К тому времени когда первый брахман выйдет приветствовать солнце на берегах священного Ганга, они уже преспокойно зароются в песок или повиснут, зацепившись за балки в сумраке храмового потолка, а может, нырнут на самое дно сельского резервуара с водой. Это сарисины уровня 1,4, но их энергетические элементы работают на реакции метана с участием вольфрама. И потому они мчатся по Бхарату от одной кучи коровьего дерьма к другой.
И когда июльским вечером солнце клонится к закату, самоходные мины достигают своей цели. В течение двух ночей они передвигались по городским улицам, пугали кошек, вышедших на охоту, перепрыгивали с крыши на крышу через узкие городские переулки, спускались по стенам. Заряды соединялись по двое, по трое, десятками, дюжинами, превращаясь в рои из пластиковых «лапок» и гибких усиков-антенн, вызывая истошный лай бродячих собак. Но кто же обращает внимание на лай бродячих собак?
В десять тридцать двести двадцать самоходных «умных» мин проникают во все ключевые системы главной электрораспределительной станции «Рэй пауэр» в Аллахабаде и одно временно взрываются. Весь Западный Бхарат от Аллахабада до самой границы остается без электричества. Коммуникационные линии умирают. Командные центры парализованы. Военные пытаются привести в действие дублирующие системы. Наземные спутниковые станции отключаются. Посты противовоздушной обороны переходят на запасное питание. На аварийное подключение уходит три минуты. На восстановление коммуникационных линий и контрольных цепей – еще две. И еще три – на то, чтобы полностью восстановить оборонительную систему Бхарата.
За эти восемь минут сто пятьдесят вертолетов авадхов, поддерживаемые наземными силами, сарисинами, мобильными механизированными группами, продвигаются на пять километров в глубь территории Бхарата. И пока минометные подразделения занимают позиции у пограничных деревень, бронетанковые части движутся при поддержке с воздуха в направлении северной оконечности дамбы. Одновременно с этим две моторизованные дивизии прорывают линию обороны бхаратцев у Ревы и движутся по джабалпурской дороге по направлению к Аллахабаду.
К тому моменту, когда вступают в действие резервные энергетические установки и вновь начинают функционировать все командные и разведывательные системы, на позиции обороняющихся на западе Бхарата уже направлены жерла пушек танков врага. Кроме того, стайки роботов-саперов рыскают по минным полям, а на дамбе Кунда Кхадар уже слышен жуткий свист минометного обстрела. Окруженные со всех сторон, беззащитные перед нападением с воздуха части, обороняющие Аллахабад, во главе с командующим, генералом Джахой, капитулируют. Пять тысяч солдат складывают оружие. Так заканчиваются восемь самых героических минут во всей военной истории авадхов. И самые позорные в истории Бхарата.
К десяти сорока сеть восстановлена. А еще через десять минут палмы уже трезвонят по всему погруженному в пелену дождя Варанаси.
40
Вишрам
По указанию старого Рама Даса прислуга переносит садовую мебель под прикрытие гостеприимного купола Шанкер-Махала. Вишрам идет по лужайке мимо выстроившихся в ряд плетеных стульев. В самом конце сада за маленьким белым столом среди почти непроницаемых потоков муссонного ливня в полном одиночестве сидит его мать, маленькая бледная женщина. Подобно британской вдове, она дождется, пока гроза настигнет ее, но не сдаст позиций. Вишрам помнит ее только такой, на лужайке, за белым столиком, рядом с подругами и с чаем на серебряном подносе. Вишраму дом всегда больше нравился во время дождя, когда создавалось впечатление, что он плывет среди зелени и темных облаков. И тогда его истосковавшиеся по воде призраки возвращались к жизни, и комнаты наполнялись их поскрипыванием и пощелкиванием. В сезон муссона Шанкер-Махал источает аромат старого дерева, сырости и растительного буйства, как будто прихотливые орнаменты на потолке спальни Вишрама вот-вот должны распуститься роскошными невиданными цветами. Сплетенные фигуры на колоннах во время дождя расслабляются и отдыхают.
