Слышанные мною раньше намеки не пропали для меня даром. «В эту ночь произойдет нечто такое, о чем вы и не подозреваете», — сказала мадам д'О, а мои глаза заставляли припомнить то, что слышали мои уши. Действительно, затевалось что-то особенное.
Под утро в Париже должно было что-то произойти. Но что? Не предполагалось ли восстание? В таком случае, так как я был на службе у короля, мне ничего не угрожало. А может быть, в мои восемнадцать лет, мне предстояло участвовать в каком-нибудь историческом перевороте? Или просто затевалась стычка между двумя дворянскими партиями? Как я слышал, такие вещи не раз случались в Париже. Но как мне действовать в подобном случае? Впрочем, поживем — увидим.
Ничего иного, кроме перечисленного выше, я и не мог себе представить. Это истинная правда, хотя и требующая некоторых объяснений. Я не был приучен к сильному проявлению религиозной вражды меж более уравновешенными партиями в Керси, где, за редкими исключениями, все приветствовали вновь заключенный мир между католиками и гугенотами. Поэтому я не мог представить, до чего мог дойти фанатизм парижского населения, и упустил из виду главную причину тех ужасов, которые неизбежно как восход солнца должны были произойти под утро в Париже. Я знал, что множество гугенотских семей или их представителей собрались в городе, но мне не пришло в голову, что им грозит какая-нибудь опасность. Их было много, они были сильны и пользовались расположением короля. Они были и под покровительством Наваррского короля, только что женившегося на сестре короля Франции, и принца Конде. И хотя эти двое были молоды, то старый адмирал Колиньи отличался мудростью, да и последняя рана его не была опасна. Он тоже, без сомнения, пользовался королевским расположением и был даже его доверенным советником. Король недавно посещал его на дому и целый час просидел у его кровати.
Безусловно, думал я, если бы угрожала какая опасность, эти люди предвидели бы ее. К тому же главный враг гугенотов — великолепный герцог де Гиз, Генрих le Balafre, наш «большой человек», «Лорен», как называли его в народе, — разве он не был в немилости у короля? Всего этого, не говоря уж и о самом радостном событии, собравшем столько гугенотов в Париже и устранившем, казалось, возможность всякого предательства, было вполне достаточно, чтобы успокоить меня.
Если у меня, пока я спешил к реке, и мелькало предчувствие истины, то я старался подавить его, и даже более того, повторяю это с гордостью, — я не мог допустить подобной мысли. Не дай Боже (можно ведь сказать правду сорок лет спустя), чтобы все французы несли ответ за пролитую кровь во время заговора, не ими задуманного, хотя они и были его исполнителями!
Итак, меня не очень волновали дурные предчувствия, и то восторженное настроение, которое пробудило во мне свидание с мадам д'О, не покидало меня все время до тех пор, пока в конце узенькой улицы подле самого Лувра передо мной не открылся вид на реку. Слабый свет луны, пробившейся на мгновение сквозь густые облака, озарил спокойную поверхность воды. Прохладный речной воздух освежил меня и заставил сосредоточиться.
Справа от меня оставалась темная бесформенная громада строений Лувра, впереди слева, на некотором расстоянии, был различим остров Сите, и я мог проследить течение ближайшего рукава реки, застроенного по обоим берегам, но еще без нового моста Pont Neuf, который был сооружен впоследствии. Лишь узкое пространство набережной отделяло меня от самой реки, по ту сторону которой виднелась неправильная линия строений, без сомнения представлявшая собой предместье Сент-Жермен.
Мадам д'О говорила, что в этом месте будет спуск к вода, и что внизу я найду лодку. Быстрым шагом я направился к открытой площадке, на краю которой я заметил два столба, вероятно указывавшие пристань. Едва я сделал несколько шагов, как, случайно обернувшись назад, с крайне неприятным ощущением увидел, что из темноты выступили три подозрительные фигуры и последовали за мной, отрезая мне отступление. Не подлежало сомнению, что мое предприятие уже не было так просто. Но я все же решился сделать вид, будто не замечаю своих преследователей и, призвав на помощь всю свою храбрость, стал быстро спускаться по лестнице. Но они были уже совсем близко, и я, резко оборачиваясь и кладя руку на эфес шпаги, крикнул:
— Что вы за люди, и чего вам от меня нужно?
