— Давай вернемся ко мне. Сегодня вечером дежурит Джонни, и я думаю, он приготовит что-нибудь и на твою долю. — Оливия усмехнулась. — Джонни сказал, что ты очень похудела, и это прозвучало обвинением в мой адрес. Ну, пойдем, ма!
Маргарет близка была к тому, чтобы отказаться. У нее совсем не было настроения проводить веселый вечер в компании молодежи. Однако, послушавшись голоса разума, она заставила замолчать свои чувства и желания.
Самое время доказать Оливии, что она уважает ее мнение, понимает, что дочь уже взрослая, и признает за ней право самой решать, как распорядиться собственной жизнью.
— Ну что ж, если ты уверена, что еды хватит и на неучтенный рот…
— Уверена, — подтвердила Оливия. Открыв дверь в коридор, она обернулась к матери и серьезно сказала: — Не думай, что я не ценю того, что ты для меня делаешь, ма… и не понимаю, как тебе сейчас трудно. Прости, если обижаю тебя, но…
— Ни слова больше, Олли. Я все понимаю. Ты уже взрослая девушка. Кстати, а что приготовил Джонни?
— Спагетти.
— Ммм…
* * *
В итоге вечер прошел намного лучше, чем ожидала Маргарет. В какой-то момент она даже обнаружила, что ее развеселила чья-то реплика в оживленной беседе, царящей за столом. На короткое время она забыла о том, что привело ее в Рединг, но потом вспомнит все, и на глаза снова навернутся слезы. Да, похоже, ей придется напоминать себе, что если не ради собственной персоны, то хотя бы ради Оливии следует держать себя в руках.
Было уже больше одиннадцати, когда она ушла, отказавшись от стаканчика на дорожку и поблагодарив Джонни за ужин.
— Я позвоню тебе в субботу, — повторила Оливия, провожая ее до калитки.
Они обнялись, и Маргарет села в машину. Я не заплачу, твердо сказала она себе, заводя мотор… по крайней мере, до тех пор, пока Оливия может меня видеть.
* * *
Остаток недели Маргарет провела в крайнем напряжении, стараясь не отходить от телефона надолго. Она не могла толком ни есть, ни спать. Это напряжение неизбежно наложилось на стресс, полученный накануне.
К утру субботы она уже готова была признать, что, возможно, разумнее было бы прервать отпуск и вернуться на работу, где все-таки легче отвлечься от тяжелых мыслей. Всю субботу она не выходила из дому, боясь пропустить звонок Оливии, и в четыре часа дня поддалась наконец соблазну, который одолевал ее всю неделю, и набрала номер дочери.
Подошедший к телефону Джонни тепло поздоровался с ней. Но когда Маргарет попросила Оливию, юноша, немного поколебавшись, сказал:
— Они, к сожалению, еще не вернулись.
— Они?
— Да. Отец Оливии заехал за ней сегодня утром.
Отец Оливии?.. Джордж?!
Только позже Маргарет поняла, что бросила трубку, ничего не объяснив Джонни. Однако ее так поразили услышанное — несмотря на то что это в каком-то смысле лишь подтвердило страхи, терзавшие ее всю неделю, — что она просто не могла продолжать беседу.
Маргарет стояла перед телефоном, дрожа всем телом. Джордж и Оливия встретились… Зачем?! Ее сердце сжалось от ужасного предположения. Неужели он хочет убедить ее последовать собственному примеру и позаботиться о том, чтобы не оставлять потомства? Если так…
Она почувствовала, как ногти впились в ладони, а тело напряглось от злости… От злости, которая, как она подозревала, направлена была не только на Джорджа.
Оливия — ее дочь, ее дитя. Джордж не принимал участия в ее воспитании… в ее жизни.
Потрясенная собственной реакцией, она направилась в кухню. Я ревную, призналась себе Маргарет. Сомневаюсь в любви собственной дочери!
Ей пришлось сесть. Она чувствовала жуткую слабость; тело стало непослушным, готовым подвести в любую минуту.
Как могла Оливия поехать с ним? Она, несомненно, понимала, как беспокоится мать, ожидая ее звонка. И конечно, догадывалась, что та будет звонить сама… разыскивать дочь.
Маргарет почувствовала горький привкус во рту. О чем она думает? Что с ней творится? Она ненавидела себя за внезапно проявившиеся свойства характера, будто бы отверзшие пропасть у ее ног.
