Сероглазый на озере. Они умерли. А сколько умерло до них, разыскивая зачем-то существо с душой?
Шилов тискал спрятанный в кармане диск. Диск был настоящий, не мираж. Зачем-то он ему понадобился. Зачем-то ему его подсунули. Зачем-то Афоня врал…
Шилов посмотрел на домового, крепко вцепившегося в плечо Духа. Афоня едва заметно кивнул. Шилов достал диск, и мир вокруг замер, притих, с немым изумлением разглядывая устройство в руке Шилова. Шилов понял, что эта штуковина ему напоминает – бомбу мистера Вернона; бомбу, предназначенную взорвать скучное жизнепрепровождение отдельно взятого человека. В центре устройства обнаружилась маленькая красная кнопка, и Шилов очень удивился, почему не заметил ее раньше. Понял, что кнопка появилась только сейчас, потому что раньше в ней не было нужды.
И он нажал на нее.
Писк такой громкий, будто запищали одновременно все комары мира, раздавил пространство нанометровой толщины лезвием, пронизал его искрами боли. Запищали остальные диски в округе, застонали диски, разбросанные сероглазым по всей Воронежской области. Люди повалились на землю, хватаясь руками за головы, и зависший в стороне десантный мобиль, ощетинившийся стволами пулеметов, пошел на посадку, вгрызся в сырую землю, взметал вывороченную с корнем траву и комья влажного перегноя.
Отключился «Уничтожитель времени» (тм). Ожил сероглазый. Ловко спрыгнул с подножки бронемобиля, перешагнул катающихся по земле и стонущих охранников, подошел к Афоне, который как ни в чем ни бывало продолжал вязать, устроившись на спине заткнувшего ладонями уши Духа. Дух как обычно был одет во что-то дурацкое: в шинель, галифе и папаху. Сероглазый подошел к Афоне, погладил его по голове. Обычно не принимавший таких ласк, Афоня на этот раз стерпел. Кажется, ему даже понравилось.
– Вы знакомы? – спросил Шилов, который по привычке удивлялся, почему на них троих писк не действует.
– Знакомы… – ласково ответил сероглазый.
– Пока все, особенно шалава эта, морочили тебе голову, он помогал, – сказал Афоня хмуро.
– Сероглазые самые первые заморочили мне голову… и что теперь, господин чужак?
Чужак улыбнулся.
– Можешь остаться, можешь пойти со мной, учить, понимать самого себя, нас, вселенную. Но тогда ты никогда не вернешься сюда, только во снах. Как хочешь, решай, выбирай. После всего, что было, насильно не могу заставить, только попросить, выбор за тобой. Можешь остаться. Здесь твои люди, соплеменники, лживые друзья. Они будут не рады, попробуют еще раз поймать меня, используют тебя.
– Я – не специалист, – пробормотал Шилов, задумчиво вертя в руке диск. – У меня просто особый дар, который использовали все: сначала мать, потом шеф и коллеги. Они заставляли меня верить им, слушаться их. Весь мир, придуманный, скверно нарисованный мир заставлял меня что-то делать для него. Я убежал сюда, построил дом, но мир догнал меня. Настоящий, нереальный, какая разница? Ты догнал меня, потом шеф… Я хотел убежать в любовь, но Сонечке оказалась не нужна моя любовь… я остался наедине с этим… со всем этим.
– Ты пойдешь? – спросил сероглазый, с безгубого рта которого стекала улыбка.
– Хозяин… – растерянно прошептал Афоня. – Хозяин…
«Как странно, – подумал Шилов, – он никогда раньше не называл меня хозяином».
– Пойду. Не с тобой. Не с Афоней. Не с ними. Просто пойду. Сам.
– Погоди. Ты не можешь. Не должен. Не понимаешь.
– Как все затрахало! – закричал Шилов, топая ногой. – Господи, да как же так можно. Да что же это такое творится! – Он заорал: – Да как же вы все меня заебали! Вы что, не поймете? Вы, все вы, боретесь за какую-то херню! А смысл лишь в том, что вы все здесь. Здесь и сейчас. Поболтать, подумать, подружиться! А вам… что вам? Подавай развлечений? Крови и говна? Сраных выдуманных приключений? Душу? ДУШУ?! Ну скажи мне, на хера тебе душа нужна, если от нее толку – ноль, если и так и этак всем нам полная жопа! Потому что с душой или не с душой, ты один. С душой не попиздишь о том о сем. С ней не отправишься в поход. Она не согреет тебя в палатке. Душа на хрен не нужна! Нужно… друг с другом нужно! Друзьями быть! Выпить, обняться, на звезды посмотреть. На настоящие звезды. Покурить вместе. На рыбалку съездить. Щуку поймать. Здоровую. А потом на поезде – куда-нибудь на Дальний Восток. Куда-нибудь подальше, но вместе. О боже… еб твою мать… у меня уже слов не хватает… Боже ты мой…
– Успокойся, закрой глаза, отдышись. Это истерика, пройдет.
