Он вполне мог обойти весь Париж и вернуться. Луи помрачнел. Где это случилось? Он замер, держа в руках рубашку. Улица Звезды… Они сказали действительно «улица Звезды», или ему это почудилось из-за россказней Люсьена?
Луи прибавил звук, отыскал новости и прослушал все заново.
… .изуродованное тело еще одной молодой женщины у нее дома на улице Звезды, в Париже, около восьми часов…
Луи выключил радио и некоторое время, полуголый, неподвижно сидел на кровати. Потом медленно надел рубашку и снял трубку. Как он вчера назвал Люсьена? Жалким придурком, дерьмовым интеллектуалом и тому подобное. Чудная встреча им предстоит, ничего не скажешь.
А прав-то оказался Люсьен. Набирая номер «Красного осла», Луи покачал головой. Что-то все равно было не так.
Хозяйка кафе позвала Вандузлера-старшего, тот отложил карты и сходил в дом за Марком, больше никого не было. Через пять минут Марк взял трубку.
– Марк? Это я. Отвечай кратко, как обычно. Ты уже слышал? О третьей женщине?
– Да, – серьезно ответил Марк.
– Я знаю, что Клеман вчера вернулся. Каким он тебе показался? Взволнованным?
– Нормальным.
– Он знает про убийство?
– Да.
– Что он сказал?
– Ничего.
– А… Люсьен? Вы виделись утром?
– Нет, я спал. Но он скоро придет обедать.
– Может, он пока не знает.
– Знает. Он оставил записку на столе. Сейчас прочту, она у меня с собой. «9.30 – Всем подразделениям: сегодня ночью враг успешно атаковал на северо-восточном направлении, причина – недальновидность верховного командования и недостаточность войсковой подготовки. В ближайшем будущем возможны новые вылазки. Следует тщательно подготовиться к отпору. Рядовой Девернуа». Только не злись, – добавил Марк.
– Я не злюсь, – сказал Луи, – пожалуйста, спроси его, не согласится ли он зайти ко мне после обеда.
– Домой или в бункер?
– В бункер. Если откажется, чего я опасаюсь, предупреди меня.
Луи задумчиво отправился обедать. Уже три женщины. Он был уверен, что убийца наметил себе точное число жертв. Убийца считает, а значит, у него обязательно есть цель и он положил себе какой-то предел. Но какой? Три женщины? Или четыре? Или дюжина? Если убийца выбрал именно этих трех, четырех, дюжину женщин, значит, их что-то объединяло, иначе зачем все это?
Луи остановился на тротуаре и задумался, прижав кулак ко лбу и заново обдумывая это предположение, следуя своей нестройной линии, в которой часто не хватало звеньев.
Не может быть, чтобы десять женщин были выбраны случайно, какие подвернутся. Нет, они должны что-то символизировать, составлять вселенную, которая объединяет всех женщин на свете. Необходимо понять ее суть.
Между двумя первыми жертвами не обнаружено никакой связи. Конечно, стихотворение Люсьена волшебным образом связывает все воедино, мир, в котором убийца мог объединить свои убийства и наслаждаться этим. Но у Луи в голове никак не укладывалось, что на выбор убийцы могли повлиять стихи. Убивать по стихам… Нет. Слишком красиво и неправдоподобно. Слишком изысканно и утонченно, ничего общего с реальной жизнью. Безумием не назовешь, на неврастению тоже не похоже. А Луи искал бред и суеверие. Выбрать для убийства стихи – это интеллигентская чушь, он был в этом уверен.
Он задумчиво уселся за стол и стал ждать Люсьена. Он не верил, что тот придет. Он бы – не пришел, если бы его так оскорбили. Но в Гнилой лачуге, похоже, к оскорблениям относились не так, как в мире нормальных людей, и это оставляло надежду. Однако то, что было принято у евангелистов, не было нормой для Луи.
Луи рисовал на чистом листе восьмерки, оттачивая в голове версию «ритуальной серии» убийцы. Могли ли стихи Нерваля придать решающий смысл серии? Конечно нет. Это смешно. Чушь. Да, сложность этих стихов могла завладеть умом какого-нибудь фанатика, помешанного на знамениях и символах. Но для убийцы этого мало.
Нет. Нет… Разве что… Разве что не убийца выбрал стихи, а они его выбрали. Луи записал эти слова на листе с восьмерками и дважды подчеркнул. Может, это сами стихи выбрали убийцу? Если так – все возможно. Все остальное – бред, а вот это – возможно. Поэма выбирает убийцу, она сваливается на него, преграждает ему путь. Маньяку кажется, что его нашла сама судьба. И он следует ее указующему персту.
– Вот черт! – воскликнул Луи.
