около полуночи я вытащил из чулана пару одеял и устроился спать на полу в гостиной.
Я позвонил Вив. Она устала и мучилась из-за жжения в желудке, и я сделал ошибку: не рассказал ей о Принцессе. «Какой-то у тебя голос странный», – заключила она, и мы продолжили разговор, не касавшийся ничего особенно важного, кроме ее самочувствия. Я не думаю, что мой голос стал звучать менее странно. Посреди ночи мне показалось, что я слышу телефон; но когда я проснулся, звон прекратился, и я был не уверен, сон это или нет, а когда я выглянул из высокого окна в ночь, на облака и луну над головой, мне показалось на секунду, что я снова в «Морском замке», сразу после Землетрясения. Я сел в кровати и увидел маленькую дикую блондинку, которую позже узнал как Вив, прежде чем понял, что я – на полу своей квартиры. Прошла секунда, прежде чем я вспомнил, что я там делаю. Прошло время, прежде чем я снова заснул; в следующий раз я проснулся рано утром, и Принцесса сидела в моем большом черном кресле, все еще в моем сером халате, и глядела в окно.
– Ты в порядке? – привстав, спросил я.
Она испуганно смотрела в окно на облака, как будто ужасаясь ливню, который вот-вот должен был хлынуть. Наконец она отметила мое присутствие быстрым взглядом, поплотнее завернулась в халат и вновь уставилась в небо.
– Я так хочу, чтоб это прекратилось, – сказала она, хотя на самом деле не мне, и взглянула на потолок над входом, который по-прежнему протекал; мокрый ковер был прикрыт тряпками, и я подставил там пару ведер.
– Ты чего-нибудь хочешь? – спросил я, встав с пола и одевшись, и собрав простыни.
– Я поела мюсли, – сказала она спустя миг.
– Как тебя зовут?
– Зачем тебе? – выпалила она.
Она хотела сказать это враждебным тоном. Но она не могла изобразить никакого тона, кроме испуганного и запутавшегося, как будто не только все еще переваривала события вчерашнего дня, но будто они так основательно выбили ее из колеи, что она не была уверена, как ответить на этот вопрос, даже если бы захотела. Какое имя я хотел услышать? Рабочее имя? Имя, которое она взяла бы, если бы стала кинозвездой? Ее настоящее имя, если она его помнит? Я принял душ, оделся, и помыл посуду, вылил ведра и поменял тряпки на полу у входа, в то время как она продолжала сидеть в кресле и смотреть в окно. «Я иду в химчистку забирать твои вещи», – сказал я ей, не получил ответа и направился на улицу, чтобы вернуться, прежде чем снова польет дождь. Я забрал ее юбку, свитер, чулки и белье. Теперь мне активно не терпелось выставить Принцессу из своей квартиры. Когда я вернулся через двадцать минут, ее не было в черном кресле и не было в ванной; я был немного озабочен, найдя ее снова в постели, где она лежала на боку, уставившись в стену. По ее виду было очень похоже, что у нее нет никаких планов куда-то идти в ближайшее время. Я встал у постели, глядя на нее и с ее одеждой в руках.
– Мне не нравится, что здесь капает, – сказала она. Я прочистил горло.
– Вот твои вещи, они теперь чистые. Я могу отвезти тебя туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – ответила она, глядя в стену. Я нехотя повесил ее вещи в шкаф.
– Вот телефон, – указал я на совершенно очевидный телефон, стоявший на низенькой стеклянной полочке рядом с кроватью, – если тебе нужно позвонить кому-то, кто тебя заберет.
– Мне некому звонить, – сказала она.
Она посмотрела на меня – в первый раз, на самом деле. Отбросила волосы с лица и медленно, спокойно отвернула одеяло. Она была голой и выглядела невозможно молодо.
– Можешь, если хочешь, – сказала она.
– Все в порядке, – покачал я головой.
– Ты что, педик?
– Нет.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься.
– Ты не считаешь, что я красивая?
– Да, я считаю, ты красивая.
– Тогда почему нет?
– Все в порядке, я же сказал.
– Но тогда почему бы и нет? – сказала она. – Я не больна, если ты этого боишься. У меня ничего нет.
– Не поэтому. – Я начал злиться.
– Тогда почему?
Я начал злиться, и я даже не был уверен, почему.
– Потому, – выпалил я, – что это нормально, чтобы мужчина с тобой время от времени обращался по-человечески, и тебе не приходилось его за это трахать.
Она казалась совершенно сбитой с толку этими словами.
– Хочешь еще поспать? – вздохнул я.
– Я хочу просто полежать здесь, – ответила она, снова натягивая одеяло.