– Вишрам, птичка моя. Как тебе идет этот костюм.
Поманив одного из слуг пальцем, он приказывает оставить последний садовый стул и не заносить его в дом. Вспышки молний сверкают над деревьями. А за ними свет фар прорезает мрак.
– Мама-джи, – говорит Вишрам, наклонив голову. – Я долго не задержу тебя. Мне нужно знать, где он.
– Кто, дорогой?
– А как ты думаешь?
– Твой отец принадлежит к тем людям, которые очень серьезно относятся к духовной жизни. И если он избрал путь садху, путь уединения, то его выбор следует уважать. Но что тебе от него нужно?
– Ничего, – отвечает Вишрам Рэй. Ему кажется, что мать прячет лукавую улыбку, поднося чашку с «дарджилингом» к губам. Горячий ветер проносится по клумбам. Слышны резкие крики павлинов. – Я просто хочу сообщить ему об одном своем решении.
– Что-то связанное с бизнесом? Ты же знаешь, я никогда не разбиралась в бизнесе, – говорит Мамата Рэй.
– Мама… – произносит Вишрам.
Всю свою жизнь она пыталась заставить всех поверить в этот миф. Простушка Мамата ничего не понимает в бизнесе, не хочет иметь к нему никакого отношения, бизнес – дело мужское, деньги, власть… Не принималось ни одного решения, не делалось ни единой покупки, не осуществлялось никаких инвестиций, не начинались исследования без того, что бы Мамата Рэй не произносила своей сакраментальной фразы о том, что она ничего не понимает в бизнесе. Но тут же звучали вопросы и намеки: а что будет, если… а что, если сделать немного иначе… а не может ли в конечном итоге получиться?.. Вишрам нисколько не сомневался в том, что ее высказанные не слишком уверенным тоном вопросы и послужи ли толчком к разделу «Рэй пауэр» в шекспировском духе. И именно голос его матери благословил Ранджита Рэя на уход от мира.
Вишрам наливает себе чашку ароматного чая. Вкус слишком изыскан для него, но по крайней мере теперь есть чем занять руки. Первое актерское правило. Обязательно найди, чем можно занять руки.
– Я выкупаю долю Рамеша. Я уже назначил экстренное собрание правления.
– Ты говорил с господином Чакраборти…
Глаза его матери подобны свинцовым линзам, отражающим бурное серое небо.
– Я знаю, что такое «Одеко».
– Именно это ты хотел сказать отцу?
– Нет. Я хотел сказать, что у меня в данной ситуации не очень большой выбор, и как мне кажется, я сделал наилучший.
Мамата Рэй ставит чашку на стол и поворачивает ее на блюдце так, что ручка указывает точно влево. Садовники и домашняя прислуга подходят поближе, чувствуя, что что-то намечается. Усиливающейся ветер треплет их тюрбаны.
– Я выступала против раздела компании. Тебя, наверное, удивит подобное признание. Я выступала против из-за тебя, Вишрам, полагая, что ты прокутишь свою долю, пустишь ее на ветер. В этом я не очень отличалась от Говинда. И только отец сохранял веру в тебя. Его всегда так интересовало то, чем ты занимался в своей ужасной Шотландии. Он уважал тебя за мужество иметь собственные убеждения. А они ведь у тебя были и есть, Вишрам. Я говорила, что не разбираюсь в бизнесе, но оказалось, что я не разбиралась в людях, в собственных сыновьях. Впрочем, возможно, я уже слишком стара, чтобы менять точку зрения.
Мамата Рэй поднимает глаза. Вишрам чувствует на лице капли дождя. Он опускает чашку. Чай совсем остыл и очень горек. Слуги забирают сначала посуду, потом уносят стол. Дождевые капли громко стучат по листьям бугенвиллеи.
– Твой отец совершает пуджу в храме Кали в Мирзапуре, – произносит Мамата Рэй. Она идет за слугами, которые переносят садовую мебель. Дождь очень силен, но все же не настолько, чтобы заглушить звук двигателей приближающегося самолета. – Он совершает пуджу по поводу окончания эпохи. Нога Шивы опускается. Танец начинается. Мы отданы богине разрушения.
