Небо за нами казалось багровым, воздух был наполнен звуками набата, которые неслись с каждой колокольни, с каждой башни. С востока до нас доносился сухой треск барабанов, отдельные выстрелы и крики «Долой Колиньи!» и «Долой гугенотов!»…
Испуганный город поднимался, как один человек, внезапно разбуженный чем-то ужасным. Из каждого окна выглядывали тревожные лица мужчин и женщин, слышались вопросы, зажигались свечи. Но большинство населения еще не принимало участия в волнении.
Паван на минуту снял шляпу, пока мы стояли в тени одного из домов.
— Не стало благороднейшего человека во Франции, — произнес он тихо и торжественно. — Упокой Господь его душу! Они добились своего и зарезали его, как собаку. Он был стар, но они не пощадили его; он был дворянин, но они призвали городское отребье для совершения убийства… Но будь уверен, мой друг, — при этом голос его изменился, в нем послышались ноты гордости и он выпрямился во весь рост. — Будь уверен, что дни его убийц сочтены! Да! Обнаживший нож от ножа и погибнет. Я не увижу этого, но ты увидишь!
Слова эти не произвели тогда на меня сильного впечатления. Мужество само возвратилось ко мне, я весь трепетал под влиянием охватившего меня воинственного пыла. Но годы спустя, когда главные два человека из группы собравшихся у порога дома Колиньи умерли, когда Генрих де Гиз и Генрих де Валуа погибли под ножом убийц, через шесть месяцев один после другого, — тогда я вспомнил предсказание Павана. И когда вспомнил, для меня стали ясны пути Провидения; и я увидел, что та самая необузданная смелость, которая подвигла Гиза погубить Колиньи, завела его, с коробкою конфет в руке и неостывшими поцелуями любовницы на щеках, в кабинет короля — известный кабинет в Блуа. Она также подтолкнула его приподнять занавес, — и кто из французов не знает этой истории? — приподнять занавес, за которым стоял адмирал…
Но возвратимся к нашим приключениям. Бросив мимолетный взгляд на город, мы пустились далее, обсуждая дорогой, что нам предпринять. Первым движением Павана было искать убежища в его доме, но вскоре он стал колебаться, предвидя опасность для своей жены при его возвращении. Он думал, что одну ее толпа вероятно бы пощадила, так как смерть ее принесла бы мало выгоды его личным врагам, если б сам он спасся. Поэтому он настаивал на том, чтобы мы избегали его дома, но я не согласился с этим. Шайка убийц под предводительством монаха (допуская справедливость подозрений Павана), без сомнения, дожидалась некоторое время его возвращения, но затем, все равно, последует нападение на дом, хотя бы из-за одного грабежа, и неизвестно еще, какая судьба постигнет его жену тогда. Я также стремился во что бы то ни стало воссоединиться с моими братьями и с ними вместе постараться спасти нашего Луи, или, в крайнем случае, сообща скрыться из города. Четверо вооруженных людей смогли бы защитить мадам де Паван и увести ее в какое-нибудь безопасное место, коли уж не представилось случая оказать помощь Луи сразу. Помимо всего, у нас оставалось кольцо герцога, которое могло пригодиться.
— Нет, — убеждал я его, — идем туда. Мы как-нибудь проскользнем в ворота с улицы, закрепим их болтами и запорами, и, пока они будут ломиться в них, все успеем выйти задней калиткой.
— Но такой калитки нет, — отвечал он, покачав головой.
— Есть окна!
— Они защищены крепкими решетками. Мы не успеем сломать их, — сказал он с глубоким вздохом.
Я оказался в затруднении, но опасность только способствовала изощрению моей сообразительности. В то же мгновение у меня появился другой план, более рискованный и опасный, но который стоило испытать. Я сообщил его Павану, и он согласился. Едва он успел кивнуть мне головой, как мы уже вышли в знакомую улицу, и при слабом свете разгорающейся зари я увидел, что мы были в нескольких шагах от ворот и той самой калитки, через которую вошли в дом мои братья. Находились ли они еще в доме? Были ли живы? Прошло более часа с тех пор, как я их оставил.
