Но разве Чэд не его сын? Она продолжала считать Чэда старшим из братьев, поскольку Джон говорил, что первенец похож на него. Жаль, что она не расспросила его о сыновьях подробнее. Но о чем-то расспрашивать Чэда сейчас было бы слишком бесцеремонным.
Чэд выпустил ее руку и отступил назад.
– Мне очень хочется остаться и побыть с вами еще немного, но слишком много неотложных дел, – произнес он с сожалением.
– Когда похороны? Я хотела бы присутствовать на заупокойной службе… если можно.
– Разумеется, можете, – улыбнулся Чэд, и у Ланны буквально дух захватило от его неожиданной, быстрой улыбки. – Моего отца знают почти все в этом городе, так что похороны, естественно, будут очень многолюдными. А если кто-то станет вас расспрашивать – в чем я сомневаюсь, – просто ответьте, что вы знакомы с одним из членов нашей семьи и пришли выразить соболезнование. Ну, в частности, скажите, что знакомы со мной.
Он подождал, пока Ланна записала время и место похорон.
– Мне будет не по себе, если я не провожу Джона в последний путь, но я не хочу поставить вас в затруднительное положение, – сказала она.
– Я знаю, что вы меньше всего хотите причинить неприятности, – по лицу Чэда было видно, что он удовлетворен их разговором и вполне оценил тактичность Ланны. Затем он глянул на часы и спросил озабоченно: – Ничего, если я сейчас уйду?
– Да, конечно, – сказала она.
Но Чэд продолжал стоять, и Ланна по его виду поняла, что он хочет еще что-то сказать.
– Можно мне позвонить вам в начале следующей недели, когда все будет улажено? – нерешительно спросил Чэд.
«Он определенно хочет увидеться со мной опять», – подумала Ланна, и глаза у нее засияли.
– Звоните, пожалуйста. По вечерам я обычно бываю дома, если не выхожу за покупками.
– Тогда до скорой встречи…
Чэд наконец направился к входной двери. Еще долго после его ухода с лица Ланны не сходила счастливая улыбка. Будущее больше не пугало ее. И она с надеждой пыталась заглянуть в него. А пока… Пока она заглянула на кухню и обнаружила, что забыла включить горелку под чайником на плите.
Сокол сбросил скорость и взятый напрокат старенький автомобиль плавно свернул на частную дорогу, въезд на которую обозначали два столба, сложенные из необожженного кирпича. По обе стороны асфальтовой полосы расстилалась выжженная солнцем земля – пустынный сад, где росли местный сорт колючих груш, кактусы сегваро и низкорослый кустарник. Подъездная дорога делала разворот возле нескладного дома из необожженного кирпича, крытого красной черепицей. Сокол остановил машину и оставил ее в начале дорожки, выложенной камнем, ведущей к парадной двери дома.
Широким скользящим шагом он с неспешной быстротой шел к дому. Дверной звонок был сделан в виде черного кольца, висящего в центре двери. Сокол повернул кольцо и, встав спиной к двери, стал ждать, – взгляд его прищуренных голубых глаз не торопясь скользил по подернутому дымкой голубому небу и отдаленной гряде гор, серой полосой возвышавшихся на горизонте. Дверь за его спиной приоткрылась, и Сокол обернулся. На пороге стояла Кэрол, стройная, как тростинка, одетая в дорогое черное траурное платье. Она приветливо улыбалась.
– Входи, Сокол. – Кэрол широко распахнула дверь и отступила в сторону, впуская его.
Ее пшенично-золотые волосы были острижены в короткую, пушистую стрижку, которая делала Кэрол намного моложе. Зеленые глаза, как это всегда бывало при встречах с Соколом, смотрели на него с напряженной искательностью. Сокол не знал, что она пыталась найти в его взгляде, – может быть, прощение, хотя с того черного дня прошло так много лет.
Он перешагнул через порог и прошел в прихожую. Дверь за ним закрылась.
– Я еду в аэропорт. Заехал только затем, чтобы предупредить тебя, что вылетаю на ранчо.
Сокола здесь никто не ждал, и его присутствие не желательно. Но и он не собирался задерживаться.
– Ты ведь вернешься в понедельник на похороны… – начала было Кэрол.
– Нет.
– Но…
Сокол не дал ей договорить.
– Похороны – это ваш обычай погребать мертвых, но не мой, – бросил он, высокомерно приподняв бровь.
