Ты и сам всегда знаешь, что мне нравится, и в тот раз ты тоже это чувствовал.
- Значит… ты получила удовлетворение, - это было скорее утверждение, чем вопрос.
Она подозрительно прищурилась.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего, - так было безопаснее. Пусть она никогда не узнает правды.
Но тут уже ей стало любопытно.
- Раз уж ты упомянул об этом, то скажу, что у меня действительно было какое-то… необычное ощущение. Просто раньше я об этом как-то не задумывалась.
- Необычное в каком смысле?
Она с трудом подбирала слова.
- Я не уверена. Должно быть, это попросту мое воображение.
- Нет, ну скажи.
- Ну, знаешь, каким ты иногда становишься отстраненным? Впрочем, все мы порой таковы - как будто мысли блуждают неизвестно где. Что-то вроде этого. Но, с другой стороны, тогда на Невском были люди Юсуфова, и нам нужно было переждать. Возможно, дело было именно в этом - я имею в виду в опасности.
Он слегка напрягся и спросил:
- Я был отстраненным вообще или от тебя?
- Не знаю. Просто у меня возникло тогда такое ощущение.
- Значит, говоришь, необычное?
Она попыталась было получше собраться с мыслями, но в памяти так ничего и не всплыло.
- Нет, не могу этого описать. А почему ты спрашиваешь?
Он покачал головой, как будто разговор не имел большого значения.
- Да нет, просто так, - с этими словами он взял ее за шею и притянул к себе, нежно приникнув губами к ее губам. - Я люблю вас, Елена Александровна. Вот видите, я снова сказал это.
- А я люблю тебя, мой сверкающий рыцарь в купальном костюме. Так когда отправимся обедать? - спросила она. В голосе женщины явно слышалось неожиданно вспыхнувшее желание.
Без дальнейших слов они встали с кресел и начали их складывать. Но теперь в его подсознании затаился какой-то червячок. Алексей даже сам не понимал, в чем дело. Нет, вовсе не в том вечере в номере «Невского Паласа», а в чем-то другом. Может, это какое-то предзнаменование? Нечто такое, чему он не мог дать точного определения, и тем не менее червячок продолжал грызть его.
- Чет! - вдруг воскликнул он.
Она замерла и уставилась на него, зная, что Форсайт мертв.
- При чем тут Чет?
- Дело не в Чете. В Шепарде! Я ведь оставил их с Юсефом! - он подумал о емкостях с тритием, обнаруженных на той бруклинской квартире, казалось, целую вечность назад. И тут мозг Алексея лихорадочно заработал. Ротштейн о Юсефе ничего не знал.
- Шепард и Юсеф, - глухо пробормотал он, только сейчас сообразив, что эти двое до сих пор находятся где-то наедине друг с другом. Специальный агент Брайан Шепард вел свою собственную войну, поскольку всегда ненавидел правила, мешающие ему выполнить свою работу до конца.
- Боже мой!
* * *
День 13. 15.10, восточное поясное время.
Окровавленные пальцы Шепарда одиннадцать раз подряд отчаянно набирали номер на телефонном аппарате, а сам он едва не задыхался от спешки. Казалось, прошла целая вечность, пока ему ответили. Разговор, ведущийся по этой линии, невозможно было записать, она миновала любых операторов и выходила прямо на личного секретаря.
- Офис мистера Ротштейна, - ответил женский голос.
- Это специальный агент Шепард. Соедините меня с шефом - срочно!
- Да, агент Шепард, но он сейчас… в туалете.
- Так вытащите его оттуда, и быстрее, быстрее! Ситуация чрезвычайная! Действуйте!
- Эээ… один момент, агент Шепард.
- Да беги же за ним, тупая стерва!
Молчание продолжалось без малого тридцать секунд, показавшихся ему целой жизнью. Дрожащими пальцами Брайан вытащил сигарету из пачки, закурил и несколько раз жадно глотнул дым. Легкие его горели, грудь, казалось, готова была взорваться. Тридцать секунд могли стоить восьми миллионов человеческих жизней, а этому козлу приспичило в туалет! А если он отправился не по-маленькому? Вдруг ему приспичило по-большому? Значит, потребуются еще секунды на то, чтобы подтереть задницу! Проклятье!