Как не велико было мое нетерпение, но я пристально осмотрел всю улицу, пока мы подходили к дому. Легонько постучав в дверь, я встал в оборонительное положение на случай внезапного нападения. Но пока все было тихо, и улица, находившаяся в стороне от центра волнений, была совершенно пуста, не считая нескольких голов, высунувшихся из окон и созерцавших нас в полном безмолвии и с большим вниманием. Однако вскоре я заметил издали крадущуюся фигуру, которая, заметив нас, тотчас же скрылась за углом.
— Стучите громче! — закричал я, забывая всякую осторожность. — Громче, громче! Поздно бояться шума! Все равно, тревога уже поднята, потому что этот шпион побежал за своими товарищами!
Злоба душила меня: я не мог равнодушно видеть безмолвные лица в окнах. Меня доводили до исступления эти жестокие, безжалостные глаза, в которых я читал зверское любопытство и терпеливое ожидание кровавого зрелища, приводившие меня в ярость. Эти мужчины и женщины, смотревшие на нас такими окаменелыми взорами, хорошо знали, кто такой был мой товарищ и какой он веры придерживался. Чуть ли не каждый день они видели, как он выезжал и въезжал в эти самые ворота, веселый и счастливый, — это было постоянное и, как я думаю, излюбленное зрелище улицы, — а теперь они с таким же любопытством ждали появления его убийц. Даже дети по-новому смотрели на него, как на человека, приговоренного к смерти, нетерпеливо ожидая начала кровавого спектакля. Так и только так я понял их.
— Стучитесь! — в гневе повторил я, теряя последнее терпение. Может я поступил необдуманно, увлекая его в эту часть города, где он был всем известен, но отступать было уже поздно. — Стучитесь! Мы должны попасть туда во что бы то ни стало. Они не могли все покинуть дом!
Дверь, в которую я продолжал отчаянно ломиться, к моему большому облегчению открылась. На пороге показался бледный дрожащий слуга, за ним стоял Круазет.
Не говоря ни слова, мы бросились в объятия друг другу.
— Но где же Мари, — восклицал я, — где Мари?
— Мари в доме, и мадам де Паван также, — отвечал он радостно, потому что мы были опять вместе и все было нипочем. — Но Ан, где же ты был все это время? Что случилось? Большой пожар? Или умер король? Что такое?
Я быстро пересказал ему, что случилось со мной и что, как я опасался, могло ожидать прочих. Естественно, он был изумлен и напуган, но когда я объяснил ему недоразумение, касаемое Луи, радость его была так велика, что, кажется, поглотила все его прочие чувства. Луи для него опять стал верным женихом Кит, нашим старым другом и товарищем — надежным, храбрым, без страха и упрека.
Прошло несколько минут, прежде чем Круазет смог успокоиться, но тут воспоминание об опасности, грозившей Луи, и о нашем безвыходном положении вернулось с новой силой. План его спасения не удался!
— Нет! Нет! — воскликнул с отвагой Круазет, который не мог и слышать об этом. — Нет, мы не откажемся от надежды! Дружно, рука об руку, мы двинемся вперед и разыщем его. Луи храбр как лев и ловок — мы успеем еще предупредить его. Мы пойдем, как только…
Тут он замялся и умолк, оглядывая опустелый дворик, где мы стояли, и внезапное молчание было красноречивее всяких слов. Первые, холодные лучи рассвета уже пробивались в это закрытое пространство, освещая конюшни по сторонам двора, шалаш привратника у ворот и величественный четырехэтажный дом, серый и мрачный, возвышавшийся над нами.
— Да, — начал я мрачно, — мы пойдем, когда…
Тут и я замолчал. Одна и та же мысль преследовала нас обоих. Как мы оставим этих людей? Как бросим даму в такую минуту, когда ей грозит опасность? Разве мы в состоянии отплатить ей таким поступком за ее доброту? Нет, никогда, даже ради Кит! Наш Луи как мужчина, скорее справится с опасностью и найдет из нее какой-нибудь выход.
Мы приняли решение. Свой план я уже сообщил Круазету, и, пока мы стояли в ожидании других во дворе, он начал сбивчивый рассказ о мадам д'О. Мне казалось, что он говорит больше для того, чтобы поддержать в нас мужество, и я мало обращал внимания на его слова, но не успел он еще дойти до самой сути дела (а может быть, я и не сумел схватить ее), когда на улице послышался шум — шум шагов многих людей, приближающихся к дому. Разговор наш был прерван, и мы бросились по своим, заранее оговоренным местам, и в то время, как я стоял у ворот, мимо меня, в слабом, едва брежжущем свете утра, проскользнула легкая фигура женщины, которая на мгновение вложила свою руку в мою. Под капюшоном трудно было признать ее бледное лицо с добрыми кроткими глазами, но я поднес эту руку к губам и поцеловал. Все колебания мои пропали, и мне стало ясно, в чем была наша прямая обязанность. Я стоял, терпеливо ожидая, что будет дальше.