Шилов плюнул, развернулся и по лесной тропинке пошел вперед, и роса приятно холодила его ноги, забираясь в штанины. Сзади удивленно всхлипнул Афоня. Гневаясь, сказал что-то на чужом языке сероглазый. Щелкнул пальцами, и мир вокруг Шилова изменился. Шилов только улыбнулся этому новому миру: мирам, галактикам, вселенным. Из пучины к нему протягивала руки Соня. Стоящий на вершине холма Проненко, который прибавлял к каждому слову свое неизменное «как бы», насмехался над ним. Лес стал пустыней. Соня, погибающая от жажды, смотрела на него умоляюще, просила глоток воды. Молния разворотила небосвод. Громыхнуло. Семеныч, сидящий в беседке, звал Шилова под навес, надеялся выпить с ним, поговорить о жизни. Снова появилась и тут же исчезла Соня. Возник Дух – жалкий в галифе и грязной пилотке. Он плакал и умолял небо простить его, срывал с себя военную форму, становился на колени и целовал сырую землю. Он проклинал тот день, когда записался в отряд наемников, работавших на окраинах вселенной, убивавших людей. Он стоял точно посредине между двумя армиями, солдаты которых стреляли друг в друга в строгой последовательности. Дух просил Шилова простить его, но Шилов молча шел мимо. Он шел мимо выросших буквально за секунду Египетских пирамид и садов Семирамиды, мимо людей, поклонявшихся ему и проклинающих его, мимо знойной зимы и снежного лета. Он подошел к оборванной земле и сделал шаг в пустоту, но пустота оказалась удобной для ходьбы и прилежно ложилась под ноги.
Он увидел Дж. Дж. Доджсона, который пил отвар из мухоморов и записывал в книгу свои ощущения, обращаясь к самому себе как к другу по имени Жорж. Дж. Дж. Доджсон улыбнулся Шилову как старому знакомому.
– Вот, книгу пишу… – пробормотал он.
– Книга станет бестселлером, – сказал, улыбнувшись, Шилов.
– Да знаю я… – Дж. Дж. Доджсон махнул рукой. – Даже псевдоним себе уже придумал.
– Какой?
– Петенька Орешкин.
– Ты где такой дурацкий псевдоним откопал?
– Это еще не окончательный… – буркнул Дж. Дж. Доджсон, отворачиваясь.
– Тебе нравится такая жизнь? – спросил, помолчав, Шилов.
– Нет. Я хотел найти друзей, но друзья не находились. Я стал наркоманом и написал великую книгу, но друзей все равно не появилось. Зато появились фанаты. Я их ненавижу. Мои фанаты – свиньи.
– Пойдешь со мной, Дж. Дж. Доджсон? Станем друзьями. Настоящими. До гроба. А?
– Я… не знаю… боюсь… как же моя книга?
Шилов пожал плечами и пошел дальше. Он видел сотни и тысячи миров. Он видел, как машут ему руками Бенни-бой и Эллис, как они высовывают изо рта раздвоенные языки, а мертвый сероглазый с бутылкой Ширяева, воткнутой в спину, лежит у их ног и лужа крови растекается под ним. Он видел ангелов, тонущих в мировом океане; океан шипел и испарялся. Он видел гибнущие звезды и простых деревенских парней в пилотках с красными звездами, захотевших вдруг счастья. Он видел женщин, оплакивающих погибших мужчин. Он видел сотни бельевых веревок, протянутых из ниоткуда в никуда, на которых сушились черно-белые носки, предназначенные для Сонечки. Он видел ее, седую как лунь, с постаревшим сыном за спиной, топчущую сердце, сшитое из двух кусков ситца, набитое пожелтевшей от времени ватой.
Он ждал, когда сероглазому надоест создавать миры, призванные поработить его.
И спустя много лет он, наконец, дождался.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
ИСТОРИИ ЧУЖИХ МИРОВ
Охотники за эхом (мир: другая земля)
Посвящается Сальвадору Дали
Коди принес дискретный механизм. Швырнул его на стол – в стороны брызнула липкая серая жижа, – промычал под нос, что разберется с ним попозже, и ушел. У Коди через сутки ночная смена в храме непрерывности, а Епископ не любит тех, кто опаздывает. Поговаривают, он вообще не любит людей.
Саша тут же подбежала к столу; грызя ногти, бегала вокруг и внимательно разглядывала замысловатый приборчик. Я лежал на кровати и следил за метаморфозами стены. Сегодня преобладал пепельно-черный. Я тыкал пальцем в стену, заставляя пепельно-черный расползаться кругами, и срывал ногтем мутную вчерашнюю пленку, под которой открывался приятный для глаз бежевый, цвет свежести.