В коридоре висело зеркало. И Маргарет вдруг обнаружила, что уже подошла к нему и смотрит на свое отражение, словно стараясь отыскать признаки испытываемого ею ужаса, некие внешние проявления отвратительных черт, только что распознанных в себе.
Как она могла испытывать подобные чувства? Она, которая всегда поощряла стремление Оливии заводить собственных друзей, жить своей жизнью, которая отказалась от попыток накрепко привязать ее к себе какой-либо разновидностью эмоционального шантажа, которую искренне радовал независимый характер дочери? Сколько раз ей приходилось выслушивать похвалы друзей за то, что она смогла избежать ловушки, подстерегающей многих одиноких матерей, и позволяла Оливии быть иногда даже слишком самостоятельной?
И вот, пожалуйста, — она стоит здесь, отравленная самой черной ревностью, подозрениями и горечью, и все потому, что Оливия сейчас с Джорджем!
Джордж. Маргарет корчилась, как от боли, в предчувствии большой беды, хотя понимала, что, как бы это ни ранило ее, отец и дочь не могут не интересоваться друг другом, не могут не стремиться встретиться, поговорить.
Она никогда не скрывала от Оливии, сколь мучительным был для нее развод. Как и не пыталась очернить Джорджа в глазах дочери. Любовь проходит, мягко объясняла она, когда Оливия, еще не разбиравшаяся в хитросплетениях взрослых отношений, спрашивала, почему у нее нет папы.
Пока Оливия росла, она не раз повторяла, что ей ничего не нужно от отца. Неужели дочь лгала… лгала, щадя ее, свою мать?
Но разве в глубине души Маргарет не считала, что интерес Оливии к Джорджу был бы только естествен? Возможно, из любви к ней, из сострадания она и подавляла его. Но сейчас, оказавшись перед необходимостью выяснить все возможное о состоянии своего здоровья, разве она не обрела идеальный предлог, весомую причину для того, чтобы побольше узнать об отце?
Маргарет попыталась поставить себя на место Оливии… И вынуждена была признать, что, возникни внезапно на пороге ее дома отец, она бы тоже не удержалась от искушения поговорить с ним.
Нет, вина лежит не на Оливии, а на Джордже!
Он не желает становиться между матерью и дочерью, заявил ей Джордж. Когда же он успел передумать? Или он просто лгал ей тогда? А она, легковерная дура, как всегда, поверила ему!
Куда они поехали? О чем они говорят? Что, если Джордж уже успел сказать Олли что-то, что причинило ей боль, напугать ее?.. Что, если попытался убедить поступить так, как он, и навсегда лишить себя радости иметь детей?..
Маргарет обнаружила, что чуть ли не заламывает руки под воздействием своих воображаемых страхов, заполонивших разум и не оставивших места ничему другому.
Зазвонил телефон. Она схватила трубку дрожащей рукой. Но это оказался всего лишь Джим, который сообщил, что договорился о необходимом обследовании, которое Оливия сможет пройти в ближайшие каникулы.
— Она могла и не унаследовать дефектный ген, — мягко напомнил он Маргарет. — Но лучше, конечно, в этом удостовериться.
Ей, разумеется, пришлось все объяснить Джиму. Прежде он ничего не знал о ее прошлом за исключением того, что она разведена. Маргарет всегда пугала необходимость открывать правду чужим, ей ни к чему была их жалость.
— А вы не заняты сегодня вечером? — неуверенно продолжил Джим. — Здесь открылся один новый ресторан…
— Простите, Джим, но я жду звонка Олли, — прервала его Маргарет.
— Ну что же, может быть, в другой раз.
Положив трубку, Маргарет подумала, что несправедлива к нему, а возможно, и к себе. Джим Перкинс — добрый, деликатный человек, многие женщины были бы счастливы видеть в нем своего потенциального мужа. Так почему же она не испытывает к нему ничего, кроме дружеской симпатии?
Как мужчина он ничего для нее не значит. Да и никто другой тоже.
Никто. Сердце Маргарет снова наполнила нестерпимая боль. Она лгала себе и знала об этом. Стоило ей только увидеть Джорджа, как тут же ожила былая жажда… неукротимое физическое влечение к нему.
Ее поразило, насколько остро это влечение. Намного сильнее логики и реальности, сильнее рассудка и, самоуважения.
Ожидая звонка от Оливии, Маргарет пообещала себе, что ни словом не обмолвится о Джордже, что в ее голосе дочь не услышит ни ревности, ни горечи, ни укоризны. Она должна попытаться взглянуть на вещи глазами Оливии и помнить о том, что Джордж — ее отец.
