– Значит, я прав, о человек духкхи! Есть первозданные истины Небесного Учителя. В других религиях тоже так: поздние авторы сочиняют в той форме, которая придумана для черной работы ума, эта форма придумана авторитетами, освящена веками, поэтому ее стали принимать за истину. Вполне логично, естественно…
Монах нахмурился.
– Твоя мудрость, Пхунг, слабая, она «мудрость, которую услышали». А есть «мудрость размышлений» и «мудрость созерцаний». Поэтому ты не можешь знать, что Небесный Учитель разделил всех людей на посвященных и непосвященных. Одним дал свое учение в сложном виде, другим – в простом. Кто не знает различий между этими уровнями, тот не знает сокровенной сути учения, тот не достигнет нирваны.
– Вы хотите сказать, что высшая форма истины вам известна?
Он вздохнул, передвинул рычажок регулятора на электрокамине – стало слишком тепло.
– Да, Пхунг. Не надо ничего искать. Все известно совершенным и посвященным. Оба вида, оба уровня. Нет ничего выше великого тайного учения о запредельной мудрости, которого ты никогда не сможешь познать. Поэтому твои слова лишние.
– Об эзотерическом учении даньчжинов наука осведомлена лишь в общих чертах, о добрейший и мудрейший человек духкхи. И эти скромные знания позволяют мне утверждать – есть еще одна, самая чистая форма истины, созданная, по-видимому, для совершенных. Ибо совершенные стоят несравненно выше просто посвященных, не так ли? Есть три уровня догматов Небесного Учителя, о мудрый наставник! А все знают сейчас, что существует только два.
Старик подался ко мне всем телом.
– Зачем ты ищешь? Для кого ищешь?
– Моя профессия и моя жизнь – искать истины. Вы уже должны были это понять. Я хочу познать самые чистые истины Небесного Учителя…
– Ты хочешь сказать, мы пользуемся не самыми чистыми?
Великий Учитель постепенно приближает людей к своему уровню, сами ведь сказали. А тот, кто способен приблизиться, не знает о такой возможности. Или ему не дают приблизиться… Как мне сейчас.
– Если ты найдешь то, что ищешь… как ты поступишь потом?
– Я сделаю так, как потребует истина. Пусть она будет тяжела, пусть будет против меня и против всей моей жизни…
Монах, полуприкрыв глаза, превратился в неподвижную глыбу бронзового цвета. Только граненые зерна четок из белого металла в быстром темпе скользили по шелковой нити в его руках. Конечно, было о чем подумать старику, ведь я сказал, что совершенные не так уж и совершенны, если исповедуют заведомо приземленные истины.
Старик открыл глаза. Взгляд – твердый и властный.
– Ты должен снова надеть колоду, Пхунг, если решил остаться у нас. Только преступник с колодой на шее не имеет срока визы. По нашим законам каждый человек, даже святой отшельник, волен считать себя преступником.
– Я надену, о мудрый наставник…
Он перебил меня властным взмахом руки с четками.
– И еще ты должен принять обет монастырского служки.
– Конечно, – пробормотал я. – В сущности, я уже…
– И знай, Пхунг, из Подвалов ты не выйдешь до конца твоей жизни.
Я покрылся гусиной кожей под его взглядом, ставшим тяжелым и вязким, голос мой пропал, поэтому я лишь кивнул. Он долго смотрел на меня, потом спросил чуть ли не с отчаянием в голосе:
– Но тебе лично зачем все это, Пхунг? Ведь ты не даньчжин, чтобы так сильно полюбить Небесного Учителя?
Любые слова мои были бы уже лишними. Великий хранитель Подвалов возжаждал получить добавку к совершенству восьмой ступени, и его решение не смогли бы поколебать даже боги, даже Большой Секретный Компьютер…
Я распрощался с друзьями и хозяевами отеля, потом пошел под зонтиком к Чхине с букетом лучших цветов, которые нашлись в чхубанге. Говинд назвал меня дураком, которому надоело жить, но признал наличие «злого мужества».
– Мы будем о тебе вспоминать, – сказал он на прощание. – Я знаю, ты задумал что-то плохое. Но ты готов отдать за это жизнь, поэтому не хочу тебе мешать. Ты хорошо, наверное, понял, что надо сделать, чтобы тебе не помешали. Может, в других перерождениях мы встретимся. Прощай.
Цветы не произвели на Чхину особого эффекта.