– Кто это, Кэрол? – крикнул требовательный мужской голос, и в выложенной мозаикой арке, ведущей в просторную гостиную, появился Том Ролинз. Увидев Сокола, он остановился как вкопанный, его ноздри раздувались от гнева. Годы избороздили лицо Тома глубокими морщинами, придававшими ему старческий вид.
– Что тебе здесь нужно, Сокол?
– Я приехал вовсе не затем, чтобы засвидетельствовать свое почтение, – на губах Сокола заиграла кривая насмешливая улыбка. – Заглянул к вам только затем, чтобы предупредить, что уезжаю. На похороны в понедельник захочет поехать куча парней, так что на ранчо останется слишком мало работников. А если туда приеду я, то еще один человек может отправиться на похороны.
– Какое тебе, черт побери, дело до того, сколько работников поедут на похороны? – резко бросил Ролинз.
– Это верно. Мне до этого нет никакого дела, – небрежно согласился Сокол. – Но я знаю, что это нужно и важно парням. Следовательно?.. – он безразлично пожал плечами.
– Собрался уезжать – уезжай, – Ролинз махнул рукой в сторону двери.
– Пожалуйста, не надо, папочка, – раздраженно пробормотала Кэрол, оборачиваясь к отцу.
– Ты мне, Том, не приказывай, или я могу передумать, – произнес Сокол обманчиво спокойным и невозмутимым тоном.
– Сейчас не подходящее время для споров, папочка. – Кэрол попыталась образумить отца и не дать разразиться безобразному скандалу.
Том бросил на Сокола последний уничтожающий взгляд, повернулся на каблуках и с гордым видом удалился. Сокол расслабил напрягшиеся мышцы и с нарочитой небрежностью перевел взгляд на Кэрол.
– Мне очень жаль, – извинилась она.
– Это перестало быть важным много лет назад, Кэрол, – ответил Сокол, наблюдая за тем, как она вздрогнула, словно от удара.
– Как я хотела бы изменить то, что случилось, – начала было она, но не успела закончить, услышав топот бегущих ног.
В прихожую ворвался, широко улыбаясь, мальчик лет двенадцати, миниатюрная копия Фолкнера. Он был похож на деда во всем – от темно-каштановых волос до лукаво смеющихся голубых глаз. От Кэрол он унаследовал только стройность.
– Здравствуй, Сокол! – восторженно воскликнул мальчик. – Дедушка Том сказал, что ты летишь назад на ранчо. Можно мне с тобой?
– Джонни! – Кэрол даже голос понизила от удивленного неодобрения. – Ты же знаешь, что в понедельник – похороны дедушки. Что скажут люди, если на кладбище не окажется его единственного внука?
– Ну, ма, – жалобно протянул мальчик. – У меня больше не будет случая проехаться на новой лошади, которую мне купил па. После похорон мне придется опять возвращаться в школу.
– Иногда я тебя не понимаю, Джонни Фолкнер, – Кэрол не скрывала своего раздражения. – Оказывается, тебе гораздо важнее прокатиться на новой лошади, чем выразить уважение своему деду и проститься с ним в последний раз. Что подумают о тебе люди, если узнают?
– Да, Джонни, – сухо улыбнулся Сокол, насмешливо делая большие глаза. – Это очень важно, что подумают люди. Тебе необходимо слушаться свою маму. Она большой авторитет в этом деле.
Кэрол вновь вздрогнула как от удара, лицо ее побледнело от внутренней боли. И Сокол спросил себя, почему он намекнул на ее чувствительность к мнению других – потому ли, что она сама напомнила ему об этом, или оттого, что он не хотел, чтобы Джонни вырос таким же ограниченным и полным предрассудков, как его родители… и его деды и бабки.
– Но сам же ты не собираешься ехать на похороны, Сокол, – напомнил ему Джонни. – Я только что слышал, как дедушка Том говорил об этом бабушке.
– Вся разница в том, Джонни, что никому нет дела до того, буду я там или нет.
Это было правдой. Кроме того, несмотря на то, что Сокол больше уже не верил, что тела мертвых являются пристанищами духов, он не видел никакого резона в том, чтобы глазеть на накачанное формалином тело или на обитый атласом ящик, в который это тело уложили. Это не доказывает ничего иного, кроме факта, что человек умер.
– Почему? – вопрос был задан из чистого упрямства.
Сокол негромко рассмеялся, заметив уголком глаза, как неловко дернулась Кэрол.
– Скажу тебе то, что сказал мне однажды твой дед, когда я был примерно в твоем возрасте: «Когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять ответ на свой вопрос, тебе не понадобится никто, кто на него бы ответил».