Весь оставшийся день она не выходила из спальни. Позже вечером, сидя за столом и заглатывая тосты с яичницей, наконец-то стала выказывать признаки жизни и понемногу разговорилась – хотя это были обычные разговоры, которые меня не интересовали: брат в тюрьме, сестра-наркоманка… Вот уж о чем мне не хотелось слушать, так это о ее юной депрессивной жизни. Разглядывая ее, я не мог понять, ей шестнадцать, двадцать два или что-то посередке.
– Ты что, не работаешь? – спросила она между кусками тоста, будто пытаясь понять, какого черта я все время торчу дома. – Я выпью кока-колы.
Я достал ей банку кока-колы из холодильника.
– Я работаю на газету.
– А что делаешь?
– Я писатель.
– А о чем ты пишешь?
– В основном о кино.
– Ты пишешь о кино? – сказала она.
– Да.
– Я когда-нибудь буду сниматься в кино.
– Да что ты говоришь.
– А что ты пишешь о кино?
– Пишу, нравятся ли мне фильмы.
Ее вилка застыла в воздухе, и она взглянула на меня сквозь упавшую на глаза белокурую челку.
– Ты пишешь, нравятся ли тебе фильмы? То есть ты идешь в кино и потом пишешь, понравилось ли тебе?
– Да.
Она раскрыла было рот, но остановилась в уверенности, что чего-то не расслышала. Я взял быка за рога:
– Завтра поедем туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – сказала она.
– Наверно, кто-то о тебе волнуется.
– Обо мне никто не волнуется.
– Где твой дом?
– У меня нет дома.
– Где ты живешь?
– Я живу там, где я есть. – Она отбросила волосы с лица. – С тем, с кем я в этот момент.
– Мы можем с тобой поехать в какой-нибудь социальный центр. Где тебе помогут с твоими проблемами.
– У меня нет проблем.
– Там может быть кто-то, кто сможет устроить так, чтобы тебе не пришлось больше этим заниматься.
– Чем заниматься? – Она сузила глаза. – Что ты имеешь в виду – чтобы мне не пришлось больше этим заниматься? А чем я таким занимаюсь? Знаешь, – ей удалось добиться самого вкрадчивого тона, – я готова спорить, что ты проезжал и раньше мимо угла, где я стою, правда ведь? Готова спорить, что ты много раз проезжал мимо и глазел на меня. И вообще, не тебе ли это я отсасывала в машине пару месяцев назад?
– Видишь ли, – объяснил я, – я намного старше тебя, так что можешь оставить свою эпатажную уличную философию при себе. Я говорю не о том, плохо ли это вообще, я говорю о том, плохо ли это для тебя. И никогда ты не отсасывала мне в машине. Все, что ты когда-либо делала в моей машине, это спасала свою задницу, после того, как я вытащил тебя из воды, когда тебя чуть не смыло по бульвару Сансет.
– Я уже сказала «спасибо», – пробормотала она раздраженно, хотя ничего подобного она не говорила.
Она встала из-за стола и замерла посреди кухни.
– Мне некуда идти, – сказала она изменившимся голосом, как будто снова могла сбрендить, как тогда, когда только что сюда попала. – Я остаюсь у мужчин, пока не надоем им, и тогда они дают мне денег, чтобы я могла снять комнату где-нибудь, в мотеле, что ли, если мне сразу же не попадется новый клиент. Мне нет смысла снимать себе квартиру, потому что я бы там все равно не ночевала.
Я не хотел, чтобы она снова начала сходить с ума.
– Прекрасно.
– У меня нет денег – я два дня, что сидела здесь, не работала.
– Ах, как жаль, что ты не смогла поработать.
– Если ты мне дашь денег за два дня работы, может, я бы ушла.
– Сколько?
– Пятьсот баксов.
– Чего?
– Ну ладно, ладно, – сказала она. – Я не виновата, что ты за эти деньги не хочешь меня трахать.
– Я думал, тебя надо трахать за спасение твоей жизни и за то, что я разрешил тебе здесь пожить.
Она опустила глаза и стала теребить кончики волос.
– Ну да, – сказала она тихим голосом. Она подняла взор и безрадостно уставилась в окно. – Я не могу пока уйти.
– А когда сможешь? – огрызнулся я.
– Когда прекратится дождь! – взвыла она.
И стало ясно – она была в заложниках у дождя, а я – у нее. Я дал ей постоять и пореветь на кухне добрых полминуты, прежде чем встал из-за стола и протянул ей салфетку, чтобы вытереть лицо. Поговорим об этом завтра, сказал я ей так мягко, как только мог. Я все думал, может, дождь прекратится, и она захочет уйти. Когда она направилась в спальню и я снова разложил простыни и одеяла на полу в главной комнате, она взглянула на них в последний раз, прежде чем исчезнуть, и сказала:
– Я не виновата, что ты спишь на полу.