– Что это, Линк? – спросила Саша, прыгая перед столом на одной ноге.
Я перевернулся на бок и поглядел на стол.
– Эта штука называется «магнитофон». Кажется, так.
– Зачем она?
– Саша, выйдешь за меня замуж?
– Зачем она?!
Я вздохнул:
– С помощью этой штуковины Коди хочет записать голос Лики в Долине Эха.
– Коди – герой, – плаксиво протянула Саша. – Коди хочет найти и записать голос погибшей жены; ты – его брат, но никогда в жизни не станешь таким.
– Я хочу стать таким. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
– Как эта штука работает?
Я спрыгнул с кровати; потянулся, зевая во весь рот. Рукою оттяпал от пищевой части стены изрядный ломоть и захрустел нарочито громко. Но лакомка Саша на этот раз не обратила на меня внимания.
– Я хочу с ним слиться, – сказала она, дрожащими от нетерпения пальцами оправляя платье. – Я мечтаю с ним смешаться, но боюсь. Эта штука, кажется, жутко дискретная. Она, кажется, состоит из деталей.
– Не смей! – прикрикнул я. – Мало ли, что может случиться. Подождем Коди. Он специалист по таким артефактам.
– Я знаю. Но я хочу. Ха-ачу.
Цвет ее платья стремительно менялся: только что был розовый, и вдруг стал красным, а вот он уже пурпурный, изумрудный, фиолетовый, клюквенный, сапфировый, синий, рубиновый, бирюзовый…
– Не трожь!
Саша протянула руку и схватила ребристый бок магнитофона. Я, подойдя, хлопнул ее по запястью, рука моя соскользнула и провалилась в магнитофон, втекла в него вместе с запястьем. И застряла. Я глядел на артефакт и не верил глазам.
– Ты слился с ним! Слился! – засмеялась и захлопала в ладоши Саша. Угольно-черные косички весело подпрыгивали вместе с ней. В другой момент я бы порадовался Сашиному смеху, но не сейчас. Сейчас мне было больно; артефакт драл в мою руку огненными иглами, рвал кожу дискретными деталями, и не было в нем ничего непрерывного – редкие, несвязанные с собой образы, картинки и не несущие информации вспышки проникали в мой мозг. Я чувствовал, как глаза наливаются кровью, что кровь сочится из разодранного запястья.
– Линк? Линк! Что с тобой…
– Позови… Коди…
– Линк! Линк!
– Позови…
Димка, Димочка. Это так глупо, мне кажется, что я говорю с тобой, кажется, что еще минута, и ты ответишь; но это всего лишь пленка, а ты далеко, и мама моя гремит посудой на кухне; она всегда идет мыть посуду, когда зла, а сейчас она злится, потому что ненавидит тебя. Она считает, что ты – шпана, так и говорит: шпана подзаборная, но я знаю, это не так. Ведь ты не шпана, ты добрый. Димка, Димочка, ты просто не умеешь выражать чувства правильно, ты материшься на восход солнца и поешь блатные песни, подыгрывая на гитаре, у которой всего две струны; ты любишь меня, я знаю; ты ни разу не говорил, что любишь, но это правда. А помнишь – дождь, небо хмурое и пепел с него сыпется. Помнишь, как мы лепили снеговика из пепла, а ты смеялся, когда я искала что-нибудь, что бы подменило морковку, и смотрел на меня как-то по-особенному и молчал, потому что, наверное, боялся пошлость сказать… Димка, Димочка, я так ждала, что ты признаешься в любви, но ты молчал…
– Слышишь меня?
– Слышу, Коди, – не разлепляя век, ответил я.
– Больно?
– Больно, Коди. Что случилось?
– Твоя рука слилась с артефактом. Теперь вы – одно.
Я открыл глаза. Увидел коричневый потолок и большой красный нос Коди, а еще его куцую сивую бородку, обветренные губы и круги под глазами. Кожа у Коди была бледная, покрытая пепельным крапом, а на лысой голове пробивался седой пушок.
– Побрей голову, – сказал я. – Коди, Епископ тебе не всыпал розог за это?
Он промолчал.
Я попытался пошевелить пальцами на правой руке, но не получилось. Я их не чувствовал и боялся посмотреть, как она теперь выглядит, моя рука.
– Это нормально?
– Это ненормально, Линк. С этим артефактом невозможно слиться. Он слишком дискретный. Он… он настолько дискретный, что я не представляю, почему ты до сих пор жив.
– Зачем ты его принес тогда?
