Офицер побледнел, отшатнулся. Выговорил, вздрогнув:
– Ты что это, Илья?
– А ништо! Шучу я, вашбродь…
– «Шучу»… Однако, шутки твои…
Он не договорил, замолк.
Возчик погрузил два пальца в воду, стоявшую в глазницах Акинфиева, и одним ловким, точным движением закрыл ему веки.
Посмотрел на офицера.
И внезапно, раззявив перекошенный рот, страшно и дико захохотал.


* * *

КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».
(10-я линия Василевского острова).
– Я не понимаю… Не понимаю… – «Надя», она же Соня, лежала на диване, прикрыв лицо подушечкой. Лицо было мокрым от слёз.
Михайлов молча ходил по комнате; время от времени натыкался на стулья, бурчал что-то – и снова ходил.
– Николая жандармы пощадили, только избили сильно, а Петеньку – убили! Из моего же револьвера!..
– И не только Петеньку, – буркнул Михайлов.
– Да… И жену его тоже…
Она снова заплакала, кусая губы: она очень не любила, когда кто-то видел её слёзы.
– Быстра ты, Соня, разумом, – сказал Михайлов. Запнулся о стул и переставил его. – Да и я тоже хорош.
– Так ведь поначалу всё ясно было! Носит записочки на кладбище, да ещё в такое удобное потайное место… Курьер их забирает. Неужели и правда министр – за нас?
– «За нас»? Господь с тобой. Он не за нас! Он – против Дрентельна! – повысил голос Михайлов; это случалось с ним крайне редко.
Он запнулся об очередной стул и с треском отбросил его.
– Хорошо ещё, что хоть ты цела, – сказал Михайлов; упражнения со стульями его слегка успокоили. – И Оля с Сашей… Эх, напрасно ты со мной не посоветовалась.
– Когда же советоваться было? Петенька внезапно решил на прогулку отправиться – самый удобный случай.
– Случай – для чего? Пристрелить его, что ли, в петергофской Александрии?..
Соня подняла голову. Слёзы высохли.
– Нет! Я же говорю: допросили мы его, и отпустить хотели!
Михайлов неожиданно снова наткнулся на стул и отбросил его уже с такой яростью, что Соня вздрогнула и невольно села на диване, закрываясь подушечкой и поджав под себя ноги.
– Такие дела единолично никто решать не может! – почти закричал Михайлов. – Ты и себя подставила, и Николая, и Олю с Сашей!..
– Ну… Николай пока на Фонтанке… Ещё неизвестно, что дальше будет. Улик-то у них нет. Ну, просто попутчик случайный, вместе с Акинфиевым на вокзал поехал по непогоде…
– Ага. Попутчик. И ты – попутчица… Только подумай же сама: почему они непременно решили Акинфиева убить? Заслуженного человека, знакомого с самим Дрентельном, да и не только с ним!.. Значит, для НИХ он опаснее был, чем ты с Николаем! Понимаешь?..
Соня насупилась.
– Понимаю. И не кричи так, пожалуйста.
Михайлов посмотрел на неё. Поднял стул и сел на него верхом. Поворошил шевелюру, подёргал себя за усы.
– Ничего ты пока не понимаешь. И я – тоже, – тихо сказал он.
Посидел молча.
– Как ты думаешь, – спросил вдруг. – Почему Маков сам этим делом занимается? Почему не товарищ министра, какой-нибудь Чередов?
– Ну… Может быть, потому, что его главного помощника убили. Как Акинфиев рассказал. Ну, того – Филиппова. Я тебе говорила.
– Да-да, помню. Его, по словам Акинфиева, жандармы и убили. Но Макову-то что за дело? Расследование идёт, ну, пусть даже полиция ведёт параллельное расследование, негласно… Но почему он сам, почему никому не перепоручает?
Соня подумала.
– Должно быть, больше уже не доверяет никому.
Михайлов поднял палец.
– Вот! – торжествующе сказал он. – Теперь понимаешь?
– Что?
Михайлов покачал головой. И даже вздохнул.
– А то. Самое главное.
Он пригнулся к Соне, так, что стул встал на две ножки. Проговорил медленно, внятно и тихо:
– Не только здесь, в этой комнате, у нас с тобой, заговор – вот что. Там, выше – тоже заговор. И, может быть, сидит сейчас какой-нибудь Комаров или Кириллов и сеть плетёт. И нашими руками свои задачи решает. А мы – только пешки в их игре. Да и Комаров – тоже пешка. Хотя ему и генерала присвоили…
Соня порывисто поднялась.
– Ну, это уже из области совсем фантастической. Ты много иностранных романов читал, Саша. Я – пешка?
Она усмехнулась.
– Ну, уж нет… Я в этой игре – королева. Ферзь!
Михайлов поднял голову. Их взгляды встретились. Михайлов не выдержал первым и опустил глаза. Выговорил с трудом:
– Нет, Соня, королева в этой игре совсем не ты.
– А кто же? – требовательным голосом спросила Соня.
«Цесаревна Мария Фёдоровна, – мысленно ответил Михайлов. – Бывшая датская принцесса, а нынче супруга наследника Александра Александровича. Но только вот что. Она сама в игры не играет. Она, может быть, и вовсе про заговор мало что знает. Для неё главное – чтобы цесаревич императором стал. А как? Это её, видимо, мало волнует… Но её тайные желания – один из мотивов заговора. Ведь свита обязана знать, чего желает король… и королева. И предугадывать их желания».