Глава IX. «ГОЛОВА ЭРАЗМА»
Ворота уже начали поддаваться. Шайка злодеев, подкрепляемая все новыми пришельцами, громила их снаружи, и удары сыпались один за другим. Несколько тяжелых досок уже были проломаны, и через отверстия слышались самые зверские проклятия. Уставших постоянно заменяли новые, вместо сломанных таранов приносили другие и работали с дикой энергией. Вначале они проявляли осторожность, ожидая оборонительного огня, и к воротам подошли только наиболее смелые; но теперь, не ощущая сопротивления, уже вся толпа ломилась в них. Они ревели как бешеные и бросались на ворота с разбега, сами едва не попадая под удары тяжелых молотов, которым они помогали кулаками, заставляя трещать сломанные крепления.
Одна толстая железная полоса все еще продолжала держаться, и я не сводил с нее глаз, словно зачарованный. Я оставался один на опустелом дворе и стоял рядом с одним из каменных столбов, на которых крепились ворота. Большая входная дверь в дом позади меня была настежь, как и окна первого этажа, в узких длинных проемах которых виднелись еще не потушенные свечи, горевшие красным дымным пламенем. На широком каменном подоконнике сидел Круазет, положив руку на створчатую ставню. Он был бледен, и я, чтобы подбодрить его, кивнул головой и улыбнулся через силу. Злость преодолевала во мне страх, а при этих демонских криках мне приходили на ум рассказы о временах Жакерии и ее падении.
Но как раз сейчас было разумней думать о настоящем: шум ударов и крики толпы усилились, как бывает, когда собаки, идущие по следу, увидят перед собой добычу. Железная полоса начинала сдавать, и левая половина ворот медленно наклонялась вовнутрь. В открывшемся зазоре мелькали зверские лица с воспаленными глазами, и Круазет в ужасе окликнул меня. Я закричал что-то ему в ответ и бегом пустился через двор к ступеням лестницы, ведущей в дом, причем скорость бега у меня увеличилась, когда позади раздался пистолетный выстрел, и пуля просвистела над моим ухом. Но меня она не задела, и, одним прыжком взлетев на верхнюю ступень лестницы, я оглянулся. Разбойники были уже на середине двора. Я попытался закрыть на замок входную дверь, но не успел, услышав за собой рев торжествующей толпы. Хорошего ждать было нечего, и я бросился со всех ног по дубовой лестнице, перескакивая сразу через четыре ступени, и вбежал в большую залу, захлопнув за собой дверь.
Страшный беспорядок царил в этой богатой комнате. Часть дорогих ковров была сорвана, одно из окон было закрыто и ставня опущена — без сомнения это сделал Круазет. Два других окна были открыты, и проникавший в них утренний свет придавал всему мертвенный колорит, смешиваясь с красноватым пламенем свечей, все еще горевших в шандалах. Мебель была сдвинута на середину комнаты и навалена в виде баррикады поперек помещения.
За этим сомнительным сооружением, слабые места которого были предусмотрительно прикрыты сорванными со стен коврами, спинами к двери, ведущей во внутренние комнаты, стояли Мари и Круазет, бледные и готовые к борьбе. В руках у Мари была длинная пика; Круазет установил на спинке стула аркебузу и раздувал фитиль. Каждый из нас, кроме того, был при шпаге.
Я быстро проскочил в специально оставленный для меня проем в баррикаде и занял место подле них.
— Ты в порядке? — проговорил Круазет, беспокойно взглянув на меня.
— Кажется, и даже не задет.
Я едва успел обнажить шпагу, как ворвалось с дюжину негодяев, — оборванные, запыхавшиеся, с красными лицами и выпученными жадными глазами. Попав сюда, они сразу остановились. Дикие их крики смолкли, и, наталкиваясь друг на друга с проклятиями, они замерли в удивлении перед нами, видимо не ожидая такого неприятного сюрприза. Они искали только жертв и, не встретив никакого сопротивления у ворот, вынуждены были сей час остановиться в нерешительности при виде направленного на них дула и зажженного фитиля. Предводителем у них был мясник, державший большую секиру на обнаженном плече, но были меж ними также два или три солдата в королевской форме, вооруженные пиками.