Когда они достигают восточной веранды, в облаках образуется просвет. Раздается удар грома, а над садом начинает снижаться самолет. Навигационные огни превращают пелену дождя в светящийся занавес. Двигатели переходят в режим снижения, шасси выдвигаются по направлению к траве, подстриженной Рамом Дасом. Слуги и садовники прикрывают глаза руками.
– Ну что ж, и снова ты была права. Я всегда был пижоном и ублюдком, – говорит матери Вишрам и бежит по дождю к самолету, подняв воротник дорогого костюма.
Марианна Фуско машет ему рукой.
Старый Шастри ведет Вишрама и Марианну Фуско по крутым переулкам Мизрапура. Улочки здесь узкие, темные, пахнут мочой и старыми палочками благовоний. Ребятня отстает от них, когда они начинают подниматься вверх от бетонных гхатов. Вишрам бросает взгляд на самолет, оставшийся на берегу реки. Пилот снял шлем, он сидит на песке на почтительном расстоянии от двигателей и курит. Муссон, уже достигший Варанаси, обошел Мизрапур на расстоянии шестидесяти километров к западу. В узких переулках жара концентрируется в нечто почти осязаемое. Мусор поднимается в воздух в резких порывах душного вонючего ветра. Марианна Фуско спокойно идет вверх по ступеням, стараясь не обращать внимания на взгляды юношей и стариков.
Храм Кали представляет собой мраморный постамент, окруженный со всех сторон лавками, торгующими амулетами, гаджрами и изображениями богини, взятыми из громадной базы данных ее образов и отпечатанными на заказ. Кали – главный источник благосостояния этого района Мизрапура, пришедшего в упадок индийского городка, мимо которого давно прошла информационная революция, а он как будто все еще задается вопросом, что же все-таки произошло. Тротуары проходят вдоль омываемых водой мраморных ступе ней, и даже в такое время они полны паломников. Непрерывно звонят колокольчики. Металлические ограждения направляют верующих к гарбхагриха. Корова прыгает вверх и вниз по ступенькам. Видно, как под тощей желтоватой кожей движутся выпуклые ребра.
– Я останусь здесь, – говорит Марианна Фуско. – Кто-то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.
Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.
Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем-то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья – десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.
Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная – узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан… Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец-то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.
Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь… Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это – место кремации.
Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.
– Отец?..
Ранджит Рэй кивает.
– Вишрам. Садись, садись.
Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.
– Отец, что ты здесь делаешь?
– Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.
– Но это же ужасное место.
– Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по-другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.
– Символике разрушения, отец?
– Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.
– Я выкупаю долю Рамеша, – сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. – Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.
Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.
– Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.
– От моего доброго друга Чакраборти.
– Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?
– Знаю.
– И сколько же времени ты знал?
– С самого начала. «Одеко» вышла на меня, как только мы приступили к работе над проектом нулевой точки. Чакраборти был предельно прям и высказался о намерениям своей компании без всяких околичностей.
– Но ты же ведь страшно рисковал. Если бы Сыщикам Кришны удалось выйти на след… Что сталось бы с «Рэй пауэр», с ее репутацией, с ее девизом «Сила и совесть», со всем тем, за что ее уважали?
– Не вижу никаких противоречий. Они – живые существа, разумные существа. Мы перед ними в долгу. Мы должны о них заботиться.
– Существа? Ты сказал – «существа»?
– Да, я именно так и сказал. Кажется, существует три сарисина третьего поколения. Безусловно, их субъективные вселенные не обязательно должны перекрываться, хотя, возможно, у них общие стандартные подпрограммы. «Одеко», как я полагаю, – общий канал. По крайней мере для двух из них.
– Чакраборти назвал «Одеко» сарисином «Брахма». На лице у Ранджита Рэя появляется понимающая улыбка.
– Ты когда-либо встречался с «Брахмой»?