Какую же чепуху он несет! Когда это было, чтобы стихи выбирали себе жертву? Луи бросил карандаш на стол. И тут в дверь позвонил Люсьен.
Они кивнули друг другу, Луи освободил стул от кучи газет и посмотрел на Люсьена. Вид у того был бодрый, и в его пристальном взгляде не было заметно ни обиды, ни досады.
– Ты хотел меня видеть? – сказал Люсьен, откидывая прядь со лба. – Ты слышал? Улица Звезды. В яблочко. Заметь, у убийцы не было выбора. Однажды ступив на этот путь, сойти с него трудно. Система всегда ограничена строгими правилами. Как в армии, все должно быть четко по уставу.
Люсьен говорил с ним, даже не упомянув о вчерашнем, и Луи оставалось только следовать его примеру. Он расслабился.
– Расскажи, как ты рассуждал? – попросил он.
– Я уже говорил вчера. Это единственный ключ к ларчику. Я имею в виду «ларчик» убийцы, его безумную замкнутую систему.
– Откуда ты узнал, что речь идет о какой-то системе?
– Но ты же сам говорил Марку, что это определенное количество жертв, а не бесконечная цепочка.
– Да, верно. Кофе хочешь?
– Пожалуй. А если есть точное число, значит, есть система и есть ключ к ней.
– Согласен, – кивнул Луи.
– И этот ключ – стихи. Это ясно как день. Луи налил кофе и сел за стол, вытянув ноги.
– И это все?
– Все.
Луи был немного разочарован. Он обмакнул кусок сахару в кофе и съел его.
– И по-твоему, – скептически заговорил он, – убийца – поклонник Нерваля?
– Это громко сказано. На эту роль подошел бы мало-мальски образованный человек. Поэма знаменитая. На нее извели больше чернил, чем на хроники Первой мировой, поверь.
– Нет. – Луи упрямо покачал головой. – Ты где-то ошибся. Никто не станет убивать по поэме, потому что это бессмысленно. Тот, кого мы ищем, не какой-нибудь свихнувшийся эстет, он убийца. Он не стал бы выбирать стихи. Не солидно как-то.
– Вчера ты мне это более чем доходчиво объяснил, – сказал Люсьен, шмыгая носом. – Но Нерваль вполне может быть ключом к разгадке, как бы абсурдно это ни звучало.
– В том-то и дело, что звучит это не абсурдно, а слишком красиво и изысканно. А потому фальшиво.
Люсьен тоже вытянул ноги и прикрыл глаза.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – помолчав, сказал он. – Ключ слишком красивый, хитро устроенный и чересчур вызывающий.
– Вот и выходит, что это бред, – сказал Луи.
– Может быть. Но вся загвоздка в том, что этот фальшивый ключ подходит к настоящим убийствам.
– Тогда это чудовищное совпадение. Послать эти дурацкие стихи, и дело с концом.
Люсьен подскочил.
– Ни в коем случае! – воскликнул он и взволнованно забегал по комнате. – Наоборот, надо рассказать о них полиции и потребовать, чтобы они установили наблюдение за следующей улицей. И ты первый в этом заинтересован, Луи, потому что если убьют четвертую женщину, то это тебе придется сожрать книгу вместе с переплетом, тебе одному, – из чувства вины, понимаешь?
– За какой еще следующей улицей?
– А! Тут дело тонкое. Думаю, что название следующей улицы будет связано с черным солнцем из стихов, я уверен.
– Может, объяснишь? – сказал Луи делано равнодушным голосом.
– Послушай эту строчку: «Во мраке, вдов и безутешен, я бреду, князь Аквитании, чьей Башни больше нет». Все это уже было, переходим к третьей строке: «На струнах лютни онемевшую звезду», это тоже было. Дальше: «Печали Солнце Черное заменит мне». Никаких улиц, связанных с «лютней» – со струнами или без, – в Париже нет, тебе это известно. Остается «черное солнце», в тексте оно с большой буквы, вот туда-то и отправится убийца в следующий раз. Он не сможет обойти его, у него нет выбора.
– И что из этого следует? – вяло спросил Луи.
– Много чего, но все из области предположений, – с сожалением ответил Люсьен, – улицы Черного Солнца не существует.
– Тогда это магазин? Или ресторан? Или книжная лавка?
– Нет, это будет улица. Если убийца пойдет на компромисс с собственной логикой, все станет бессмысленно. Он не может себе этого позволить. Он начал с названий улиц и должен идти по ним до конца.
– Тут я с тобой согласен.
– Итак, это будет улица. Тут не может быть тысячи вариантов: есть улица Солнца, улица Золотого Солнца и улица Луны, ее вполне можно назвать Черной звездой. Луи поморщился.