В Нью-Йорке был обычный рабочий день. Сайяф слышал, что американцы называют этот город «Большое яблоко», вот только не мог понять почему. Какая связь между Манхэттеном и яблоками? Это оставалось для него полной загадкой, поскольку вокруг было стекло и бетон, а вовсе не фруктовые сады. Он знал, что ему надо переодеться. Иначе он выглядел подозрительно, именно как мексиканец, совсем недавно пересекший границу, но когда эта мысль пришла ему в голову и он совсем уже было решил купить деловой костюм и галстук, чтобы выглядеть как самый обычный житель Нью-Йорка, то понял, что времени на это уже не остается. Приходилось болтаться в прежнем обличье, хотя никто из множества проходящих мимо людей даже не удостоил его взглядом. Местные жители были слишком заняты своими делами, туристы же, как им и положено, разинув рот, искали, что бы еще снять на фотокамеру.
Он страшно хотел спать, но не обращал на это внимания. В грузовике он ни на секунду не сомкнул глаз, надо было постоянно следить за сумкой. Сайяф просто не мог допустить, чтобы сорвалось дело, порученное ему Аллахом. Но поездка здорово утомила его, впрочем, сейчас это уже не имело значения. «Теперь уже ничего не имеет значения», - подумал он, прислоняясь к металлическому ограждению на пересечении Седьмой авеню и Бродвея и глядя на электронное табло биржевых курсов «Насдак». Это самое табло он видел по телевизору и хорошо его запомнил.
На небе не было ни облачка, в этот весенний день солнце буквально заливало толпы людей, снующих в разных направлениях. На улице было полно такси и автобусов, то и дело раздавались гудки. Все заполнял никогда не прекращающийся шум делового перекрестка мира. Сайяф снова взглянул на часы. Оставалось еще восемнадцать минут, которые уже начинали казаться часами. Очень важно не нажать кнопку раньше, поскольку момент Очищения был назначен именно на время его третьего намаза. Как прекрасно, что таким образом он посвящает себя Аллаху! Это стало частью плана, столь тщательно разрабатывавшегося последние шесть месяцев.
Сайяф наблюдал, как мимо проезжает двухэтажный туристический автобус. Несколько человек, устроившихся на открытом верхнем этаже, заметили его и, улыбаясь, сделали по паре снимков. Кое-кто даже приветственно помахал ему, но он не обращал на них никакого внимания, ведь, когда все кончится, его фотография не будет иметь никакого значения. Впрочем, ничто уже не будет иметь никакого значения, поскольку сама жизнь изменится. Америка вступит в новый период своей истории, великая империалистическая держава перестанет быть таковой. Она будет поставлена на колени шквалом огня и бесчисленными смертями, гибелью миллионов ничего не подозревающих мужчин, женщин и детей, которые так никогда и не узнают, что случилось, почему на них рушатся небоскребы.
Он поднял лицо к солнцу, и его лучи мягко пощекотали кожу. Это было то же самое солнце, что и в его Афганистане, где он когда-то в детстве играл с другими мальчишками, которым в один прекрасный день предстояло отстаивать свое право исповедовать ислам, возделывать маковые поля и брать по три или четыре жены, чтобы нарожать много ребятишек. Для Сайяфа все это осталось позади. Он был избран, чтобы принести себя в жертву, и чувствовал, какой почетной миссии удостоился от Аллаха. Сайяф снова взглянул на часы. Прошла всего одна минута!
Еще семнадцать минут до Рая!
- Это ты, Шепард? - недовольно проворчал в трубку Ротштейн. - Куда ты, черт побери, запропастился?
- Плевать, куда я запропастился! - воскликнул Шепард. - У нас всего семнадцать минут до атомного взрыва на Таймс-сквер!
Он наблюдал за мигающими сигналами светофоров, на которые никто не обращал внимания. Такси, отчаянно сигналя, с трудом пробивались среди сотен людей, заполоняющих дорогу. Сайяфу, который привык к безмолвию пустыни, шум казался оглушительным. Он снова взглянул на часы. Должно быть, это из-за его нетерпения минутная стрелка практически не сдвинулась с места. До Очищения остается около шестнадцати минут. Он воззвал к Аллаху, прося у него выдержки. В это его задание было вложено столько усилий множества людей, что он любой ценой будет следовать плану.
«Терпение, - сказал он себе. - Терпение».
