(Надевает шубу) Ах да, передай поклон всем Тригорским дамам. И попроси у них за меня прощения.
ВУЛЬФ (заговорщически подмигивая) Что за вопрос! Не беспокойся, Александр Сергеевич, я скажу, что это была наша с тобой новогодняя шутка. (Прислушивается) Кажется, сюда идут! (Открывает окно).
ПУШКИН. Ну, прощай, Алексей, не поминай лихом!

Вульф и Пушкин обнимаются, Пушкин выскакивает в окно.

ВУЛЬФ (вдогонку). Счастливого пути! Бумаги прислать не забудь! (Закрывает окно).

В гостиную вбегает Зизи.

ЗИЗИ. Александр Сергеич, куда вы девали мой ковшик? (Увидев Вульфа) А где Пушкин?

Вульф печально пожимает плечами.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ


Рига. Номер в плохонькой гостинице. Пушкин сидит на колченогой табуретке за грязным столом и пишет. Где-то вдали звучит песня.

ПУШКИН (смотрит по сторонам и записывает). «Покой был известного рода, ибо гостиница тоже была известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов…» Кыш, кыш! (Кидает в таракана пером) И для чего я все это пишу? Разве издам какие-нибудь «Путевые заметки». И глава про Ригу – «О том, как Пушкин воевал в гостинице с тараканами». А что делать? В город лучше не соваться – вдруг меня уже хватились и повсюду ищут… (Пишет) Или отдам эти заметки какому-нибудь газетчику – глядишь, в дело и сойдут. (Подходит к окну) Ну вот, снова слякоть. Однако ж и погодка здесь – то снег, то оттепель. Право слово, хуже, чем в Петербурге. Одна радость – гавань не замерзает. (Загибает пальцы) Сегодня, завтра, а уж послезавтра – в дальний путь! (Прохаживается по горнице) Отправил весточку госпоже Керн, а до сих пор никакого ответа – неужто не дошла? Или, не приведи Господь, муж перехватил?.. Когда же я в последний раз ее видел? Давно, еще до ссылки… (Стук в дверь) Входите, не заперто!

Входит АННА ПЕТРОВНА КЕРН.

