HarryFan, 18 July 2001 -lion.bookru.net/cont/flsneron/1.html
«Лже-Нерон»: Проминь; Днепропетровск; 1989
Аннотация
Под видом исторического романа автор иносказательно описывает приход нацистов к власти в Германии.
Лион Фейхтвангер
Лже-Нерон
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
Экклезиаст, 1, 9-11

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВОЗВЫШЕНИЕ.
1. ДВА ПОЛИТИКА
В этот день — шестого марта — прохожие долго провожали глазами носилки сенатора Варрона, направлявшегося во дворец губернатора Сирии, императорской римской провинции. Два дня тому назад новому губернатору Цейону торжественно вручены были знаки его достоинства — топоры и связки прутьев; замечено было, что сенатор Варрон, самый могущественный человек в провинции, не присутствовал на церемонии. И теперь, когда он отправился с запоздалым визитом к губернатору, вся Антиохия толковала о том, как уживается Варрон с новым сановником.
Была ясная весна, довольно холодная, с гор дул свежий ветер. Носилки повернули на длинную нарядную улицу — главную улицу города. Сенатор Варрон с легкой улыбкой на полных губах отметил опытным глазом, что перед многими правительственными зданиями и крупными фирмами усердствующие чиновники и горожане уже выставили бюсты нового губернатора. Из своих быстро проплывавших носилок он оглядывал эти бюсты. На судорожно вздернутых плечах сидела маленькая, сухая, костлявая голова. Сколько же лет прошло с тех пор, как он видел в последний раз эту голову? Двенадцать, нет, тринадцать. Тогда он полон был благожелательного презрения к этой физиономии. Тогда у него, Варрона, было место под солнцем. Император Нерон баловал его, а этот Цейон, который не сумел стать другом императора, несмотря на свой высокий род и пышный титул, не пользовался влиянием и пребывал в постоянном страхе, как бы по капризу императора не впасть в немилость. Теперь гениальный Нерон гниет в земле. На его месте, на Палатине, сидит император Тит, чиновники и военные с узким кругозором правят империей, а плюгавенький, всеми презираемый Цейон старательно делает карьеру, предопределенную его рождением. Теперь Цейон — губернатор, представитель Римской империи — владеет и правит богатой, огромной провинцией Сирией, где сам он, Варрон, живет на положении частного лица. Частного лица, ибо его давно уже исключили из списка сенаторов, и если люди вокруг него кричат: «Да здравствует сенатор Варрон, сиятельный!» — то это простая вежливость.
Тем не менее, разглядывая бюсты нового губернатора, Варрон и теперь испытывал то же легкое, почти добродушное пренебрежение, какое он, ровесник, чувствовал к Цейону еще мальчиком. Люций Цейон происходил из богатой древней семьи и не лишен был способностей. Но старая глупая история набрасывала тень на его род. Один из Цейонов, прадед Люция, семьдесят один год тому назад, в битве против некоего Арминия, одним из первых бросил оружие, и у Люция с юности было такое чувство, точно на нем лежит долг смыть это пятно с имени своей семьи. Этот худосочный, бескровный мальчик уже в десять — двенадцать лет силился придать своему лицу и осанке важность и достоинство и, несмотря на свою хилость, с судорожной заносчивостью тянулся за другими. Но это вымученное молодечество лишь давало повод товарищам потешаться над ним с особенным злорадством. Какое это прозвище они дали ему в школе? Сенатор Варрон сдвинул брови, напряженно старался вспомнить, но слово никак не приходило на язык.
Не совсем просто будет после долгих лет, при столь изменившейся обстановке встретиться с милейшим Цейоном. Отношения Варрона с правительством провинции Сирии были чрезвычайно сложны. В губернаторском дворце его, римлянина Варрона, издавна считали опаснейшим противником нынешнего римского режима в Сирии. Как еще сложатся отношения при Цейоне, который не забыл жалостливого и вместе с тем враждебного презрения Варрона, разумеется, прежнего.
— Да здравствует сенатор Варрон, сиятельный! — раздавалось со всех сторон.