Ответа не последовало, но они встали полукругом, и один из них засвистал. Тотчас от темной линии домов отделилось еще несколько человек, которые также быстро приблизились к нам.
Положение было серьезно. Бежать? Но взглянув по сторонам, я убедился, что это невозможно: на ступеньках лестницы, ведущей вниз, я увидел еще несколько человек. Я попался в ловушку! Ничего не оставалось, кроме как следовать совету мадам брать одной смелостью. Слова ее так и звучали в моих ушах, и во мне еще достаточно оставалось прежнего возбуждения, чтобы твердость вернулась ко мне. Я скрестил руки на груди и гордо выпрямился.
— Негодяи! — презрительно произнес я. — Вы ошибаетесь, не догадываясь, с кем имеете дело. Давайте скорее лодку, и пусть двое из вас перевезут меня на другую сторону. Вы ответите спинами, и даже головами, если только задержите меня!
В ответ послышались смех и ругательства, и, прежде чем я успел добавить еще что-либо, к нам подошла еще одна, более значительная группа.
— Кто это, Пьер? — спросил какой-то человек спокойным, повелительным тоном, из чего я заключил, что наткнулся не на шайку обыкновенных воров.
Говоривший был видимо начальником отряда. На берете его гордо торчало перо, а под плащом я заметил стальную кирасу. Его платье было полосатое: черного, белого и зеленого цвета — ливрея герцога Анжу, брата короля — впоследствии Генриха III, бывшего еще и близким другом герцога Гиза, а потом и его убийцею. Начальник отряда говорил с иностранным акцентом, и лицо у него было чрезвычайно смуглое. Рассмотрев все это при свете фонаря, приподнятого кем-то с целью разглядеть меня, я сразу догадался, что он был итальянцем.
— Задорный петушок, — отвечал солдат, подавший сигнал, — только не из той породы, что мы думали.
Он приблизился ко мне с фонарем и указал на белую перевязь на моем рукаве.
— Мне думается, мы захватили вороненка вместо голубя.
— Как это вышло? — спросил, сверкая глазами словно угольями, итальянец. — Кто вы такой? И зачем вам понадобилось в такую пору переправляться на тот берег реки, молодой сеньор?
Я действовал по вдохновению момента. «Будьте смелы», — сказала мне моя дама, и я окончательно решился следовать ее совету. Бросившись вперед, я схватил начальника стражи за застежку плаща и, тряхнув его как следует, отбросил с такой силой, что он чуть не свалился с ног.
— Собака! — воскликнул я, наступая как бы с намерением опять схватить его. — Учись, как говорить с благородными людьми! Неужто меня может остановить такая сволочь?! Я послан по службе самого короля, слышишь!
Он пришел в неописуемую ярость.
— Скорее по службе самого дьявола, я думаю! — воскликнул он на ломаном языке, хватаясь за оружие. — Какая бы не была служба, никто не посмеет безнаказанно оскорбить Андреа Паллавичини!
В этот момент, когда смерть действительно смотрела мне прямо в лицо, я безгранично уверился, что только отчаянная смелость может спасти меня. Он уже открыл рот и поднял руку, чтобы дать сигнал, по которому бы Ан де Кайлю был бы преспокойно отправлен на тот свет, когда я отчаянно закричал, показывая ему руку с перстнем:
— Взгляни на это, Андреа Паллавичини, коли уж так тебя звать! Взгляни на это, а завтра, если ты благородной крови, я готов дать тебе удовлетворение за обиду! Теперь же ты давай мне лодку, чтоб я мог перебраться на ту сторону, или ты ответишь головой! Повинуйся тотчас, или по моему приказу твои же люди покончат с тобой!
Это была отчаянная, безумная выходка с моей стороны потому, что я поставил все на этот талисман, даже не догадываясь о его значении. Мало того, я даже не успел сам взглянуть на перстень и не имел ни малейшего представления, кому он принадлежит. Все это напоминало игру в кости, и мне повезло.
Выражение и так непривлекательного лица Паллавичини моментально изменилось. Он схватил мою руку и пристально посмотрел на перстень, после чего с ненавистью взглянул на меня и с подозрением — на своих людей. Но это уже было мне безразлично: ведь талисман сделал свое дело, и все будут вынуждены мне повиноваться, а это главное.