На следующий день дождь лил сильней, чем прежде. Однако Принцесса уже не очень обращала внимание на дождь. Она больше не смотрела на него с тем же ужасом в широко раскрытых глазах. Равнодушно перелистывая один журнал за другим, она, казалось, почти забыла про дождь, и я понял: она довольно твердо уверена в том, что уютное пребывание под моей крышей выдастся затяжным, и дождь успел ей наскучить. День шел; она спала, ела, читала журналы, принимала ванну, еще читала журналы, еще спала. Она причесывалась, красила ног-ти, разлегшись в моем большом черном кресле, снова и снова крутила ручку настройки радиоприемника с одного конца диапазона до другого, выбирая какую-нибудь станцию, которая ей нравилась, что никогда не длилось более пяти минут. Вскоре она, казалось, совершенно приспособилась ко всей этой ситуации, и чем больше она себя чувствовала как дома, тем ниже соскальзывал с нее мой серый халат, пока, к концу второго дня, она не стала расхаживать и вовсе без одежды.
Между тем по телефону было слышно, что Вив становится все хуже. Ее желудок был в огне, в то время как врачи бомбардировали ее направлениями на анализы и ничего не находили.
– Вив больна, – сказал я Вентуре, вернувшись под его капающий свод.
– Она умирает, – ответил он, не глядя на меня. – Я умираю, ты умираешь.
Он сидел за своим столом и сосредоточенно сортировал старые бумаги и письма; он даже снял шляпу и сапоги и завершал свои последние дела в носках. Стол, где обычно высились горы книг и статей, теперь был, наряду с бумагами и письмами, завален латуком, морковкой, помидорами и обезжиренными заправками для салата, и вдобавок там лежал французский батон из булочной по соседству. Посреди этого силоса находился какой-то очень официально выглядящий документ – оказывается, Вентура уже начал писать завещание.
– Мне что-нибудь оставишь? – спросил я.
– А зачем мне тебе что-то оставлять? – ответил он. – Ты – человек, который от всего избавляется. К тому времени, когда ты умрешь, у тебя ничего не останется, чтобы кому-то оставить. Ты уже решил, что никому ни долбаной пылинки не оставишь.
– Ну хотя бы пару твоих фильмов. Истеричных. «Обнаженную шпору». «Странную любовь Марты Иверс».
Тут он поднял глаза.
– Это все, что тебе нужно? – сказал он в негодовании. – Из всего этого, – он величественно обвел рукой беспорядок, царящий в квартире, – тебе нужны «Обнаженная шпора» и «Странная любовь Марты Ивере»?
– У меня проблемы. Кроме того факта, конечно же, что я умираю.
– Ты не понимаешь, – сказал Вентура, тыкая в меня пальцем. – Очевидно, до тебя до сих пор не дошло. Кроме того факта, что ты умираешь, у тебя нет никаких проблем.
– Ты будешь меня слушать или нет?
– Ах, ну почему же нет. Давай послушаем.
И я рассказал ему о Принцессе.
– Ты имеешь в виду, – сказал он, разрывая пакет с латуком и засовывая лист салата в рот, – что эта девушка находится здесь последние два дня?
– У меня в квартире.
– Где ты все это время спал?
– На полу.
– Вив об этом знает?
– Нет.
– О, Вив ничего не знает. О-о-о, – сказал он, смакуя слова, – вот такой поворот событий мне нравится. Можно спросить, а почему она не знает?
– Потому что я ей ничего не сказал.
– Можно спросить, а почему ты ей ничего не сказал?
– Ну, она болеет, и… Слушай, конечно же, мне надо было ей все рассказать. Я не сделал ничего такого, из-за чего мне следовало бы чувствовать себя виноватым, но тем самым, что я ей не рассказал, я повел себя так, будто я виноват, и теперь, если я ей расскажу… Пару вечеров назад она сказала, что у меня голос странный. Если я теперь ей расскажу, это подтвердит ее подозрения. У мужчин не бывает странный голос просто так.
– Да, – согласился Вентура, – просто так у мужчин странного голоса обычно не бывает. Обычно это значит, что у них рыльце в пушку, с женской точки зрения.
– Но если она узнает потом, – продолжил я, – что, хотя я ничего и не сделал, я все равно попытался скрыть это от нее, хотя скрывать было и нечего…
– О господи, и ты еще думаешь, что у меня с женщинами все хуже, чем у тебя? У человека, который очень плохо врет, даже когда говорит правду? – Он покачал головой. – Почему бы тебе просто не выкинуть эту маленькую шлюшку на улицу?