– Вишрам, что ты имеешь в виду под словом «встречался»? Я встречался с людьми в официальных костюмах, я беседовал с разными лицами по телефону. Все эти лица могли быть вполне реальными, но могли быть и «Брахмой» – или какими-то его проявлениями. Можно ли в прямом смысле слова встретиться с распределенной сущностью?
– Но они когда-нибудь говорили, почему хотят финансировать проект нулевой точки?
– Ты не поймешь их мотивов. И я их не понимаю. Вспышка молнии на мгновение освещает внутреннюю часть кремационной камеры. С тяжелым грохотом обрушивается на нее удар грома. Странный ветер поднимает пепел.
– Скажи мне…
Палм Вишрама подает сигнал. Он раздраженно морщится. Паломники бросают злобные взгляды на нарушителя святости храма. Но это звонок высшей категории важности. Вишрам включает только аудиорежим. Когда Марианна Фуско заканчивает говорить, он тихо опускает палм во внутренний карман пиджака.
– Отец, нам нужно уходить. Ранджит Рэй хмурится.
– Не понимаю, что ты говоришь.
– Нужно немедленно уходить. Здесь небезопасно. Авадхи захватили дамбу Кунда Кхадар. Наши войска капитулировали. Между частями противника и Аллахабадом нет практически ничего. Авадхи могут быть здесь уже через двадцать четыре часа… Отец, ты должен лететь вместе с нами. В самолете есть свободные места. Ты обязан прекратить эксперимент, ведь ты же человек, известный и уважаемый во всем мире!
Вишрам встает и протягивает руку отцу.
– Нет, я никуда не пойду и не позволю, чтобы мною, как престарелой вдовой, помыкал собственный сын. Я принял решение, я ушел из мира и назад уже не вернусь.
Вишрам в отчаянии качает головой.
– Отец…
– Нет. Со мной ничего не случится. Бхарат, в который они вторглись, совсем не тот, в котором живу я. Они ко мне не притронутся. Идите. Уходите. – Ранджит Рэй отталкивает сына, коснувшись его колен. – Есть вещи, которые ты обязан сделать, поэтому иди. С тобой все будет хорошо. Я стану молиться за тебя, и боги позаботятся о тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
И когда июльским вечером солнце клонится к закату, самоходные мины достигают своей цели. В течение двух ночей они передвигались по городским улицам, пугали кошек, вышедших на охоту, перепрыгивали с крыши на крышу через узкие городские переулки, спускались по стенам. Заряды соединялись по двое, по трое, десятками, дюжинами, превращаясь в рои из пластиковых «лапок» и гибких усиков-антенн, вызывая истошный лай бродячих собак. Но кто же обращает внимание на лай бродячих собак?
В десять тридцать двести двадцать самоходных «умных» мин проникают во все ключевые системы главной электрораспределительной станции «Рэй пауэр» в Аллахабаде и одно временно взрываются. Весь Западный Бхарат от Аллахабада до самой границы остается без электричества. Коммуникационные линии умирают. Командные центры парализованы. Военные пытаются привести в действие дублирующие системы. Наземные спутниковые станции отключаются. Посты противовоздушной обороны переходят на запасное питание. На аварийное подключение уходит три минуты. На восстановление коммуникационных линий и контрольных цепей – еще две. И еще три – на то, чтобы полностью восстановить оборонительную систему Бхарата.
За эти восемь минут сто пятьдесят вертолетов авадхов, поддерживаемые наземными силами, сарисинами, мобильными механизированными группами, продвигаются на пять километров в глубь территории Бхарата. И пока минометные подразделения занимают позиции у пограничных деревень, бронетанковые части движутся при поддержке с воздуха в направлении северной оконечности дамбы. Одновременно с этим две моторизованные дивизии прорывают линию обороны бхаратцев у Ревы и движутся по джабалпурской дороге по направлению к Аллахабаду.