Полуобернувшись, он взялся за дверную ручку, и в тот же самый момент раздался звонок в дверь. Сокол открыл и сразу же узнал толстого, приземистого и лысого человека, стоявшего на пороге, – это был Бенджамен Колдер, один из многочисленных поверенных Фолкнера. Держался он напряженно и было видно, что ему не по себе. «Должно быть, с дурными вестями», – решил про себя Сокол.
Взгляд вошедшего упал на Сокола и тут же скользнул прочь, не найдя в нем ничего достойного внимания. Впрочем, это и не удивительно. Сокол сомневался, найдется ли в Фениксе хоть один человек за пределами семьи Фолкнеров, кто знал бы о его существовании.
– Меня ждут, – это заявление поверенного было адресовано Кэрол.
Та шагнула вперед и встала рядом с Соколом, по-хозяйски положив руку на плечо Джонни.
– О да, конечно, мистер Колдер, я знаю, – произнесла она. – Входите, пожалуйста.
Сокол отступил в сторону от двери и бессознательно укрылся в тени комнатного папоротника. Он, как всегда, отошел на второй план. Сокол собирался было уйти сразу же, как только Колдер уйдет из прихожей, но замер на месте, услышав дробный перестук каблучков, в котором сразу же узнал шаги Кэтрин. Он не видел ее с тех пор, как прошлой ночью расстался с ней в больнице.
– Вы прибыли как раз вовремя, Бен, – приветствовала она адвоката резким нетерпеливым голосом. На ней было черное элегантное платье, и выглядела она поистине царственно. Но на лице Кэтрин нельзя было заметить ни малейшего признака горя – один только гнев. Сокола, стоявшего возле двери в тени, она не заметила.
– Что это за вздор относительно нового завещания? – требовательно спросила Кэтрин.
Адвокат отступил перед ее натиском.
– Это не вздор, миссис Фолкнер, – попытался он успокоить ее убеждающим тоном. – Мистер Фолкнер примерно с месяц назад велел мне составить новое завещание.
– Кто является основным наследником? – Кэтрин интересовали не подробности, а главное. – Да поможет мне Бог, если он лишил наследства Чэда в пользу этого своего проклятого незаконного полукровки. Клянусь, что я… – она внезапно умолкла, когда Сокол сделал шаг вперед и вышел из-за комнатного папоротника.
– Не останавливайтесь, Кэтрин, – уголок его рта подергивался. – Это как раз становится интересным.
– Ты никогда не увидишь ни пенни из этих денег, – ненависть светилась в ее глазах желтым светом, как у пумы, защищающей своего детеныша. – Обещаю тебе это. Эта сука навахо, которая породила тебя на свет, была шлюхой, и я приведу с полдюжины человек с голубыми глазами и такой же кровью, как у тебя, которые поклянутся в этом на свидетельском месте в суде. Это будет самая долгая и самая скверная судебная битва, которую ты когда-либо видел.
– Теперь, когда Фолкнер мертв, вы можете наконец сказать все то, что таили про себя эти долгие годы, не так ли?
Сокола не трогали ее угрозы. Ни одна из них не может причинить ему боли. Единственный, кто будет страдать, это она сама.
Адвокат, красный как рак, неловко поеживался от того, что стал невольным свидетелем этой мерзкой сцены.
Спокойствие Сокола только подхлестнуло Кэтрин.
– Ролинзу следовало бы убить тебя, когда он поймал тебя после того, как ты изнасиловал его дочь…
Она не обратила внимания на то, как резко поперхнулась Кэрол, словно ей не хватило воздуха. Сокол повернул голову на звук и увидел в широко раскрытых глазах Джонни потрясение и растерянность. Мальчик все равно рано или поздно услышит эту историю. Сокол испытывал к нему лишь легкую жалость из-за того, что он узнал ее сейчас и при таких обстоятельствах.
– Люди об этом узнают, – бушевала Кэтрин, продолжая свои угрожающие тирады. – И они узнают, как ты по-прежнему продолжаешь запугивать и терроризировать Кэрол. Все уже заметили, как меняется ее поведение, когда она сталкивается с тобой. Она боится противоречить тебе, боится того, что ты можешь сделать… Нет, хватит. Ты больше не сможешь шантажировать нас.