– Ей некуда идти. И она боится дождя.
– Ну, ты знаешь, насколько это остановило бы меня. Будь она в этой квартире – чего бы вообще не произошло, – у нее была бы ровно минута, чтобы придумать, куда идти, прежде чем я выкинул бы ее несомненно восхитительную, несомненно прибыльную задницу обратно на улицу, дождь там или не дождь.
– Вот! – воскликнул я. – Вот оно! Ты можешь это сделать, ты гораздо больший козел, чем я…
– Забудь, – покачал он головой, не обращая внимания на комплимент и указывая на овощи, бумаги и завещание. – У меня есть дела, требующие неотложного внимания. Мне не нужен милый ребенок, который будет ходить за мной следом, как влюбленный щенок.
– Она не будет ходить за тобой следом, как влюбленный щенок. Ты, конечно, не поверишь, но она будет сидеть в кресле и читать журнал, словно тебя на свете нет.
– Как же, как же.
– Ну, в таком случае будет даже лучше, если она станет ходить за тобой, как щенок. Тебе будет легче ее выгнать.
Вентура оторвал кусок батона и откусил от помидора, задумавшись.
– Она не уйдет, пока дождь не кончится, – сказал я подавленно.
– Дождь будет еще долго, – заметил он. – Произошли серьезные изменения погодных условий. Все эти вулканы, что извергались на северо-востоке в прошлом году. Где она живет?
– Она нигде не живет. Ей некуда идти. Ей некому звонить, и ей нигде не нужно быть. У нее нет проблем. Прикинь: я спросил ее, где она живет, и она сказала: «Я живу там, где я есть».
У него отвисла челюсть.
– Она так сказала? – Он достал свой блокнотик и начал писать. – Как зовут эту экзистенциалисту?
– Не знаю. Я зову се Принцессой. Он резко перестал писать.
– Принцессой?
– Ты не можешь забрать ее хотя бы на один…
– Минутку, минутку. Принцесса?
Он закрыл блокнот, отложил недоеденный помидор и вытер рот ладонью. Потом он запрокинул голову и хохотал пять минут подряд. Когда он отсмеялся, в его глазах загорелся сумасшедший, вредный мерцающий огонек; я буквально слышал, как похрустывают костяшки его мозга.
– Ах, в таком случае, – ухмыльнулся он, – конечно же. Веди эту маленькую Принцессу сюда скорей.
Я невольно описал Вентуре ситуацию в единственных словах, которые были для него неотразимыми. Живущий в нем сицилийский анархист долгие годы ждал, пока на мушке не покажется принцесса, или любая девушка, которой выпала неудача считать себя какой-либо принцессой, местной ли королевой красоты, красоткой ли университетского клуба, или же гулящей девицей с бульвара Сансет; и теперь, когда вся его жизнь практически проплыла перед его глазами, он не собирался упустить последний шанс дефлорировать ее буржуазное притворство.
– Я считаю, – прорычал он счастливо, выговаривая каждый слог, в то время как по углам его рта скапливались пенные струйки, – у каждого человека хотя бы раз должна пожить в квартире принцесса. Я хочу сказать, что, если я ночью испущу последний вздох, кому тут убирать за мной кровь и желчь и грязь и дерьмо, как не принцессе?
– Я сейчас же вернусь! – прокричал я.
Я помчался к своему люксу за ней. Если бы я не так ликовал, то, может быть, почти пожалел бы ее, только я знал, конечно же, что это у Вентуры нет никаких шансов. Принцесса тоже это знала. Ее давно уже не впечатляли ни я, ни Вентура, ни какой-либо другой мужчина; единственное, что пугало ее сейчас, – это мокрая двухсотфутовая дорога из моего угла гостиницы в его. «А мне здесь нравится», – сказала она упрямо, стоя у входа в мою квартиру, глядя в темный коридор, в котором моросило, как в тропическом лесу, прежде чем я дал ей понять, что у нее есть выбор: к Вентуре или на улицу. Она приоделась по этому случаю. На своих шпильках, в черной юбке и облегающем серебристом свитере она проскользнула мимо него в его квартиру, как будто бы Вентуры там и не было, и мне даже показалось, что я видел, как в его глазах мелькнуло сомнение, – похоже, он больше не был единственным человеком во Вселенной, который не знал, что у него нет никаких шансов. Весь оставшийся день я прятался за запертой дверью, умоляя небо прекратить дождь, прежде чем Вентура ломом сорвет мою дверь с петель и забросит Принцессину тушку обратно в мой подмоченный дверной проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я позвонил Вив. Она устала и мучилась из-за жжения в желудке, и я сделал ошибку: не рассказал ей о Принцессе. «Какой-то у тебя голос странный», – заключила она, и мы продолжили разговор, не касавшийся ничего особенно важного, кроме ее самочувствия. Я не думаю, что мой голос стал звучать менее странно. Посреди ночи мне показалось, что я слышу телефон; но когда я проснулся, звон прекратился, и я был не уверен, сон это или нет, а когда я выглянул из высокого окна в ночь, на облака и луну над головой, мне показалось на секунду, что я снова в «Морском замке», сразу после Землетрясения. Я сел в кровати и увидел маленькую дикую блондинку, которую позже узнал как Вив, прежде чем понял, что я – на полу своей квартиры. Прошла секунда, прежде чем я вспомнил, что я там делаю. Прошло время, прежде чем я снова заснул; в следующий раз я проснулся рано утром, и Принцесса сидела в моем большом черном кресле, все еще в моем сером халате, и глядела в окно.