– Я знаю, – сказал Люсьен, – этого недостаточно, но ничего другого у нас нет. Я лично склоняюсь к улице Луны, но надо будет проследить за всеми тремя. Нельзя пускать это на самотек.
Люсьен вопросительно уставился на Луи:
– Ты ведь сделаешь это, правда?
– Это от меня не зависит.
– Но ты расскажешь об этом в полиции? – настаивал Люсьен.
– Да, расскажу, – сказал Луи, – но вряд ли они послушают.
– Ты их убедишь.
– Нет.
– Тебе плевать на Черное Солнце?
– Я в это не верю.
Люсьен поглядел на него, качая головой:
– Ты помнишь, что на карту поставлена жизнь женщины?
– Уж кому, как не мне, об этом помнить!
– Но ты чувствуешь это не так остро, как я, – возразил Люсьен. – Помоги мне. Я один не смогу следить за тремя улицами.
– Полиция поможет, если сочтет нужным.
– Ты ведь честно расскажешь им эту историю? Без всяких дурацких шуточек?
– Обещаю. Пусть сами делают выводы, я вмешиваться не стану.
Люсьен недоверчиво посмотрел на него и направился к двери:
– Когда пойдешь?
– Сейчас.
– А ты хоть название поэмы знаешь?
– Нет.
– «El Desdichado». Что значит «Обездоленный».
– Хорошо. Можешь на меня рассчитывать. Люсьен повернулся, держась за дверную ручку:
– Сначала она по-другому называлась. Хочешь знать как?
Луи вежливо поднял брови.
– «Судьба», – отчеканил Люсьен по слогам и вышел, хлопнув дверью.
Луи стоял в задумчивости. Он чувствовал себя как атеист, желающий угодить приятелю, внезапно впавшему в мистицизм.
А потом он спросил себя, когда это Люсьен, которого интересовала только Первая мировая война, успел так много узнать о Жераре де Нервале.
Глава 24
Из-за нового убийства Луазель наверняка до ночи просидел на работе, несмотря на воскресенье. У Луи было время повидать обоих «убийц» – Секатора и Клемана. Он выслеживал этих двоих ночью ради старой Марты и будет выслеживать и дальше, если не найдет выхода. Луи становилось тошно, когда он думал об убийстве третьей женщины. Он еще не видел ее лица – и не спешил увидеть его. Он посчитал на пальцах. Сегодня было восьмое июля. Первую женщину убили двадцать первого июня, в четверг. Вторую через десять дней, в воскресенье. А третью через шесть дней. Убийца торопился. Следующее убийство может произойти в пятницу или даже раньше. В любом случае времени было очень мало.
Луи взглянул на будильник. Три часа. Он уже не мог позволить себе ходить пешком, надо взять машину. Он закрыл все три замка своего кабинета и быстро спустился на два этажа. В темном подъезде дома, открывая тяжелые ворота, он вполголоса прочел:
– В могильной темноте лишь Ты меня утешил.
Лишь очутившись на уличной жаре, он понял, что это была строка из поэмы Нерваля. …В могильной темноте лишь Ты меня утешил. … Да, точно. Но Люсьен ее не читал, она была из другого четверостишия. Наверное, из второго. Он улыбнулся, подумав о том, как странно устроена память. Он не открывал книг Нерваля больше двадцати пяти лет. Но в этой суматохе в памяти всплыл маленький отрывок, как обломок кораблекрушения. Грустное воспоминание, сказать по правде. Тут Луи подумал, что он не сможет верно прочесть Луазелю первые строки стихов, а ведь он должен сдержать слово, данное Люсьену. Он побродил в поисках книжной лавки, открытой в воскресенье, и отправился на кладбище Монпарнас.
При свете дня здесь все выглядело по-другому, но отнюдь не веселее. Он заметил Секатора в самом дальнем углу: тот дремал в тени, прислонившись к надгробному камню. Успокоившись, Луи перешел на другую, большую половину кладбища и внимательно осмотрел деревья. Через какое-то время он заметил следы на стволах, похожие на те, о которых говорил Клеман. То тут, то там на деревьях попадались порезы, частые, неглубокие, сделанные в приступе злобы. Некоторые были давнишние, затянутые смолой, другие были хорошо видны, но не было ни одного совсем свежего. Луи не спеша вернулся к Секатору. Ему пришлось несколько раз ткнуть его носом ботинка, пока тот не вздрогнул и не проснулся.
– Привет, – сказал Луи, – я тебя предупреждал, что вернусь.
Тевенен приподнялся на локте. Лицо у него было красное и помятое. На приветствие он не ответил, а только злобно взглянул на Луи.
– Я тебе выпить принес.
Садовник неловко поднялся, отряхнул одежду и протянул руку за бутылкой.