- Ровно в три двадцать, - сообщил в трубку Шепард, стараясь, чтобы его голос не срывался от волнения. - Ростом около шести футов, араб с холщовой сумкой, может быть одет как мексиканец. У шестидесятисекундного таймера два провода, подсоединенных к детонатору, - черный и красный. Нужно перерезать черный провод. Повторяю! Нужно перерезать черный провод! Пятнадцать минут, иначе мы все тут поджаримся заживо!
Три минуты.
Мгновение его блаженства было совсем рядом. Он всегда именно так все это и представлял. Вот выполняет волю Аллаха моджахед, борец за свободу, когда-то преподававший в университете, жена и дети которого давным-давно мертвы. Сайяф тогда еще по молодости лет хотел жить. А потом, когда он уже подумывал взять новую жену, пришли американцы, и мира и любви как не бывало. На этом свете он прожил всего тридцать три года, но стал настоящим стариком, о чем говорили и глубокие морщины на его лице. А еще он стал избранным.
Люди, спешащие мимо, по-прежнему не обращали на него внимания, а он тем временем поставил сумку рядом с небольшой скамейкой, на которой расположились туристы, глазеющие на мигающие неоновые рекламы. Сайяф расстегнул молнию на сумке и отыскал взглядом красную кнопку. Наконец-то бомба предстала перед его глазами - первая возможность увидеть результат работы ученых братьев-мусульман из университета, истинных верующих, которые уже давно покинули эту страну, чтобы не подвергать себя опасности.
Наступал момент, ради которого Сайяфу и было оказано столь высокое доверие. Он практически утратил ощущение реальности, чувствовал себя почти невесомым, готовясь войти во врата рая. Это было совсем не трудно, наступал момент Очищения, ради которого он и жил. А сейчас он готовился повернуться лицом к Мекке для третьего намаза. Он активирует шестидесятисекундный таймер, и его захлестнет благодарность за то, что именно ему доверено выполнить волю Аллаха.
Сайяф был так поглощен моментом, что опустился на колени и не услышал гула двигателей вертолетов, появившихся со стороны Центрального парка, островов Либерти и Эллис. Полицейские машины на этой битком набитой народом площади были попросту бессильны. В управлении полиции это отлично знали. Поэтому вертолеты были единственным шансом немедленно добраться до террориста, несмотря на панику, которая обязательно за этим последует. Сайяф, пребывающий в блаженном состоянии, все еще не слышал шума винтов, вращающихся над головой, а лишь снова посмотрел на часы.
Две минуты.
Гул с каждым мгновением становился все громче. Он стал настолько невыносимым, что блаженное состояние Сайяфа, отбивающего поклоны, было потревожено. Он поднял голову и увидел целый рой военных вертолетов, подлетающих к площади со всех сторон. Он вытаращил глаза, потому что они летели за ним - прямо на него! Люди разбегались во все стороны, а Сайяф так и остался стоять на коленях с задранной головой. В этот момент из вертолета ударила пулеметная очередь, прошившая сначала его ноги, а потом и тело. В груди и на лице появились дыры, но в предсмертной панике, переходящей в блаженство, он в последнее мгновение все же нашел силы нажать красную кнопку. Это была чисто рефлекторная реакция. Мертвое тело Сайяфа все еще конвульсивно билось на асфальте, заливая его потоками крови, а красный цифровой таймер начал отсчет:
60… 59… 58.
Один из вертолетов с ревом завис непосредственно над телом Сайяфа, оттуда выбросили веревочную лестницу, которая, раскрутившись, повисла у самых ног изрешеченного пулями трупа. Из вертолета выбрался и начал спускаться затянутый в камуфляж тридцатидвухлетний офицер спецназа капитан Джеймс Баттеруорт, попавший на службу из резерва после окончания Колумбийского университета.
Он цеплялся за перекладины лестницы, мотающейся взад-вперед, и быстро спускался вниз. На бедре у него была пристегнута сумка с инструментами. Джеймс не был специалистом по таймерам, просто, оказавшись в нужное время в нужном месте, он стал единственным человеком, который мог сделать хоть что-то, когда поступил тревожный звонок из Лэнгли.
…42…41.
Капитан Баттеруорт в наглухо закрытом шлеме не слышал ничего кроме оглушительного рева и чувствовал потоки воздуха от винта вертолета. Он добрался уже почти до середины лестницы. Она все время моталась из стороны в сторону, поскольку вертолет не мог висеть на месте совершенно неподвижно и то и дело дергался. Оставалось только крепче цепляться за перекладины.