– Я тебя крепко люблю, Пхунг! – суровым тоном начала она. – Ты же знаешь, больше некого здесь любить. Поэтому ты не пойдешь в Подвалы, я не пущу. А хомут можешь надеть. Он тебе к лицу.
Это она пошутила. Хомуты она ненавидела по вполне понятным причинам.
Она была удивительно нежной в этот вечер, если не обращать внимания на неуклюжие шутки и типичный женский эгоизм. Ее смуглая упругая кожа благоухала травами, в шелковистой копне волос застряла помятая розетка из ярчайших крылышек местных мотыльков. А в иссиня-черных глазах, почти без радужных оболочек, стоял властный призыв. Наверное, женщины матриархата такими вот глазами смотрели на своих любимых из враждебного мужского племени, прежде чем отдать их в жертву богам…
Конечно, мы поругались на прощание. Чхина со всей искренностью и экспрессией высказала мне, что ненавидит меня и что больше слышать обо мне ничего не желает.
С чувством легкой грусти и облегчения я покинул ее и прошелся в последний раз по улочкам чхубанга, превратившимся в мутные реки. Подходя к храму, я понял вдруг, что люблю Чхину. Обалдеть можно, – выражаясь словами Джузеппе!
В ветхой одежде «принявшего обет» меня подвели под руки к свежему пролому в толстенной подвальной стене. Духовный Палач, согбенный немощный старикашка, вцепился костлявыми пальцами в мою руку.
– Еще можно вернуться, сынок.
Толстый старик громовым голосом произнес молитву для «дальнего пути», и меня втолкнули в проем. И тут же начали его закладывать кирпичами с известковым, резко пахнущим раствором.
В сумраке Подвалов я увидел бледные пятна лиц, услышал неясный шепот. В спертом, затхлом воздухе помимо запаха извести и подмокшей старой бумаги ощущался чад светильников. Я находился в самом сердце Даньчжинского Времени, куда еще не проникал ни один европейский ученый, и даже ни один искатель сокровищ. И мне казалось, что вот сейчас из удушливого мрака выйдет одутловатый полуголый старик с безмятежной улыбкой на полном лице. Он протянет обе руки в даньчжинском приветствии и скажет:
– Ты меня искал, Пхунг? Я – Небесный Учитель… По крайней мере, я уже ощущал, что все в Подвалах
Пропитано его загадочной сущностью.
Несколько часов я бродил по запретным Подвалам, исследуя новый материк. Да, здесь навсегда застряла ночь. Окон не было и в помине, а отдушины в двухметровой толще стен – узкие, как стрижиные норы в глиняных берегах. В отдушинах и на самом деле, будто в норах, селились стрижи, сизоворонки и береговые вьюрки. Монахи терпеливо ждали, когда они выведут птенцов, и выталкивали опустевшие гнезда шестами. Для улучшения вентиляции.
Электрического света здесь не терпели, так как он был изобретением «Чужого Времени». Пользовались древними светильниками из серебра и бронзы, а также простенькими плошками из камня или глины с плавающими в благовонном масле фитильками. Ученейшие люди Даньчжинского Времени – монахи-переписчики, философы, знатоки эпистемологии, логики, абхидхармического анализа бывали здесь, работали, умирали. Сейчас их было несколько человек, преждевременных старцев. Это были бескорыстнейшие фанатики даньчжинских наук. Мне они были симпатичны, может, потому, что во мне всегда было что-то от книжного червя. При виде их немощных фигур, обернутых в какое-то тряпье, острая жалость пронзила мое сердце.
– Разве вы не знаете, – сказал я, – что за этими стенами бывает солнце и временами благоухают цветы? Разве вы не знаете, что самый последний привратник или самый бессовестный торговец проживает больше, чем любой из вас? Почему вы так ненавидите себя?
Полуслепой сутулый старик рассмеялся.
– А мы ничего другого и не надеялись услышать от тебя! Ведь ты из Чужого Времени.
Меня накормили скромной пищей даньчжинских книжников и повели вдоль стеллажей, на которых были расставлены и разложены сотни тысяч книг, тетрадных блоков, свитков, текстовых досок из дерева, камня, металла…
– Испытываешь ли ты счастье, Пхунг, видя все это? – спросили меня.
– Испытываю, – честно признался я.
– Тебе несказанно повезло, Пхунг. Ты, хотя и колодник и чужеземец, прикоснешься к священной мудрости, ты испытаешь великое наслаждение и трепет, какой испытываем все мы каждый день. Радость, наполняющая человека при чтении священных трактатов, так велика, что не идет ни в какое сравнение с соблазнами и утехами заподвального бытия.