– Извините меня, миссис Фолкнер, но… – нерешительно прервал ее адвокат. – Я не знаю, кто этот человек, но…
– Позвольте мне самому представить себя, – Сокол мягко шагнул вперед. Его голубые глаза горели дерзким, беспечным светом. – Меня зовут Джим Белый Сокол. Думаю, Кэтрин весьма выразительно объяснила, кем и чем я являюсь.
Поверенный нерешительно пожал ему руку, продолжая неотрывно смотреть на Кэтрин.
– Этот человек… мистер Сокол… он не является главным наследником… В завещании есть распоряжения и насчет вас, – поспешил он заверить Сокола. – Вы получите совершенно недвусмысленный документ о том, что вам принадлежит половина хозяйства ранчо и некоторая наличность, в то время как другая половина ранчо и управление им переходят к Чэду, но…
– Что «но», Бен? – с вызовом спросила Кэтрин, ярость которой начала постепенно стихать.
– Основное количество его недвижимого имущества, находящегося здесь, в Фениксе – за исключением того, что завещано вам, членам семьи и некоторым служащим, – переходит к… мисс Ланне Маршалл, – это заявление прозвучало, как выстрел, заставив всех присутствующих застыть в потрясенном молчании.
Сокол откинул голову назад и от всей души громко рассмеялся, и его хохот прозвучал, как раскат грома в тишине прихожей. Сокол смеялся над собой, смеялся над остальными и над Фолкнером, где бы тот ни был сейчас, потому что ему удалось посмеяться над ними всеми.
Повернувшись, Сокол подошел к входной двери и распахнул ее. Он все еще хмыкал про себя, шагая по выложенной камнем дорожке к своему автомобилю. Возле его взятой напрокат машины остановился новый роскошный автомобиль. Из него вышел Чэд. При виде Сокола его красивое лицо помрачнело. Он нахмурился, быстрыми шагами подошел к сводному брату и раздраженно спросил:
– Что ты здесь делаешь?
Сокол продолжал дерзко улыбаться, в глазах его плясал озорной огонек.
– Я как раз собрался уезжать, братец. Сожалею, что не могу задержаться и посмотреть, как вытянется твое лицо, когда ты узнаешь, какое место тебе придется занять в ряду наследников.
И Сокол, подмигнув и широко ухмыльнувшись, хлопнул Чэда по спине и легкой походкой направился к своему автомобилю.
– О чем ты говоришь? – резко бросил Чэд.
Но Сокол только улыбнулся и сел за руль. Хлопнула дверца, завелся двигатель, и старенькая машина тронулась с места. Краем глаза Сокол увидел, как Чэд спешит к дому. И он вновь расхохотался во весь голос.
По кладбищу гулял сухой горячий ветер. Его жаркие порывы заглушали и уносили прочь слова молитвы, которую читал священник, так что Ланне почти ничего не было слышно. Она стояла в самых дальних рядах участников траурной церемонии, собравшихся кольцом вокруг могилы. У нее не было черного платья, и она не нашла ничего лучшего, чем надеть на похороны джерси кофейно-коричневого цвета – почти того же оттенка, что и ее каштановые волосы.
Небо было затянуто пыльной дымкой, сквозь которую пробивался только ослепительный блеск палящего солнца. Оно раскаляло сухую почву, а налетавший порывами ветер поднимал с земли частицы песка и пыли и швырял их в траурную толпу. Ланна чувствовала, как тяжелое платье прилипло к ее горячей, влажной коже, не давая телу дышать, – темная ткань буквально поглощала солнечную жару.
За головами и плечами собравшихся она видела полированный гроб, заваленный венками и букетами. Ей подумалось, что Джон уходит в последний путь, провожаемый одуряющим благоуханием, но сама она не ощущала ничего, кроме запаха сухой пыли, – горячий ветер уносил цветочный аромат прочь. Слегка повернувшись, Ланна смогла разглядеть и семью Джона, выстроившуюся в ряд возле гроба.
Чэд стоял и угрюмо смотрел на гроб. Каштановые волосы, растрепанные ветром, блестели на солнце. Ланна видела, какой мрачный отпечаток наложили на его лицо смерть отца и треволнения последних дней. Словно почувствовав на себе взгляд Ланны, Чэд посмотрел в ее сторону. Губы его внезапно сжались, на скулах заиграли желваки. Но в глазах девушки он не прочитал ничего, кроме глубокого сочувствия и симпатии, лицо Чэда смягчилось, и он отвел взгляд в сторону.