– Потому что я нашел инструкцию. В инструкции говорилось, как можно обращаться с магнитофоном, не сливаясь с ним. Еще я нашел кассету, сунул ее в артефакт и записывал на нее. Понимаешь? Он рабочий!
– Как там Саша?
– Это из-за нее случилось? – помолчав, спросил Коди. Я повернулся и посмотрел на брата. Он стоял, насупившись, в своей серой штормовке и замызганных брюках и обиженно шмыгал носом. Руки держал, сжав в кулаки, в карманах. – С ней все в порядке, Линк. Она спустилась в город и пошла на рынок за новым наполнителем для пищевой стены.
– Она…
– Она равнодушна к тебе, Линк. Пойми.
– Магнитофон общался со мной, – сказал я, отвернувшись к стене. – Я слышал чей-то голос. Чей-то безумно древний голос.
– Тебе было плохо, Линк. Но ты справился.
– Я слышал, Коди. Правда.
– Ничего ты не мог слышать! – закричал он и ударил об стену кулаком, отчего во все стороны полетели бежевые брызги. – Ты сломал его! Сломал единственный шанс записать Ликин голос!
– Извини, – сказал я.
Ночью с неба повалил пепел. Крупные черные хлопья ложились на крыши домов и сразу в них впитывались. Люди носились по городу, сверкая пятками, скупали на рынке брезент и накидывали его на кровли. Даже церковники, ненавидящие все дискретное, не брезговали презренным материалом. Я наблюдал за ними в окно. На изуродованную руку, которая своим весом тянула к полу, старался вообще не смотреть. Рука, собственно, заканчивалась у запястья, а дальше начиналась безумная мешанина дискретных деталей и непрерывного мяса. Кожа, стремясь зарастить детали, свисала уродливыми лохмотьями; в некоторых местах наружу глядели тошнотворного белого цвета кость и спекшаяся кровь.
Я увидел Сашу. Площадкой ниже она помогала подружкам раскидывать брезент. Когда с этим было покончено, она подбежала к балюстраде, которая ограждала площадку, и смело ткнула в облезшую краску пальцем. Подружки зааплодировали. Саша – очень смелая девушка. Она не боится дискретной полуразрушенной балюстрады. Она вообще ничего не боится. Сейчас она стоит посреди площадки, руки вытянувши в стороны, лицо обратив к небу, и ловит открытым ртом пепел, а подружки ахают испуганно, машут ей руками, но приблизиться боятся. Саша, наглея, взбирается босыми ступнями на балюстраду и балансирует на краю пропасти, продолжая ловить пепел.
Я знаю, что она кричит. Она зовет подруг: «Это совсем не страшно, попробуйте!» Но ее не слушают, робеют.
Однажды Саша поскользнется и сорвется с балюстрады. А может, перила обратятся под ней в прах – дискретные вещи ненадежны.
Я отошел от окна и проковылял к пищевой стене. Стена выглядела новой. Съедобная жижа булькала внутри нее, лопалась пузырями – значит, свежая. От стены пахло чем-то сладким, может быть, малиной. Так говорит Саша. Она бахвалится, что нашла за провалом малиновую поляну, нюхала и ела ягоды. Даже если она нашла поляну на самом деле, малина – дискретная, есть ее нельзя. Саша лжет.
Я зачерпнул здоровой рукой немного питательной жижи, подошел к кровати и сел. Потихоньку ел, а магнитофон держал на матраце. Так рука ныла меньше.
– Завтра на работу, – сказал я магнитофону невесело. – Как я с тобой пойду? Епископ убьет меня на месте.
Магнитофон молчал.
– Коди говорит, что я должен был умереть. Но не умер. Не знаешь, почему?
В артефакте что-то зашипело; полетели искры, от запястья к плечу пошло ровное тепло; здоровая рука покрылась мурашками. Мне это не понравилось, но я покорно ждал, что будет дальше.
Малыш, скажи сюда. Да, да, вот сюда, в микрофон: папа.
– Ма-ма.
– Да не мама, а папа!
– Ба-ба. Ба-ба…
– Да не баба, а…
– Слушай, не трожь ребенка. Пускай говорит, что хочет.
– Ты ничего не смыслишь в воспитании! Я…
– Какое, в задницу, воспитание? Ребенок говорит в микрофон, мы записываем его. Где ты видишь воспитание?
– Да ты… я всего лишь хотела сделать тебе приятно. Чтобы он выучил слово «папа» и мог звать тебя…
– Тс-с! Слышишь?
– Пошел пепел.
– Па… па… па-пел!
Коди был испуган. Коди говорил, меряя комнату широченными шагами, руки спрятав за спину:
– Линк, обратись к Епископу. Он должен знать, что делать. Так не пойдет. Эта штука прорастает в тебя все глубже.