К тому моменту, когда вступают в действие резервные энергетические установки и вновь начинают функционировать все командные и разведывательные системы, на позиции обороняющихся на западе Бхарата уже направлены жерла пушек танков врага. Кроме того, стайки роботов-саперов рыскают по минным полям, а на дамбе Кунда Кхадар уже слышен жуткий свист минометного обстрела. Окруженные со всех сторон, беззащитные перед нападением с воздуха части, обороняющие Аллахабад, во главе с командующим, генералом Джахой, капитулируют. Пять тысяч солдат складывают оружие. Так заканчиваются восемь самых героических минут во всей военной истории авадхов. И самые позорные в истории Бхарата.
К десяти сорока сеть восстановлена. А еще через десять минут палмы уже трезвонят по всему погруженному в пелену дождя Варанаси.
40
Вишрам
По указанию старого Рама Даса прислуга переносит садовую мебель под прикрытие гостеприимного купола Шанкер-Махала. Вишрам идет по лужайке мимо выстроившихся в ряд плетеных стульев. В самом конце сада за маленьким белым столом среди почти непроницаемых потоков муссонного ливня в полном одиночестве сидит его мать, маленькая бледная женщина. Подобно британской вдове, она дождется, пока гроза настигнет ее, но не сдаст позиций. Вишрам помнит ее только такой, на лужайке, за белым столиком, рядом с подругами и с чаем на серебряном подносе. Вишраму дом всегда больше нравился во время дождя, когда создавалось впечатление, что он плывет среди зелени и темных облаков. И тогда его истосковавшиеся по воде призраки возвращались к жизни, и комнаты наполнялись их поскрипыванием и пощелкиванием. В сезон муссона Шанкер-Махал источает аромат старого дерева, сырости и растительного буйства, как будто прихотливые орнаменты на потолке спальни Вишрама вот-вот должны распуститься роскошными невиданными цветами. Сплетенные фигуры на колоннах во время дождя расслабляются и отдыхают.
– Вишрам, птичка моя. Как тебе идет этот костюм.
Поманив одного из слуг пальцем, он приказывает оставить последний садовый стул и не заносить его в дом. Вспышки молний сверкают над деревьями. А за ними свет фар прорезает мрак.
– Мама-джи, – говорит Вишрам, наклонив голову. – Я долго не задержу тебя. Мне нужно знать, где он.
– Кто, дорогой?
– А как ты думаешь?
– Твой отец принадлежит к тем людям, которые очень серьезно относятся к духовной жизни. И если он избрал путь садху, путь уединения, то его выбор следует уважать. Но что тебе от него нужно?
– Ничего, – отвечает Вишрам Рэй. Ему кажется, что мать прячет лукавую улыбку, поднося чашку с «дарджилингом» к губам. Горячий ветер проносится по клумбам. Слышны резкие крики павлинов. – Я просто хочу сообщить ему об одном своем решении.
– Что-то связанное с бизнесом? Ты же знаешь, я никогда не разбиралась в бизнесе, – говорит Мамата Рэй.
– Мама… – произносит Вишрам.
Всю свою жизнь она пыталась заставить всех поверить в этот миф. Простушка Мамата ничего не понимает в бизнесе, не хочет иметь к нему никакого отношения, бизнес – дело мужское, деньги, власть… Не принималось ни одного решения, не делалось ни единой покупки, не осуществлялось никаких инвестиций, не начинались исследования без того, что бы Мамата Рэй не произносила своей сакраментальной фразы о том, что она ничего не понимает в бизнесе. Но тут же звучали вопросы и намеки: а что будет, если… а что, если сделать немного иначе… а не может ли в конечном итоге получиться?.. Вишрам нисколько не сомневался в том, что ее высказанные не слишком уверенным тоном вопросы и послужи ли толчком к разделу «Рэй пауэр» в шекспировском духе. И именно голос его матери благословил Ранджита Рэя на уход от мира.
Вишрам наливает себе чашку ароматного чая. Вкус слишком изыскан для него, но по крайней мере теперь есть чем занять руки. Первое актерское правило. Обязательно найди, чем можно занять руки.