Рядом с ним, почти скрытая его высокой фигурой, стояла мать, вдова Джона. Лица ее Ланна не видела – оно было скрыто за длинной черной вуалью. Ланне невольно подумалось, что миссис Фолкнер – одна из тех редких женщин, которые способны с такой естественной стойкостью переносить тяжелые удары судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Чэд выпустил ее руку и отступил назад.
– Мне очень хочется остаться и побыть с вами еще немного, но слишком много неотложных дел, – произнес он с сожалением.
– Когда похороны? Я хотела бы присутствовать на заупокойной службе… если можно.
– Разумеется, можете, – улыбнулся Чэд, и у Ланны буквально дух захватило от его неожиданной, быстрой улыбки. – Моего отца знают почти все в этом городе, так что похороны, естественно, будут очень многолюдными. А если кто-то станет вас расспрашивать – в чем я сомневаюсь, – просто ответьте, что вы знакомы с одним из членов нашей семьи и пришли выразить соболезнование. Ну, в частности, скажите, что знакомы со мной.
Он подождал, пока Ланна записала время и место похорон.
– Мне будет не по себе, если я не провожу Джона в последний путь, но я не хочу поставить вас в затруднительное положение, – сказала она.
– Я знаю, что вы меньше всего хотите причинить неприятности, – по лицу Чэда было видно, что он удовлетворен их разговором и вполне оценил тактичность Ланны. Затем он глянул на часы и спросил озабоченно: – Ничего, если я сейчас уйду?
– Да, конечно, – сказала она.
Но Чэд продолжал стоять, и Ланна по его виду поняла, что он хочет еще что-то сказать.
– Можно мне позвонить вам в начале следующей недели, когда все будет улажено? – нерешительно спросил Чэд.
«Он определенно хочет увидеться со мной опять», – подумала Ланна, и глаза у нее засияли.
– Звоните, пожалуйста. По вечерам я обычно бываю дома, если не выхожу за покупками.
– Тогда до скорой встречи…
Чэд наконец направился к входной двери. Еще долго после его ухода с лица Ланны не сходила счастливая улыбка. Будущее больше не пугало ее. И она с надеждой пыталась заглянуть в него. А пока… Пока она заглянула на кухню и обнаружила, что забыла включить горелку под чайником на плите.
Сокол сбросил скорость и взятый напрокат старенький автомобиль плавно свернул на частную дорогу, въезд на которую обозначали два столба, сложенные из необожженного кирпича. По обе стороны асфальтовой полосы расстилалась выжженная солнцем земля – пустынный сад, где росли местный сорт колючих груш, кактусы сегваро и низкорослый кустарник. Подъездная дорога делала разворот возле нескладного дома из необожженного кирпича, крытого красной черепицей. Сокол остановил машину и оставил ее в начале дорожки, выложенной камнем, ведущей к парадной двери дома.
Широким скользящим шагом он с неспешной быстротой шел к дому. Дверной звонок был сделан в виде черного кольца, висящего в центре двери. Сокол повернул кольцо и, встав спиной к двери, стал ждать, – взгляд его прищуренных голубых глаз не торопясь скользил по подернутому дымкой голубому небу и отдаленной гряде гор, серой полосой возвышавшихся на горизонте. Дверь за его спиной приоткрылась, и Сокол обернулся. На пороге стояла Кэрол, стройная, как тростинка, одетая в дорогое черное траурное платье. Она приветливо улыбалась.
– Входи, Сокол. – Кэрол широко распахнула дверь и отступила в сторону, впуская его.
Ее пшенично-золотые волосы были острижены в короткую, пушистую стрижку, которая делала Кэрол намного моложе. Зеленые глаза, как это всегда бывало при встречах с Соколом, смотрели на него с напряженной искательностью. Сокол не знал, что она пыталась найти в его взгляде, – может быть, прощение, хотя с того черного дня прошло так много лет.
Он перешагнул через порог и прошел в прихожую. Дверь за ним закрылась.
– Я еду в аэропорт. Заехал только затем, чтобы предупредить тебя, что вылетаю на ранчо.
Сокола здесь никто не ждал, и его присутствие не желательно. Но и он не собирался задерживаться.
– Ты ведь вернешься в понедельник на похороны… – начала было Кэрол.
– Нет.
– Но…
Сокол не дал ей договорить.
– Похороны – это ваш обычай погребать мертвых, но не мой, – бросил он, высокомерно приподняв бровь.
– Кто это, Кэрол? – крикнул требовательный мужской голос, и в выложенной мозаикой арке, ведущей в просторную гостиную, появился Том Ролинз. Увидев Сокола, он остановился как вкопанный, его ноздри раздувались от гнева. Годы избороздили лицо Тома глубокими морщинами, придававшими ему старческий вид.