Мне отвели пустующую келью среди стеллажей. Помещение крохотное, с низким столиком и бронзовым светильником. Мне принесли кое-что из посуды и бочонок ароматного светильного масла. Под потолком смутно голубело пятно отдушины. Как только я остался один, тотчас полез к свету, упираясь ногами в стреловидные своды ниши. Я хотел вдохнуть полной грудью свежий влажный воздух, пахнущий грозами, океаном, свободным эфиром, но вдохнул, наверное, с килограмм пыли, скопившейся в норе. Я раскашлялся и свалился на свою плоскую, как коровья лепешка, постель. Колода едва не убила меня, испытав мои шейные позвонки на излом. Как ни печально было с ней расставаться, я снял ее и больше не надевал, даже когда в Большую Отдушину заглядывал сам Верховный Хранитель. Когда я понял окончательно, что колода больше мне не нужна, душа моя возликовала, и мне захотелось петь.
Я засунул колоду подальше в темный угол – и ничего, сошло с рук. Чем хорошо в Даньчжинии, так это тем, что каждый волен делать что хочет на Истинном пути, завещанном богами. Только потом надо будет расплачиваться…
Я снова подобрался к отдушине, уже налегке, без колоды, и выдул всю пыль наружу. Словно в подзорную трубу, я увидел участок водяной стены, за которой смутно темнели зубцы близких скал. Потом я просунул руку в отдушину, но не достал до ливневых струй, пальцы поскреблись о все тот же камень, – он был гладок, над ним хорошо потрудились средневековые каменотесы.
Я разыскал бамбуковый шест, с помощью которого выталкивали птичьи гнезда, прицепил к его концу кусок ткани от своей хламиды и просунул шест через отдушину наружу. Это знак для моих друзей.
В первую подвальную ночь я долго не мог уснуть, не в силах был отделаться от гнетущего впечатления, которое все больше и больше давило на мою психику. И еще мучили блохи. Я попытался обобщить увиденное. Получалось: издевательство над разумом. Над разумом, который приучен питаться трактатами на стеллажах и который все это создал. И на котором, как на фундаменте, стоит все громоздкое здание Даньчжинского Времени. Должно быть, Небесный Учитель когда-то сильно невзлюбил ученых книжников и определил им навеки такую судьбу.
По совету монахов, поднявшихся на полуночную молитву, я натерся светильным маслом и наконец уснул. Мне снилась Чхина в образе прекрасно-страшной богини. Она училась ходить на высоких каблуках и разговаривать с незнакомыми людьми. Она перестала пугать кошек и собак демоническим взглядом и вообще стала первой в мире женщиной – научным монстрологом…
Прошло несколько подвальных дней, похожих один на другой, как патроны в одной обойме. Я разобрался в принципе размещения литературы по стеллажам и начал с огромного собрания нравоучительных притч – основного жанра даньчжинской литературы и науки.
Если все рукописи Подвалов сложить в одну стопу, то, как мне сказали, ею можно опоясать Земной шар. И эту гору предстоит мне пропустить через свой мозг. Только познав все, я познаю и звенья эзотерического знания, и первичные идеи Небесного Учителя, и что-то еще, может быть, мне вовсе неведомое. Задача упрощалась и тем, что многие произведения даньчжинских книжников все же были обыкновенной компиляцией, перепевом с притч, нравоучений и проповедей Небесного Учителя и его первоучеников. Но, к сожалению, я пребывал сейчас в глубокой депрессии. Похоже было, что во мне произошли ка кие-то психические изменения и я утерял контроль над своей циклотимией, поэтому никак не мог вызвать фазу прилива жизненных сил. В этой фазе возникает быстрота мышления и легкость ассоциативных связей, тебя распирает от жажды деятельности, и делаешь ты все как бы играючи.
Вот почему я, как прилежный школьник, вчитывался в аккуратные рукописные строки при свете древней масляной плошки, выписывая непонятные слова, чтобы потом спросить монахов. Поражало множество притч и баек о глупцах. Вроде бы я не обнаружил в среде даньчжинов чрезмерного количества дебилов… Потом я догадался, что Небесный Учитель или кто-то другой использовали сочинение древнего автора о глупцах. Паразитизм чистой воды. Еще штришок к облику даньчжинского бога. Или я не прав и все еще не отрешился от заданности?