— Если бы вы раньше показали мне это, молодой сеньор, — было бы лучше для нас обоих, — с суровой угрозой сказал он.
После, обругав своих людей за глупость, он приказал отвязать одну из лодок. Она была крепко, хотя и неискусно привязана, потому что они долго возились с нею. Я же стоял в ожидании среди людей, для которых моя персона представлялась, судя по перешептыванию, предметом большого любопытства. До меня долетали отдельные фразы:
— Это герцог д'Омал.
— Нет, ничего подобного, это не д'Омал.
— Дурак, да у него на руке перстень.
— Герцога?
— Да, герцога…
— Ну, так все ладно. Бог с ним! — последние слова были произнесены с известной долей сочувствия, и я заметил, что многие поглядывали на меня с большим почтением.
Поторопив людей, возившихся с лодкой у нижней ступени лестницы, я внезапно увидел трех человек, пересекавших открытую площадку и вышедших, как видно, из того же дома, откуда появился и Паллавичини со своими людьми. Я сразу почуял опасность.
— Ну, поворачивайтесь скорее! — закричал я опять, но было уже поздно: мы не успели бы отчалить до их приближения, и я решился твердо встретить новую опасность.
Первые же слова, которыми встретил Паллавичини вновь подошедших, сразу рассеяли мои опасения.
— Какого дьявола вам нужно? — грубо закричал он, прибавляя с полдюжины ругательств прежде, чем те успели ответить ему. — Зачем вы привели его сюда, когда я велел оставить его в караульне? Идиоты!
— Капитан Паллавичини, — начал средний из них — человек лет тридцати, богато одетый, но одежда которого была в беспорядке словно после борьбы. — Я уговорил этих добрых людей провести меня вниз…
— Совершенно напрасно, мсье, — все также грубо прервал его начальник стражи.
— Вы не знаете меня, — отвечал строгим голосом пленник. — Понимаете ли вы, что я друг принца Конде…
Но итальянец опять прервал его:
— Много для меня значит ваш принц Конде! — воскликнул он. — Я знаю только свой долг, и вам лучше будет покориться. Вам нельзя переправиться на ту сторону, и вас не пустят домой, и вы не получите никаких объяснений, кроме одного — это делается по повелению короля. Объяснение… — проворчал он вполголоса. — Ты получишь это объяснение скорее, чем ожидаешь…
— Но я вижу лодку, готовую к отплытию, — сказал пленник с достоинством, сдерживая гнев. — Вы только что сказали мне, что по повелению короля никто не должен переезжать реку, и арестовали меня потому, что, имея крайнюю надобность в Сент-Жермене, я не хотел этому подчиняться. Но что же это значит, капитан Паллавичини? Другие-то переезжают! Я спрашиваю, что это значит?!
— Что вам угодно, мсье де Паван? — нахально отвечал итальянец. — Объясняйте себе это как хотите.
Я вздрогнул при звуке этого имени и воскликнул с изумлением:
— Мсье де Паван! Неужто я ослышался?
Но пленник обратился ко мне с поклоном.
— Да, мсье, — сказал он с вежливым достоинством, — я — мсье де Паван. Я не имею чести знать вас, но вы кажетесь мне дворянином.
При этом он бросил полный презрения взгляд на капитана.
— Может быть вы объясните мне причину насилия, которому я подвергся? Если сможете — я сочту это за одолжение, если нет — извините меня…
Я не сразу ответил, потому что все мое существо было сосредоточено на упорном созерцании этого человека. Он был белокур, румян; борода его была обстрижена клином по тогдашней придворной моде, и с этой стороны в нем замечалось некоторое сходство с нашим Луи, но он был ниже его ростом и полнее, у него не было такого воинственного вида, и он более походил на ученого, чем на воина.
— Вы не родственник мсье Луи де Павана? — спросил я, и мое сердце как-то странно забилось в ожидании разъяснения, которое я уже почти предвидел.
— Я сам Луи де Паван, — отвечал он с нетерпением в голосе.
Я безмолвно продолжал смотреть на него, с трудом переваривая его ответ, и все думал. Потом я медленно произнес:
— У вас нет кузена того же имени?
— Есть.
— Он был взят в плен виконтом де Кайлю под Минконтуром?
— Это верно, — отвечал он отрывисто. — Но к чему все это, мсье?