– Что тебе здесь нужно, Сокол?
– Я приехал вовсе не затем, чтобы засвидетельствовать свое почтение, – на губах Сокола заиграла кривая насмешливая улыбка. – Заглянул к вам только затем, чтобы предупредить, что уезжаю. На похороны в понедельник захочет поехать куча парней, так что на ранчо останется слишком мало работников. А если туда приеду я, то еще один человек может отправиться на похороны.
– Какое тебе, черт побери, дело до того, сколько работников поедут на похороны? – резко бросил Ролинз.
– Это верно. Мне до этого нет никакого дела, – небрежно согласился Сокол. – Но я знаю, что это нужно и важно парням. Следовательно?.. – он безразлично пожал плечами.
– Собрался уезжать – уезжай, – Ролинз махнул рукой в сторону двери.
– Пожалуйста, не надо, папочка, – раздраженно пробормотала Кэрол, оборачиваясь к отцу.
– Ты мне, Том, не приказывай, или я могу передумать, – произнес Сокол обманчиво спокойным и невозмутимым тоном.
– Сейчас не подходящее время для споров, папочка. – Кэрол попыталась образумить отца и не дать разразиться безобразному скандалу.
Том бросил на Сокола последний уничтожающий взгляд, повернулся на каблуках и с гордым видом удалился. Сокол расслабил напрягшиеся мышцы и с нарочитой небрежностью перевел взгляд на Кэрол.
– Мне очень жаль, – извинилась она.
– Это перестало быть важным много лет назад, Кэрол, – ответил Сокол, наблюдая за тем, как она вздрогнула, словно от удара.
– Как я хотела бы изменить то, что случилось, – начала было она, но не успела закончить, услышав топот бегущих ног.
В прихожую ворвался, широко улыбаясь, мальчик лет двенадцати, миниатюрная копия Фолкнера. Он был похож на деда во всем – от темно-каштановых волос до лукаво смеющихся голубых глаз. От Кэрол он унаследовал только стройность.
– Здравствуй, Сокол! – восторженно воскликнул мальчик. – Дедушка Том сказал, что ты летишь назад на ранчо. Можно мне с тобой?
– Джонни! – Кэрол даже голос понизила от удивленного неодобрения. – Ты же знаешь, что в понедельник – похороны дедушки. Что скажут люди, если на кладбище не окажется его единственного внука?
– Ну, ма, – жалобно протянул мальчик. – У меня больше не будет случая проехаться на новой лошади, которую мне купил па. После похорон мне придется опять возвращаться в школу.
– Иногда я тебя не понимаю, Джонни Фолкнер, – Кэрол не скрывала своего раздражения. – Оказывается, тебе гораздо важнее прокатиться на новой лошади, чем выразить уважение своему деду и проститься с ним в последний раз. Что подумают о тебе люди, если узнают?
– Да, Джонни, – сухо улыбнулся Сокол, насмешливо делая большие глаза. – Это очень важно, что подумают люди. Тебе необходимо слушаться свою маму. Она большой авторитет в этом деле.
Кэрол вновь вздрогнула как от удара, лицо ее побледнело от внутренней боли. И Сокол спросил себя, почему он намекнул на ее чувствительность к мнению других – потому ли, что она сама напомнила ему об этом, или оттого, что он не хотел, чтобы Джонни вырос таким же ограниченным и полным предрассудков, как его родители… и его деды и бабки.
– Но сам же ты не собираешься ехать на похороны, Сокол, – напомнил ему Джонни. – Я только что слышал, как дедушка Том говорил об этом бабушке.
– Вся разница в том, Джонни, что никому нет дела до того, буду я там или нет.
Это было правдой. Кроме того, несмотря на то, что Сокол больше уже не верил, что тела мертвых являются пристанищами духов, он не видел никакого резона в том, чтобы глазеть на накачанное формалином тело или на обитый атласом ящик, в который это тело уложили. Это не доказывает ничего иного, кроме факта, что человек умер.
– Почему? – вопрос был задан из чистого упрямства.
Сокол негромко рассмеялся, заметив уголком глаза, как неловко дернулась Кэрол.
– Скажу тебе то, что сказал мне однажды твой дед, когда я был примерно в твоем возрасте: «Когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять ответ на свой вопрос, тебе не понадобится никто, кто на него бы ответил».