Из моего плеча торчали оголенные провода, а локоть и кожа вокруг него были искалечены торчавшими дискретными деталями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Шилов тискал спрятанный в кармане диск. Диск был настоящий, не мираж. Зачем-то он ему понадобился. Зачем-то ему его подсунули. Зачем-то Афоня врал…
Шилов посмотрел на домового, крепко вцепившегося в плечо Духа. Афоня едва заметно кивнул. Шилов достал диск, и мир вокруг замер, притих, с немым изумлением разглядывая устройство в руке Шилова. Шилов понял, что эта штуковина ему напоминает – бомбу мистера Вернона; бомбу, предназначенную взорвать скучное жизнепрепровождение отдельно взятого человека. В центре устройства обнаружилась маленькая красная кнопка, и Шилов очень удивился, почему не заметил ее раньше. Понял, что кнопка появилась только сейчас, потому что раньше в ней не было нужды.
И он нажал на нее.
Писк такой громкий, будто запищали одновременно все комары мира, раздавил пространство нанометровой толщины лезвием, пронизал его искрами боли. Запищали остальные диски в округе, застонали диски, разбросанные сероглазым по всей Воронежской области. Люди повалились на землю, хватаясь руками за головы, и зависший в стороне десантный мобиль, ощетинившийся стволами пулеметов, пошел на посадку, вгрызся в сырую землю, взметал вывороченную с корнем траву и комья влажного перегноя.
Отключился «Уничтожитель времени» (тм). Ожил сероглазый. Ловко спрыгнул с подножки бронемобиля, перешагнул катающихся по земле и стонущих охранников, подошел к Афоне, который как ни в чем ни бывало продолжал вязать, устроившись на спине заткнувшего ладонями уши Духа. Дух как обычно был одет во что-то дурацкое: в шинель, галифе и папаху. Сероглазый подошел к Афоне, погладил его по голове. Обычно не принимавший таких ласк, Афоня на этот раз стерпел. Кажется, ему даже понравилось.
– Вы знакомы? – спросил Шилов, который по привычке удивлялся, почему на них троих писк не действует.
– Знакомы… – ласково ответил сероглазый.
– Пока все, особенно шалава эта, морочили тебе голову, он помогал, – сказал Афоня хмуро.
– Сероглазые самые первые заморочили мне голову… и что теперь, господин чужак?
Чужак улыбнулся.
– Можешь остаться, можешь пойти со мной, учить, понимать самого себя, нас, вселенную. Но тогда ты никогда не вернешься сюда, только во снах. Как хочешь, решай, выбирай. После всего, что было, насильно не могу заставить, только попросить, выбор за тобой. Можешь остаться. Здесь твои люди, соплеменники, лживые друзья. Они будут не рады, попробуют еще раз поймать меня, используют тебя.
– Я – не специалист, – пробормотал Шилов, задумчиво вертя в руке диск. – У меня просто особый дар, который использовали все: сначала мать, потом шеф и коллеги. Они заставляли меня верить им, слушаться их. Весь мир, придуманный, скверно нарисованный мир заставлял меня что-то делать для него. Я убежал сюда, построил дом, но мир догнал меня. Настоящий, нереальный, какая разница? Ты догнал меня, потом шеф… Я хотел убежать в любовь, но Сонечке оказалась не нужна моя любовь… я остался наедине с этим… со всем этим.
– Ты пойдешь? – спросил сероглазый, с безгубого рта которого стекала улыбка.
– Хозяин… – растерянно прошептал Афоня. – Хозяин…
«Как странно, – подумал Шилов, – он никогда раньше не называл меня хозяином».
– Пойду. Не с тобой. Не с Афоней. Не с ними. Просто пойду. Сам.
– Погоди. Ты не можешь. Не должен. Не понимаешь.
– Как все затрахало! – закричал Шилов, топая ногой. – Господи, да как же так можно. Да что же это такое творится! – Он заорал: – Да как же вы все меня заебали! Вы что, не поймете? Вы, все вы, боретесь за какую-то херню! А смысл лишь в том, что вы все здесь. Здесь и сейчас. Поболтать, подумать, подружиться! А вам… что вам? Подавай развлечений? Крови и говна? Сраных выдуманных приключений? Душу? ДУШУ?! Ну скажи мне, на хера тебе душа нужна, если от нее толку – ноль, если и так и этак всем нам полная жопа! Потому что с душой или не с душой, ты один. С душой не попиздишь о том о сем. С ней не отправишься в поход. Она не согреет тебя в палатке. Душа на хрен не нужна! Нужно… друг с другом нужно! Друзьями быть! Выпить, обняться, на звезды посмотреть. На настоящие звезды. Покурить вместе. На рыбалку съездить. Щуку поймать. Здоровую. А потом на поезде – куда-нибудь на Дальний Восток. Куда-нибудь подальше, но вместе. О боже… еб твою мать… у меня уже слов не хватает… Боже ты мой…
– Успокойся, закрой глаза, отдышись. Это истерика, пройдет.