Варрон велел пошире раздвинуть занавески носилок и выпрямился, чтобы его мясистое загорелое лицо, с высоким лбом, крупным орлиным носом и полными губами, было лучше видно толпе. Он упивался всеобщим поклонением. Он чувствовал свое превосходство над новым представителем империи. Добиться положения здесь, в Антиохии, — это побольше, чем быть любимцем в Риме на Палатине. В нынешнем Риме, в Риме Флавиев, Тита, нужны деньги и родовитое имя, ничего больше. Здесь, в Антиохии, среди этой недоверчивой, возбужденной, смешанной толпы — греков, сирийцев, евреев — надо было постоянно проявлять себя делами, личными качествами, снова и снова завоевывать доверие впечатлительного населения. Этот Восток был опасен, именно поэтому любил его Варрон. Он добился своего — создал себе положение в Сирии. Теперь он может стать лицом к лицу с представителем римского императора как сила весьма реальная, хотя и не опирающаяся на договоры и привилегии.
Вот и дворец губернатора. В вестибюле между консульскими знаками отличия и связками прутьев — символами власти нового правителя — уже выставлены были лари с восковыми изображениями его предков; одно из них, изображение прадеда, посрамившего свой род, было прикрыто. Губернатор Цейон, по-видимому, не посмел отплатить Варрону за то, что тот не присутствовал на церемонии вступления в должность. Он сам вышел в переполненный людьми зал. На глазах у всех обнял он и облобызал Варрона; маленький, тщедушный человечек при этом несколько смешно повис на статном сенаторе; все слышали, как губернатор своим тонким скрипучим голосом сказал, что рад видеть товарища своей юности в столь цветущем состоянии. Затем он с приветливым видом пригласил Варрона к себе в кабинет.
Уселись друг против друга. Губернатор Цейон, тощий, маленький, держался очень прямо в широком восточном кресле, занимая лишь половину сиденья, потирал ногтями одной руки ладонь другой и вежливо-испытующе смотрел на Варрона.
«В этой вшивой Антиохии, — думал он, — старину Варрона, по-видимому, еще считают важной особой. Но что он такое? Бывший человек. Опальный. В Риме ни одна душа о нем не думает. Когда называют его имя, римляне смутно припоминают: „А, Варрон, это не тот ли, которого император Веспасиан после какого-то скандала вычеркнул из списка сенаторов? Он, говорят, нажил много денег в Сирии“. Деньги-то он нажил и по всем данным пользуется влиянием у властителей по ту сторону границы. Но велика ли честь? Какое падение для римлянина, который некогда сидел в сенате, — слоняться по игрушечным дворам этих туземных вождей, этих жрецов и шейхов, с их жалкими княжескими титулами. Ну, да мы уж и там о нем порадеем! Мой предшественник был слишком нерешителен, иначе этот авантюрист Варрон не расселся бы здесь предо мною, так нагло скрестив ноги».
А Варрон сидел на диване, поджав ноги на восточный лад, в ленивой позе, с добродушным, почти сердечным выражением лица. Он отлично понимал мысли собеседника. Он знал, что тот смотрит на него свысока и вместе с тем боится его. Это доставляло ему злобное удовлетворение. Да, здесь он обосновался и позволяет себе, против воли нынешних властителей, Флавиев, продолжать политику соглашения с Востоком, начатую императором Нероном. Его отстранили. Веспасиан под каким-то позорным, смешным предлогом исключил его из списка сенаторов. Но они ничего этим не добились. Он, Варрон, просто продолжал свою старую политику соглашения, сидя не в Риме, а здесь, в своих сирийских владениях. Новым хозяевам, с их жесткими римскими милитаристическими приемами, не удалось справиться с ним. Мелкие царьки, правители городов и духовные владыки государств, расположенных между Римской империей и Парфянским царством, видят представителя Рима не в губернаторе Антиохии, а в нем, Варроне. На него перенесли они почет и любовь, которыми пользовался на Востоке низложенный император Нерон. Власть, завоеванная Варроном, была властью невидимой, но прочной и устойчивой. Правительство римской провинции Сирии охотно отделалось бы от Варрона, но, хоть он и был для них бельмом на глазу, они нуждались в его помощи и посредничестве, иначе Риму пришлось бы вести нескончаемые мелкие войны с пограничными государствами.