Глава 8

ПЕТЕРБУРГ. АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН.
Май 1879 года.
Комаров вошёл в камеру без стука и без приветствия. Прошёл к столу, сел на стул, подождал, пока Нечаев перевернёт страницу. Когда страница была перевёрнута, Комаров кашлянул и сказал:
– Да вы, Нечаев, провидец.
Нечаев искоса посмотрел на него.
– А вы, Комаров, я вижу, сегодня при параде пришли… Что, неужто генерала дали?
– Дали… Генерал-майора. Я прямо со службы.
– Ну-ну.
Нечаев отложил книгу, потянулся.
– Так что там я ещё провидел, ваше превосходительство?
– Только что пришло по телеграфу: в Киеве по приговору военно-окружного суда повешены террористы Осинский, Брандтнер и Свириденко. Казнь сопровождала игра военного оркестра…
– И что?
– Так ведь оркестр-то играл «Камаринского»…
Нечаев усмехнулся:
– Говорю же, сердце-вещун.
Комаров мрачно посмотрел на него.
– А что оно вам ещё вещует?
– Вещует, что скоро здесь все камеры до отказа будут забиты. То-то весело станет…
– Гм… – Комаров поднялся, оправил шинель. – Не знаю, как насчёт камер… А вот веселья у вас точно прибавится.
Нечаев насторожился:
– Вы это о чём, генерал?
Комаров не ответил.
– Постойте! – догадался Нечаев. – Уж не прощаться ли вы приходили?
Комаров пожал плечами.
Нечаев подскочил с горящими глазами.
– А вот это вы зря… У вас ведь врагов предостаточно.
– Нет, врагов у нас уже нет.
– А выстрелы в Петергофе?
Комаров криво усмехнулся:
– А вы-то что об этом знать можете?
– Многое, – ответил Нечаев, слегка успокаиваясь. – Лучше уж прямо скажите, кто же там, наверху, НАМ (он сделал ударение на этом слове) противостоит?
Комаров пожал плечами.
– Никто.
– Вы лжёте. Вы день и ночь воюете с полицией, с призраками… С министрами.
– Ну-ну. Интересно послушать.
– Да, с министрами! Вы думаете, я тут ничего не знаю? Да я, может быть, больше вашего знаю! И про мадам с револьвером, и про министра…
Комаров пренебрежительно махнул рукой.
– Это ваше дело. Мадам фактически исполняет нашу волю. А что до министра – так один в поле не воин…
И пошёл к выходу.


* * *

Маков вошёл в Исаакиевский собор. Шла обычная служба, народу было немного. Маков прошёл в дальний угол, встал перед свечами, за спинами старух. Делал вид, что молится. Ждал.
Наконец, заметил: молодой человек, по виду – студент, пошёл к выходу.
Маков пошёл следом.
Выйдя из собора, двинулся к скверу. Молодой человек, слегка горбясь, неторопливо шагал впереди. Маков постепенно догнал его.
– Очень опасно стало, Лев Саввич, – проговорил студент.
– Согласен, – тихо ответил Маков. – Пожалуй, вам следует покамест уехать. Я распоряжусь, получите отпуск для лечения. Езжайте куда-нибудь подальше от женев с парижами – в этих осиных гнёздах вас могут быстро найти.
Студент слушал молча.
– Но перед этим попрошу вас сделать ещё одно, последнее дело.
Впереди в аллее стоял городовой. Когда Маков поравнялся с ним, городовой подтянулся и внезапно гаркнул:
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!
Маков вздрогнул от неожиданности: перед ним стоял Кадило.
– А ты чего здесь? – спросил Маков.
– А меня давно перевели сюда, ещё когда на жизнь Государя императора покушались. Так что теперь здесь службу несу!
– Молодец, – сквозь зубы сказал Маков.
– Рад стараться! – донеслось сзади.
«Вот ещё один. Не поймёшь, кто. То ли дурак, то ли…» – Маков ускорил шаг.
Место было слишком людное: здесь его многие могли узнать.
– Идите вперёд, – тихо проговорил Лев Саввич своему спутнику. – На Сенатской возьмите пролётку, езжайте по Конногвардейскому бульвару. Я догоню.
И Маков свернул в боковую аллею.