Я опять не мог сразу ответить ему. Теперь все объяснилось. Я смутно припомнил, что Луи де Паван как-то упоминал о своем кузене того же имени, представителе младшей линии. Но, так как наш Луи жил в Провансе, а тот — в Нормандии, то родственные связи, вследствие дальности расстояния и благодаря смутному времени, ослабли между ними, несмотря даже на то, что они придерживались одной религии. Они почти не виделись друг с другом, и в продолжение своего долгого пребывания у нас, Луи только раз упомянул о своем родственнике. А как раз в то время я еще не предвидел, что он породнится с нашей семьей, и случайно сказанные слова скоро вылетели у меня из головы, и я совершенно позабыл об этом обстоятельстве.
Но вот этот человек стоит теперь передо мной, и, видя его, я так же ясно видел все последствия этого открытия. Мне так хотелось поделиться радостью с Мари и Круазетом! Все это доказывало (и я мысленно краснел, вспоминая как мало верил в него), что наш друг не был негодяем, а всегда оставался таким же благородным человеком, каким мы его сперва считали. Это доказывало, что он не был придворным распутником, готовым играть с сердцем провинциальной девушки. Он был верным женихом нашей Кит! И, наконец, это доказывало (а это было важнее всего), что он все еще находился в опасности и не подозревал, что воплощенный демон — Безер, дал клятву убить его. Разыскивая его однофамильца, мы только сбились с пути и потеряли уйму драгоценного времени.
— Ваша жена, — начал я торопливо, сознавая всю необходимость скорого объяснения. — Ваша жена…
— А, моя жена! — подхватил он, в волнении прерывая меня. — Что вы знаете о ней? Видели вы ее?
— Да, видел. Она в безопасности, в вашем доме в Сент-Мерри.
— Благодарение Богу! — с горячностью воскликнул он.
Но в это время капитан Паллавичини прервал нас, и я мог заметить, что у него появились новые подозрения. Он бесцеремонно встал между нами и сказал:
— Ваша лодка готова, молодой сеньор.
— Моя лодка? — переспросил я, стараясь выиграть время для обдумывания обстоятельств, при которых, без сомнения, мне уже не было надобности переезжать на другую сторону, ибо этот Паван может указать мне дом нашего Луи. — Моя лодка?
— Да, она ждет вас, — отвечал итальянец, переводя свои черные глаза с одного из нас на другого.
— Так пусть ее ждет! — как можно высокомернее отвечал я, прикрываясь напускным гневом. — Как вы смеете прерывать нас! Я не поеду теперь на тот берег. Этот сеньор может сообщить мне все что нужно. Он пойдет со мной.
— Куда?
— Куда?! К тому, кто послал меня, бездельник! — крикнул я громовым голосом. — По-видимому, вы не пользуетесь особым доверием герцога, капитан, так советую послушаться меня. Нет ничего легче, как разделаться с чересчур услужливым слугой! Если он забегает вперед, то с ним поступают как со старой перчаткой. Да, как со старой перчаткой! — повторил я с жестокой насмешкой. — Ею пользуются, чтобы не запачкать руку, а потом бросают… Смотрите, не пересалите вашей преданностью, капитан Паллавичини! Это опасное дело!
Он побледнел от гнева при такой дерзости со стороны безбородого мальчишки, но и заколебался. Я говорил неприятные вещи, но я был прав. Заметив какое впечатление произвели мои слова, я обратился к окружавшим нас солдатам:
— Принесите, друзья мои, шпагу мсье де Паван, — сказал я.
Один из них тотчас побежал в караульню и немедленно принес ее. Эта стража видимо была набрана из числа горожан, и они почему-то относились ко мне с таким почтением, что, мне думалось, были готовы по моему приказанию обратить оружие и на своего временного предводителя.
Паван взял шпагу; мы отвесили по церемонному поклону Паллавичини, который ответил нам самым яростным взглядом, и медленно, стараясь не обнаружить признаки торопливости, пошли сначала по освещенной площадке, а потом повернули в ту улицу, по которой я вышел к реке. Как только городской мрак поглотил нас, Паван тронул меня за рукав и остановился.
— Позвольте мне поблагодарить вас за помощь, — растроганно сказал он. — С кем я имею честь говорить?
— Мсье Ан де Кайлю — друг вашего родственника, — отвечал я.
— В самом деле, — сказал он, крепко обнимая меня, — я благодарю вас от самой глубины сердца!