Шилов плюнул, развернулся и по лесной тропинке пошел вперед, и роса приятно холодила его ноги, забираясь в штанины. Сзади удивленно всхлипнул Афоня. Гневаясь, сказал что-то на чужом языке сероглазый. Щелкнул пальцами, и мир вокруг Шилова изменился. Шилов только улыбнулся этому новому миру: мирам, галактикам, вселенным. Из пучины к нему протягивала руки Соня. Стоящий на вершине холма Проненко, который прибавлял к каждому слову свое неизменное «как бы», насмехался над ним. Лес стал пустыней. Соня, погибающая от жажды, смотрела на него умоляюще, просила глоток воды. Молния разворотила небосвод. Громыхнуло. Семеныч, сидящий в беседке, звал Шилова под навес, надеялся выпить с ним, поговорить о жизни. Снова появилась и тут же исчезла Соня. Возник Дух – жалкий в галифе и грязной пилотке. Он плакал и умолял небо простить его, срывал с себя военную форму, становился на колени и целовал сырую землю. Он проклинал тот день, когда записался в отряд наемников, работавших на окраинах вселенной, убивавших людей. Он стоял точно посредине между двумя армиями, солдаты которых стреляли друг в друга в строгой последовательности. Дух просил Шилова простить его, но Шилов молча шел мимо. Он шел мимо выросших буквально за секунду Египетских пирамид и садов Семирамиды, мимо людей, поклонявшихся ему и проклинающих его, мимо знойной зимы и снежного лета. Он подошел к оборванной земле и сделал шаг в пустоту, но пустота оказалась удобной для ходьбы и прилежно ложилась под ноги.
Он увидел Дж. Дж. Доджсона, который пил отвар из мухоморов и записывал в книгу свои ощущения, обращаясь к самому себе как к другу по имени Жорж. Дж. Дж. Доджсон улыбнулся Шилову как старому знакомому.
– Вот, книгу пишу… – пробормотал он.
– Книга станет бестселлером, – сказал, улыбнувшись, Шилов.
– Да знаю я… – Дж. Дж. Доджсон махнул рукой. – Даже псевдоним себе уже придумал.
– Какой?
– Петенька Орешкин.
– Ты где такой дурацкий псевдоним откопал?
– Это еще не окончательный… – буркнул Дж. Дж. Доджсон, отворачиваясь.
– Тебе нравится такая жизнь? – спросил, помолчав, Шилов.
– Нет. Я хотел найти друзей, но друзья не находились. Я стал наркоманом и написал великую книгу, но друзей все равно не появилось. Зато появились фанаты. Я их ненавижу. Мои фанаты – свиньи.
– Пойдешь со мной, Дж. Дж. Доджсон? Станем друзьями. Настоящими. До гроба. А?
– Я… не знаю… боюсь… как же моя книга?
Шилов пожал плечами и пошел дальше. Он видел сотни и тысячи миров. Он видел, как машут ему руками Бенни-бой и Эллис, как они высовывают изо рта раздвоенные языки, а мертвый сероглазый с бутылкой Ширяева, воткнутой в спину, лежит у их ног и лужа крови растекается под ним. Он видел ангелов, тонущих в мировом океане; океан шипел и испарялся. Он видел гибнущие звезды и простых деревенских парней в пилотках с красными звездами, захотевших вдруг счастья. Он видел женщин, оплакивающих погибших мужчин. Он видел сотни бельевых веревок, протянутых из ниоткуда в никуда, на которых сушились черно-белые носки, предназначенные для Сонечки. Он видел ее, седую как лунь, с постаревшим сыном за спиной, топчущую сердце, сшитое из двух кусков ситца, набитое пожелтевшей от времени ватой.
Он ждал, когда сероглазому надоест создавать миры, призванные поработить его.
И спустя много лет он, наконец, дождался.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
ИСТОРИИ ЧУЖИХ МИРОВ
Охотники за эхом (мир: другая земля)
Посвящается Сальвадору Дали
Коди принес дискретный механизм. Швырнул его на стол – в стороны брызнула липкая серая жижа, – промычал под нос, что разберется с ним попозже, и ушел. У Коди через сутки ночная смена в храме непрерывности, а Епископ не любит тех, кто опаздывает. Поговаривают, он вообще не любит людей.
Саша тут же подбежала к столу; грызя ногти, бегала вокруг и внимательно разглядывала замысловатый приборчик. Я лежал на кровати и следил за метаморфозами стены. Сегодня преобладал пепельно-черный. Я тыкал пальцем в стену, заставляя пепельно-черный расползаться кругами, и срывал ногтем мутную вчерашнюю пленку, под которой открывался приятный для глаз бежевый, цвет свежести.