– Я выкупаю долю Рамеша. Я уже назначил экстренное собрание правления.
– Ты говорил с господином Чакраборти…
Глаза его матери подобны свинцовым линзам, отражающим бурное серое небо.
– Я знаю, что такое «Одеко».
– Именно это ты хотел сказать отцу?
– Нет. Я хотел сказать, что у меня в данной ситуации не очень большой выбор, и как мне кажется, я сделал наилучший.
Мамата Рэй ставит чашку на стол и поворачивает ее на блюдце так, что ручка указывает точно влево. Садовники и домашняя прислуга подходят поближе, чувствуя, что что-то намечается. Усиливающейся ветер треплет их тюрбаны.
– Я выступала против раздела компании. Тебя, наверное, удивит подобное признание. Я выступала против из-за тебя, Вишрам, полагая, что ты прокутишь свою долю, пустишь ее на ветер. В этом я не очень отличалась от Говинда. И только отец сохранял веру в тебя. Его всегда так интересовало то, чем ты занимался в своей ужасной Шотландии. Он уважал тебя за мужество иметь собственные убеждения. А они ведь у тебя были и есть, Вишрам. Я говорила, что не разбираюсь в бизнесе, но оказалось, что я не разбиралась в людях, в собственных сыновьях. Впрочем, возможно, я уже слишком стара, чтобы менять точку зрения.
Мамата Рэй поднимает глаза. Вишрам чувствует на лице капли дождя. Он опускает чашку. Чай совсем остыл и очень горек. Слуги забирают сначала посуду, потом уносят стол. Дождевые капли громко стучат по листьям бугенвиллеи.
– Твой отец совершает пуджу в храме Кали в Мирзапуре, – произносит Мамата Рэй. Она идет за слугами, которые переносят садовую мебель. Дождь очень силен, но все же не настолько, чтобы заглушить звук двигателей приближающегося самолета. – Он совершает пуджу по поводу окончания эпохи. Нога Шивы опускается. Танец начинается. Мы отданы богине разрушения.
Когда они достигают восточной веранды, в облаках образуется просвет. Раздается удар грома, а над садом начинает снижаться самолет. Навигационные огни превращают пелену дождя в светящийся занавес. Двигатели переходят в режим снижения, шасси выдвигаются по направлению к траве, подстриженной Рамом Дасом. Слуги и садовники прикрывают глаза руками.
– Ну что ж, и снова ты была права. Я всегда был пижоном и ублюдком, – говорит матери Вишрам и бежит по дождю к самолету, подняв воротник дорогого костюма.
Марианна Фуско машет ему рукой.
Старый Шастри ведет Вишрама и Марианну Фуско по крутым переулкам Мизрапура. Улочки здесь узкие, темные, пахнут мочой и старыми палочками благовоний. Ребятня отстает от них, когда они начинают подниматься вверх от бетонных гхатов. Вишрам бросает взгляд на самолет, оставшийся на берегу реки. Пилот снял шлем, он сидит на песке на почтительном расстоянии от двигателей и курит. Муссон, уже достигший Варанаси, обошел Мизрапур на расстоянии шестидесяти километров к западу. В узких переулках жара концентрируется в нечто почти осязаемое. Мусор поднимается в воздух в резких порывах душного вонючего ветра. Марианна Фуско спокойно идет вверх по ступеням, стараясь не обращать внимания на взгляды юношей и стариков.
Храм Кали представляет собой мраморный постамент, окруженный со всех сторон лавками, торгующими амулетами, гаджрами и изображениями богини, взятыми из громадной базы данных ее образов и отпечатанными на заказ. Кали – главный источник благосостояния этого района Мизрапура, пришедшего в упадок индийского городка, мимо которого давно прошла информационная революция, а он как будто все еще задается вопросом, что же все-таки произошло. Тротуары проходят вдоль омываемых водой мраморных ступе ней, и даже в такое время они полны паломников. Непрерывно звонят колокольчики. Металлические ограждения направляют верующих к гарбхагриха. Корова прыгает вверх и вниз по ступенькам. Видно, как под тощей желтоватой кожей движутся выпуклые ребра.