Варрон улыбался про себя, глядя, как неестественно прямо сидит Цейон в одеянии с пурпурной каймой — знаком губернаторского достоинства. Новым подданным этот представитель Рима покажется, может быть, властным и могущественным; но он, Варрон, читает неуверенность на этом бледном лице, покрытом красными лихорадочными пятнами. Он заметил, с каким трудом давалась Цейону его выдержка, заметил, что, хотя ему еще не было пятидесяти лет, он казался стариком, изнуренным вечными усилиями тянуться вверх, искупить позор несчастного прадеда. Варрон испытывал почти веселое сострадание при виде этого лица. «Бедный Цейон, — думал он, — бедный мой школьный товарищ! Птица ты невысокого полета, и со мной тебе не так легко будет справиться». Цейон же думал: «Что ему, этому Варрону! Живет в свое удовольствие на этом гнилом Востоке, а наш брат из кожи лезет вон, чтобы сохранить целостность империи».
Пока эти мысли мелькали у обоих, Варрон уже вел непринужденный разговор. Он рад, многословно распространялся Варрон, за Цейона, которому достался столь доходный пост, это почет и удача. Жаль только, что его назначили как раз в эту адски трудную провинцию. Сирия может свалить даже очень крепкого человека.
— В сущности, — закончил он и улыбнулся легкой фамильярной улыбкой, точно похлопал по плечу своего собеседника, — в сущности, я рад, что я — частное лицо, а вы губернатор.
«Он, значит, не забыл, — подумал Цейон с удовлетворением, — он помнит, что его выкинули из сената».
— Я слышал, — сказал он весело, — что вы и здесь даром времени не теряли.
— Ну, конечно, — добродушно откликнулся Варрон. — Не так уж мы стары, чтобы сидеть сложа руки. Если не заниматься слегка политикой, не насаждать культуру, то куда же девать свой досуг? Да и ни для кого не тайна, что мое сердце принадлежит Востоку. — И он прибавил задумчиво, почти озабоченно: — Вам, Цейон, римлянину с ног до головы, этот запутанный, сложный Восток, должно быть, придется очень не по вкусу. Если не чувствовать глубокой связи с ним... — Он пожал плечами, не докончив фразы.
Сидя прямо и неподвижно, Цейон опять потер ногтями одной руки ладонь другой. Красные пятна на бледных костлявых щеках разгорелись, он искоса посмотрел на Варрона, заговорил сухим скрипучим голосом.
— Укрепить границы, — сказал он, — распространить дух Рима вплоть до самого Евфрата и не пропускать ничего чужого с того берега. Если у человека перед глазами такая ясная задача, как у меня, то, мне кажется, внутренняя связь с людьми и вещами придет сама собой. — И, стараясь смягчить резкость тона, он почти непринужденно прибавил: — Мне так жалко, мой Варрон, что придется отказаться от вашей поддержки при романизации нашего Востока.
— Как так? — удивился Варрон. — Разве для человека, за которым не стоит армия, я мало сделал в этой области?
— Бесспорно, — вежливо согласился губернатор. — Вы сильно способствовали насаждению в этой провинции греко-римского духа. Но и восточное начало вы протащили сюда, к сожалению, в большей степени, чем любой римлянин до вас.
— Это верно, — с удовольствием подтвердил Варрон.
— И, видите ли, дорогой мой, — продолжал Цейон, — этого мы опасаемся. Этого мы не любим. И, конечно, — прибавил он не без злости, — вы пришли бы в столкновение с собственной совестью, попроси я у вас совета в некоторых случаях. В самом деле, можно ли при наших вечных распрях с Востоком ждать хорошего совета в подлинно римском духе от человека, который является не только римским гражданином, но одновременно подданным парфянского царя и царства эдесского?
«Он хорошо подготовился, — отметил про себя Варрон, — он хорошо изучил материалы обо мне. Это все тот же старый добрый приятель. Пожалуй, он именно потому и стремился в Сирию, а не в какую-нибудь другую провинцию, что здесь сижу я».