Я воспользовался случаем, дававшим единственный шанс, и вскочил на стул, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Инстинкт повиновения оказал на момент свое действие, и в комнате воцарилась тишина.
— Берегитесь! — воскликнул я как можно громче и убедительней, хотя сердце мое сжималось при одном взгляде на эти зверские рожи, смотревшие на меня и, в то же время, избегавшие моих взглядов. — Берегитесь, что вы делаете? Мы такие же католики, как и вы, и добрые сыны церкви. Мы верные подданные! Да здравствует король, господа! Боже, храни короля! — И при этом я ударил шпагой по баррикаде так, что сталь зазвенела.
— Кричи: «Да здравствует месса!», — раздался голос из толпы.
— Конечно, господа! — вежливо отвечал я. — От всего сердца! Да здравствует месса! Да здравствует месса!
Это поставило мясника, к счастью еще трезвого, в затруднение. Он не предвидел ничего подобного и выпучил на нас глаза с таким изумлением, словно бык, которого он только что собирался ударить обухом по голове, вдруг открыл рот и заговорил.
(Позже оказалось, что в числе убитых толпою было и несколько католиков, но, как обнаружилось впоследствии, причиною их смерти была личная месть. За исключением этих случаев, крик «Vive la messe!» обыкновенно вынуждал пощаду, особенно вначале, когда толпа еще не вполне сознавала предоставленное ей право на убийство, и люди еще не совсем опьянели от пролитой крови.)
Заметив колебания на лицах членов шайки, на вопрос, кто мы такие, я отвечал уже более смело:
— Я Ан де Кайлю — племянник виконта де Кайлю, королевского губернатора Байоны и Ландов! А они, — продолжал я гордо, — мои братья. Вы ответите, господа, если прикоснетесь к нам. Виконт жестоко отомстит за малейшее насилие над нами.
До сих пор вижу то глупое изумление, то приниженное зверство, что выразилось на этих, с позволения сказать, лицах. Как ни были грубы и тупы эти люди, слова мои произвели на них впечатление; они уже колебались, и настрой толпы изменялся в нашу пользу, когда кто-то закричал сзади:
— Проклятые щенки! Выбросите их за окно!
Голос послышался из самого темного угла комнаты — близ закрытого ставнями окна. Бросив в ту сторону мимолетный взгляд, я смог едва различить худощавую фигуру в длинном плаще и в маске, по виду напоминавшую женщину, и около ее — двух здоровенных парней, причем все они держались в стороне от других.
Говоривший был смелее других, находясь в самом конце комнаты, а, между тем, передовые обнаруживали меньше решимости.
Нас было только трое и, конечно, мы были бы смяты при первом же натиске вместе с нашей баррикадой, но, все же, с нами нужно было считаться. Аркебуз Круазета с его горящим фитилем, заряженный несколькими порциями свинца — весьма серьезное оружие: с расстояния в пять шагов, разбрасывая свой заряд, он мог нанести весьма тяжелые раны. Многие из присутствующих, и особенно их предводитель, сознавали это очень хорошо. Возможность быть убитыми в нападении, в виду ожидаемого грабежа, была для них не особенно приятна. Кроме того, большинство все же помнило, что оставалось множество гугенотов, которых можно было безнаказанно убивать и грабить, так к чему же резать горло католикам, да еще попасть из-за этого в беду; к чему рисковать быть вздернутым на Монфонконе из-за пустой фантазии, или возбуждать из-за пустяков неудовольствие такого влиятельного человека как виконт де Кайлю…
В этот самый критический для нас момент тот же голос из угла напомнил им главную цель:
— Паван! Где Паван?
— А! — подхватил мясник, поплевав при этом на руки, чтобы покрепче ухватить свою секиру. — Подавайте сюда эту собаку-еретика, и тогда убирайтесь! Ведите нас к нему!
— Паван? — отвечал я спокойно, но при этом не мог оторвать глаз от сверкавшего в его руках металла. — Его здесь нет!
— Это ложь! Он прячется в комнате позади вас! — воскликнул тот же голос. — Выдавайте его!
— Да, выдавайте его! — повторил человек с секирой почти добродушно. — Или вам плохо будет. Пустите нас к нему и убирайтесь.
