Рамон уже, по крайней мере, как четверть часа находился в церкви, что перед ним на столе, под практически опустевшей бутылкой пива "Карта-Бланка" лежит счет на два песо, что ему очень хочется есть, и что одного воображения явно недостаточно, чтобы мысленно влезть в шкуру католика и пробыть в ней в течение получаса или хотя бы одной минуты.
Рамон вышел из церкви и на мгновение задержался на пороге, удерживая одной рукой кожаный полог, как если бы ему не хотелось выпускать его, или же он не знал, в какую сторону ему идти. Теодор поднял руку и крикнул: "Рамон!" Вынув бумажник, он достал деньги, расплатился, подождал, пока ему дадут сдачи, после чего дал официанту песо "на чай". Рамон тем временем перешел через улицу. Он кивнул Теодору, и они молча пошли по тротуару, возвращаясь в пансион. Рамон первым нарушил молчание.
- Тебя не впечатлили мумии?
- Нет, ну что ты! Я очень даже впечатлен!
- Думаю, со временем ты поймешь, что они помогли тебе измениться. Рамон шел с гордо поднятой головой. Он был очень оживлен, как бывало с ним всегда после посещения церкви.
Это заявление заставило Теодора призадуматься.
- А тебя они изменили?
- Да. Не сегодня. Давно. Ведь я видел их и раньше. Они - напоминание нам, - продолжал Рамон, глядя строго перед собой. - Они напоминают нам о том, что тело для человека не главное.
- Ну да. После того, как он умер.
- А ещё о том, что смерть коротка, а жизнь вечна.
- Жизнь вечна? - удивленно переспросил Теодор, но в следующий момент понял, что иного ответа он и не ожидал.
- Я так сказал? - с улыбкой спросил Рамон. - Нет, я имел в виду совсем другое. Если, конечно, не подменять понятия, как это делают некоторые.
- А ты? Ты сам этим грешишь?
Рамон нахмурился, но продолжал улыбаться.
- Может быть, все может быть. Иногда эта жизнь представляется мне лишь ожиданием, подготовкой к чему-то. Тео, ты понимаешь, что я имею в виду? радостно спросил он, бросая взгляд на Теодора.
- Да, - с сомнением ответил Теодор. Воспринимать "жизнь", как вечность в аду - что за извращение, чему тут радоваться? Или же, возможно, он надеялся на искупление или на нечто лучшее? Теодор решил благоразумно не заводить больше разговоров на эту тему, чтобы не нарушить неловким вопросом или замечанием ход той рискованной воображаемой шахматной партии, которую Рамон мысленно разыгрывал с самим собой. Рамон начал говорить о красоте города.
Глава 21
Во второй половине того же дня Теодор предпринял ещё одну попытку снять номер в отеле "Ороско". Управляющий посетовал на небывалый приток туристов в город "под конец карнавала". Он предпочел разговаривать с Теодором по-английски. Имя Теодора было в списке ожидания, так что дней через пять или даже и того меньше, номер для него должен освободиться. Затем Теодор позвонил в Мехико Саусасу и продиктовал дежрному офицеру название пансиона, в котором они с Рамоном остановились - "Лос-Папагайос". Самого Саусаса на месте не оказалось.
К пяти часам Теодор вернулся с прогулки. Он побывал у отеля "Санта-Цецилия", где сделал акварельную зарисовку панорамного пейзажа города. Этот рисунок он приколол кнопкой у себя над кроватью - вызывающе яркое, красно-серое цветовое пятно на фоне унылого, безрадостного интерьера комнаты. Его комната была точь-в-точь такой, как и расположенная за стеной комната Рамона. Все та же двуспальная кровать с довольно хлипким и ненадежным, но зато украшенным витиеватым узором каркасом, жесткий стул, высокий коричневый шкаф для одежды с отломанной правой дверцей, бело-розовый ночной горшок под кроватью и небольшое металлическое распятье над столом, на котором стояла лохань и кувшин для умывания, а рядом графин с питьевой водой, на голышко которого был насажен перевернутый стакан. Во дворике оживленно перекликались попугаи, как если бы пятеро или шестеро из них играли в карты, и по ходы игры им всем приходилось что-то по очереди выкрикивать. У фонтана медленно наполнялись водой ведра - тонкая струйка воды гулко ударяла о железное дно, затем тональность менялась, становясь все выше и выше, затем все ненадолго стихало и повторялось внось. Швабры и тряпки без конца шаркали по бело-голубой и безупречно чистой плитке. Создавалось такое впечатление, что хозяева пансиона - отец, мать, две их дочери и оба сына - помешались на уборке двора, и этот ритуал превратился в главное дело всей их жизни.
- Конча, ты не видел швабру?
- Чего?
- Швабру!
- Не-а.
Шшшух! Вода растекается по камням и все стихает.
Мальчишка за окном беззаботно рассмеялся, и, услышав его смех, Теодор тоже улыбнулся. В пансионе царила атмосфера безмятежного счастья, и Теодора все здесь устраивало, даже простая еда, но все же ему хотелось, чтобы Рамон жил в уютной, хорошо обставленной комнате, и чтобы туалет находился бы не во дворе за дощатой дверью. Ему очень не хотелось, чтобы хоть что-нибудь напоминало Рамону о его квартире в Мехико.