Чего она боится, в конце концов? Того, что общая беда объединит отца и дочь и ей не останется места в этом союзе? Того, что Оливия отвернется от нее и лишь с отцом будет делиться своими страхами и сомнениями по поводу будущего?..
* * *
В восемь часов телефон зазвонил снова, и на этот раз это была Оливия.
— Прости, что не позвонила раньше, ма.
Кажется, ее голос звучит как-то иначе, почти настороженно… Или я выискиваю проблемы там, где их нет? Может быть, я чрезмерно впечатлительна? — размышляла Маргарет, стараясь говорить как можно спокойнее и естественнее.
— Меня не было… — Голос Оливии стал глуше, словно она говорила не в трубку. — Я… я уезжала с Джорджем… с отцом.
Маргарет поняла, что до сих пор удерживала дыхание, с ужасом ожидая, что Оливия промолчит о встрече или того хуже солжет. Сейчас она испытывала одновременно облегчение и угрызения совести. Как можно до такой степени не доверять собственной дочери? Почему она так подозрительна… так… так ревнива?
Подобное отношение унижало не только ее, но и Оливию тоже. А Джорджа… не унижало ли оно в равной степени и его?
— Да-да, Джонни сообщил, что ты поехала с отцом. — Маргарет старалась говорить легко, беззаботно, но голос подвел ее, когда она, не удержавшись, резковато добавила: — Надо сказать, меня удивило, что он связался с тобой, особенно после того как мы оба согласились, что рассказать тебе все должна я.
Последовала короткая пауза, затем Оливия тихо произнесла:
— Он не связывался со мной, ма. Это я в середине недели позвонила секретарше доктора Перкинса и узнала телефон Джорджа, а затем позвонила ему. Прости меня. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Поверь, я хотела сначала посоветоваться с тобой, но…
Но побоялась того, как я могу отреагировать на это, мрачно подумала Маргарет. Да, пора взять себя в руки и перестать вести себя неосмотрительно, пока ущерб, наносимый их с дочерью отношениям, не стал необратимым. Пора продемонстрировать не только великодушие, но также мудрость и здравомыслие.
Маргарет набрала в грудь побольше воздуха и сказала как можно спокойнее:
— Он твой отец, Олли. Я понимаю, насколько… Как он должен интересовать тебя. Уверена, на твоем месте я поступила бы так же. И в тебе… — она осеклась, но все же нашла в себе силы закончить, — говорит голос крови. Что ж, я могу понять, что тебе лучше обсудить сложившуюся ситуацию с ним, чем со мной. В конце концов ему уже пришлось пережить нечто подобное, тогда как я…
— Ма, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще хуже, чем сейчас! — взмолилась Оливия голосом, прерывающимся от сдерживаемых слез. — Дело совсем не в этом. Что же касается голоса крови… Ты — моя мать. А Джордж… Я не могу назвать его отцом… Я даже не думала о нем в этом смысле… пока. Я не знаю, почему чувствую такую настойчивую потребность общаться с ним, не понимаю, чего ищу…
Она запнулась. И Маргарет стало больно за дочь, за них обеих. Господи, не дай ему причинить ей страдания! — мысленно взмолилась. Не допусти, чтобы он убедил ее в своей привязанности, а затем отверг!
— Джордж очень одинок, ма, — выдавила Оливия. — Та женщина, ради которой он оставил тебя… Не думаю, чтобы они долго были вместе. Он даже не упомянул о ней, а о тебе говорил не переставая…
Все, ей следует немедленно прекратить это!
— Олли, все в порядке, — прервала ее Маргарет. — Я все понимаю. Он твой отец, и я никогда не хотела, чтобы ты испытывала неприязнь к нему. Ведь, в конце концов, он — часть тебя. И ты не должна… Тебе совершенно ни к чему оправдывать передо мной его поступки. Наши с ним отношения давным-давно в прошлом. А ваши — только начинаются…
Они проговорили больше получаса. И когда Маргарет положила трубку, на нее навалился огромный груз печали, смягченной, правда, сознанием того, что она поступила правильно, избавив Оливию от чувства вины, которое та, должно быть, испытывала, общаясь с отцом. Напряжение ушло из голоса дочери, едва она поняла, что мать не намерена укорять ее за то, что она сделала.
Возможно, это одно из величайших благ, которое я смогла дать своей дочери, признала Маргарет, сидя за одиноким ужином, — свободу открыто выяснять отношения с отцом. Да, она поступила правильно, но чего это ей стоило!