– Хочешь, чтобы у меня язык развязался, да? – спросил он, щурясь.
– Конечно. Не думаешь же ты, что я трачу бабки тебе в удовольствие. Садись.
Как и накануне, Луи положил руку ему на плечо и заставил сесть. Сам Луи не мог сесть на землю из-за колена, да ему и не хотелось. Он присел на каменный выступ.
– Не на того напал, – оскалился Тевенен. – Я чем больше пью, тем лучше соображаю.
– А мне того и надо, – сказал Луи.
Тевенен, нахмурясь, изучал этикетку на бутылке:
– Ты смотри! Да ты меня балуешь! Это же медок Разновидность бордо.
.
Он присвистнул и уважительно покачал головой.
– Надо же, – повторил он, – медок!
– Я не люблю дешевое пойло.
– У тебя, видать, денег куры не клюют.
– Ты соврал мне вчера про секатор.
– Не врал я, – пробурчал тот, доставая из сумки штопор.
– Откуда эти следы на деревьях?
– Мне откуда знать!
Тевенен вытащил пробку и поднес горлышко к губам.
Луи сильнее сдавил ему плечо.
– Откуда? – повторил он.
– Кошки. Здесь их полно. Они царапают.
– А в Институте Мерлена тоже были кошки?
– Куча. Ты смотри, уважил ты меня, медок купил, – говорил он, щелкая длинным ногтем по бутылке.
– А вот ты меня совсем не уважаешь.
– Нет у меня больше секатора, кроме шуток. У меня его уже с месяц как нету.
– Скучаешь по инструменту?
Тевенен помолчал, словно обдумывая вопрос, потом глотнул вина.
– Ага, – сказал он, утираясь рукавом.
– А вместо него у тебя есть что-нибудь?
Тевенен молча пожал плечами. Луи снова перетряхнул его сумку, ощупал карманы.
– Сиди здесь, – приказал он, беря ключ от сарая.
Он осмотрел сарай, но там ничего не изменилось со вчерашнего дня. Потом вернулся и сел рядом с Секатором.
– Что ты делал вчера после моего ухода?
Тевенен нахохлился и молчал. Луи повторил вопрос.
– Черт, – выругался Тевенен, – девочек в журнале разглядывал, допил бутылку и на боковую. Чего мне еще делать?
Луи взял Тевенена за подбородок и повернул лицом к себе. Он пристально вгляделся в его глаза, точь-в-точь как делал его отец, когда говорил: «Сейчас по глазам увижу, врешь ты или нет». Луи долгое время думал, что в его глазах невольно четко отражались буквы «Л» – «ложь» или «П» – «правда». Но в налитых кровью глазах Секатора ничего нельзя было разобрать.
– Чего пристал? – спросил Тевенен.
Его лицо все еще было в руке Луи.
– А ты не догадываешься?
– Нет. – Тевенен судорожно моргал. – Пусти меня.
Луи оттолкнул его. Тевенен потер щеки и сделал несколько глотков из бутылки.
– Ну а ты? – спросил он. – Сам-то ты что за птица? Чего пристал ко мне? Как твоя фамилия?
– Нерваль. Слышал о таком?
– Не слышал. Ты легавый? Нет. Не легавый, ты хуже.
– Я поэт.
– Черт, – сказал Тевенен, со стуком ставя бутылку на землю. – Я себе не так поэтов представлял. Ты мне голову морочишь?
– Нет, вот послушай.
Луи вытащил книгу из заднего кармана брюк и прочел первое четверостишие поэмы.
– Невеселые стишки-то, – сказал Секатор, почесывая руки.
Луи снова взял его за подбородок и очень медленно притянул его лицо к своему.
– Ну? – спросил он, вглядываясь в мутные красные глаза. – Ничего не напоминает?
– Ты псих, – пробормотал Тевенен, закрывая глаза.
Глава 25
Луи остановил машину неподалеку от улицы Шаль и несколько минут сидел за рулем, не шевелясь. Секатор ускользал от него, не было никакой возможности его прихватить. Если надавить посильнее, он испугается и побежит в полицию. Не успеешь глазом моргнуть, как Клемана сцапают.
Кто-то стукнул по крыше машины. Через опущенное стекло на него глядел Марк.
– Ты чего там сидишь? Свариться решил?
Луи отер пот со лба и открыл дверь:
– И правда, чего я тут сижу? Жара просто невыносимая.
Марк покачал головой. Иногда Луи вел себя очень странно. Он взял его за руку и повел к дому по теневой стороне улицы.
– Ты виделся с Люсьеном?
– Да. С ним можно поладить.
– Иногда, – согласился Марк. – Ну и как?
– А так, что я теперь сижу на его Нервале, – невозмутимо ответил Луи, хлопая себя по заднему карману.