…31…30…29.
Джеймс и сам не замечал, что пот катился с него градом. Вот и последняя ступенька, он спрыгнул, тут же склонился над сумкой и увидел время на красном цифровом табло.
…24…23…22.
Он тут же прикинул, что нужно делать, трясущимися руками вытащил небольшой филипсовский шуруповерт - точно такой был у агента Шепарда - и начал сноровисто выкручивать четыре небольших винта.
…19…18…17.
На каждый винт уходило почти по четыре секунды - целая жизнь. С точностью робота он снял металлическую пластину, увидел красный и черный провода, подсоединенные к детонатору, и вытащил из набедренного кармана небольшие кусачки.
…4…3…2.
С криком «Помоги нам Бог!» он рванулся к черному проводу.
Эпилог
Корабль не был похож на диск или на ракету, нет, это был шар - ведь именно такую форму имели все планеты, вечно кружащие в бескрайних просторах космического пространства. Алекс стоял у иллюминатора своего корабля, несущегося в черной, искрящейся звездами бездне, и наблюдал за тем, как Земля становится все меньше и меньше. Она заметно выделялась красотой среди других планет - настоящий бриллиант, которым лучше любоваться издали. Он понял то, что и должен был понять - почему Ассоциация до этого дважды отвергала Землю, не принимая ее в свой состав, но стараясь спасти от неминуемой гибели. И пусть ученые этой планеты по-прежнему ищут возможности контакта с внеземными цивилизациями. Они делают это прежде всего по причинам интеллектуального характера, но в конечном счете для того, чтобы потуже набить карманы, поскольку, в конце концов, они всего лишь люди.
«Нет, лучше уж так», - думал Алекс. Столько миллионов долларов уходит на финансирование космических проектов, многие из которых держатся в секрете от общественности. И те же самые люди поворачиваются спиной, когда речь заходит о повышении уровня жизни бедных, которые не могут наслаждаться всеми благами цивилизации. Именно в этом заложен конфликт, который способен разрушить их цивилизацию. Богачи в своих замках и пентхаузах предаются удовольствиям, нисколько не задумываясь о судьбах тех миллионов людей, что ежедневно умирают от голода.
Богатые упорно ничего и слышать не желают обо всей этой бедности, зато обращают свои взоры к просторам космоса, который никак не может сыграть ни малейшей роли в их жизни. Люди упорно занимаются такими проблемами, как, например, расширение вселенной, но неужели это может решить хоть одну из земных проблем, реально улучшить их жизнь? Разве это имеет хоть какое-то отношение к ребенку, голодающему в Намибии? Пусть земные ученые рассчитали точное значение тонкоструктурных констант и выяснили, что за десять миллиардов лет они изменились всего на тысячную долю процента, но разве это имеет хоть какое-то отношение к улучшению жизни бедных?
Алекс вспомнил «Войну и мир» Толстого. «Самое трудное - но и самое главное - любить жизнь, любить ее, даже несмотря на страдания, потому что жизнь - это все, жизнь есть Бог, и любить жизнь означает любить Господа». Но ведь именно религиозные противоречия стали причиной гибели многих сотен миллионов совсем еще молодых людей. Эта планета знала крестовые походы, пережила стольких героев вроде Наполеона и Александра Македонского, которые убивали во имя Бога и ради власти. И что же сделали люди? Они поставили памятники виновникам массовых убийств!
Невинные дети играют на земле, нашпигованной более чем сотней миллионов противопехотных мин, которые отрывают им руки, ноги и уносят их жизни, но это вообще мало кого беспокоит. Так чего же ищут люди? Лучшего мира? Лицемерие владеет буквально всеми, поскольку все хотят лучшей жизни исключительно для себя. Обитатели этой планеты рождаются не в условиях равенства и справедливости, а исключительно наудачу, в результате лотереи. А что могло бы сделать этот мир честным и справедливым?
Почему люди так и не воспользовались своим разумом для создания равных жизненных условий для всех? Все дело в алчности, понял Алекс, - худшем из пороков, который лишал доступа к земным благам тех, кому не повезло при рождении. Именно алчность породила границы. Короли и аристократы поделили Землю на части, за которые убивали, дали этим частям названия вроде Израиля, Южной Африки или России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
- Значит… ты получила удовлетворение, - это было скорее утверждение, чем вопрос.