Она усталым жестом отодвинула тарелку с нетронутой едой. Маргарет испытывала одновременно душевную опустошенность и беспокойство, ее охватили дрожь нервного возбуждения и чувство страшного одиночества. Она взглянула на телефон, почти жалея о том, что уже слишком поздно звонить Джиму и сообщать ему, что передумала.
Может быть, пора наконец порвать с прошлым, перестать тешить себя глупыми мечтами о несбыточном и принять действительность такой, какова она есть? Нет также смысла желать, чтобы вернулся тот момент, когда Джордж еще не успел войти в их жизнь… вернее, в жизнь Оливии, тоскливо поправила она себя. Вместо того чтобы лелеять свою боль, следовало бы порадоваться за дочь.
Маргарет слышала ее голос, в котором звучала сдержанная радость, вызванная обретением отца. Нет, она не может, не должна отравлять эту радость. Она не имеет права позволить своим чувствам воздвигнуть барьер непонимания и ревности между отцом и дочерью.
Десять часов вечера. Может быть, стоит пораньше лечь спать… На завтра обещали хорошую погоду. Можно провести весь день, работая в саду. Деревянную скамью нужно покрасить, давно пора прополоть и рассадить растения. Ей есть чем занять руки — в отличие от головы.
Ничто не отвлечет ее от мыслей об Оливии… о Джордже. Ничто не помешает снова и снова вспоминать тот ужас, то чувство одиночества, немоту, которые охватили ее, когда Джонни сообщил, что Оливия уехала со своим отцом. Ей и раньше случалось испытывать ревность — глубокую, мучительную ревность женщины, чей муж предпочел другую. Но ей и в голову не пришло бы, что она будет ревновать к собственной дочери, отчаянно желая, чтобы…
Чтобы Джордж захотел провести этот день с ней, с Маргарет! Машинально она поднялась наверх, приняла душ и легла в постель.
6
Прогноз погоды оказался точным. Маргарет посмотрела на безоблачное голубое небо, а затем, опустив взгляд на заляпанные зеленым руки и ноги, нахмурилась. Краска, которую она купила, чтобы подновить деревянную скамью, оказалась слишком жидкой, и, похоже, большая ее часть очутилась на Маргарет. Хорошо еще, что она надела старую майку и не менее заслуженные шорты.
Ожидая, пока высохнет первый слой краски, она пошла в кухню и приготовила себе кофе. Дом казался неестественно тихим. Она поставила чашку на стол. Ее глаза затуманились при воспоминании о времени, когда комнаты были наполнены лепетом, плачем и смехом маленькой Олли.
Задолго до того, как дочь покинула дом, поступив в университет, Маргарет твердо решила, что не позволит себе превратиться в прилипчивую, надоедливую мать. Однажды Оливия станет взрослой и оставит ее, и с этим придется смириться. Ей казалось, что она привыкла к этой мысли. Однако слезы, жегшие сейчас глаза, говорили об обратном.
Это всего лишь жалость к себе, оправдывалась Маргарет. Просто у меня плохое настроение, потому что… Потому что мне не нравится, что Джордж вторгся в жизнь Оливии.
Она попробовала поставить себя на его место, представить, каково это — внезапно узнать, что у тебя есть взрослая дочь. Маргарет встала и беспокойно заметалась по кухне. Нет, она не желает испытывать симпатию и сострадание к своему бывшему мужу и признавать, что он действительно испытал настоящий шок, поняв, что Оливия — его ребенок. Ее жизнь и так слишком сложна, чтобы взваливать на себя еще и эту ношу.
Где же сейчас может быть Джордж? Неужели у Оливии?
Лишь спустя несколько мгновений Маргарет поняла, как изобличает ее то, что в первую очередь она подумала о Джордже и только во вторую — об Оливии. Она быстро вернулась к столу и выпила кофе. Ей нужно работать в саду, а не сидеть здесь, перед окном, во власти ставшего почти навязчивым желания впустить Джорджа в свои мысли… в свое сердце.
Маргарет содрогнулась. Если быть честной с собой, разве не пребывает он там постоянно, как бы она ни пыталась этого отрицать? И разве не дорожит она теми ночами, в которые грезит о нем? Ее бросило в дрожь от болезненного, опустошающего чувства одиночества, от тоски при мысли, к чему неизменно приводят ее воспоминания о прошлой жизни с Джорджем.