Приятели прохаживались по улице Шаль, и Луи рассказал Марку, почему он «сидит на Нервале».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Луи прибавил звук, отыскал новости и прослушал все заново.
… .изуродованное тело еще одной молодой женщины у нее дома на улице Звезды, в Париже, около восьми часов…
Луи выключил радио и некоторое время, полуголый, неподвижно сидел на кровати. Потом медленно надел рубашку и снял трубку. Как он вчера назвал Люсьена? Жалким придурком, дерьмовым интеллектуалом и тому подобное. Чудная встреча им предстоит, ничего не скажешь.
А прав-то оказался Люсьен. Набирая номер «Красного осла», Луи покачал головой. Что-то все равно было не так.
Хозяйка кафе позвала Вандузлера-старшего, тот отложил карты и сходил в дом за Марком, больше никого не было. Через пять минут Марк взял трубку.
– Марк? Это я. Отвечай кратко, как обычно. Ты уже слышал? О третьей женщине?
– Да, – серьезно ответил Марк.
– Я знаю, что Клеман вчера вернулся. Каким он тебе показался? Взволнованным?
– Нормальным.
– Он знает про убийство?
– Да.
– Что он сказал?
– Ничего.
– А… Люсьен? Вы виделись утром?
– Нет, я спал. Но он скоро придет обедать.
– Может, он пока не знает.
– Знает. Он оставил записку на столе. Сейчас прочту, она у меня с собой. «9.30 – Всем подразделениям: сегодня ночью враг успешно атаковал на северо-восточном направлении, причина – недальновидность верховного командования и недостаточность войсковой подготовки. В ближайшем будущем возможны новые вылазки. Следует тщательно подготовиться к отпору. Рядовой Девернуа». Только не злись, – добавил Марк.
– Я не злюсь, – сказал Луи, – пожалуйста, спроси его, не согласится ли он зайти ко мне после обеда.
– Домой или в бункер?
– В бункер. Если откажется, чего я опасаюсь, предупреди меня.
Луи задумчиво отправился обедать. Уже три женщины. Он был уверен, что убийца наметил себе точное число жертв. Убийца считает, а значит, у него обязательно есть цель и он положил себе какой-то предел. Но какой? Три женщины? Или четыре? Или дюжина? Если убийца выбрал именно этих трех, четырех, дюжину женщин, значит, их что-то объединяло, иначе зачем все это?
Луи остановился на тротуаре и задумался, прижав кулак ко лбу и заново обдумывая это предположение, следуя своей нестройной линии, в которой часто не хватало звеньев.
Не может быть, чтобы десять женщин были выбраны случайно, какие подвернутся. Нет, они должны что-то символизировать, составлять вселенную, которая объединяет всех женщин на свете. Необходимо понять ее суть.
Между двумя первыми жертвами не обнаружено никакой связи. Конечно, стихотворение Люсьена волшебным образом связывает все воедино, мир, в котором убийца мог объединить свои убийства и наслаждаться этим. Но у Луи в голове никак не укладывалось, что на выбор убийцы могли повлиять стихи. Убивать по стихам… Нет. Слишком красиво и неправдоподобно. Слишком изысканно и утонченно, ничего общего с реальной жизнью. Безумием не назовешь, на неврастению тоже не похоже. А Луи искал бред и суеверие. Выбрать для убийства стихи – это интеллигентская чушь, он был в этом уверен.
Он задумчиво уселся за стол и стал ждать Люсьена. Он не верил, что тот придет. Он бы – не пришел, если бы его так оскорбили. Но в Гнилой лачуге, похоже, к оскорблениям относились не так, как в мире нормальных людей, и это оставляло надежду. Однако то, что было принято у евангелистов, не было нормой для Луи.
Луи рисовал на чистом листе восьмерки, оттачивая в голове версию «ритуальной серии» убийцы. Могли ли стихи Нерваля придать решающий смысл серии? Конечно нет. Это смешно. Чушь. Да, сложность этих стихов могла завладеть умом какого-нибудь фанатика, помешанного на знамениях и символах. Но для убийцы этого мало.
Нет. Нет… Разве что… Разве что не убийца выбрал стихи, а они его выбрали. Луи записал эти слова на листе с восьмерками и дважды подчеркнул. Может, это сами стихи выбрали убийцу? Если так – все возможно. Все остальное – бред, а вот это – возможно. Поэма выбирает убийцу, она сваливается на него, преграждает ему путь. Маньяку кажется, что его нашла сама судьба. И он следует ее указующему персту.
– Вот черт! – воскликнул Луи.
Какую же чепуху он несет! Когда это было, чтобы стихи выбирали себе жертву? Луи бросил карандаш на стол. И тут в дверь позвонил Люсьен.