Она подозрительно прищурилась.
- Что ты хочешь сказать?
- Ничего, - так было безопаснее. Пусть она никогда не узнает правды.
Но тут уже ей стало любопытно.
- Раз уж ты упомянул об этом, то скажу, что у меня действительно было какое-то… необычное ощущение. Просто раньше я об этом как-то не задумывалась.
- Необычное в каком смысле?
Она с трудом подбирала слова.
- Я не уверена. Должно быть, это попросту мое воображение.
- Нет, ну скажи.
- Ну, знаешь, каким ты иногда становишься отстраненным? Впрочем, все мы порой таковы - как будто мысли блуждают неизвестно где. Что-то вроде этого. Но, с другой стороны, тогда на Невском были люди Юсуфова, и нам нужно было переждать. Возможно, дело было именно в этом - я имею в виду в опасности.
Он слегка напрягся и спросил:
- Я был отстраненным вообще или от тебя?
- Не знаю. Просто у меня возникло тогда такое ощущение.
- Значит, говоришь, необычное?
Она попыталась было получше собраться с мыслями, но в памяти так ничего и не всплыло.
- Нет, не могу этого описать. А почему ты спрашиваешь?
Он покачал головой, как будто разговор не имел большого значения.
- Да нет, просто так, - с этими словами он взял ее за шею и притянул к себе, нежно приникнув губами к ее губам. - Я люблю вас, Елена Александровна. Вот видите, я снова сказал это.
- А я люблю тебя, мой сверкающий рыцарь в купальном костюме. Так когда отправимся обедать? - спросила она. В голосе женщины явно слышалось неожиданно вспыхнувшее желание.
Без дальнейших слов они встали с кресел и начали их складывать. Но теперь в его подсознании затаился какой-то червячок. Алексей даже сам не понимал, в чем дело. Нет, вовсе не в том вечере в номере «Невского Паласа», а в чем-то другом. Может, это какое-то предзнаменование? Нечто такое, чему он не мог дать точного определения, и тем не менее червячок продолжал грызть его.
- Чет! - вдруг воскликнул он.
Она замерла и уставилась на него, зная, что Форсайт мертв.
- При чем тут Чет?
- Дело не в Чете. В Шепарде! Я ведь оставил их с Юсефом! - он подумал о емкостях с тритием, обнаруженных на той бруклинской квартире, казалось, целую вечность назад. И тут мозг Алексея лихорадочно заработал. Ротштейн о Юсефе ничего не знал.
- Шепард и Юсеф, - глухо пробормотал он, только сейчас сообразив, что эти двое до сих пор находятся где-то наедине друг с другом. Специальный агент Брайан Шепард вел свою собственную войну, поскольку всегда ненавидел правила, мешающие ему выполнить свою работу до конца.
- Боже мой!
* * *
День 13. 15.10, восточное поясное время.
Окровавленные пальцы Шепарда одиннадцать раз подряд отчаянно набирали номер на телефонном аппарате, а сам он едва не задыхался от спешки. Казалось, прошла целая вечность, пока ему ответили. Разговор, ведущийся по этой линии, невозможно было записать, она миновала любых операторов и выходила прямо на личного секретаря.
- Офис мистера Ротштейна, - ответил женский голос.
- Это специальный агент Шепард. Соедините меня с шефом - срочно!
- Да, агент Шепард, но он сейчас… в туалете.
- Так вытащите его оттуда, и быстрее, быстрее! Ситуация чрезвычайная! Действуйте!
- Эээ… один момент, агент Шепард.
- Да беги же за ним, тупая стерва!
Молчание продолжалось без малого тридцать секунд, показавшихся ему целой жизнью. Дрожащими пальцами Брайан вытащил сигарету из пачки, закурил и несколько раз жадно глотнул дым. Легкие его горели, грудь, казалось, готова была взорваться. Тридцать секунд могли стоить восьми миллионов человеческих жизней, а этому козлу приспичило в туалет! А если он отправился не по-маленькому? Вдруг ему приспичило по-большому? Значит, потребуются еще секунды на то, чтобы подтереть задницу! Проклятье!