– Ты в порядке? – привстав, спросил я.
Она испуганно смотрела в окно на облака, как будто ужасаясь ливню, который вот-вот должен был хлынуть. Наконец она отметила мое присутствие быстрым взглядом, поплотнее завернулась в халат и вновь уставилась в небо.
– Я так хочу, чтоб это прекратилось, – сказала она, хотя на самом деле не мне, и взглянула на потолок над входом, который по-прежнему протекал; мокрый ковер был прикрыт тряпками, и я подставил там пару ведер.
– Ты чего-нибудь хочешь? – спросил я, встав с пола и одевшись, и собрав простыни.
– Я поела мюсли, – сказала она спустя миг.
– Как тебя зовут?
– Зачем тебе? – выпалила она.
Она хотела сказать это враждебным тоном. Но она не могла изобразить никакого тона, кроме испуганного и запутавшегося, как будто не только все еще переваривала события вчерашнего дня, но будто они так основательно выбили ее из колеи, что она не была уверена, как ответить на этот вопрос, даже если бы захотела. Какое имя я хотел услышать? Рабочее имя? Имя, которое она взяла бы, если бы стала кинозвездой? Ее настоящее имя, если она его помнит? Я принял душ, оделся, и помыл посуду, вылил ведра и поменял тряпки на полу у входа, в то время как она продолжала сидеть в кресле и смотреть в окно. «Я иду в химчистку забирать твои вещи», – сказал я ей, не получил ответа и направился на улицу, чтобы вернуться, прежде чем снова польет дождь. Я забрал ее юбку, свитер, чулки и белье. Теперь мне активно не терпелось выставить Принцессу из своей квартиры. Когда я вернулся через двадцать минут, ее не было в черном кресле и не было в ванной; я был немного озабочен, найдя ее снова в постели, где она лежала на боку, уставившись в стену. По ее виду было очень похоже, что у нее нет никаких планов куда-то идти в ближайшее время. Я встал у постели, глядя на нее и с ее одеждой в руках.
– Мне не нравится, что здесь капает, – сказала она. Я прочистил горло.
– Вот твои вещи, они теперь чистые. Я могу отвезти тебя туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – ответила она, глядя в стену. Я нехотя повесил ее вещи в шкаф.
– Вот телефон, – указал я на совершенно очевидный телефон, стоявший на низенькой стеклянной полочке рядом с кроватью, – если тебе нужно позвонить кому-то, кто тебя заберет.
– Мне некому звонить, – сказала она.
Она посмотрела на меня – в первый раз, на самом деле. Отбросила волосы с лица и медленно, спокойно отвернула одеяло. Она была голой и выглядела невозможно молодо.
– Можешь, если хочешь, – сказала она.
– Все в порядке, – покачал я головой.
– Ты что, педик?
– Нет.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься.
– Ты не считаешь, что я красивая?
– Да, я считаю, ты красивая.
– Тогда почему нет?
– Все в порядке, я же сказал.
– Но тогда почему бы и нет? – сказала она. – Я не больна, если ты этого боишься. У меня ничего нет.
– Не поэтому. – Я начал злиться.
– Тогда почему?
Я начал злиться, и я даже не был уверен, почему.
– Потому, – выпалил я, – что это нормально, чтобы мужчина с тобой время от времени обращался по-человечески, и тебе не приходилось его за это трахать.
Она казалась совершенно сбитой с толку этими словами.
– Хочешь еще поспать? – вздохнул я.
– Я хочу просто полежать здесь, – ответила она, снова натягивая одеяло.