Они кивнули друг другу, Луи освободил стул от кучи газет и посмотрел на Люсьена. Вид у того был бодрый, и в его пристальном взгляде не было заметно ни обиды, ни досады.
– Ты хотел меня видеть? – сказал Люсьен, откидывая прядь со лба. – Ты слышал? Улица Звезды. В яблочко. Заметь, у убийцы не было выбора. Однажды ступив на этот путь, сойти с него трудно. Система всегда ограничена строгими правилами. Как в армии, все должно быть четко по уставу.
Люсьен говорил с ним, даже не упомянув о вчерашнем, и Луи оставалось только следовать его примеру. Он расслабился.
– Расскажи, как ты рассуждал? – попросил он.
– Я уже говорил вчера. Это единственный ключ к ларчику. Я имею в виду «ларчик» убийцы, его безумную замкнутую систему.
– Откуда ты узнал, что речь идет о какой-то системе?
– Но ты же сам говорил Марку, что это определенное количество жертв, а не бесконечная цепочка.
– Да, верно. Кофе хочешь?
– Пожалуй. А если есть точное число, значит, есть система и есть ключ к ней.
– Согласен, – кивнул Луи.
– И этот ключ – стихи. Это ясно как день. Луи налил кофе и сел за стол, вытянув ноги.
– И это все?
– Все.
Луи был немного разочарован. Он обмакнул кусок сахару в кофе и съел его.
– И по-твоему, – скептически заговорил он, – убийца – поклонник Нерваля?
– Это громко сказано. На эту роль подошел бы мало-мальски образованный человек. Поэма знаменитая. На нее извели больше чернил, чем на хроники Первой мировой, поверь.
– Нет. – Луи упрямо покачал головой. – Ты где-то ошибся. Никто не станет убивать по поэме, потому что это бессмысленно. Тот, кого мы ищем, не какой-нибудь свихнувшийся эстет, он убийца. Он не стал бы выбирать стихи. Не солидно как-то.
– Вчера ты мне это более чем доходчиво объяснил, – сказал Люсьен, шмыгая носом. – Но Нерваль вполне может быть ключом к разгадке, как бы абсурдно это ни звучало.
– В том-то и дело, что звучит это не абсурдно, а слишком красиво и изысканно. А потому фальшиво.
Люсьен тоже вытянул ноги и прикрыл глаза.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – помолчав, сказал он. – Ключ слишком красивый, хитро устроенный и чересчур вызывающий.
– Вот и выходит, что это бред, – сказал Луи.
– Может быть. Но вся загвоздка в том, что этот фальшивый ключ подходит к настоящим убийствам.
– Тогда это чудовищное совпадение. Послать эти дурацкие стихи, и дело с концом.
Люсьен подскочил.
– Ни в коем случае! – воскликнул он и взволнованно забегал по комнате. – Наоборот, надо рассказать о них полиции и потребовать, чтобы они установили наблюдение за следующей улицей. И ты первый в этом заинтересован, Луи, потому что если убьют четвертую женщину, то это тебе придется сожрать книгу вместе с переплетом, тебе одному, – из чувства вины, понимаешь?
– За какой еще следующей улицей?
– А! Тут дело тонкое. Думаю, что название следующей улицы будет связано с черным солнцем из стихов, я уверен.
– Может, объяснишь? – сказал Луи делано равнодушным голосом.
– Послушай эту строчку: «Во мраке, вдов и безутешен, я бреду, князь Аквитании, чьей Башни больше нет». Все это уже было, переходим к третьей строке: «На струнах лютни онемевшую звезду», это тоже было. Дальше: «Печали Солнце Черное заменит мне». Никаких улиц, связанных с «лютней» – со струнами или без, – в Париже нет, тебе это известно. Остается «черное солнце», в тексте оно с большой буквы, вот туда-то и отправится убийца в следующий раз. Он не сможет обойти его, у него нет выбора.
– И что из этого следует? – вяло спросил Луи.
– Много чего, но все из области предположений, – с сожалением ответил Люсьен, – улицы Черного Солнца не существует.
– Тогда это магазин? Или ресторан? Или книжная лавка?
– Нет, это будет улица. Если убийца пойдет на компромисс с собственной логикой, все станет бессмысленно. Он не может себе этого позволить. Он начал с названий улиц и должен идти по ним до конца.
– Тут я с тобой согласен.
– Итак, это будет улица. Тут не может быть тысячи вариантов: есть улица Солнца, улица Золотого Солнца и улица Луны, ее вполне можно назвать Черной звездой. Луи поморщился.
– Я знаю, – сказал Люсьен, – этого недостаточно, но ничего другого у нас нет. Я лично склоняюсь к улице Луны, но надо будет проследить за всеми тремя. Нельзя пускать это на самотек.