— Но я не мог бы многого сделать для вас без этого кольца, — отвечал я со скромностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Под утро в Париже должно было что-то произойти. Но что? Не предполагалось ли восстание? В таком случае, так как я был на службе у короля, мне ничего не угрожало. А может быть, в мои восемнадцать лет, мне предстояло участвовать в каком-нибудь историческом перевороте? Или просто затевалась стычка между двумя дворянскими партиями? Как я слышал, такие вещи не раз случались в Париже. Но как мне действовать в подобном случае? Впрочем, поживем — увидим.
Ничего иного, кроме перечисленного выше, я и не мог себе представить. Это истинная правда, хотя и требующая некоторых объяснений. Я не был приучен к сильному проявлению религиозной вражды меж более уравновешенными партиями в Керси, где, за редкими исключениями, все приветствовали вновь заключенный мир между католиками и гугенотами. Поэтому я не мог представить, до чего мог дойти фанатизм парижского населения, и упустил из виду главную причину тех ужасов, которые неизбежно как восход солнца должны были произойти под утро в Париже. Я знал, что множество гугенотских семей или их представителей собрались в городе, но мне не пришло в голову, что им грозит какая-нибудь опасность. Их было много, они были сильны и пользовались расположением короля. Они были и под покровительством Наваррского короля, только что женившегося на сестре короля Франции, и принца Конде. И хотя эти двое были молоды, то старый адмирал Колиньи отличался мудростью, да и последняя рана его не была опасна. Он тоже, без сомнения, пользовался королевским расположением и был даже его доверенным советником. Король недавно посещал его на дому и целый час просидел у его кровати.
Безусловно, думал я, если бы угрожала какая опасность, эти люди предвидели бы ее. К тому же главный враг гугенотов — великолепный герцог де Гиз, Генрих le Balafre, наш «большой человек», «Лорен», как называли его в народе, — разве он не был в немилости у короля? Всего этого, не говоря уж и о самом радостном событии, собравшем столько гугенотов в Париже и устранившем, казалось, возможность всякого предательства, было вполне достаточно, чтобы успокоить меня.
Если у меня, пока я спешил к реке, и мелькало предчувствие истины, то я старался подавить его, и даже более того, повторяю это с гордостью, — я не мог допустить подобной мысли. Не дай Боже (можно ведь сказать правду сорок лет спустя), чтобы все французы несли ответ за пролитую кровь во время заговора, не ими задуманного, хотя они и были его исполнителями!
Итак, меня не очень волновали дурные предчувствия, и то восторженное настроение, которое пробудило во мне свидание с мадам д'О, не покидало меня все время до тех пор, пока в конце узенькой улицы подле самого Лувра передо мной не открылся вид на реку. Слабый свет луны, пробившейся на мгновение сквозь густые облака, озарил спокойную поверхность воды. Прохладный речной воздух освежил меня и заставил сосредоточиться.
Справа от меня оставалась темная бесформенная громада строений Лувра, впереди слева, на некотором расстоянии, был различим остров Сите, и я мог проследить течение ближайшего рукава реки, застроенного по обоим берегам, но еще без нового моста Pont Neuf, который был сооружен впоследствии. Лишь узкое пространство набережной отделяло меня от самой реки, по ту сторону которой виднелась неправильная линия строений, без сомнения представлявшая собой предместье Сент-Жермен.
Мадам д'О говорила, что в этом месте будет спуск к вода, и что внизу я найду лодку. Быстрым шагом я направился к открытой площадке, на краю которой я заметил два столба, вероятно указывавшие пристань. Едва я сделал несколько шагов, как, случайно обернувшись назад, с крайне неприятным ощущением увидел, что из темноты выступили три подозрительные фигуры и последовали за мной, отрезая мне отступление. Не подлежало сомнению, что мое предприятие уже не было так просто. Но я все же решился сделать вид, будто не замечаю своих преследователей и, призвав на помощь всю свою храбрость, стал быстро спускаться по лестнице. Но они были уже совсем близко, и я, резко оборачиваясь и кладя руку на эфес шпаги, крикнул:
— Что вы за люди, и чего вам от меня нужно?
Ответа не последовало, но они встали полукругом, и один из них засвистал. Тотчас от темной линии домов отделилось еще несколько человек, которые также быстро приблизились к нам.