Диалог за окном тем временем продолжался:
- Хуан, а ты не видел швабру?
- Не-е. Спросил у Долорес.
Блям-блям-блям... Очередное ведро наполнялось водой.
Теодор лежал на кровати, убаюкиваемый голосами, усиливаемыми четырьмя стенами, окружающих внутренний дворик, и лишенными смысла, так что слова становились не более, чем абстрактными символами.
- Не-ет, Мария, - раздался девичий голосок. - Ты имеешь в виду швабру с той длинной ручкой?
- Ну да, - в тихом отчаянии подтвердила первая девушка.
- Тогда посмотри в кухне!
- Орк-орк! - выкрикнул попугай, очевидно, ужасаясь неверному ходу в продолжающейся игре.
Теодор подумал о странном моменте того утра, когда он вдруг почувствовал физическое влечение - мимолетное, длившееся от силы секунд десять, но очень сильное - к девушке, которая показывала ему и Рамону их комнаты. На вид ей было лет восемнадцать, полноватая, скромная, послушная и бесхитростная, и единственное, что могло привлечь его в ней было лишь то, что она была представительницей противоположного пола, тем более, что прежде он никогда не обращал внимания на таких простушек. Впервые после смерти Лелии в его душе зародилось подобное чувство - и не исключено, что оно могло посетить его даже если Лелия и была бы жива, так мимолетно и бесполезно оно было - и все же тем утром ему показалось, что если бы он лишь прикоснулся бы к той девушке, то его желание мгновенно улетучилось бы. Из-за Лелии. Вполне возможно так оно и получилось бы, но только это не будет продолжаться вечно. И истинная причина депрессии, последовавшей за влечением, крылась в осознании того, что жизнь продолжается, что в какой-то момент в ней появится другая женщина и может даже не одна, и что он уже сейчас, заранее не желает её или их.
Теодор подумал о том, что нужно будет отобразить эту мысль в дневнике, и, принявшись в уме сочинять, как бы это получше выразить по-английски, он сам не заметил, как уснул. Во сне он увидел Лелию. Она сидела за длинным столом у себя в квартире, которая каким-то непостижимым образом почему-то перенеслась в выложенный бело-голубыми плитками дворик пансиона. На ней была яркая жето-бордовая шаль, его подарок, и она была очень довольна и пребывала в хорошем расположении духа. Они ждали кого-то, все прислушиваясь, не постучит ли кто-нибудь в дверь, но единственное, что нарушало тишину, так это крики попугаев, вызывавшие у Лелии улыбку. Затем она сказала, что наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки, ну разве это не здорово? "Что ты имеешь в виду?" - не понял он. "Ты очень скоро найдешь того, что виноват во всем, что случилось, - ответила Лелия, насмешливо глядя на него своими темными глазами, - но только это уже не имеет никакого значения, Тео. По крайней мере, для меня. Это всего лишь дурацкая игра... забава для вас, живых." - Она взглянула на дверь, словно услышала нечто такое, чего не мог слышать он; внезапно дверь распахнулась, и в комнату вошел Рамон. У него было хорошее настроение, и в руках он держал много-много путылок с ромом. Он был нагружен ими до самого подбородка, а в соновании бутылок находился букет красных гвоздик. Теодор спросил у него, почему он не принес белые цветы, а Рамон с удивлением уставился на него и попросил повторить вопрос...
Теодор проснулся от стука в дверь и сел на кровати. Сон не шел у него из головы.
- Рамон? - окликнул он.
- Нет, сеньор, - раздался за дверью тоненький девичий голосок. - Там пришел один сеньор, который желает с вами поговорить.
Теодор ввстал.
- Минутку, - крикнул он, приглаживая волосы рукой. Открыв дверь и выглянув во двор, он увидел молодого человека, стоявшего на залитом солнечным светом тротуаре у самых ворот пансиона. У Теодора возникло странное ощущение, что он уже видел его и раньше, что они уже были знакомы... и в следующий момент он понял, что это был тот самый паренек с едва пробивающимися усиками, который был вместе с ними в подземелье мумий.
- Buenas tardes 1), - вежливо поздоровался молодой человек, когда Теодор подошел к нему. - Сеньор Шибельхут?
_______________________________
1) Добрый вечер. (исп.)
- Да, это я, - ответил Теодор.
- Для вас имеются два свободных номера в отеле "Ороско". - Он слегка поклонился.
- Но я звонил им всего два часа назад. Там не было...
- Я сам только что узнал, - перебил его паренек своим гнусавым голосом. - Сегодня они ещё заняты, но завтра утром освободятся, это совершенно точно.
- Ясно. Что ж, большое спасибо, - вежливо сказал Теодор, все ещё не зная, верить ему или нет.
- НЕ за что, - отмахнулся парнишка, самодовольно выпячивая пухлую, влажную нижнюю губу. - Просто управляющий отеля - мой друг.
- Ясно.
Визитер не уходил, очевидно, ожидая чаевых. Он стоял, прислонившись к воротам и с непринужденным видом вертел на пальце цепочку с ключами.
Теодор решил не давать ему чаевых.
- И что теперь? Я должен позвонить в отель и дать свое подтверждение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34