Люсьен вопросительно уставился на Луи:
– Ты ведь сделаешь это, правда?
– Это от меня не зависит.
– Но ты расскажешь об этом в полиции? – настаивал Люсьен.
– Да, расскажу, – сказал Луи, – но вряд ли они послушают.
– Ты их убедишь.
– Нет.
– Тебе плевать на Черное Солнце?
– Я в это не верю.
Люсьен поглядел на него, качая головой:
– Ты помнишь, что на карту поставлена жизнь женщины?
– Уж кому, как не мне, об этом помнить!
– Но ты чувствуешь это не так остро, как я, – возразил Люсьен. – Помоги мне. Я один не смогу следить за тремя улицами.
– Полиция поможет, если сочтет нужным.
– Ты ведь честно расскажешь им эту историю? Без всяких дурацких шуточек?
– Обещаю. Пусть сами делают выводы, я вмешиваться не стану.
Люсьен недоверчиво посмотрел на него и направился к двери:
– Когда пойдешь?
– Сейчас.
– А ты хоть название поэмы знаешь?
– Нет.
– «El Desdichado». Что значит «Обездоленный».
– Хорошо. Можешь на меня рассчитывать. Люсьен повернулся, держась за дверную ручку:
– Сначала она по-другому называлась. Хочешь знать как?
Луи вежливо поднял брови.
– «Судьба», – отчеканил Люсьен по слогам и вышел, хлопнув дверью.
Луи стоял в задумчивости. Он чувствовал себя как атеист, желающий угодить приятелю, внезапно впавшему в мистицизм.
А потом он спросил себя, когда это Люсьен, которого интересовала только Первая мировая война, успел так много узнать о Жераре де Нервале.
Глава 24
Из-за нового убийства Луазель наверняка до ночи просидел на работе, несмотря на воскресенье. У Луи было время повидать обоих «убийц» – Секатора и Клемана. Он выслеживал этих двоих ночью ради старой Марты и будет выслеживать и дальше, если не найдет выхода. Луи становилось тошно, когда он думал об убийстве третьей женщины. Он еще не видел ее лица – и не спешил увидеть его. Он посчитал на пальцах. Сегодня было восьмое июля. Первую женщину убили двадцать первого июня, в четверг. Вторую через десять дней, в воскресенье. А третью через шесть дней. Убийца торопился. Следующее убийство может произойти в пятницу или даже раньше. В любом случае времени было очень мало.
Луи взглянул на будильник. Три часа. Он уже не мог позволить себе ходить пешком, надо взять машину. Он закрыл все три замка своего кабинета и быстро спустился на два этажа. В темном подъезде дома, открывая тяжелые ворота, он вполголоса прочел:
– В могильной темноте лишь Ты меня утешил.
Лишь очутившись на уличной жаре, он понял, что это была строка из поэмы Нерваля. …В могильной темноте лишь Ты меня утешил. … Да, точно. Но Люсьен ее не читал, она была из другого четверостишия. Наверное, из второго. Он улыбнулся, подумав о том, как странно устроена память. Он не открывал книг Нерваля больше двадцати пяти лет. Но в этой суматохе в памяти всплыл маленький отрывок, как обломок кораблекрушения. Грустное воспоминание, сказать по правде. Тут Луи подумал, что он не сможет верно прочесть Луазелю первые строки стихов, а ведь он должен сдержать слово, данное Люсьену. Он побродил в поисках книжной лавки, открытой в воскресенье, и отправился на кладбище Монпарнас.
При свете дня здесь все выглядело по-другому, но отнюдь не веселее. Он заметил Секатора в самом дальнем углу: тот дремал в тени, прислонившись к надгробному камню. Успокоившись, Луи перешел на другую, большую половину кладбища и внимательно осмотрел деревья. Через какое-то время он заметил следы на стволах, похожие на те, о которых говорил Клеман. То тут, то там на деревьях попадались порезы, частые, неглубокие, сделанные в приступе злобы. Некоторые были давнишние, затянутые смолой, другие были хорошо видны, но не было ни одного совсем свежего. Луи не спеша вернулся к Секатору. Ему пришлось несколько раз ткнуть его носом ботинка, пока тот не вздрогнул и не проснулся.
– Привет, – сказал Луи, – я тебя предупреждал, что вернусь.
Тевенен приподнялся на локте. Лицо у него было красное и помятое. На приветствие он не ответил, а только злобно взглянул на Луи.
– Я тебе выпить принес.
Садовник неловко поднялся, отряхнул одежду и протянул руку за бутылкой.
– Хочешь, чтобы у меня язык развязался, да? – спросил он, щурясь.
– Конечно. Не думаешь же ты, что я трачу бабки тебе в удовольствие. Садись.