Весь оставшийся день она не выходила из спальни. Позже вечером, сидя за столом и заглатывая тосты с яичницей, наконец-то стала выказывать признаки жизни и понемногу разговорилась – хотя это были обычные разговоры, которые меня не интересовали: брат в тюрьме, сестра-наркоманка… Вот уж о чем мне не хотелось слушать, так это о ее юной депрессивной жизни. Разглядывая ее, я не мог понять, ей шестнадцать, двадцать два или что-то посередке.
– Ты что, не работаешь? – спросила она между кусками тоста, будто пытаясь понять, какого черта я все время торчу дома. – Я выпью кока-колы.
Я достал ей банку кока-колы из холодильника.
– Я работаю на газету.
– А что делаешь?
– Я писатель.
– А о чем ты пишешь?
– В основном о кино.
– Ты пишешь о кино? – сказала она.
– Да.
– Я когда-нибудь буду сниматься в кино.
– Да что ты говоришь.
– А что ты пишешь о кино?
– Пишу, нравятся ли мне фильмы.
Ее вилка застыла в воздухе, и она взглянула на меня сквозь упавшую на глаза белокурую челку.
– Ты пишешь, нравятся ли тебе фильмы? То есть ты идешь в кино и потом пишешь, понравилось ли тебе?
– Да.
Она раскрыла было рот, но остановилась в уверенности, что чего-то не расслышала. Я взял быка за рога:
– Завтра поедем туда, куда тебе нужно.
– Мне никуда не нужно, – сказала она.
– Наверно, кто-то о тебе волнуется.
– Обо мне никто не волнуется.
– Где твой дом?
– У меня нет дома.
– Где ты живешь?
– Я живу там, где я есть. – Она отбросила волосы с лица. – С тем, с кем я в этот момент.
– Мы можем с тобой поехать в какой-нибудь социальный центр. Где тебе помогут с твоими проблемами.
– У меня нет проблем.
– Там может быть кто-то, кто сможет устроить так, чтобы тебе не пришлось больше этим заниматься.
– Чем заниматься? – Она сузила глаза. – Что ты имеешь в виду – чтобы мне не пришлось больше этим заниматься? А чем я таким занимаюсь? Знаешь, – ей удалось добиться самого вкрадчивого тона, – я готова спорить, что ты проезжал и раньше мимо угла, где я стою, правда ведь? Готова спорить, что ты много раз проезжал мимо и глазел на меня. И вообще, не тебе ли это я отсасывала в машине пару месяцев назад?
– Видишь ли, – объяснил я, – я намного старше тебя, так что можешь оставить свою эпатажную уличную философию при себе. Я говорю не о том, плохо ли это вообще, я говорю о том, плохо ли это для тебя. И никогда ты не отсасывала мне в машине. Все, что ты когда-либо делала в моей машине, это спасала свою задницу, после того, как я вытащил тебя из воды, когда тебя чуть не смыло по бульвару Сансет.
– Я уже сказала «спасибо», – пробормотала она раздраженно, хотя ничего подобного она не говорила.
Она встала из-за стола и замерла посреди кухни.
– Мне некуда идти, – сказала она изменившимся голосом, как будто снова могла сбрендить, как тогда, когда только что сюда попала. – Я остаюсь у мужчин, пока не надоем им, и тогда они дают мне денег, чтобы я могла снять комнату где-нибудь, в мотеле, что ли, если мне сразу же не попадется новый клиент. Мне нет смысла снимать себе квартиру, потому что я бы там все равно не ночевала.
Я не хотел, чтобы она снова начала сходить с ума.
– Прекрасно.
– У меня нет денег – я два дня, что сидела здесь, не работала.
– Ах, как жаль, что ты не смогла поработать.
– Если ты мне дашь денег за два дня работы, может, я бы ушла.
– Сколько?
– Пятьсот баксов.
– Чего?
– Ну ладно, ладно, – сказала она. – Я не виновата, что ты за эти деньги не хочешь меня трахать.
– Я думал, тебя надо трахать за спасение твоей жизни и за то, что я разрешил тебе здесь пожить.
Она опустила глаза и стала теребить кончики волос.
– Ну да, – сказала она тихим голосом. Она подняла взор и безрадостно уставилась в окно. – Я не могу пока уйти.
– А когда сможешь? – огрызнулся я.
– Когда прекратится дождь! – взвыла она.