В Нью-Йорке был обычный рабочий день. Сайяф слышал, что американцы называют этот город «Большое яблоко», вот только не мог понять почему. Какая связь между Манхэттеном и яблоками? Это оставалось для него полной загадкой, поскольку вокруг было стекло и бетон, а вовсе не фруктовые сады. Он знал, что ему надо переодеться. Иначе он выглядел подозрительно, именно как мексиканец, совсем недавно пересекший границу, но когда эта мысль пришла ему в голову и он совсем уже было решил купить деловой костюм и галстук, чтобы выглядеть как самый обычный житель Нью-Йорка, то понял, что времени на это уже не остается. Приходилось болтаться в прежнем обличье, хотя никто из множества проходящих мимо людей даже не удостоил его взглядом. Местные жители были слишком заняты своими делами, туристы же, как им и положено, разинув рот, искали, что бы еще снять на фотокамеру.
Он страшно хотел спать, но не обращал на это внимания. В грузовике он ни на секунду не сомкнул глаз, надо было постоянно следить за сумкой. Сайяф просто не мог допустить, чтобы сорвалось дело, порученное ему Аллахом. Но поездка здорово утомила его, впрочем, сейчас это уже не имело значения. «Теперь уже ничего не имеет значения», - подумал он, прислоняясь к металлическому ограждению на пересечении Седьмой авеню и Бродвея и глядя на электронное табло биржевых курсов «Насдак». Это самое табло он видел по телевизору и хорошо его запомнил.
На небе не было ни облачка, в этот весенний день солнце буквально заливало толпы людей, снующих в разных направлениях. На улице было полно такси и автобусов, то и дело раздавались гудки. Все заполнял никогда не прекращающийся шум делового перекрестка мира. Сайяф снова взглянул на часы. Оставалось еще восемнадцать минут, которые уже начинали казаться часами. Очень важно не нажать кнопку раньше, поскольку момент Очищения был назначен именно на время его третьего намаза. Как прекрасно, что таким образом он посвящает себя Аллаху! Это стало частью плана, столь тщательно разрабатывавшегося последние шесть месяцев.
Сайяф наблюдал, как мимо проезжает двухэтажный туристический автобус. Несколько человек, устроившихся на открытом верхнем этаже, заметили его и, улыбаясь, сделали по паре снимков. Кое-кто даже приветственно помахал ему, но он не обращал на них никакого внимания, ведь, когда все кончится, его фотография не будет иметь никакого значения. Впрочем, ничто уже не будет иметь никакого значения, поскольку сама жизнь изменится. Америка вступит в новый период своей истории, великая империалистическая держава перестанет быть таковой. Она будет поставлена на колени шквалом огня и бесчисленными смертями, гибелью миллионов ничего не подозревающих мужчин, женщин и детей, которые так никогда и не узнают, что случилось, почему на них рушатся небоскребы.
Он поднял лицо к солнцу, и его лучи мягко пощекотали кожу. Это было то же самое солнце, что и в его Афганистане, где он когда-то в детстве играл с другими мальчишками, которым в один прекрасный день предстояло отстаивать свое право исповедовать ислам, возделывать маковые поля и брать по три или четыре жены, чтобы нарожать много ребятишек. Для Сайяфа все это осталось позади. Он был избран, чтобы принести себя в жертву, и чувствовал, какой почетной миссии удостоился от Аллаха. Сайяф снова взглянул на часы. Прошла всего одна минута!
Еще семнадцать минут до Рая!
- Это ты, Шепард? - недовольно проворчал в трубку Ротштейн. - Куда ты, черт побери, запропастился?
- Плевать, куда я запропастился! - воскликнул Шепард. - У нас всего семнадцать минут до атомного взрыва на Таймс-сквер!
Он наблюдал за мигающими сигналами светофоров, на которые никто не обращал внимания. Такси, отчаянно сигналя, с трудом пробивались среди сотен людей, заполоняющих дорогу. Сайяфу, который привык к безмолвию пустыни, шум казался оглушительным. Он снова взглянул на часы. Должно быть, это из-за его нетерпения минутная стрелка практически не сдвинулась с места. До Очищения остается около шестнадцати минут. Он воззвал к Аллаху, прося у него выдержки. В это его задание было вложено столько усилий множества людей, что он любой ценой будет следовать плану.
«Терпение, - сказал он себе. - Терпение».