Положение было серьезно. Бежать? Но взглянув по сторонам, я убедился, что это невозможно: на ступеньках лестницы, ведущей вниз, я увидел еще несколько человек. Я попался в ловушку! Ничего не оставалось, кроме как следовать совету мадам брать одной смелостью. Слова ее так и звучали в моих ушах, и во мне еще достаточно оставалось прежнего возбуждения, чтобы твердость вернулась ко мне. Я скрестил руки на груди и гордо выпрямился.
— Негодяи! — презрительно произнес я. — Вы ошибаетесь, не догадываясь, с кем имеете дело. Давайте скорее лодку, и пусть двое из вас перевезут меня на другую сторону. Вы ответите спинами, и даже головами, если только задержите меня!
В ответ послышались смех и ругательства, и, прежде чем я успел добавить еще что-либо, к нам подошла еще одна, более значительная группа.
— Кто это, Пьер? — спросил какой-то человек спокойным, повелительным тоном, из чего я заключил, что наткнулся не на шайку обыкновенных воров.
Говоривший был видимо начальником отряда. На берете его гордо торчало перо, а под плащом я заметил стальную кирасу. Его платье было полосатое: черного, белого и зеленого цвета — ливрея герцога Анжу, брата короля — впоследствии Генриха III, бывшего еще и близким другом герцога Гиза, а потом и его убийцею. Начальник отряда говорил с иностранным акцентом, и лицо у него было чрезвычайно смуглое. Рассмотрев все это при свете фонаря, приподнятого кем-то с целью разглядеть меня, я сразу догадался, что он был итальянцем.
— Задорный петушок, — отвечал солдат, подавший сигнал, — только не из той породы, что мы думали.
Он приблизился ко мне с фонарем и указал на белую перевязь на моем рукаве.
— Мне думается, мы захватили вороненка вместо голубя.
— Как это вышло? — спросил, сверкая глазами словно угольями, итальянец. — Кто вы такой? И зачем вам понадобилось в такую пору переправляться на тот берег реки, молодой сеньор?
Я действовал по вдохновению момента. «Будьте смелы», — сказала мне моя дама, и я окончательно решился следовать ее совету. Бросившись вперед, я схватил начальника стражи за застежку плаща и, тряхнув его как следует, отбросил с такой силой, что он чуть не свалился с ног.
— Собака! — воскликнул я, наступая как бы с намерением опять схватить его. — Учись, как говорить с благородными людьми! Неужто меня может остановить такая сволочь?! Я послан по службе самого короля, слышишь!
Он пришел в неописуемую ярость.
— Скорее по службе самого дьявола, я думаю! — воскликнул он на ломаном языке, хватаясь за оружие. — Какая бы не была служба, никто не посмеет безнаказанно оскорбить Андреа Паллавичини!
В этот момент, когда смерть действительно смотрела мне прямо в лицо, я безгранично уверился, что только отчаянная смелость может спасти меня. Он уже открыл рот и поднял руку, чтобы дать сигнал, по которому бы Ан де Кайлю был бы преспокойно отправлен на тот свет, когда я отчаянно закричал, показывая ему руку с перстнем:
— Взгляни на это, Андреа Паллавичини, коли уж так тебя звать! Взгляни на это, а завтра, если ты благородной крови, я готов дать тебе удовлетворение за обиду! Теперь же ты давай мне лодку, чтоб я мог перебраться на ту сторону, или ты ответишь головой! Повинуйся тотчас, или по моему приказу твои же люди покончат с тобой!
Это была отчаянная, безумная выходка с моей стороны потому, что я поставил все на этот талисман, даже не догадываясь о его значении. Мало того, я даже не успел сам взглянуть на перстень и не имел ни малейшего представления, кому он принадлежит. Все это напоминало игру в кости, и мне повезло.
Выражение и так непривлекательного лица Паллавичини моментально изменилось. Он схватил мою руку и пристально посмотрел на перстень, после чего с ненавистью взглянул на меня и с подозрением — на своих людей. Но это уже было мне безразлично: ведь талисман сделал свое дело, и все будут вынуждены мне повиноваться, а это главное.
— Если бы вы раньше показали мне это, молодой сеньор, — было бы лучше для нас обоих, — с суровой угрозой сказал он.