АННА (подчеркнуто сухо и чуть отчужденно). Здравствуйте, Александр Сергеевич.
ПУШКИН (вскакивая из-за стола). Здравствуйте, здравствуйте, моя дорогая Анна Павловна!
АННА. По правде говоря, не ожидала встретить вас – и здесь. Но очень рада вас видеть.
ПУШКИН. А уж я как рад! (Предлагает гостье присесть) Ах, Анна Павловна, не могу вам не сказать, что со времени наших последних встреч у Олениных вы удивительно похорошели!
АННА (с опаской присаживаясь на табуретку). Благодарю. Вы, Александр Сергеевич, уже тогда славились умением сказать даме приятное словцо. (Улыбается) И уже тогда путали мое отчество.
ПУШКИН. Ах, простите, Анна Петровна, но отчего-то мне всегда хочется назвать вас Анной Павловной. Как же мне запомнить, что вы – Петровна? (На миг задумывается) А, знаю… Люблю тебя, Петра творенье! А что, неплохо сказано.
АННА. Да, недурно.
ПУШКИН (записывает). Зато уж теперь вовек не забуду.
АННА. Расскажите лучше, как поживает моя милая тетушка.
ПУШКИН. О, Прасковья Александровна вся в трудах и заботах. Шутка ли – такое имение в образцовом порядке держать. Да, кстати, она вам кланяется и целует вас в лобик (целует Анну Петровну в лобик) , Анна Николаевна лобзает в щечку (целует в щечку) , Евпраксия Николаевна – в носик (целует в носик) , а Алексей Николаевич настрого велел поцеловать вашу прелестную ручку (целует ручку) .
АННА. А вы?
ПУШКИН (смущенно) Разве я смею? Я могу лишь издали смиренно любоваться вами и целовать след ваших чудных башмачков!
АННА (поспешно). Расскажите лучше, Александр Сергеич, какими судьбами вы очутились в наших краях. Неужели Государь отпустил вас из ссылки?
ПУШКИН. Ха, дождешься от него! Пришлось бежать. (Понизив голос) Кстати сказать, по документам вашего любезного братца. Так что вообще-то я теперь не Александр Сергеич Пушкин, а Алексей Николаич Вульф.
АННА (в смятении). Александр Сергеич, скажите, что вы пошутили!
ПУШКИН. Увы, Анна Петровна, это истинная правда. И уже послезавтра корабль умчит меня навстречу свободе – и неизвестности!
АННА. Конечно, я не вправе вас отговаривать, но достаточно ли вы обдумали этот шаг? Сможете ли вы творить на чужбине столь же плодотворно и вдохновенно, как на родине? И еще, подумайте, Александр Сергеевич – вам все пути назад будут закрыты!
ПУШКИН. Анна Петровна, неужто вы полагаете, что я тысячу раз не задавал сам себе этих вопросов?
АННА. И каковы же были ответы?
ПУШКИН (не сразу). Разные. Но жребий брошен, и мосты сожжены!
АННА. Еще не поздно вернуться.
ПУШКИН. Не люблю возвращаться – дурная примета.
АННА (с улыбкой). Да, Александр Сергеич, я знаю о ваших суевериях. Аннет в последнем письме мне написала, как вы решились было пойти в Тригорское в гости, но сперва встретили девицу с коромыслом, а потом попа – и с пол дороги повернули назад в Михайловское. Это правда или выдумки моей кузины?
ПУШКИН. Каюсь – правда. Но и в добрые приметы я тоже верю. Знаете, Анна Петровна, я и бежал-то в сущности наудачу – даже не задумываясь, как быть дальше. Ведь по бумагам Вульфа я мог передвигаться только по дорогам нашей Российской Империи, а дальше как быть? Меня даже на корабль с ними не пустят!..
АННА. Вот и прекрасно – возвращайтесь поскорее в Михайловское, будто никуда и не уезжали.
ПУШКИН. А вы послушайте, Анна Петровна, что было дальше, уже в Риге. Оставив пожитки на постоялом дворе, я тут же отправился в гавань, чтобы разузнать, нельзя ли как-нибудь попасть на корабль в обход правил. И чуть ли не первый, к кому я обратился, посоветовал мне поговорить с капитаном, чей корабль на днях отплывает в Амстердам. (С восхищением) Ну и капитан, скажу я вам, любезнейшая Анна Петровна! С красным обветренным лицом, вот с такой бородою, а поглядели бы вы на его трубку! Настоящий морской волк, эдаких я даже и в Питере не видывал.
АННА. Судя по вашим ярким описаниям, я этого морехода знаю. Не помню, как его имя, но он хороший знакомый Ермолая Федоровича.
ПУШКИН. Вот оно как! Ну да, впрочем, это все равно. Стало быть, подошел я к капитану и давай ему плести – мол, мне срочно надобно в Амстердам, а пачпорт выправить некогда, я только что получил известие, что у меня тяжело захворала тетушка и хочет со мною проститься. А капитан меня даже и не дослушал. Дескать, что за вопрос – приходите на корабль накануне отплытия, переночуете у меня в каюте, а утром и поплывем, так что не беспокойтесь, увидитесь с вашей тетушкой. А кстати, спрашивает, как ее зовут я ведь с пол-Амстердамом знаком, может и ее знаю. Такого я уж вовсе не ожидал да не подумавши и ляпнул – Анна Львовна.