Я дура, с горечью сказала себе Маргарет. Я цепляюсь за то, чего на самом деле не было. За любовь, которой никогда не существовало… по крайней мере, со стороны Джорджа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Маргарет близка была к тому, чтобы отказаться. У нее совсем не было настроения проводить веселый вечер в компании молодежи. Однако, послушавшись голоса разума, она заставила замолчать свои чувства и желания.
Самое время доказать Оливии, что она уважает ее мнение, понимает, что дочь уже взрослая, и признает за ней право самой решать, как распорядиться собственной жизнью.
— Ну что ж, если ты уверена, что еды хватит и на неучтенный рот…
— Уверена, — подтвердила Оливия. Открыв дверь в коридор, она обернулась к матери и серьезно сказала: — Не думай, что я не ценю того, что ты для меня делаешь, ма… и не понимаю, как тебе сейчас трудно. Прости, если обижаю тебя, но…
— Ни слова больше, Олли. Я все понимаю. Ты уже взрослая девушка. Кстати, а что приготовил Джонни?
— Спагетти.
— Ммм…
* * *
В итоге вечер прошел намного лучше, чем ожидала Маргарет. В какой-то момент она даже обнаружила, что ее развеселила чья-то реплика в оживленной беседе, царящей за столом. На короткое время она забыла о том, что привело ее в Рединг, но потом вспомнит все, и на глаза снова навернутся слезы. Да, похоже, ей придется напоминать себе, что если не ради собственной персоны, то хотя бы ради Оливии следует держать себя в руках.
Было уже больше одиннадцати, когда она ушла, отказавшись от стаканчика на дорожку и поблагодарив Джонни за ужин.
— Я позвоню тебе в субботу, — повторила Оливия, провожая ее до калитки.
Они обнялись, и Маргарет села в машину. Я не заплачу, твердо сказала она себе, заводя мотор… по крайней мере, до тех пор, пока Оливия может меня видеть.
* * *
Остаток недели Маргарет провела в крайнем напряжении, стараясь не отходить от телефона надолго. Она не могла толком ни есть, ни спать. Это напряжение неизбежно наложилось на стресс, полученный накануне.
К утру субботы она уже готова была признать, что, возможно, разумнее было бы прервать отпуск и вернуться на работу, где все-таки легче отвлечься от тяжелых мыслей. Всю субботу она не выходила из дому, боясь пропустить звонок Оливии, и в четыре часа дня поддалась наконец соблазну, который одолевал ее всю неделю, и набрала номер дочери.
Подошедший к телефону Джонни тепло поздоровался с ней. Но когда Маргарет попросила Оливию, юноша, немного поколебавшись, сказал:
— Они, к сожалению, еще не вернулись.
— Они?
— Да. Отец Оливии заехал за ней сегодня утром.
Отец Оливии?.. Джордж?!
Только позже Маргарет поняла, что бросила трубку, ничего не объяснив Джонни. Однако ее так поразили услышанное — несмотря на то что это в каком-то смысле лишь подтвердило страхи, терзавшие ее всю неделю, — что она просто не могла продолжать беседу.
Маргарет стояла перед телефоном, дрожа всем телом. Джордж и Оливия встретились… Зачем?! Ее сердце сжалось от ужасного предположения. Неужели он хочет убедить ее последовать собственному примеру и позаботиться о том, чтобы не оставлять потомства? Если так…
Она почувствовала, как ногти впились в ладони, а тело напряглось от злости… От злости, которая, как она подозревала, направлена была не только на Джорджа.
Оливия — ее дочь, ее дитя. Джордж не принимал участия в ее воспитании… в ее жизни.
Потрясенная собственной реакцией, она направилась в кухню. Я ревную, призналась себе Маргарет. Сомневаюсь в любви собственной дочери!
Ей пришлось сесть. Она чувствовала жуткую слабость; тело стало непослушным, готовым подвести в любую минуту.
Как могла Оливия поехать с ним? Она, несомненно, понимала, как беспокоится мать, ожидая ее звонка. И конечно, догадывалась, что та будет звонить сама… разыскивать дочь.
Маргарет почувствовала горький привкус во рту. О чем она думает? Что с ней творится? Она ненавидела себя за внезапно проявившиеся свойства характера, будто бы отверзшие пропасть у ее ног.
В коридоре висело зеркало. И Маргарет вдруг обнаружила, что уже подошла к нему и смотрит на свое отражение, словно стараясь отыскать признаки испытываемого ею ужаса, некие внешние проявления отвратительных черт, только что распознанных в себе.