- Ровно в три двадцать, - сообщил в трубку Шепард, стараясь, чтобы его голос не срывался от волнения. - Ростом около шести футов, араб с холщовой сумкой, может быть одет как мексиканец. У шестидесятисекундного таймера два провода, подсоединенных к детонатору, - черный и красный. Нужно перерезать черный провод. Повторяю! Нужно перерезать черный провод! Пятнадцать минут, иначе мы все тут поджаримся заживо!
Три минуты.
Мгновение его блаженства было совсем рядом. Он всегда именно так все это и представлял. Вот выполняет волю Аллаха моджахед, борец за свободу, когда-то преподававший в университете, жена и дети которого давным-давно мертвы. Сайяф тогда еще по молодости лет хотел жить. А потом, когда он уже подумывал взять новую жену, пришли американцы, и мира и любви как не бывало. На этом свете он прожил всего тридцать три года, но стал настоящим стариком, о чем говорили и глубокие морщины на его лице. А еще он стал избранным.
Люди, спешащие мимо, по-прежнему не обращали на него внимания, а он тем временем поставил сумку рядом с небольшой скамейкой, на которой расположились туристы, глазеющие на мигающие неоновые рекламы. Сайяф расстегнул молнию на сумке и отыскал взглядом красную кнопку. Наконец-то бомба предстала перед его глазами - первая возможность увидеть результат работы ученых братьев-мусульман из университета, истинных верующих, которые уже давно покинули эту страну, чтобы не подвергать себя опасности.
Наступал момент, ради которого Сайяфу и было оказано столь высокое доверие. Он практически утратил ощущение реальности, чувствовал себя почти невесомым, готовясь войти во врата рая. Это было совсем не трудно, наступал момент Очищения, ради которого он и жил. А сейчас он готовился повернуться лицом к Мекке для третьего намаза. Он активирует шестидесятисекундный таймер, и его захлестнет благодарность за то, что именно ему доверено выполнить волю Аллаха.
Сайяф был так поглощен моментом, что опустился на колени и не услышал гула двигателей вертолетов, появившихся со стороны Центрального парка, островов Либерти и Эллис. Полицейские машины на этой битком набитой народом площади были попросту бессильны. В управлении полиции это отлично знали. Поэтому вертолеты были единственным шансом немедленно добраться до террориста, несмотря на панику, которая обязательно за этим последует. Сайяф, пребывающий в блаженном состоянии, все еще не слышал шума винтов, вращающихся над головой, а лишь снова посмотрел на часы.
Две минуты.
Гул с каждым мгновением становился все громче. Он стал настолько невыносимым, что блаженное состояние Сайяфа, отбивающего поклоны, было потревожено. Он поднял голову и увидел целый рой военных вертолетов, подлетающих к площади со всех сторон. Он вытаращил глаза, потому что они летели за ним - прямо на него! Люди разбегались во все стороны, а Сайяф так и остался стоять на коленях с задранной головой. В этот момент из вертолета ударила пулеметная очередь, прошившая сначала его ноги, а потом и тело. В груди и на лице появились дыры, но в предсмертной панике, переходящей в блаженство, он в последнее мгновение все же нашел силы нажать красную кнопку. Это была чисто рефлекторная реакция. Мертвое тело Сайяфа все еще конвульсивно билось на асфальте, заливая его потоками крови, а красный цифровой таймер начал отсчет:
60… 59… 58.
Один из вертолетов с ревом завис непосредственно над телом Сайяфа, оттуда выбросили веревочную лестницу, которая, раскрутившись, повисла у самых ног изрешеченного пулями трупа. Из вертолета выбрался и начал спускаться затянутый в камуфляж тридцатидвухлетний офицер спецназа капитан Джеймс Баттеруорт, попавший на службу из резерва после окончания Колумбийского университета.
Он цеплялся за перекладины лестницы, мотающейся взад-вперед, и быстро спускался вниз. На бедре у него была пристегнута сумка с инструментами. Джеймс не был специалистом по таймерам, просто, оказавшись в нужное время в нужном месте, он стал единственным человеком, который мог сделать хоть что-то, когда поступил тревожный звонок из Лэнгли.
…42…41.
Капитан Баттеруорт в наглухо закрытом шлеме не слышал ничего кроме оглушительного рева и чувствовал потоки воздуха от винта вертолета. Он добрался уже почти до середины лестницы. Она все время моталась из стороны в сторону, поскольку вертолет не мог висеть на месте совершенно неподвижно и то и дело дергался. Оставалось только крепче цепляться за перекладины.