А снаружи, тем временем, не поступало никаких новостей, нас старательно оберегали от мирской суеты, и я в конце концов физически ощутил пьянящую силу Подвалов. Она притупляла нормальные чувства и заполняла мозг липкой, как патока, уверенностью, что другого мира, кроме Подвалов, нет и быть не может.
Однажды в полночь, когда монахи дружно бормотали молитвы, мне послышались слабые звуки из отдушины. Я мгновенно взлетел к ней, словно у меня появились крылья, и услышал шепот:
– Пхунг! Где ты, Пхунг?!
Я прильнул губами к отверстию в стене, закричал:
– Чхина!
– О Пхунг! – ответила отдушина. – Как приятно слышать твой голос!
Я с трудом просунул руку, и наши пальцы встретились. Меня будто током пронзило.
– Господи, как же ты добралась сюда? По крепостной стене, в дождь, ночью…
А Джузеппе, помнится, говорил, что она неспособна принести счастье мужчине.
Добрая женщина сообщила потрясающую весть: Желтый объявился и убил крестьянина. А через несколько дней прошел ночью по акведуку и проник в храм Небесного Учителя. Он убил двух монахов, молившихся у алтаря, и не тронул третьего, хотя тот кричал и кидал в тигра тяжелые предметы, которые подвернулись ему под руку.
– О Пхунг! Такое творится, такое! А тебя нет…
– Наверное, Желтый перешагнул не ту черту, – прошептал я в ужасе. – Чхина! Что говорят Говинд и Джузеппе?
– Одно и то же говорят: что Желтый, больной и раненый, не может добывать пропитание и поэтому начал охотиться на людей. Такое бывало с тиграми. Люди виноваты, что Желтый стал людоедом.
– Они защищают людоеда?!
– Нет, не то чтобы защищают. Они говорят, в Непале несколько лет назад два бенгальских тигра стали людоедами. Но их не убили, а поймали. Теперь они сидят в клетках, и отовсюду приезжают люди посмотреть на них.
Пока мы говорили, перебивая друг друга, время полуночной молитвы закончилось, тренькнул в последний раз медный гонг, и все стихло.
– Стража на стену сейчас взойдет! – зашептала Чхина. – Увидят веревку! Прощай, Пхунг! Может, я еще приду.
Я вслушивался в неясный шум вод, пока мои конечности не онемели. И я рухнул на постель.
Однажды утром дождь начал слабеть, и господин Чхэн отправился в поселок, где у него была бакалейная лавка. Он шел в резиновых сапогах под зонтиком, его сопровождали босоногие приказчики и носильщики с ящиками столичных пряников, галет, макарон. Миновав ворота, ступили на заскрежетавший под их тяжестью мост.
Господин Чхэн сказал раздраженно приказчику с двумя фанерными ящиками на голове:
– Ты неуклюж и глуп до такой степени, что наступил мне на задник сапога.
Тот начал просить прощения. Шедший последним мальчишка-носильщик закричал и уронил ящик, накрытый пленкой от дождя. И все, оцепенев, уставились на тигра. Скользкий, гладкий, похожий на гигантскую крысу, он полз на брюхе к мосту, отрезая им отступление в чхубанг…
Один из приказчиков рассказывал потом, что господин Чхэн, находясь в пасти зверя, бил по полосатым бокам разорванным зонтиком и звал на помощь нечеловеческим голосом.
Новое преступление Желтого потрясло даньчжинов. Всем миром бросились закрывать незакрывающиеся ворота, а на стенах и акведуке выставили круглосуточную охрану из самых мужественных людей. Тхэ-чхубанг затаился в глубокой обороне.
Светлое пятно не помогло, – сказал Говинд своему окружению. – Звериная суть победила, поэтому случилось то, что должно было случиться, – обессилевший зверь стал людоедом.
Что же делать? – спрашивали его люди охраны. – Он же – священный!
Говинд переживал, может быть, самый тяжкий период своей жизни. Желтого он любил больше, чем человека, и верил в его сверхъестественность. Но дело «героев» – брать на себя тяжесть «плохих дел» во имя мира и спокойствия даньчжинов. Поэтому, измучив себя душевной борьбой, в конце концов произнес приговор людоеду:
– Надо забыть, что он священный.
Эти слова вогнали охранников в дрожь и бледность. А ведь люди-то были особенные, в ореоле трагического мужества. Они выполняли «плохую работу» на благо людям, тем не менее в последующих рождениях им суждено стать жалкими тварями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30