В толпе послышались ропот и крики «Смерть гугенотам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Испуганный город поднимался, как один человек, внезапно разбуженный чем-то ужасным. Из каждого окна выглядывали тревожные лица мужчин и женщин, слышались вопросы, зажигались свечи. Но большинство населения еще не принимало участия в волнении.
Паван на минуту снял шляпу, пока мы стояли в тени одного из домов.
— Не стало благороднейшего человека во Франции, — произнес он тихо и торжественно. — Упокой Господь его душу! Они добились своего и зарезали его, как собаку. Он был стар, но они не пощадили его; он был дворянин, но они призвали городское отребье для совершения убийства… Но будь уверен, мой друг, — при этом голос его изменился, в нем послышались ноты гордости и он выпрямился во весь рост. — Будь уверен, что дни его убийц сочтены! Да! Обнаживший нож от ножа и погибнет. Я не увижу этого, но ты увидишь!
Слова эти не произвели тогда на меня сильного впечатления. Мужество само возвратилось ко мне, я весь трепетал под влиянием охватившего меня воинственного пыла. Но годы спустя, когда главные два человека из группы собравшихся у порога дома Колиньи умерли, когда Генрих де Гиз и Генрих де Валуа погибли под ножом убийц, через шесть месяцев один после другого, — тогда я вспомнил предсказание Павана. И когда вспомнил, для меня стали ясны пути Провидения; и я увидел, что та самая необузданная смелость, которая подвигла Гиза погубить Колиньи, завела его, с коробкою конфет в руке и неостывшими поцелуями любовницы на щеках, в кабинет короля — известный кабинет в Блуа. Она также подтолкнула его приподнять занавес, — и кто из французов не знает этой истории? — приподнять занавес, за которым стоял адмирал…
Но возвратимся к нашим приключениям. Бросив мимолетный взгляд на город, мы пустились далее, обсуждая дорогой, что нам предпринять. Первым движением Павана было искать убежища в его доме, но вскоре он стал колебаться, предвидя опасность для своей жены при его возвращении. Он думал, что одну ее толпа вероятно бы пощадила, так как смерть ее принесла бы мало выгоды его личным врагам, если б сам он спасся. Поэтому он настаивал на том, чтобы мы избегали его дома, но я не согласился с этим. Шайка убийц под предводительством монаха (допуская справедливость подозрений Павана), без сомнения, дожидалась некоторое время его возвращения, но затем, все равно, последует нападение на дом, хотя бы из-за одного грабежа, и неизвестно еще, какая судьба постигнет его жену тогда. Я также стремился во что бы то ни стало воссоединиться с моими братьями и с ними вместе постараться спасти нашего Луи, или, в крайнем случае, сообща скрыться из города. Четверо вооруженных людей смогли бы защитить мадам де Паван и увести ее в какое-нибудь безопасное место, коли уж не представилось случая оказать помощь Луи сразу. Помимо всего, у нас оставалось кольцо герцога, которое могло пригодиться.
— Нет, — убеждал я его, — идем туда. Мы как-нибудь проскользнем в ворота с улицы, закрепим их болтами и запорами, и, пока они будут ломиться в них, все успеем выйти задней калиткой.
— Но такой калитки нет, — отвечал он, покачав головой.
— Есть окна!
— Они защищены крепкими решетками. Мы не успеем сломать их, — сказал он с глубоким вздохом.
Я оказался в затруднении, но опасность только способствовала изощрению моей сообразительности. В то же мгновение у меня появился другой план, более рискованный и опасный, но который стоило испытать. Я сообщил его Павану, и он согласился. Едва он успел кивнуть мне головой, как мы уже вышли в знакомую улицу, и при слабом свете разгорающейся зари я увидел, что мы были в нескольких шагах от ворот и той самой калитки, через которую вошли в дом мои братья. Находились ли они еще в доме? Были ли живы? Прошло более часа с тех пор, как я их оставил.
Как не велико было мое нетерпение, но я пристально осмотрел всю улицу, пока мы подходили к дому. Легонько постучав в дверь, я встал в оборонительное положение на случай внезапного нападения. Но пока все было тихо, и улица, находившаяся в стороне от центра волнений, была совершенно пуста, не считая нескольких голов, высунувшихся из окон и созерцавших нас в полном безмолвии и с большим вниманием. Однако вскоре я заметил издали крадущуюся фигуру, которая, заметив нас, тотчас же скрылась за углом.