Полуобернувшись, он взялся за дверную ручку, и в тот же самый момент раздался звонок в дверь. Сокол открыл и сразу же узнал толстого, приземистого и лысого человека, стоявшего на пороге, – это был Бенджамен Колдер, один из многочисленных поверенных Фолкнера. Держался он напряженно и было видно, что ему не по себе. «Должно быть, с дурными вестями», – решил про себя Сокол.
Взгляд вошедшего упал на Сокола и тут же скользнул прочь, не найдя в нем ничего достойного внимания. Впрочем, это и не удивительно. Сокол сомневался, найдется ли в Фениксе хоть один человек за пределами семьи Фолкнеров, кто знал бы о его существовании.
– Меня ждут, – это заявление поверенного было адресовано Кэрол.
Та шагнула вперед и встала рядом с Соколом, по-хозяйски положив руку на плечо Джонни.
– О да, конечно, мистер Колдер, я знаю, – произнесла она. – Входите, пожалуйста.
Сокол отступил в сторону от двери и бессознательно укрылся в тени комнатного папоротника. Он, как всегда, отошел на второй план. Сокол собирался было уйти сразу же, как только Колдер уйдет из прихожей, но замер на месте, услышав дробный перестук каблучков, в котором сразу же узнал шаги Кэтрин. Он не видел ее с тех пор, как прошлой ночью расстался с ней в больнице.
– Вы прибыли как раз вовремя, Бен, – приветствовала она адвоката резким нетерпеливым голосом. На ней было черное элегантное платье, и выглядела она поистине царственно. Но на лице Кэтрин нельзя было заметить ни малейшего признака горя – один только гнев. Сокола, стоявшего возле двери в тени, она не заметила.
– Что это за вздор относительно нового завещания? – требовательно спросила Кэтрин.
Адвокат отступил перед ее натиском.
– Это не вздор, миссис Фолкнер, – попытался он успокоить ее убеждающим тоном. – Мистер Фолкнер примерно с месяц назад велел мне составить новое завещание.
– Кто является основным наследником? – Кэтрин интересовали не подробности, а главное. – Да поможет мне Бог, если он лишил наследства Чэда в пользу этого своего проклятого незаконного полукровки. Клянусь, что я… – она внезапно умолкла, когда Сокол сделал шаг вперед и вышел из-за комнатного папоротника.
– Не останавливайтесь, Кэтрин, – уголок его рта подергивался. – Это как раз становится интересным.
– Ты никогда не увидишь ни пенни из этих денег, – ненависть светилась в ее глазах желтым светом, как у пумы, защищающей своего детеныша. – Обещаю тебе это. Эта сука навахо, которая породила тебя на свет, была шлюхой, и я приведу с полдюжины человек с голубыми глазами и такой же кровью, как у тебя, которые поклянутся в этом на свидетельском месте в суде. Это будет самая долгая и самая скверная судебная битва, которую ты когда-либо видел.
– Теперь, когда Фолкнер мертв, вы можете наконец сказать все то, что таили про себя эти долгие годы, не так ли?
Сокола не трогали ее угрозы. Ни одна из них не может причинить ему боли. Единственный, кто будет страдать, это она сама.
Адвокат, красный как рак, неловко поеживался от того, что стал невольным свидетелем этой мерзкой сцены.
Спокойствие Сокола только подхлестнуло Кэтрин.
– Ролинзу следовало бы убить тебя, когда он поймал тебя после того, как ты изнасиловал его дочь…
Она не обратила внимания на то, как резко поперхнулась Кэрол, словно ей не хватило воздуха. Сокол повернул голову на звук и увидел в широко раскрытых глазах Джонни потрясение и растерянность. Мальчик все равно рано или поздно услышит эту историю. Сокол испытывал к нему лишь легкую жалость из-за того, что он узнал ее сейчас и при таких обстоятельствах.
– Люди об этом узнают, – бушевала Кэтрин, продолжая свои угрожающие тирады. – И они узнают, как ты по-прежнему продолжаешь запугивать и терроризировать Кэрол. Все уже заметили, как меняется ее поведение, когда она сталкивается с тобой. Она боится противоречить тебе, боится того, что ты можешь сделать… Нет, хватит. Ты больше не сможешь шантажировать нас.
– Извините меня, миссис Фолкнер, но… – нерешительно прервал ее адвокат. – Я не знаю, кто этот человек, но…
– Позвольте мне самому представить себя, – Сокол мягко шагнул вперед. Его голубые глаза горели дерзким, беспечным светом. – Меня зовут Джим Белый Сокол. Думаю, Кэтрин весьма выразительно объяснила, кем и чем я являюсь.