Заканчивая последнюю фразу, Цейон вытянулся еще больше. Варрон окинул его взглядом. «Я легко с ним справлюсь, — с радостью подумал он. — Он был и всегда будет ничтожеством. Именно вот такие ничтожества иногда, в своем наигранном молодечестве, позволяют себе увлечься и пойти на внезапные насильственные действия, чреватые неожиданными последствиями». И тут ему вдруг пришло на ум прозвище, которое он напрасно старался вспомнить все время. Дергунчик ! Конечно, Дергунчик! Вот как они прозвали в школе Цейона! Так назывались продававшиеся на сатурналиях деревянные куклы с подвижными руками и ногами; с помощью рычажка их можно было, потехи ради, вывести из первоначального положения — на корточках — и заставить вытянуться, а затем снова присесть. И прозвали так Цейона именно в насмешку над его потугами казаться выше, чем он был на самом деле.
Варрон развеселился, вспомнив прозвище Цейона. Он переменил тему разговора. Стал подробно расспрашивать губернатора о его частной жизни, настроении. Как оказалось, Цейон опасался, что ему не так уж легко будет вжиться в этот некультурный мир восточного города. Предместье Антиохии, Дафне, где были расположены виллы большинства аристократов и богачей, местность, известная всему миру своей бесстыдной роскошью, была не особенно приятным соседством для римского чиновника, исповедовавшего взгляды стоиков.
Собственно говоря, первый визит бывшего сенатора губернатору Сирии уже достаточно затянулся. Однако Цейон задержал Варрона и снова заговорил о политических делах.
— Скажите, мой Варрон, — спросил он, — неужели вы и теперь, когда в здании правительства сидит не чужак, а я, будете чинить затруднения по поводу налога, предназначенного на проведение смотра эдесских войск?
Дело было в том, что расходы по содержанию римского гарнизона в городе Эдессе, столице одноименного формально независимого государства по ту сторону Евфрата, согласно договору, должна была покрывать сама Эдесса. Но римский губернатор взимал сверх того в Сирии специальный налог для проведения ежегодной проверки состояния войск по ту сторону границы. Фискальные органы Антиохии стояли на той точке зрения, что Варрон, как гражданин римской провинции Сирии, обязан платить этот «инспекционный» налог; Варрон же считал, что он уже платит его в качестве подданного Эдессы и что это было бы двойным обложением. Важны были не шесть тысяч сестерций, которые не имели значения ни для Варрона, ни для правительственной казны, — важен был принцип. Правителей в Антиохии злило, что этот знатный барин, который был в опале у Рима и все же обладал правами римского гражданина, оборачивался, по своему произволу, то римским подданным, то подданным одного из месопотамских княжеств. Поэтому вокруг налога между правительством Сирии и Варроном шел длительный, вежливый и ожесточенный спор.
И вот сейчас Варрон снова приводит старые доводы, известные губернатору уже по документам: такое двойное обложение не только юридически недопустимо, оно и политически опасно, оно подчеркнуло бы двусмысленный характер тамошнего гарнизона, его враждебность Эдессе.
Губернатор терпеливо выслушал пространные рассуждения.
— Все это прекрасно, — сказал он, наконец, по-товарищески убеждая собеседника. — Но теперь, когда в этом доме сидит друг, я бы на вашем месте все же серьезно поразмыслил, не отказаться ли от месопотамского и парфянского подданства. Быть может, у вас явились бы тогда шансы восстановить свое прежнее положение в Риме.
Варрон напряженно слушал. То, что этот человечек сразу же, при первой встрече, обнаружил такую настойчивость, что-нибудь да значило.
— Что вы хотите сказать? — спросил он прямо. — Значит ли это, что существует намерение включить меня в список сената?
Губернатор сообразил, что несколько преждевременно пошел навстречу Варрону, и поспешил отступить, приняв официально сухой тон.
— Я, во всяком случае, — ответил он, — упомянул об этом на Палатине, и у меня создалось впечатление, что это не было встречено неблагосклонно. Впрочем, твердых обещаний, — поторопился он прибавить, — я, конечно, взять на себя не могу. Но я предлагаю серьезно взвесить мои слова.
Варрон с трудом скрыл свое ликование. Они, значит, убедились, эти Флавии, эти выскочки, всем ненавистные, что без него им на Востоке далеко не уйти. Они хотят снова включить его в список сената. Очень любезно с их стороны. Но на этот неуклюжий маневр такой человек, как Варрон, не попадется. Если они заполучат его в Рим, то через три месяца снова выставят из сената, но на этот раз будут умнее, они разделаются с ним окончательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43