…31…30…29.
Джеймс и сам не замечал, что пот катился с него градом. Вот и последняя ступенька, он спрыгнул, тут же склонился над сумкой и увидел время на красном цифровом табло.
…24…23…22.
Он тут же прикинул, что нужно делать, трясущимися руками вытащил небольшой филипсовский шуруповерт - точно такой был у агента Шепарда - и начал сноровисто выкручивать четыре небольших винта.
…19…18…17.
На каждый винт уходило почти по четыре секунды - целая жизнь. С точностью робота он снял металлическую пластину, увидел красный и черный провода, подсоединенные к детонатору, и вытащил из набедренного кармана небольшие кусачки.
…4…3…2.
С криком «Помоги нам Бог!» он рванулся к черному проводу.
Эпилог
Корабль не был похож на диск или на ракету, нет, это был шар - ведь именно такую форму имели все планеты, вечно кружащие в бескрайних просторах космического пространства. Алекс стоял у иллюминатора своего корабля, несущегося в черной, искрящейся звездами бездне, и наблюдал за тем, как Земля становится все меньше и меньше. Она заметно выделялась красотой среди других планет - настоящий бриллиант, которым лучше любоваться издали. Он понял то, что и должен был понять - почему Ассоциация до этого дважды отвергала Землю, не принимая ее в свой состав, но стараясь спасти от неминуемой гибели. И пусть ученые этой планеты по-прежнему ищут возможности контакта с внеземными цивилизациями. Они делают это прежде всего по причинам интеллектуального характера, но в конечном счете для того, чтобы потуже набить карманы, поскольку, в конце концов, они всего лишь люди.
«Нет, лучше уж так», - думал Алекс. Столько миллионов долларов уходит на финансирование космических проектов, многие из которых держатся в секрете от общественности. И те же самые люди поворачиваются спиной, когда речь заходит о повышении уровня жизни бедных, которые не могут наслаждаться всеми благами цивилизации. Именно в этом заложен конфликт, который способен разрушить их цивилизацию. Богачи в своих замках и пентхаузах предаются удовольствиям, нисколько не задумываясь о судьбах тех миллионов людей, что ежедневно умирают от голода.
Богатые упорно ничего и слышать не желают обо всей этой бедности, зато обращают свои взоры к просторам космоса, который никак не может сыграть ни малейшей роли в их жизни. Люди упорно занимаются такими проблемами, как, например, расширение вселенной, но неужели это может решить хоть одну из земных проблем, реально улучшить их жизнь? Разве это имеет хоть какое-то отношение к ребенку, голодающему в Намибии? Пусть земные ученые рассчитали точное значение тонкоструктурных констант и выяснили, что за десять миллиардов лет они изменились всего на тысячную долю процента, но разве это имеет хоть какое-то отношение к улучшению жизни бедных?
Алекс вспомнил «Войну и мир» Толстого. «Самое трудное - но и самое главное - любить жизнь, любить ее, даже несмотря на страдания, потому что жизнь - это все, жизнь есть Бог, и любить жизнь означает любить Господа». Но ведь именно религиозные противоречия стали причиной гибели многих сотен миллионов совсем еще молодых людей. Эта планета знала крестовые походы, пережила стольких героев вроде Наполеона и Александра Македонского, которые убивали во имя Бога и ради власти. И что же сделали люди? Они поставили памятники виновникам массовых убийств!
Невинные дети играют на земле, нашпигованной более чем сотней миллионов противопехотных мин, которые отрывают им руки, ноги и уносят их жизни, но это вообще мало кого беспокоит. Так чего же ищут люди? Лучшего мира? Лицемерие владеет буквально всеми, поскольку все хотят лучшей жизни исключительно для себя. Обитатели этой планеты рождаются не в условиях равенства и справедливости, а исключительно наудачу, в результате лотереи. А что могло бы сделать этот мир честным и справедливым?
Почему люди так и не воспользовались своим разумом для создания равных жизненных условий для всех? Все дело в алчности, понял Алекс, - худшем из пороков, который лишал доступа к земным благам тех, кому не повезло при рождении. Именно алчность породила границы. Короли и аристократы поделили Землю на части, за которые убивали, дали этим частям названия вроде Израиля, Южной Африки или России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55