АННА. Прямо так и сказали?
ПУШКИН (погрустнев). Так ведь мою тетушку, недавно умершую, и вправду звали Анна Львовна. Только не амстердамскую, конечно, а московскую. Дядюшка Василий Львович был к ней очень привязан…
АННА (после недолгого молчания). Ну а что же капитан?
ПУШКИН. А что капитан? Он трубкой попыхтел и ответил – нет, не слыхивал о такой, но все едино – передавайте ей от меня поклон и пожелание скорее выздоравливать. Тут я заикнулся было о задатке, мол, хоть тотчас готов заплатить, но капитан про деньги даже и слушать не захотел. Вот и верь после этого, что нет на свете бескорыстных людей!
АННА (задумчиво). Странно это как-то…
ПУШКИН. Вот видите, Анна Петровна, до чего мы дожили – всякое проявление человеческого отношения воспринимаем как что-то странное и неестественное. А я в этом вижу счастливую примету, знак того, что выбрал верный путь!
АННА. Вы еще скажите, Александр Сергеич, будто капитана вам послало само Провидение.
ПУШКИН. Вы можете сколь угодно насмехаться, Анна Петровна, но я в этом ничуть не сомневаюсь. Однако довольно обо мне. Расскажите лучше о своем житье-бытье.
АННА. Что о нем говорить – поверьте, веселого мало.
ПУШКИН. Но я слышал, что вы, как бы это помягче сказать, не совсем сошлись характером с вашим почтенным супругом?
АННА (нехотя). Да, можно и так сказать – не сошлись. (Вдруг начинает говорить горячо и быстро, как будто желая один раз выговориться) Скажите, может ли быть счастливым брак без любви, брак по принуждению? Мой батюшка задался целью – выдать свою дочку за генерала. Хоть за какого – но непременно за генерала. И когда ко мне посватался генерал Керн, то моя судьба была решена. Что за беда, что жених втрое старше – зато генерал! Вы спросите – а сама-то я о чем думала? А что я тогда могла понимать, семнадцатилетняя девчонка!
ПУШКИН. А правда ли, что… что ваш супруг дурно с вами обращается?
АННА (немного задумавшись). Если я вам скажу, что Ермолай Федорович ревновал меня даже к отцу, то вы поймете, во что превратилась моя жизнь. Лучше бы он меня бил, истязал, морил голодом – тогда я могла бы его возненавидеть. А так… Знаете, у меня нет сил его даже презирать.
ПУШКИН. Анна Петровна… (целует ей руку).
АННА. Об одном прошу, Александр Сергеевич – не надо меня жалеть. (Помолчав) Я и сама не пойму, для чего так разоткровенничалась с вами – в сущности, чужим человеком… Наверное, оттого что скоро вас унесет корабль, и мы больше никогда не увидимся.
ПУШКИН. Но это невозможно! Вы, чистое, невинное создание – и этот изверг, это животное! Я вызову его на дуэль, и вы снова обретете свободу!.. Мы будем стреляться с десяти шагов. Или нет, с пяти, с трех!..
АННА (испуганно). Нет-нет, Александр Сергеич, выбросьте эту безумную мысль из головы. О господи, какая дуэль, о чем вы? Да едва вы обнаружите себя, вас тут же закуют в железо и отправят в крепость!
ПУШКИН (немного остыв, но потом вновь увлекаясь). Но что же делать? Как вам помочь? А, знаю! Когда я приплыву в просвещенную Европу, то предам общественной гласности все, что творится за внешним лоском Российского самовластья!..
АННА. Не надо, прошу вас!
ПУШКИН. Я привлеку всеобщее внимание к горестной судьбе российской женщины, стонущей под игом двойного гнета – не только прогнившего самодержавия, но и семейного тиранства! Европа содрогнется, когда узнает страшную правду!
АННА. Александр Сергеич, умоляю вас, не делайте этого. Неужто вы хотите опозорить меня в глазах всего света?
ПУШКИН. Света – или светской черни?
АННА. Нет, нет, лучше забудьте, что я вам говорила. А еще лучше – забудьте обо мне.
ПУШКИН. Забыть вас? Это невозможно!
АННА (поспешно встает). Извините, Александр Сергеевич, но мне пора.
ПУШКИН. Так скоро?
АННА (смотрит в окно). Я должна вернуться засветло. Иначе вы и не представляете, что мне придется выслушать от Ермолая Федоровича.
ПУШКИН. Но я могу надеяться, что еще увижусь с вами?
АННА. Зачем? И что это изменит?
ПУШКИН (печально и немного торжественно). Анна Петровна, я покидаю свое Отечество, которое безмерно люблю и которое больше никогда не увижу. И когда на чужбине я буду вспоминать о далекой Родине, то у нее будут ваши глаза, ваш голос…
АННА (дрогнувшим голосом). Прощайте. (Обнимает Пушкина и быстро выходит, почти выбегает из комнаты).
ПУШКИН (вслед Анне). Еще одно, последнее свиданье! Умоляю вас!.. (Бесцельно ходит по горнице, садится за стол, берет перо, отбрасывает в сторону, подбегает к окну, глядит вдаль) Неужели я ее больше никогда не увижу?..