Как и накануне, Луи положил руку ему на плечо и заставил сесть. Сам Луи не мог сесть на землю из-за колена, да ему и не хотелось. Он присел на каменный выступ.
– Не на того напал, – оскалился Тевенен. – Я чем больше пью, тем лучше соображаю.
– А мне того и надо, – сказал Луи.
Тевенен, нахмурясь, изучал этикетку на бутылке:
– Ты смотри! Да ты меня балуешь! Это же медок Разновидность бордо.
.
Он присвистнул и уважительно покачал головой.
– Надо же, – повторил он, – медок!
– Я не люблю дешевое пойло.
– У тебя, видать, денег куры не клюют.
– Ты соврал мне вчера про секатор.
– Не врал я, – пробурчал тот, доставая из сумки штопор.
– Откуда эти следы на деревьях?
– Мне откуда знать!
Тевенен вытащил пробку и поднес горлышко к губам.
Луи сильнее сдавил ему плечо.
– Откуда? – повторил он.
– Кошки. Здесь их полно. Они царапают.
– А в Институте Мерлена тоже были кошки?
– Куча. Ты смотри, уважил ты меня, медок купил, – говорил он, щелкая длинным ногтем по бутылке.
– А вот ты меня совсем не уважаешь.
– Нет у меня больше секатора, кроме шуток. У меня его уже с месяц как нету.
– Скучаешь по инструменту?
Тевенен помолчал, словно обдумывая вопрос, потом глотнул вина.
– Ага, – сказал он, утираясь рукавом.
– А вместо него у тебя есть что-нибудь?
Тевенен молча пожал плечами. Луи снова перетряхнул его сумку, ощупал карманы.
– Сиди здесь, – приказал он, беря ключ от сарая.
Он осмотрел сарай, но там ничего не изменилось со вчерашнего дня. Потом вернулся и сел рядом с Секатором.
– Что ты делал вчера после моего ухода?
Тевенен нахохлился и молчал. Луи повторил вопрос.
– Черт, – выругался Тевенен, – девочек в журнале разглядывал, допил бутылку и на боковую. Чего мне еще делать?
Луи взял Тевенена за подбородок и повернул лицом к себе. Он пристально вгляделся в его глаза, точь-в-точь как делал его отец, когда говорил: «Сейчас по глазам увижу, врешь ты или нет». Луи долгое время думал, что в его глазах невольно четко отражались буквы «Л» – «ложь» или «П» – «правда». Но в налитых кровью глазах Секатора ничего нельзя было разобрать.
– Чего пристал? – спросил Тевенен.
Его лицо все еще было в руке Луи.
– А ты не догадываешься?
– Нет. – Тевенен судорожно моргал. – Пусти меня.
Луи оттолкнул его. Тевенен потер щеки и сделал несколько глотков из бутылки.
– Ну а ты? – спросил он. – Сам-то ты что за птица? Чего пристал ко мне? Как твоя фамилия?
– Нерваль. Слышал о таком?
– Не слышал. Ты легавый? Нет. Не легавый, ты хуже.
– Я поэт.
– Черт, – сказал Тевенен, со стуком ставя бутылку на землю. – Я себе не так поэтов представлял. Ты мне голову морочишь?
– Нет, вот послушай.
Луи вытащил книгу из заднего кармана брюк и прочел первое четверостишие поэмы.
– Невеселые стишки-то, – сказал Секатор, почесывая руки.
Луи снова взял его за подбородок и очень медленно притянул его лицо к своему.
– Ну? – спросил он, вглядываясь в мутные красные глаза. – Ничего не напоминает?
– Ты псих, – пробормотал Тевенен, закрывая глаза.
Глава 25
Луи остановил машину неподалеку от улицы Шаль и несколько минут сидел за рулем, не шевелясь. Секатор ускользал от него, не было никакой возможности его прихватить. Если надавить посильнее, он испугается и побежит в полицию. Не успеешь глазом моргнуть, как Клемана сцапают.
Кто-то стукнул по крыше машины. Через опущенное стекло на него глядел Марк.
– Ты чего там сидишь? Свариться решил?
Луи отер пот со лба и открыл дверь:
– И правда, чего я тут сижу? Жара просто невыносимая.
Марк покачал головой. Иногда Луи вел себя очень странно. Он взял его за руку и повел к дому по теневой стороне улицы.
– Ты виделся с Люсьеном?
– Да. С ним можно поладить.
– Иногда, – согласился Марк. – Ну и как?
– А так, что я теперь сижу на его Нервале, – невозмутимо ответил Луи, хлопая себя по заднему карману.
Приятели прохаживались по улице Шаль, и Луи рассказал Марку, почему он «сидит на Нервале».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20