– Что это, Линк? – спросила Саша, прыгая перед столом на одной ноге.
Я перевернулся на бок и поглядел на стол.
– Эта штука называется «магнитофон». Кажется, так.
– Зачем она?
– Саша, выйдешь за меня замуж?
– Зачем она?!
Я вздохнул:
– С помощью этой штуковины Коди хочет записать голос Лики в Долине Эха.
– Коди – герой, – плаксиво протянула Саша. – Коди хочет найти и записать голос погибшей жены; ты – его брат, но никогда в жизни не станешь таким.
– Я хочу стать таким. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
– Как эта штука работает?
Я спрыгнул с кровати; потянулся, зевая во весь рот. Рукою оттяпал от пищевой части стены изрядный ломоть и захрустел нарочито громко. Но лакомка Саша на этот раз не обратила на меня внимания.
– Я хочу с ним слиться, – сказала она, дрожащими от нетерпения пальцами оправляя платье. – Я мечтаю с ним смешаться, но боюсь. Эта штука, кажется, жутко дискретная. Она, кажется, состоит из деталей.
– Не смей! – прикрикнул я. – Мало ли, что может случиться. Подождем Коди. Он специалист по таким артефактам.
– Я знаю. Но я хочу. Ха-ачу.
Цвет ее платья стремительно менялся: только что был розовый, и вдруг стал красным, а вот он уже пурпурный, изумрудный, фиолетовый, клюквенный, сапфировый, синий, рубиновый, бирюзовый…
– Не трожь!
Саша протянула руку и схватила ребристый бок магнитофона. Я, подойдя, хлопнул ее по запястью, рука моя соскользнула и провалилась в магнитофон, втекла в него вместе с запястьем. И застряла. Я глядел на артефакт и не верил глазам.
– Ты слился с ним! Слился! – засмеялась и захлопала в ладоши Саша. Угольно-черные косички весело подпрыгивали вместе с ней. В другой момент я бы порадовался Сашиному смеху, но не сейчас. Сейчас мне было больно; артефакт драл в мою руку огненными иглами, рвал кожу дискретными деталями, и не было в нем ничего непрерывного – редкие, несвязанные с собой образы, картинки и не несущие информации вспышки проникали в мой мозг. Я чувствовал, как глаза наливаются кровью, что кровь сочится из разодранного запястья.
– Линк? Линк! Что с тобой…
– Позови… Коди…
– Линк! Линк!
– Позови…
Димка, Димочка. Это так глупо, мне кажется, что я говорю с тобой, кажется, что еще минута, и ты ответишь; но это всего лишь пленка, а ты далеко, и мама моя гремит посудой на кухне; она всегда идет мыть посуду, когда зла, а сейчас она злится, потому что ненавидит тебя. Она считает, что ты – шпана, так и говорит: шпана подзаборная, но я знаю, это не так. Ведь ты не шпана, ты добрый. Димка, Димочка, ты просто не умеешь выражать чувства правильно, ты материшься на восход солнца и поешь блатные песни, подыгрывая на гитаре, у которой всего две струны; ты любишь меня, я знаю; ты ни разу не говорил, что любишь, но это правда. А помнишь – дождь, небо хмурое и пепел с него сыпется. Помнишь, как мы лепили снеговика из пепла, а ты смеялся, когда я искала что-нибудь, что бы подменило морковку, и смотрел на меня как-то по-особенному и молчал, потому что, наверное, боялся пошлость сказать… Димка, Димочка, я так ждала, что ты признаешься в любви, но ты молчал…
– Слышишь меня?
– Слышу, Коди, – не разлепляя век, ответил я.
– Больно?
– Больно, Коди. Что случилось?
– Твоя рука слилась с артефактом. Теперь вы – одно.
Я открыл глаза. Увидел коричневый потолок и большой красный нос Коди, а еще его куцую сивую бородку, обветренные губы и круги под глазами. Кожа у Коди была бледная, покрытая пепельным крапом, а на лысой голове пробивался седой пушок.
– Побрей голову, – сказал я. – Коди, Епископ тебе не всыпал розог за это?
Он промолчал.
Я попытался пошевелить пальцами на правой руке, но не получилось. Я их не чувствовал и боялся посмотреть, как она теперь выглядит, моя рука.
– Это нормально?
– Это ненормально, Линк. С этим артефактом невозможно слиться. Он слишком дискретный. Он… он настолько дискретный, что я не представляю, почему ты до сих пор жив.
– Зачем ты его принес тогда?
– Потому что я нашел инструкцию. В инструкции говорилось, как можно обращаться с магнитофоном, не сливаясь с ним. Еще я нашел кассету, сунул ее в артефакт и записывал на нее. Понимаешь? Он рабочий!