Как она могла испытывать подобные чувства? Она, которая всегда поощряла стремление Оливии заводить собственных друзей, жить своей жизнью, которая отказалась от попыток накрепко привязать ее к себе какой-либо разновидностью эмоционального шантажа, которую искренне радовал независимый характер дочери? Сколько раз ей приходилось выслушивать похвалы друзей за то, что она смогла избежать ловушки, подстерегающей многих одиноких матерей, и позволяла Оливии быть иногда даже слишком самостоятельной?
И вот, пожалуйста, — она стоит здесь, отравленная самой черной ревностью, подозрениями и горечью, и все потому, что Оливия сейчас с Джорджем!
Джордж. Маргарет корчилась, как от боли, в предчувствии большой беды, хотя понимала, что, как бы это ни ранило ее, отец и дочь не могут не интересоваться друг другом, не могут не стремиться встретиться, поговорить.
Она никогда не скрывала от Оливии, сколь мучительным был для нее развод. Как и не пыталась очернить Джорджа в глазах дочери. Любовь проходит, мягко объясняла она, когда Оливия, еще не разбиравшаяся в хитросплетениях взрослых отношений, спрашивала, почему у нее нет папы.
Пока Оливия росла, она не раз повторяла, что ей ничего не нужно от отца. Неужели дочь лгала… лгала, щадя ее, свою мать?
Но разве в глубине души Маргарет не считала, что интерес Оливии к Джорджу был бы только естествен? Возможно, из любви к ней, из сострадания она и подавляла его. Но сейчас, оказавшись перед необходимостью выяснить все возможное о состоянии своего здоровья, разве она не обрела идеальный предлог, весомую причину для того, чтобы побольше узнать об отце?
Маргарет попыталась поставить себя на место Оливии… И вынуждена была признать, что, возникни внезапно на пороге ее дома отец, она бы тоже не удержалась от искушения поговорить с ним.
Нет, вина лежит не на Оливии, а на Джордже!
Он не желает становиться между матерью и дочерью, заявил ей Джордж. Когда же он успел передумать? Или он просто лгал ей тогда? А она, легковерная дура, как всегда, поверила ему!
Куда они поехали? О чем они говорят? Что, если Джордж уже успел сказать Олли что-то, что причинило ей боль, напугать ее?.. Что, если попытался убедить поступить так, как он, и навсегда лишить себя радости иметь детей?..
Маргарет обнаружила, что чуть ли не заламывает руки под воздействием своих воображаемых страхов, заполонивших разум и не оставивших места ничему другому.
Зазвонил телефон. Она схватила трубку дрожащей рукой. Но это оказался всего лишь Джим, который сообщил, что договорился о необходимом обследовании, которое Оливия сможет пройти в ближайшие каникулы.
— Она могла и не унаследовать дефектный ген, — мягко напомнил он Маргарет. — Но лучше, конечно, в этом удостовериться.
Ей, разумеется, пришлось все объяснить Джиму. Прежде он ничего не знал о ее прошлом за исключением того, что она разведена. Маргарет всегда пугала необходимость открывать правду чужим, ей ни к чему была их жалость.
— А вы не заняты сегодня вечером? — неуверенно продолжил Джим. — Здесь открылся один новый ресторан…
— Простите, Джим, но я жду звонка Олли, — прервала его Маргарет.
— Ну что же, может быть, в другой раз.
Положив трубку, Маргарет подумала, что несправедлива к нему, а возможно, и к себе. Джим Перкинс — добрый, деликатный человек, многие женщины были бы счастливы видеть в нем своего потенциального мужа. Так почему же она не испытывает к нему ничего, кроме дружеской симпатии?
Как мужчина он ничего для нее не значит. Да и никто другой тоже.
Никто. Сердце Маргарет снова наполнила нестерпимая боль. Она лгала себе и знала об этом. Стоило ей только увидеть Джорджа, как тут же ожила былая жажда… неукротимое физическое влечение к нему.
Ее поразило, насколько остро это влечение. Намного сильнее логики и реальности, сильнее рассудка и, самоуважения.
Ожидая звонка от Оливии, Маргарет пообещала себе, что ни словом не обмолвится о Джордже, что в ее голосе дочь не услышит ни ревности, ни горечи, ни укоризны. Она должна попытаться взглянуть на вещи глазами Оливии и помнить о том, что Джордж — ее отец.
Чего она боится, в конце концов? Того, что общая беда объединит отца и дочь и ей не останется места в этом союзе? Того, что Оливия отвернется от нее и лишь с отцом будет делиться своими страхами и сомнениями по поводу будущего?..