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ


Гостиная в доме коменданта Рижской крепости. МАША, напевая, поливает цветы. Появляется ЕРМОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ КЕРН, он одет по-домашнему, но на боку сабля. Любострастно подкрадывается к Маше, однако задевает саблей о край стола.

МАША (оборачивается). Чего изволите, Федоровича кунгс?
КЕРН (с похабной ухмылочкой). А то сама не знаешь? Тебя!
МАША. Я вас не понимаю.
КЕРН. Хе-хе, хороша Маша, да не наша… (Пытается ущипнуть Машу за зад, но та привычно уворачивается) Ну что ты жмесся, будто кисейная барышня? Знаю я вас, баб – цену себе набиваете. Вот хоть ты: снаружи эдакая недотрога, прямо куда там, а внутри такая же маука. (Последнее слово заглушает звон часов).
МАША (гневно). Эс эсму честная и порядочная девушка, а как вы меня обозвали?!
КЕРН. Да что с тобой, словно с цепи сорвалась. Уж и пошутить нельзя.
МАША. Такими словами не шутят! Подумайте только – это я-то… (Последнее слово заглушают часы) Вы бы лучше… Вай, что я, глупая, говорю! (Зажимает себе рот).
КЕРН. Ну-ну, договаривай, раз начала.
МАША. Нет-нет, Федорович, я ничего не начала.
КЕРН. Ну так я докончу. Вы бы лучше за своей дражайшей супругой смотрели – это ты хотела сказать?
МАША. Нэ, нэ, это неправда!
КЕРН. Правда, правда. Вот скажи ты мне, где должна быть жена, когда муж приходит домой со службы?
МАША. Незину.
КЕРН. Зато я знаю! Она должна быть дома, а вместо этого шатается неизвестно где! (Все более распаляясь) Хотя почему неизвестно очень даже известно: предается блуду и распутству с первым встречным!.. (Немного подумав) А также со вторым и с третьим.
МАША. Простите, Федоровича кунгс, но вы не справедливы: Аннас кундзе добродетельная женщина и верная супруга.
КЕРН. Ха-ха-ха, верная и добродетельная! А почему ее тогда нету дома, твоей добродетельной и верной? Да вы с ней заодно, друг дружки стоите. Что ты, что твоя кундзе – обе… (Хочет произнести неприличное слово и ждет боя часов. Но так как часы молчат, то только безнадежно машет рукой).
МАША. Осмелюсь заметить, Федоровича кунгс, что и вы не совсем образец добродетели…
КЕРН. Молчи, дура! Ни хрена не понимает, а туда же – учить лезет. Я в доме хозяин, с кем хочу, с тем и… Меня сам царь-батюшка сюда поставил, перед ним одним я и ответ держать буду. А ваше бабье дело мне подчиняться, а не обсуждать мои добродетели. Ну, сколько там уже пробило?
МАША. Ровно столько, сколько раз вы меня обозвали… (Последнее слово заглушают часы).
КЕРН. Значит, много. Ну, уж на этот раз я ей спуску не дам!
МАША. Федорович, лудзу, будьте к ней милосердны!
КЕРН. А вот это уж не твоего пустого ума дело.

Входит АННА. Маша пытается делать ей какие-то знаки, но под взором Федоровича осекается.

КЕРН (с невыразимым ехидством). Аннушка, где ты была?
АННА. Ходила по своим делам.
КЕРН (елейным голосом). Аннушка, не груби старшим по возрасту и по званию. Когда перед тобой поставили вопрос, то изволь на него отвечать. (Анна молчит) До чего ж мы дожили – у жены появляются свои дела, которые она скрывает от законного мужа.
АННА. Ермолай Федорович, мне нечего от тебя скрывать…
КЕРН (не слушая). Я всегда полагал, что для нас, военных людей, стоящих на страже Российского государства, наша семья, наш дом должны быть надежным тылом, на который всегда можно положиться. А не ожидать, что тебя в любой миг пырнут ножом в спину. (С пафосом) Если сегодня жена способна изменить своему супругу, то где уверенность, что завтра она не изменит Отечеству? (Внезапно срывается на визг) Отвечай, стерва, где ты была!
АННА (невозмутимо). Не понимаю, Ермолай Федорович, откуда у тебя такое нездоровое любопытство. Я же не спрашиваю у тебя, где ты бываешь.
КЕРН. Еще бы! Ты настолько погрязла в похоти, что тебе и дела нет до законного супруга. А могла бы и спросить! И я бы тебе ответил, что не далее как вчера я был у нашего генерал-губернатора, Его Высокопревосходительства маркиза Филиппа Осиповича Паулуччи. И знаешь, что он мне сказал? Он мне сказал: «Синьор Федорович, я очень доволен тем безупречным порядком, который установился при вас в Рижской крепости». И вообще, говорит, будь я Государем, то не держал бы вас в комендантах, а назначил каким-нибудь министром. Да что маркиз Паулуччи! (Не без гордости) Намедни ко мне заявились здешние огородники: «Федорович, научи нас, когда нужно сажать свеклу, а когда морковку». Я им отвечаю, что ничего не смыслю ни в свекле, ни в морковке, а они свое: «Федорович, ты умный человек, ты все знаешь». Вот и пришлось засесть за книги по агрономии, дабы не ударить в грязь лицом… А ты, будто уличная девка, гуляешь с кем попало напропалую и тем самым позоришь не только меня, но и все наше государство – от Его Величества Александра Павловича до последнего огородника!
АННА. Маша, будь добра, забери из прихожей мою шляпку.
КЕРН (радостно). Ага, до чего докатилась: перед собственной горничной стыдно за свое поведение. Маша, останься!
АННА. Ступай, Маша.
КЕРН (топая ногой). А я говорю – останься. Мне нечего скрывать от простого народа!
АННА (сдержанно). Ермолай Федорович, позволь Маше уйти. Она чистая и невинная девушка…
КЕРН (перебивает) В отличие от своей хозяйки.
АННА. И ей совсем ни к чему выслушивать все те вздорные обвинения, которыми ты меня осыпаешь.
МАША (переводя взгляд с Анны на Федоровича). Ну тад ко ман дарит – уходить, или как?
КЕРН (как бы пересиливая себя). Разве не слышала – барыня велела забрать из прихожей шляпку. Вот сходи и забери.
МАША. Как прикажете. (Делает книксен и поспешно уходит).
КЕРН. А вас, Анна Петровна, я попрошу остаться.
1 2 3 4 5 6