– Я останусь здесь, – говорит Марианна Фуско. – Кто-то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.
Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.
Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем-то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья – десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.
Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная – узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан… Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец-то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.
Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь… Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это – место кремации.
Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.
– Отец?..
Ранджит Рэй кивает.
– Вишрам. Садись, садись.
Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.
– Отец, что ты здесь делаешь?
– Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.
– Но это же ужасное место.
– Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по-другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.
– Символике разрушения, отец?
– Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.
– Я выкупаю долю Рамеша, – сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. – Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.
Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.
– Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.
– От моего доброго друга Чакраборти.
– Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?
– Знаю.
– И сколько же времени ты знал?
– С самого начала. «Одеко» вышла на меня, как только мы приступили к работе над проектом нулевой точки. Чакраборти был предельно прям и высказался о намерениям своей компании без всяких околичностей.
– Но ты же ведь страшно рисковал. Если бы Сыщикам Кришны удалось выйти на след… Что сталось бы с «Рэй пауэр», с ее репутацией, с ее девизом «Сила и совесть», со всем тем, за что ее уважали?
– Не вижу никаких противоречий. Они – живые существа, разумные существа. Мы перед ними в долгу. Мы должны о них заботиться.
– Существа? Ты сказал – «существа»?
– Да, я именно так и сказал. Кажется, существует три сарисина третьего поколения. Безусловно, их субъективные вселенные не обязательно должны перекрываться, хотя, возможно, у них общие стандартные подпрограммы. «Одеко», как я полагаю, – общий канал. По крайней мере для двух из них.
– Чакраборти назвал «Одеко» сарисином «Брахма». На лице у Ранджита Рэя появляется понимающая улыбка.
– Ты когда-либо встречался с «Брахмой»?
– Вишрам, что ты имеешь в виду под словом «встречался»? Я встречался с людьми в официальных костюмах, я беседовал с разными лицами по телефону. Все эти лица могли быть вполне реальными, но могли быть и «Брахмой» – или какими-то его проявлениями. Можно ли в прямом смысле слова встретиться с распределенной сущностью?
– Но они когда-нибудь говорили, почему хотят финансировать проект нулевой точки?
– Ты не поймешь их мотивов. И я их не понимаю. Вспышка молнии на мгновение освещает внутреннюю часть кремационной камеры. С тяжелым грохотом обрушивается на нее удар грома. Странный ветер поднимает пепел.
– Скажи мне…
Палм Вишрама подает сигнал. Он раздраженно морщится. Паломники бросают злобные взгляды на нарушителя святости храма. Но это звонок высшей категории важности. Вишрам включает только аудиорежим. Когда Марианна Фуско заканчивает говорить, он тихо опускает палм во внутренний карман пиджака.
– Отец, нам нужно уходить. Ранджит Рэй хмурится.
– Не понимаю, что ты говоришь.
– Нужно немедленно уходить. Здесь небезопасно. Авадхи захватили дамбу Кунда Кхадар. Наши войска капитулировали. Между частями противника и Аллахабадом нет практически ничего. Авадхи могут быть здесь уже через двадцать четыре часа… Отец, ты должен лететь вместе с нами. В самолете есть свободные места. Ты обязан прекратить эксперимент, ведь ты же человек, известный и уважаемый во всем мире!
Вишрам встает и протягивает руку отцу.
– Нет, я никуда не пойду и не позволю, чтобы мною, как престарелой вдовой, помыкал собственный сын. Я принял решение, я ушел из мира и назад уже не вернусь.
Вишрам в отчаянии качает головой.
– Отец…
– Нет. Со мной ничего не случится. Бхарат, в который они вторглись, совсем не тот, в котором живу я. Они ко мне не притронутся. Идите. Уходите. – Ранджит Рэй отталкивает сына, коснувшись его колен. – Есть вещи, которые ты обязан сделать, поэтому иди. С тобой все будет хорошо. Я стану молиться за тебя, и боги позаботятся о тебе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74