* * *
В восемь часов телефон зазвонил снова, и на этот раз это была Оливия.
— Прости, что не позвонила раньше, ма.
Кажется, ее голос звучит как-то иначе, почти настороженно… Или я выискиваю проблемы там, где их нет? Может быть, я чрезмерно впечатлительна? — размышляла Маргарет, стараясь говорить как можно спокойнее и естественнее.
— Меня не было… — Голос Оливии стал глуше, словно она говорила не в трубку. — Я… я уезжала с Джорджем… с отцом.
Маргарет поняла, что до сих пор удерживала дыхание, с ужасом ожидая, что Оливия промолчит о встрече или того хуже солжет. Сейчас она испытывала одновременно облегчение и угрызения совести. Как можно до такой степени не доверять собственной дочери? Почему она так подозрительна… так… так ревнива?
Подобное отношение унижало не только ее, но и Оливию тоже. А Джорджа… не унижало ли оно в равной степени и его?
— Да-да, Джонни сообщил, что ты поехала с отцом. — Маргарет старалась говорить легко, беззаботно, но голос подвел ее, когда она, не удержавшись, резковато добавила: — Надо сказать, меня удивило, что он связался с тобой, особенно после того как мы оба согласились, что рассказать тебе все должна я.
Последовала короткая пауза, затем Оливия тихо произнесла:
— Он не связывался со мной, ма. Это я в середине недели позвонила секретарше доктора Перкинса и узнала телефон Джорджа, а затем позвонила ему. Прости меня. Я понимаю, что ты должна чувствовать. Поверь, я хотела сначала посоветоваться с тобой, но…
Но побоялась того, как я могу отреагировать на это, мрачно подумала Маргарет. Да, пора взять себя в руки и перестать вести себя неосмотрительно, пока ущерб, наносимый их с дочерью отношениям, не стал необратимым. Пора продемонстрировать не только великодушие, но также мудрость и здравомыслие.
Маргарет набрала в грудь побольше воздуха и сказала как можно спокойнее:
— Он твой отец, Олли. Я понимаю, насколько… Как он должен интересовать тебя. Уверена, на твоем месте я поступила бы так же. И в тебе… — она осеклась, но все же нашла в себе силы закончить, — говорит голос крови. Что ж, я могу понять, что тебе лучше обсудить сложившуюся ситуацию с ним, чем со мной. В конце концов ему уже пришлось пережить нечто подобное, тогда как я…
— Ма, пожалуйста, не заставляй меня чувствовать себя еще хуже, чем сейчас! — взмолилась Оливия голосом, прерывающимся от сдерживаемых слез. — Дело совсем не в этом. Что же касается голоса крови… Ты — моя мать. А Джордж… Я не могу назвать его отцом… Я даже не думала о нем в этом смысле… пока. Я не знаю, почему чувствую такую настойчивую потребность общаться с ним, не понимаю, чего ищу…
Она запнулась. И Маргарет стало больно за дочь, за них обеих. Господи, не дай ему причинить ей страдания! — мысленно взмолилась. Не допусти, чтобы он убедил ее в своей привязанности, а затем отверг!
— Джордж очень одинок, ма, — выдавила Оливия. — Та женщина, ради которой он оставил тебя… Не думаю, чтобы они долго были вместе. Он даже не упомянул о ней, а о тебе говорил не переставая…
Все, ей следует немедленно прекратить это!
— Олли, все в порядке, — прервала ее Маргарет. — Я все понимаю. Он твой отец, и я никогда не хотела, чтобы ты испытывала неприязнь к нему. Ведь, в конце концов, он — часть тебя. И ты не должна… Тебе совершенно ни к чему оправдывать передо мной его поступки. Наши с ним отношения давным-давно в прошлом. А ваши — только начинаются…
Они проговорили больше получаса. И когда Маргарет положила трубку, на нее навалился огромный груз печали, смягченной, правда, сознанием того, что она поступила правильно, избавив Оливию от чувства вины, которое та, должно быть, испытывала, общаясь с отцом. Напряжение ушло из голоса дочери, едва она поняла, что мать не намерена укорять ее за то, что она сделала.
Возможно, это одно из величайших благ, которое я смогла дать своей дочери, признала Маргарет, сидя за одиноким ужином, — свободу открыто выяснять отношения с отцом. Да, она поступила правильно, но чего это ей стоило!