После, обругав своих людей за глупость, он приказал отвязать одну из лодок. Она была крепко, хотя и неискусно привязана, потому что они долго возились с нею. Я же стоял в ожидании среди людей, для которых моя персона представлялась, судя по перешептыванию, предметом большого любопытства. До меня долетали отдельные фразы:
— Это герцог д'Омал.
— Нет, ничего подобного, это не д'Омал.
— Дурак, да у него на руке перстень.
— Герцога?
— Да, герцога…
— Ну, так все ладно. Бог с ним! — последние слова были произнесены с известной долей сочувствия, и я заметил, что многие поглядывали на меня с большим почтением.
Поторопив людей, возившихся с лодкой у нижней ступени лестницы, я внезапно увидел трех человек, пересекавших открытую площадку и вышедших, как видно, из того же дома, откуда появился и Паллавичини со своими людьми. Я сразу почуял опасность.
— Ну, поворачивайтесь скорее! — закричал я опять, но было уже поздно: мы не успели бы отчалить до их приближения, и я решился твердо встретить новую опасность.
Первые же слова, которыми встретил Паллавичини вновь подошедших, сразу рассеяли мои опасения.
— Какого дьявола вам нужно? — грубо закричал он, прибавляя с полдюжины ругательств прежде, чем те успели ответить ему. — Зачем вы привели его сюда, когда я велел оставить его в караульне? Идиоты!
— Капитан Паллавичини, — начал средний из них — человек лет тридцати, богато одетый, но одежда которого была в беспорядке словно после борьбы. — Я уговорил этих добрых людей провести меня вниз…
— Совершенно напрасно, мсье, — все также грубо прервал его начальник стражи.
— Вы не знаете меня, — отвечал строгим голосом пленник. — Понимаете ли вы, что я друг принца Конде…
Но итальянец опять прервал его:
— Много для меня значит ваш принц Конде! — воскликнул он. — Я знаю только свой долг, и вам лучше будет покориться. Вам нельзя переправиться на ту сторону, и вас не пустят домой, и вы не получите никаких объяснений, кроме одного — это делается по повелению короля. Объяснение… — проворчал он вполголоса. — Ты получишь это объяснение скорее, чем ожидаешь…
— Но я вижу лодку, готовую к отплытию, — сказал пленник с достоинством, сдерживая гнев. — Вы только что сказали мне, что по повелению короля никто не должен переезжать реку, и арестовали меня потому, что, имея крайнюю надобность в Сент-Жермене, я не хотел этому подчиняться. Но что же это значит, капитан Паллавичини? Другие-то переезжают! Я спрашиваю, что это значит?!
— Что вам угодно, мсье де Паван? — нахально отвечал итальянец. — Объясняйте себе это как хотите.
Я вздрогнул при звуке этого имени и воскликнул с изумлением:
— Мсье де Паван! Неужто я ослышался?
Но пленник обратился ко мне с поклоном.
— Да, мсье, — сказал он с вежливым достоинством, — я — мсье де Паван. Я не имею чести знать вас, но вы кажетесь мне дворянином.
При этом он бросил полный презрения взгляд на капитана.
— Может быть вы объясните мне причину насилия, которому я подвергся? Если сможете — я сочту это за одолжение, если нет — извините меня…
Я не сразу ответил, потому что все мое существо было сосредоточено на упорном созерцании этого человека. Он был белокур, румян; борода его была обстрижена клином по тогдашней придворной моде, и с этой стороны в нем замечалось некоторое сходство с нашим Луи, но он был ниже его ростом и полнее, у него не было такого воинственного вида, и он более походил на ученого, чем на воина.
— Вы не родственник мсье Луи де Павана? — спросил я, и мое сердце как-то странно забилось в ожидании разъяснения, которое я уже почти предвидел.
— Я сам Луи де Паван, — отвечал он с нетерпением в голосе.
Я безмолвно продолжал смотреть на него, с трудом переваривая его ответ, и все думал. Потом я медленно произнес:
— У вас нет кузена того же имени?
— Есть.
— Он был взят в плен виконтом де Кайлю под Минконтуром?
— Это верно, — отвечал он отрывисто. — Но к чему все это, мсье?