И стало ясно – она была в заложниках у дождя, а я – у нее. Я дал ей постоять и пореветь на кухне добрых полминуты, прежде чем встал из-за стола и протянул ей салфетку, чтобы вытереть лицо. Поговорим об этом завтра, сказал я ей так мягко, как только мог. Я все думал, может, дождь прекратится, и она захочет уйти. Когда она направилась в спальню и я снова разложил простыни и одеяла на полу в главной комнате, она взглянула на них в последний раз, прежде чем исчезнуть, и сказала:
– Я не виновата, что ты спишь на полу.
На следующий день дождь лил сильней, чем прежде. Однако Принцесса уже не очень обращала внимание на дождь. Она больше не смотрела на него с тем же ужасом в широко раскрытых глазах. Равнодушно перелистывая один журнал за другим, она, казалось, почти забыла про дождь, и я понял: она довольно твердо уверена в том, что уютное пребывание под моей крышей выдастся затяжным, и дождь успел ей наскучить. День шел; она спала, ела, читала журналы, принимала ванну, еще читала журналы, еще спала. Она причесывалась, красила ног-ти, разлегшись в моем большом черном кресле, снова и снова крутила ручку настройки радиоприемника с одного конца диапазона до другого, выбирая какую-нибудь станцию, которая ей нравилась, что никогда не длилось более пяти минут. Вскоре она, казалось, совершенно приспособилась ко всей этой ситуации, и чем больше она себя чувствовала как дома, тем ниже соскальзывал с нее мой серый халат, пока, к концу второго дня, она не стала расхаживать и вовсе без одежды.
Между тем по телефону было слышно, что Вив становится все хуже. Ее желудок был в огне, в то время как врачи бомбардировали ее направлениями на анализы и ничего не находили.
– Вив больна, – сказал я Вентуре, вернувшись под его капающий свод.
– Она умирает, – ответил он, не глядя на меня. – Я умираю, ты умираешь.
Он сидел за своим столом и сосредоточенно сортировал старые бумаги и письма; он даже снял шляпу и сапоги и завершал свои последние дела в носках. Стол, где обычно высились горы книг и статей, теперь был, наряду с бумагами и письмами, завален латуком, морковкой, помидорами и обезжиренными заправками для салата, и вдобавок там лежал французский батон из булочной по соседству. Посреди этого силоса находился какой-то очень официально выглядящий документ – оказывается, Вентура уже начал писать завещание.
– Мне что-нибудь оставишь? – спросил я.
– А зачем мне тебе что-то оставлять? – ответил он. – Ты – человек, который от всего избавляется. К тому времени, когда ты умрешь, у тебя ничего не останется, чтобы кому-то оставить. Ты уже решил, что никому ни долбаной пылинки не оставишь.
– Ну хотя бы пару твоих фильмов. Истеричных. «Обнаженную шпору». «Странную любовь Марты Иверс».
Тут он поднял глаза.
– Это все, что тебе нужно? – сказал он в негодовании. – Из всего этого, – он величественно обвел рукой беспорядок, царящий в квартире, – тебе нужны «Обнаженная шпора» и «Странная любовь Марты Ивере»?
– У меня проблемы. Кроме того факта, конечно же, что я умираю.
– Ты не понимаешь, – сказал Вентура, тыкая в меня пальцем. – Очевидно, до тебя до сих пор не дошло. Кроме того факта, что ты умираешь, у тебя нет никаких проблем.
– Ты будешь меня слушать или нет?
– Ах, ну почему же нет. Давай послушаем.
И я рассказал ему о Принцессе.
– Ты имеешь в виду, – сказал он, разрывая пакет с латуком и засовывая лист салата в рот, – что эта девушка находится здесь последние два дня?
– У меня в квартире.
– Где ты все это время спал?
– На полу.
– Вив об этом знает?
– Нет.
– О, Вив ничего не знает. О-о-о, – сказал он, смакуя слова, – вот такой поворот событий мне нравится. Можно спросить, а почему она не знает?
– Потому что я ей ничего не сказал.
– Можно спросить, а почему ты ей ничего не сказал?
– Ну, она болеет, и… Слушай, конечно же, мне надо было ей все рассказать. Я не сделал ничего такого, из-за чего мне следовало бы чувствовать себя виноватым, но тем самым, что я ей не рассказал, я повел себя так, будто я виноват, и теперь, если я ей расскажу… Пару вечеров назад она сказала, что у меня голос странный. Если я теперь ей расскажу, это подтвердит ее подозрения. У мужчин не бывает странный голос просто так.
– Да, – согласился Вентура, – просто так у мужчин странного голоса обычно не бывает. Обычно это значит, что у них рыльце в пушку, с женской точки зрения.