— Стучите громче! — закричал я, забывая всякую осторожность. — Громче, громче! Поздно бояться шума! Все равно, тревога уже поднята, потому что этот шпион побежал за своими товарищами!
Злоба душила меня: я не мог равнодушно видеть безмолвные лица в окнах. Меня доводили до исступления эти жестокие, безжалостные глаза, в которых я читал зверское любопытство и терпеливое ожидание кровавого зрелища, приводившие меня в ярость. Эти мужчины и женщины, смотревшие на нас такими окаменелыми взорами, хорошо знали, кто такой был мой товарищ и какой он веры придерживался. Чуть ли не каждый день они видели, как он выезжал и въезжал в эти самые ворота, веселый и счастливый, — это было постоянное и, как я думаю, излюбленное зрелище улицы, — а теперь они с таким же любопытством ждали появления его убийц. Даже дети по-новому смотрели на него, как на человека, приговоренного к смерти, нетерпеливо ожидая начала кровавого спектакля. Так и только так я понял их.
— Стучитесь! — в гневе повторил я, теряя последнее терпение. Может я поступил необдуманно, увлекая его в эту часть города, где он был всем известен, но отступать было уже поздно. — Стучитесь! Мы должны попасть туда во что бы то ни стало. Они не могли все покинуть дом!
Дверь, в которую я продолжал отчаянно ломиться, к моему большому облегчению открылась. На пороге показался бледный дрожащий слуга, за ним стоял Круазет.
Не говоря ни слова, мы бросились в объятия друг другу.
— Но где же Мари, — восклицал я, — где Мари?
— Мари в доме, и мадам де Паван также, — отвечал он радостно, потому что мы были опять вместе и все было нипочем. — Но Ан, где же ты был все это время? Что случилось? Большой пожар? Или умер король? Что такое?
Я быстро пересказал ему, что случилось со мной и что, как я опасался, могло ожидать прочих. Естественно, он был изумлен и напуган, но когда я объяснил ему недоразумение, касаемое Луи, радость его была так велика, что, кажется, поглотила все его прочие чувства. Луи для него опять стал верным женихом Кит, нашим старым другом и товарищем — надежным, храбрым, без страха и упрека.
Прошло несколько минут, прежде чем Круазет смог успокоиться, но тут воспоминание об опасности, грозившей Луи, и о нашем безвыходном положении вернулось с новой силой. План его спасения не удался!
— Нет! Нет! — воскликнул с отвагой Круазет, который не мог и слышать об этом. — Нет, мы не откажемся от надежды! Дружно, рука об руку, мы двинемся вперед и разыщем его. Луи храбр как лев и ловок — мы успеем еще предупредить его. Мы пойдем, как только…
Тут он замялся и умолк, оглядывая опустелый дворик, где мы стояли, и внезапное молчание было красноречивее всяких слов. Первые, холодные лучи рассвета уже пробивались в это закрытое пространство, освещая конюшни по сторонам двора, шалаш привратника у ворот и величественный четырехэтажный дом, серый и мрачный, возвышавшийся над нами.
— Да, — начал я мрачно, — мы пойдем, когда…
Тут и я замолчал. Одна и та же мысль преследовала нас обоих. Как мы оставим этих людей? Как бросим даму в такую минуту, когда ей грозит опасность? Разве мы в состоянии отплатить ей таким поступком за ее доброту? Нет, никогда, даже ради Кит! Наш Луи как мужчина, скорее справится с опасностью и найдет из нее какой-нибудь выход.
Мы приняли решение. Свой план я уже сообщил Круазету, и, пока мы стояли в ожидании других во дворе, он начал сбивчивый рассказ о мадам д'О. Мне казалось, что он говорит больше для того, чтобы поддержать в нас мужество, и я мало обращал внимания на его слова, но не успел он еще дойти до самой сути дела (а может быть, я и не сумел схватить ее), когда на улице послышался шум — шум шагов многих людей, приближающихся к дому. Разговор наш был прерван, и мы бросились по своим, заранее оговоренным местам, и в то время, как я стоял у ворот, мимо меня, в слабом, едва брежжущем свете утра, проскользнула легкая фигура женщины, которая на мгновение вложила свою руку в мою. Под капюшоном трудно было признать ее бледное лицо с добрыми кроткими глазами, но я поднес эту руку к губам и поцеловал. Все колебания мои пропали, и мне стало ясно, в чем была наша прямая обязанность. Я стоял, терпеливо ожидая, что будет дальше.