* * *

Усевшись в пролётку, Маков вздохнул с облегчением.
– Ну-с, Павел Александрович, скверные дела.
– Да уж… – проговорил Севастьянов. – Куда ехать прикажете? Извозчик ждёт.
– А нумер извозчика запомнили?
– Запомнил…
– Теперь и извозчиков опасаться приходится. Гурко порядок наводит… Скажите – пусть едет на Екатерининский, к Михайловскому саду.
Когда пролётка тронулась, Севастьянов спросил:
– Так о каком же деле, ваше высокопревосходительство, вы говорили?
– У Акинфиева дети остались…
– Да, я с ними познакомился. Девушка, Верой зовут, – чистейшая душа. И два мальчика…
– Вот о них и речь. Когда-то я обещал Акинфиеву позаботиться о его семье, если с ним что-нибудь случится. Случилось… И теперь, думаю, надо не просто позаботиться: надо их спрятать.
Севастьянов поднял брови.
– Именно спрятать. Снабдить деньгами, рекомендательными письмами, вывезти в Германию. Через нашего агента в Берлине подыскать им квартиру. Мальчиков определить в русскую школу, Веру – по её желанию. С ними выедет госпожа Преловская, – вы её не знаете; она у меня несколько лет прослужила стенографисткой. Живёт одиноко, деньги у неё есть, благотворительностью занимается, попечитель детского приюта. Ну, иногда мои деликатные поручения выполняет. Так вот, раньше связь с ней поддерживал Филиппов. Теперь, значит, вам придётся. Передадите деньги, инструкции. Проследите, чтобы детей Акинфиева к ней временно перевезли. Я всё приготовил. Вот здесь, в пакете, – всё, что нужно. Там и для вас пакет с деньгами и инструкциями. И всё, после этого – уезжайте. Лучше – по подложному паспорту. Думаю, он у вас есть.
Севастьянов кивнул. И вздохнул:
– Паспорт-то выправить не трудно. А вот со внешностью у меня незадача… Заметен слишком.
– Ну, Павел Александрович, Бог не выдаст, свинья не съест. Загримируйтесь, хоть в женщину переоденьтесь…
Севастьянов не ответил.
Маков вынул из-за отворота шинели серый почтовый пакет безо всяких надписей. Севастьянов молча взял и тоже засунул за отворот студенческой шинели.
– Теперь всё.
– А дети-то? – спросил вдруг Севастьянов. – Как им объяснить? Да и согласятся ли они отчий дом-то покинуть?
Маков устало взглянул на него.
– Другого выхода у них нет. И, ради Бога, вы там, в доме Акинфиева, не задерживайтесь. Боюсь, следят они за домом. Охрану можете взять любую, из самых надёжных людей. Но только – быстро всё сделать, быстро. Опережают они нас. Сами знаете…
– С домом-то что будет?
– Дом Акинфиева выставят на продажу – об этом Преловская позаботится. А может, и покупателя тут же найдёт. Но это уже не ваши заботы. Я вам приказываю… нет, просто прошу: передадите пакет, встретитесь с детьми, и немедленно – вон из столицы. Лучше с пересадками. Морем до Ораниенбаума, оттуда – в Нарву. И дальше – Ревель, Рига… Как вам удобнее будет.
Маков помолчал.
– Остановите извозчика.
Когда пролётка остановилась, Маков протянул руку:
– Ну, прощайте, Павел Александрович. Бог вас не оставит. В самом экстренном случае пишите прямо на моё имя – в инструкциях и об этом есть.
Маков открыл дверь, соскочил на мостовую.
– Прощайте, – глухо ответил Севастьянов и крикнув извозчику:
– Трогай!


* * *

Тихим майским вечером человек, одетый как мастеровой, стоял, облокотившись о палисадник, у дома Акинфиева. В доме было тихо, темно. Лишь в дальней комнате мерцал огонь: может, печь топилась?
Мастеровой поднял голову: дым из трубы не шёл.
Издалека, со Шпалерной, донёсся топот и приглушенные команды: во дворе Дома предварительного заключения шёл развод караула.
А здесь, в переулке, было тихо. В отдалении слышался плеск невской волны. Робко щебетали в распускающихся кронах деревьев какие-то пташки. Были и другие звуки, ещё более дальние, глухие: гудки пароходов, крики чаек, конское ржание.
Человек поправил очочки. Вспомнил: Комаров, увидев его в косоворотке и пиджачке, сказал:
– Всё бы хорошо… Да вот очочки твои, Илюша, картину портят. Не видал я мастеровых в очочках. Разве что часовщиков? А ты больше на фабричного похож…
Илюша промолчал. Комаров поглядел на него, подумал, и махнул рукой.