– Как там Саша?
– Это из-за нее случилось? – помолчав, спросил Коди. Я повернулся и посмотрел на брата. Он стоял, насупившись, в своей серой штормовке и замызганных брюках и обиженно шмыгал носом. Руки держал, сжав в кулаки, в карманах. – С ней все в порядке, Линк. Она спустилась в город и пошла на рынок за новым наполнителем для пищевой стены.
– Она…
– Она равнодушна к тебе, Линк. Пойми.
– Магнитофон общался со мной, – сказал я, отвернувшись к стене. – Я слышал чей-то голос. Чей-то безумно древний голос.
– Тебе было плохо, Линк. Но ты справился.
– Я слышал, Коди. Правда.
– Ничего ты не мог слышать! – закричал он и ударил об стену кулаком, отчего во все стороны полетели бежевые брызги. – Ты сломал его! Сломал единственный шанс записать Ликин голос!
– Извини, – сказал я.
Ночью с неба повалил пепел. Крупные черные хлопья ложились на крыши домов и сразу в них впитывались. Люди носились по городу, сверкая пятками, скупали на рынке брезент и накидывали его на кровли. Даже церковники, ненавидящие все дискретное, не брезговали презренным материалом. Я наблюдал за ними в окно. На изуродованную руку, которая своим весом тянула к полу, старался вообще не смотреть. Рука, собственно, заканчивалась у запястья, а дальше начиналась безумная мешанина дискретных деталей и непрерывного мяса. Кожа, стремясь зарастить детали, свисала уродливыми лохмотьями; в некоторых местах наружу глядели тошнотворного белого цвета кость и спекшаяся кровь.
Я увидел Сашу. Площадкой ниже она помогала подружкам раскидывать брезент. Когда с этим было покончено, она подбежала к балюстраде, которая ограждала площадку, и смело ткнула в облезшую краску пальцем. Подружки зааплодировали. Саша – очень смелая девушка. Она не боится дискретной полуразрушенной балюстрады. Она вообще ничего не боится. Сейчас она стоит посреди площадки, руки вытянувши в стороны, лицо обратив к небу, и ловит открытым ртом пепел, а подружки ахают испуганно, машут ей руками, но приблизиться боятся. Саша, наглея, взбирается босыми ступнями на балюстраду и балансирует на краю пропасти, продолжая ловить пепел.
Я знаю, что она кричит. Она зовет подруг: «Это совсем не страшно, попробуйте!» Но ее не слушают, робеют.
Однажды Саша поскользнется и сорвется с балюстрады. А может, перила обратятся под ней в прах – дискретные вещи ненадежны.
Я отошел от окна и проковылял к пищевой стене. Стена выглядела новой. Съедобная жижа булькала внутри нее, лопалась пузырями – значит, свежая. От стены пахло чем-то сладким, может быть, малиной. Так говорит Саша. Она бахвалится, что нашла за провалом малиновую поляну, нюхала и ела ягоды. Даже если она нашла поляну на самом деле, малина – дискретная, есть ее нельзя. Саша лжет.
Я зачерпнул здоровой рукой немного питательной жижи, подошел к кровати и сел. Потихоньку ел, а магнитофон держал на матраце. Так рука ныла меньше.
– Завтра на работу, – сказал я магнитофону невесело. – Как я с тобой пойду? Епископ убьет меня на месте.
Магнитофон молчал.
– Коди говорит, что я должен был умереть. Но не умер. Не знаешь, почему?
В артефакте что-то зашипело; полетели искры, от запястья к плечу пошло ровное тепло; здоровая рука покрылась мурашками. Мне это не понравилось, но я покорно ждал, что будет дальше.
Малыш, скажи сюда. Да, да, вот сюда, в микрофон: папа.
– Ма-ма.
– Да не мама, а папа!
– Ба-ба. Ба-ба…
– Да не баба, а…
– Слушай, не трожь ребенка. Пускай говорит, что хочет.
– Ты ничего не смыслишь в воспитании! Я…
– Какое, в задницу, воспитание? Ребенок говорит в микрофон, мы записываем его. Где ты видишь воспитание?
– Да ты… я всего лишь хотела сделать тебе приятно. Чтобы он выучил слово «папа» и мог звать тебя…
– Тс-с! Слышишь?
– Пошел пепел.
– Па… па… па-пел!
Коди был испуган. Коди говорил, меряя комнату широченными шагами, руки спрятав за спину:
– Линк, обратись к Епископу. Он должен знать, что делать. Так не пойдет. Эта штука прорастает в тебя все глубже.
Из моего плеча торчали оголенные провода, а локоть и кожа вокруг него были искалечены торчавшими дискретными деталями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40