Она усталым жестом отодвинула тарелку с нетронутой едой. Маргарет испытывала одновременно душевную опустошенность и беспокойство, ее охватили дрожь нервного возбуждения и чувство страшного одиночества. Она взглянула на телефон, почти жалея о том, что уже слишком поздно звонить Джиму и сообщать ему, что передумала.
Может быть, пора наконец порвать с прошлым, перестать тешить себя глупыми мечтами о несбыточном и принять действительность такой, какова она есть? Нет также смысла желать, чтобы вернулся тот момент, когда Джордж еще не успел войти в их жизнь… вернее, в жизнь Оливии, тоскливо поправила она себя. Вместо того чтобы лелеять свою боль, следовало бы порадоваться за дочь.
Маргарет слышала ее голос, в котором звучала сдержанная радость, вызванная обретением отца. Нет, она не может, не должна отравлять эту радость. Она не имеет права позволить своим чувствам воздвигнуть барьер непонимания и ревности между отцом и дочерью.
Десять часов вечера. Может быть, стоит пораньше лечь спать… На завтра обещали хорошую погоду. Можно провести весь день, работая в саду. Деревянную скамью нужно покрасить, давно пора прополоть и рассадить растения. Ей есть чем занять руки — в отличие от головы.
Ничто не отвлечет ее от мыслей об Оливии… о Джордже. Ничто не помешает снова и снова вспоминать тот ужас, то чувство одиночества, немоту, которые охватили ее, когда Джонни сообщил, что Оливия уехала со своим отцом. Ей и раньше случалось испытывать ревность — глубокую, мучительную ревность женщины, чей муж предпочел другую. Но ей и в голову не пришло бы, что она будет ревновать к собственной дочери, отчаянно желая, чтобы…
Чтобы Джордж захотел провести этот день с ней, с Маргарет! Машинально она поднялась наверх, приняла душ и легла в постель.
6
Прогноз погоды оказался точным. Маргарет посмотрела на безоблачное голубое небо, а затем, опустив взгляд на заляпанные зеленым руки и ноги, нахмурилась. Краска, которую она купила, чтобы подновить деревянную скамью, оказалась слишком жидкой, и, похоже, большая ее часть очутилась на Маргарет. Хорошо еще, что она надела старую майку и не менее заслуженные шорты.
Ожидая, пока высохнет первый слой краски, она пошла в кухню и приготовила себе кофе. Дом казался неестественно тихим. Она поставила чашку на стол. Ее глаза затуманились при воспоминании о времени, когда комнаты были наполнены лепетом, плачем и смехом маленькой Олли.
Задолго до того, как дочь покинула дом, поступив в университет, Маргарет твердо решила, что не позволит себе превратиться в прилипчивую, надоедливую мать. Однажды Оливия станет взрослой и оставит ее, и с этим придется смириться. Ей казалось, что она привыкла к этой мысли. Однако слезы, жегшие сейчас глаза, говорили об обратном.
Это всего лишь жалость к себе, оправдывалась Маргарет. Просто у меня плохое настроение, потому что… Потому что мне не нравится, что Джордж вторгся в жизнь Оливии.
Она попробовала поставить себя на его место, представить, каково это — внезапно узнать, что у тебя есть взрослая дочь. Маргарет встала и беспокойно заметалась по кухне. Нет, она не желает испытывать симпатию и сострадание к своему бывшему мужу и признавать, что он действительно испытал настоящий шок, поняв, что Оливия — его ребенок. Ее жизнь и так слишком сложна, чтобы взваливать на себя еще и эту ношу.
Где же сейчас может быть Джордж? Неужели у Оливии?
Лишь спустя несколько мгновений Маргарет поняла, как изобличает ее то, что в первую очередь она подумала о Джордже и только во вторую — об Оливии. Она быстро вернулась к столу и выпила кофе. Ей нужно работать в саду, а не сидеть здесь, перед окном, во власти ставшего почти навязчивым желания впустить Джорджа в свои мысли… в свое сердце.
Маргарет содрогнулась. Если быть честной с собой, разве не пребывает он там постоянно, как бы она ни пыталась этого отрицать? И разве не дорожит она теми ночами, в которые грезит о нем? Ее бросило в дрожь от болезненного, опустошающего чувства одиночества, от тоски при мысли, к чему неизменно приводят ее воспоминания о прошлой жизни с Джорджем.
Я дура, с горечью сказала себе Маргарет. Я цепляюсь за то, чего на самом деле не было. За любовь, которой никогда не существовало… по крайней мере, со стороны Джорджа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15