Глава IX. «ГОЛОВА ЭРАЗМА»
Ворота уже начали поддаваться. Шайка злодеев, подкрепляемая все новыми пришельцами, громила их снаружи, и удары сыпались один за другим. Несколько тяжелых досок уже были проломаны, и через отверстия слышались самые зверские проклятия. Уставших постоянно заменяли новые, вместо сломанных таранов приносили другие и работали с дикой энергией. Вначале они проявляли осторожность, ожидая оборонительного огня, и к воротам подошли только наиболее смелые; но теперь, не ощущая сопротивления, уже вся толпа ломилась в них. Они ревели как бешеные и бросались на ворота с разбега, сами едва не попадая под удары тяжелых молотов, которым они помогали кулаками, заставляя трещать сломанные крепления.
Одна толстая железная полоса все еще продолжала держаться, и я не сводил с нее глаз, словно зачарованный. Я оставался один на опустелом дворе и стоял рядом с одним из каменных столбов, на которых крепились ворота. Большая входная дверь в дом позади меня была настежь, как и окна первого этажа, в узких длинных проемах которых виднелись еще не потушенные свечи, горевшие красным дымным пламенем. На широком каменном подоконнике сидел Круазет, положив руку на створчатую ставню. Он был бледен, и я, чтобы подбодрить его, кивнул головой и улыбнулся через силу. Злость преодолевала во мне страх, а при этих демонских криках мне приходили на ум рассказы о временах Жакерии и ее падении.
Но как раз сейчас было разумней думать о настоящем: шум ударов и крики толпы усилились, как бывает, когда собаки, идущие по следу, увидят перед собой добычу. Железная полоса начинала сдавать, и левая половина ворот медленно наклонялась вовнутрь. В открывшемся зазоре мелькали зверские лица с воспаленными глазами, и Круазет в ужасе окликнул меня. Я закричал что-то ему в ответ и бегом пустился через двор к ступеням лестницы, ведущей в дом, причем скорость бега у меня увеличилась, когда позади раздался пистолетный выстрел, и пуля просвистела над моим ухом. Но меня она не задела, и, одним прыжком взлетев на верхнюю ступень лестницы, я оглянулся. Разбойники были уже на середине двора. Я попытался закрыть на замок входную дверь, но не успел, услышав за собой рев торжествующей толпы. Хорошего ждать было нечего, и я бросился со всех ног по дубовой лестнице, перескакивая сразу через четыре ступени, и вбежал в большую залу, захлопнув за собой дверь.
Страшный беспорядок царил в этой богатой комнате. Часть дорогих ковров была сорвана, одно из окон было закрыто и ставня опущена — без сомнения это сделал Круазет. Два других окна были открыты, и проникавший в них утренний свет придавал всему мертвенный колорит, смешиваясь с красноватым пламенем свечей, все еще горевших в шандалах. Мебель была сдвинута на середину комнаты и навалена в виде баррикады поперек помещения.
За этим сомнительным сооружением, слабые места которого были предусмотрительно прикрыты сорванными со стен коврами, спинами к двери, ведущей во внутренние комнаты, стояли Мари и Круазет, бледные и готовые к борьбе. В руках у Мари была длинная пика; Круазет установил на спинке стула аркебузу и раздувал фитиль. Каждый из нас, кроме того, был при шпаге.
Я быстро проскочил в специально оставленный для меня проем в баррикаде и занял место подле них.
— Ты в порядке? — проговорил Круазет, беспокойно взглянув на меня.
— Кажется, и даже не задет.
Я едва успел обнажить шпагу, как ворвалось с дюжину негодяев, — оборванные, запыхавшиеся, с красными лицами и выпученными жадными глазами. Попав сюда, они сразу остановились. Дикие их крики смолкли, и, наталкиваясь друг на друга с проклятиями, они замерли в удивлении перед нами, видимо не ожидая такого неприятного сюрприза. Они искали только жертв и, не встретив никакого сопротивления у ворот, вынуждены были сей час остановиться в нерешительности при виде направленного на них дула и зажженного фитиля. Предводителем у них был мясник, державший большую секиру на обнаженном плече, но были меж ними также два или три солдата в королевской форме, вооруженные пиками.