Я опять не мог сразу ответить ему. Теперь все объяснилось. Я смутно припомнил, что Луи де Паван как-то упоминал о своем кузене того же имени, представителе младшей линии. Но, так как наш Луи жил в Провансе, а тот — в Нормандии, то родственные связи, вследствие дальности расстояния и благодаря смутному времени, ослабли между ними, несмотря даже на то, что они придерживались одной религии. Они почти не виделись друг с другом, и в продолжение своего долгого пребывания у нас, Луи только раз упомянул о своем родственнике. А как раз в то время я еще не предвидел, что он породнится с нашей семьей, и случайно сказанные слова скоро вылетели у меня из головы, и я совершенно позабыл об этом обстоятельстве.
Но вот этот человек стоит теперь передо мной, и, видя его, я так же ясно видел все последствия этого открытия. Мне так хотелось поделиться радостью с Мари и Круазетом! Все это доказывало (и я мысленно краснел, вспоминая как мало верил в него), что наш друг не был негодяем, а всегда оставался таким же благородным человеком, каким мы его сперва считали. Это доказывало, что он не был придворным распутником, готовым играть с сердцем провинциальной девушки. Он был верным женихом нашей Кит! И, наконец, это доказывало (а это было важнее всего), что он все еще находился в опасности и не подозревал, что воплощенный демон — Безер, дал клятву убить его. Разыскивая его однофамильца, мы только сбились с пути и потеряли уйму драгоценного времени.
— Ваша жена, — начал я торопливо, сознавая всю необходимость скорого объяснения. — Ваша жена…
— А, моя жена! — подхватил он, в волнении прерывая меня. — Что вы знаете о ней? Видели вы ее?
— Да, видел. Она в безопасности, в вашем доме в Сент-Мерри.
— Благодарение Богу! — с горячностью воскликнул он.
Но в это время капитан Паллавичини прервал нас, и я мог заметить, что у него появились новые подозрения. Он бесцеремонно встал между нами и сказал:
— Ваша лодка готова, молодой сеньор.
— Моя лодка? — переспросил я, стараясь выиграть время для обдумывания обстоятельств, при которых, без сомнения, мне уже не было надобности переезжать на другую сторону, ибо этот Паван может указать мне дом нашего Луи. — Моя лодка?
— Да, она ждет вас, — отвечал итальянец, переводя свои черные глаза с одного из нас на другого.
— Так пусть ее ждет! — как можно высокомернее отвечал я, прикрываясь напускным гневом. — Как вы смеете прерывать нас! Я не поеду теперь на тот берег. Этот сеньор может сообщить мне все что нужно. Он пойдет со мной.
— Куда?
— Куда?! К тому, кто послал меня, бездельник! — крикнул я громовым голосом. — По-видимому, вы не пользуетесь особым доверием герцога, капитан, так советую послушаться меня. Нет ничего легче, как разделаться с чересчур услужливым слугой! Если он забегает вперед, то с ним поступают как со старой перчаткой. Да, как со старой перчаткой! — повторил я с жестокой насмешкой. — Ею пользуются, чтобы не запачкать руку, а потом бросают… Смотрите, не пересалите вашей преданностью, капитан Паллавичини! Это опасное дело!
Он побледнел от гнева при такой дерзости со стороны безбородого мальчишки, но и заколебался. Я говорил неприятные вещи, но я был прав. Заметив какое впечатление произвели мои слова, я обратился к окружавшим нас солдатам:
— Принесите, друзья мои, шпагу мсье де Паван, — сказал я.
Один из них тотчас побежал в караульню и немедленно принес ее. Эта стража видимо была набрана из числа горожан, и они почему-то относились ко мне с таким почтением, что, мне думалось, были готовы по моему приказанию обратить оружие и на своего временного предводителя.
Паван взял шпагу; мы отвесили по церемонному поклону Паллавичини, который ответил нам самым яростным взглядом, и медленно, стараясь не обнаружить признаки торопливости, пошли сначала по освещенной площадке, а потом повернули в ту улицу, по которой я вышел к реке. Как только городской мрак поглотил нас, Паван тронул меня за рукав и остановился.
— Позвольте мне поблагодарить вас за помощь, — растроганно сказал он. — С кем я имею честь говорить?
— Мсье Ан де Кайлю — друг вашего родственника, — отвечал я.
— В самом деле, — сказал он, крепко обнимая меня, — я благодарю вас от самой глубины сердца!
— Но я не мог бы многого сделать для вас без этого кольца, — отвечал я со скромностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18