Поверенный нерешительно пожал ему руку, продолжая неотрывно смотреть на Кэтрин.
– Этот человек… мистер Сокол… он не является главным наследником… В завещании есть распоряжения и насчет вас, – поспешил он заверить Сокола. – Вы получите совершенно недвусмысленный документ о том, что вам принадлежит половина хозяйства ранчо и некоторая наличность, в то время как другая половина ранчо и управление им переходят к Чэду, но…
– Что «но», Бен? – с вызовом спросила Кэтрин, ярость которой начала постепенно стихать.
– Основное количество его недвижимого имущества, находящегося здесь, в Фениксе – за исключением того, что завещано вам, членам семьи и некоторым служащим, – переходит к… мисс Ланне Маршалл, – это заявление прозвучало, как выстрел, заставив всех присутствующих застыть в потрясенном молчании.
Сокол откинул голову назад и от всей души громко рассмеялся, и его хохот прозвучал, как раскат грома в тишине прихожей. Сокол смеялся над собой, смеялся над остальными и над Фолкнером, где бы тот ни был сейчас, потому что ему удалось посмеяться над ними всеми.
Повернувшись, Сокол подошел к входной двери и распахнул ее. Он все еще хмыкал про себя, шагая по выложенной камнем дорожке к своему автомобилю. Возле его взятой напрокат машины остановился новый роскошный автомобиль. Из него вышел Чэд. При виде Сокола его красивое лицо помрачнело. Он нахмурился, быстрыми шагами подошел к сводному брату и раздраженно спросил:
– Что ты здесь делаешь?
Сокол продолжал дерзко улыбаться, в глазах его плясал озорной огонек.
– Я как раз собрался уезжать, братец. Сожалею, что не могу задержаться и посмотреть, как вытянется твое лицо, когда ты узнаешь, какое место тебе придется занять в ряду наследников.
И Сокол, подмигнув и широко ухмыльнувшись, хлопнул Чэда по спине и легкой походкой направился к своему автомобилю.
– О чем ты говоришь? – резко бросил Чэд.
Но Сокол только улыбнулся и сел за руль. Хлопнула дверца, завелся двигатель, и старенькая машина тронулась с места. Краем глаза Сокол увидел, как Чэд спешит к дому. И он вновь расхохотался во весь голос.
По кладбищу гулял сухой горячий ветер. Его жаркие порывы заглушали и уносили прочь слова молитвы, которую читал священник, так что Ланне почти ничего не было слышно. Она стояла в самых дальних рядах участников траурной церемонии, собравшихся кольцом вокруг могилы. У нее не было черного платья, и она не нашла ничего лучшего, чем надеть на похороны джерси кофейно-коричневого цвета – почти того же оттенка, что и ее каштановые волосы.
Небо было затянуто пыльной дымкой, сквозь которую пробивался только ослепительный блеск палящего солнца. Оно раскаляло сухую почву, а налетавший порывами ветер поднимал с земли частицы песка и пыли и швырял их в траурную толпу. Ланна чувствовала, как тяжелое платье прилипло к ее горячей, влажной коже, не давая телу дышать, – темная ткань буквально поглощала солнечную жару.
За головами и плечами собравшихся она видела полированный гроб, заваленный венками и букетами. Ей подумалось, что Джон уходит в последний путь, провожаемый одуряющим благоуханием, но сама она не ощущала ничего, кроме запаха сухой пыли, – горячий ветер уносил цветочный аромат прочь. Слегка повернувшись, Ланна смогла разглядеть и семью Джона, выстроившуюся в ряд возле гроба.
Чэд стоял и угрюмо смотрел на гроб. Каштановые волосы, растрепанные ветром, блестели на солнце. Ланна видела, какой мрачный отпечаток наложили на его лицо смерть отца и треволнения последних дней. Словно почувствовав на себе взгляд Ланны, Чэд посмотрел в ее сторону. Губы его внезапно сжались, на скулах заиграли желваки. Но в глазах девушки он не прочитал ничего, кроме глубокого сочувствия и симпатии, лицо Чэда смягчилось, и он отвел взгляд в сторону.
Рядом с ним, почти скрытая его высокой фигурой, стояла мать, вдова Джона. Лица ее Ланна не видела – оно было скрыто за длинной черной вуалью. Ланне невольно подумалось, что миссис Фолкнер – одна из тех редких женщин, которые способны с такой естественной стойкостью переносить тяжелые удары судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37