Я воспользовался случаем, дававшим единственный шанс, и вскочил на стул, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Инстинкт повиновения оказал на момент свое действие, и в комнате воцарилась тишина.
— Берегитесь! — воскликнул я как можно громче и убедительней, хотя сердце мое сжималось при одном взгляде на эти зверские рожи, смотревшие на меня и, в то же время, избегавшие моих взглядов. — Берегитесь, что вы делаете? Мы такие же католики, как и вы, и добрые сыны церкви. Мы верные подданные! Да здравствует король, господа! Боже, храни короля! — И при этом я ударил шпагой по баррикаде так, что сталь зазвенела.
— Кричи: «Да здравствует месса!», — раздался голос из толпы.
— Конечно, господа! — вежливо отвечал я. — От всего сердца! Да здравствует месса! Да здравствует месса!
Это поставило мясника, к счастью еще трезвого, в затруднение. Он не предвидел ничего подобного и выпучил на нас глаза с таким изумлением, словно бык, которого он только что собирался ударить обухом по голове, вдруг открыл рот и заговорил.
(Позже оказалось, что в числе убитых толпою было и несколько католиков, но, как обнаружилось впоследствии, причиною их смерти была личная месть. За исключением этих случаев, крик «Vive la messe!» обыкновенно вынуждал пощаду, особенно вначале, когда толпа еще не вполне сознавала предоставленное ей право на убийство, и люди еще не совсем опьянели от пролитой крови.)
Заметив колебания на лицах членов шайки, на вопрос, кто мы такие, я отвечал уже более смело:
— Я Ан де Кайлю — племянник виконта де Кайлю, королевского губернатора Байоны и Ландов! А они, — продолжал я гордо, — мои братья. Вы ответите, господа, если прикоснетесь к нам. Виконт жестоко отомстит за малейшее насилие над нами.
До сих пор вижу то глупое изумление, то приниженное зверство, что выразилось на этих, с позволения сказать, лицах. Как ни были грубы и тупы эти люди, слова мои произвели на них впечатление; они уже колебались, и настрой толпы изменялся в нашу пользу, когда кто-то закричал сзади:
— Проклятые щенки! Выбросите их за окно!
Голос послышался из самого темного угла комнаты — близ закрытого ставнями окна. Бросив в ту сторону мимолетный взгляд, я смог едва различить худощавую фигуру в длинном плаще и в маске, по виду напоминавшую женщину, и около ее — двух здоровенных парней, причем все они держались в стороне от других.
Говоривший был смелее других, находясь в самом конце комнаты, а, между тем, передовые обнаруживали меньше решимости.
Нас было только трое и, конечно, мы были бы смяты при первом же натиске вместе с нашей баррикадой, но, все же, с нами нужно было считаться. Аркебуз Круазета с его горящим фитилем, заряженный несколькими порциями свинца — весьма серьезное оружие: с расстояния в пять шагов, разбрасывая свой заряд, он мог нанести весьма тяжелые раны. Многие из присутствующих, и особенно их предводитель, сознавали это очень хорошо. Возможность быть убитыми в нападении, в виду ожидаемого грабежа, была для них не особенно приятна. Кроме того, большинство все же помнило, что оставалось множество гугенотов, которых можно было безнаказанно убивать и грабить, так к чему же резать горло католикам, да еще попасть из-за этого в беду; к чему рисковать быть вздернутым на Монфонконе из-за пустой фантазии, или возбуждать из-за пустяков неудовольствие такого влиятельного человека как виконт де Кайлю…
В этот самый критический для нас момент тот же голос из угла напомнил им главную цель:
— Паван! Где Паван?
— А! — подхватил мясник, поплевав при этом на руки, чтобы покрепче ухватить свою секиру. — Подавайте сюда эту собаку-еретика, и тогда убирайтесь! Ведите нас к нему!
— Паван? — отвечал я спокойно, но при этом не мог оторвать глаз от сверкавшего в его руках металла. — Его здесь нет!
— Это ложь! Он прячется в комнате позади вас! — воскликнул тот же голос. — Выдавайте его!
— Да, выдавайте его! — повторил человек с секирой почти добродушно. — Или вам плохо будет. Пустите нас к нему и убирайтесь.
В толпе послышались ропот и крики «Смерть гугенотам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18