* * *

МАЛАЯ БОЛОТНАЯ УЛИЦА.
Когда со стороны Шпалерной в переулке появились люди, Илюша быстро присел за старую поленницу. А за поленницей росли ёлочки, чуть повыше человеческого роста. Место надёжное: не углядят.
Илюша заранее раздвинул старые пересохшие дрова, Дырочку сделал. Через неё и смотрел. Вот трое людей подошли к калитке. Один остался, двое вошли во двор. И опять – один остался на крыльце, другой стукнул в дверь. Его впустили.
Этих двоих, которые остались на улице, Убивец сразу определил, по манерам. Полицейские ищейки, хоть и переодетые, а будто по-прежнему в форме, и с гомбочками на плечах. Не из рядовых, должно. Тот, что у калитки, начал негромко насвистывать, привалясь спиной к забору. Второго, на крыльце, было не видно: спрятался ли, присел ли. А может, по нужде побежал: с них станется…
На заднем дворе залаяла собака.
Убивец самодовольно ухмыльнулся: точно, значит, по нужде. А собака, поди, за домом привязана, – чтоб в палисаде не гадила. Хотя, видимо, на ночь её спускают с цепи.
В окнах мансарды загорелся свет. Убивец посмотрел: чья-то тень двигалась по занавескам.
«Пора, что ль?» – подумал он и приподнялся из-за поленницы, вытягивая финский нож из-за голенища.
Агент, стоявший у калитки, перестал насвистывать. Теперь он глядел в небо, где загорались первые звёзды. Когда он опустил голову, краем уха расслышав какое-то шевеление, было уже поздно. Перед ним словно из-под земли вырос странный человек с огромной чёрной бородой, с оскаленными зубами. Очки его сверкнули отражённым светом далёкого фонаря.
– Эт-то что…
Больше агент ничего не успел сказать. Он почувствовал чудовищную боль, словно ему в подреберье вогнали раскалённый гвоздь. Вытаращив глаза, он охнул и тяжело осел на землю. Повалился набок. В остановившихся глазах отразилось слабое сияние звёзд.
Убивец вытер нож о пальто агента, тихо вошёл в калитку. Тенью метнулся по дорожке к крыльцу и тут же присел за куст сирени: из-за угла дома появился второй агент. Этот был настороже.
– Эй, Петро! – тихо позвал он. Не услышав ответа, тонко свистнул.
Поднялся на крыльцо, огляделся. Заметил за калиткой что-то тёмное, лежащее кулём. И – блестящую чёрную лужицу, вытекшую на дорогу.
Агент сунул руку в карман. Другой рукой нервно побарабанил в дверь.
Занавеска в мансарде шевельнулась.
За дверью послышались старческие шаги, и женский голос – видимо, прислуги, – с неудовольствием проворчал:
– Это кто ж там? Коли заблудились, так ступайте на Шпалерную, – там городовые стоят, спросите…
– Откройте, – вполголоса проговорил агент. – Я пришёл вместе с Павлом Александровичем…
За дверью какое-то время было тихо, потом тот же голос прошамкал:
– Ну, погодьте, сейчас я у них спрошу… А то он сам же не велел никому отпирать.
И шаркающие шаги стали удаляться. Убивец сидел тихо. Даже не дышал. И ждал. Прошло много времени. Старуха вернулась.
– Сейчас сам спустится…
Когда открылась задвижка, откинулся крюк, и дверь приоткрылась, Убивец привстал.
Из-за двери выглянул человек и спросил:
– Это ты, Жидков? Чего тебе?
– Не могу знать, выше высокоблагородие, а только Петро у калитки лежит…
Дверь открылась шире.
– А ну – давай быстро в дом! – скомандовал человек, и Жидков нырнул в дверь. Дверь захлопнулась, опустился крюк, а потом щелкнула и металлическая задвижка. Быстрые удаляющиеся шаги, – и всё стихло.
Убивец прислушался. Наверху вскрикнула женщина. Потом запричитала другая – видно, та самая прислуга.
Убивец вздохнул, нагнулся. Выворотил половинку кирпича из бордюра. Отошёл к калитке, потоптался, прицеливаясь. И запустил кирпичом в окно мансарды.
Посыпалось стекло, звон показался оглушительным. Снова – но уже громко и испуганно – вскрикнула молодая женщина. Что-то успокаивающе проговорил мужчина. Свет в мансарде погас.
Убивец удовлетворённо хмыкнул. Прихватил ещё половинку кирпича из бордюрчика и, пригнувшись, пошёл за дом, на задний двор.
Собака, почуяв его, зарычала.
– Цыть, – негромко сказал ей Убивец.
Собака тут же молча забилась в конуру.


* * *

Возле задней двери послышалось шевеление. Убивец прижался спиной к стене.
– Кажется, здесь тихо, – совсем близко, за дверью, произнёс мужской голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38