– Но если она узнает потом, – продолжил я, – что, хотя я ничего и не сделал, я все равно попытался скрыть это от нее, хотя скрывать было и нечего…
– О господи, и ты еще думаешь, что у меня с женщинами все хуже, чем у тебя? У человека, который очень плохо врет, даже когда говорит правду? – Он покачал головой. – Почему бы тебе просто не выкинуть эту маленькую шлюшку на улицу?
– Ей некуда идти. И она боится дождя.
– Ну, ты знаешь, насколько это остановило бы меня. Будь она в этой квартире – чего бы вообще не произошло, – у нее была бы ровно минута, чтобы придумать, куда идти, прежде чем я выкинул бы ее несомненно восхитительную, несомненно прибыльную задницу обратно на улицу, дождь там или не дождь.
– Вот! – воскликнул я. – Вот оно! Ты можешь это сделать, ты гораздо больший козел, чем я…
– Забудь, – покачал он головой, не обращая внимания на комплимент и указывая на овощи, бумаги и завещание. – У меня есть дела, требующие неотложного внимания. Мне не нужен милый ребенок, который будет ходить за мной следом, как влюбленный щенок.
– Она не будет ходить за тобой следом, как влюбленный щенок. Ты, конечно, не поверишь, но она будет сидеть в кресле и читать журнал, словно тебя на свете нет.
– Как же, как же.
– Ну, в таком случае будет даже лучше, если она станет ходить за тобой, как щенок. Тебе будет легче ее выгнать.
Вентура оторвал кусок батона и откусил от помидора, задумавшись.
– Она не уйдет, пока дождь не кончится, – сказал я подавленно.
– Дождь будет еще долго, – заметил он. – Произошли серьезные изменения погодных условий. Все эти вулканы, что извергались на северо-востоке в прошлом году. Где она живет?
– Она нигде не живет. Ей некуда идти. Ей некому звонить, и ей нигде не нужно быть. У нее нет проблем. Прикинь: я спросил ее, где она живет, и она сказала: «Я живу там, где я есть».
У него отвисла челюсть.
– Она так сказала? – Он достал свой блокнотик и начал писать. – Как зовут эту экзистенциалисту?
– Не знаю. Я зову се Принцессой. Он резко перестал писать.
– Принцессой?
– Ты не можешь забрать ее хотя бы на один…
– Минутку, минутку. Принцесса?
Он закрыл блокнот, отложил недоеденный помидор и вытер рот ладонью. Потом он запрокинул голову и хохотал пять минут подряд. Когда он отсмеялся, в его глазах загорелся сумасшедший, вредный мерцающий огонек; я буквально слышал, как похрустывают костяшки его мозга.
– Ах, в таком случае, – ухмыльнулся он, – конечно же. Веди эту маленькую Принцессу сюда скорей.
Я невольно описал Вентуре ситуацию в единственных словах, которые были для него неотразимыми. Живущий в нем сицилийский анархист долгие годы ждал, пока на мушке не покажется принцесса, или любая девушка, которой выпала неудача считать себя какой-либо принцессой, местной ли королевой красоты, красоткой ли университетского клуба, или же гулящей девицей с бульвара Сансет; и теперь, когда вся его жизнь практически проплыла перед его глазами, он не собирался упустить последний шанс дефлорировать ее буржуазное притворство.
– Я считаю, – прорычал он счастливо, выговаривая каждый слог, в то время как по углам его рта скапливались пенные струйки, – у каждого человека хотя бы раз должна пожить в квартире принцесса. Я хочу сказать, что, если я ночью испущу последний вздох, кому тут убирать за мной кровь и желчь и грязь и дерьмо, как не принцессе?
– Я сейчас же вернусь! – прокричал я.
Я помчался к своему люксу за ней. Если бы я не так ликовал, то, может быть, почти пожалел бы ее, только я знал, конечно же, что это у Вентуры нет никаких шансов. Принцесса тоже это знала. Ее давно уже не впечатляли ни я, ни Вентура, ни какой-либо другой мужчина; единственное, что пугало ее сейчас, – это мокрая двухсотфутовая дорога из моего угла гостиницы в его. «А мне здесь нравится», – сказала она упрямо, стоя у входа в мою квартиру, глядя в темный коридор, в котором моросило, как в тропическом лесу, прежде чем я дал ей понять, что у нее есть выбор: к Вентуре или на улицу. Она приоделась по этому случаю. На своих шпильках, в черной юбке и облегающем серебристом свитере она проскользнула мимо него в его квартиру, как будто бы Вентуры там и не было, и мне даже показалось, что я видел, как в его глазах мелькнуло сомнение, – похоже, он больше не был единственным человеком во Вселенной, который не знал, что у него нет никаких шансов. Весь оставшийся день я прятался за запертой дверью, умоляя небо прекратить дождь, прежде чем Вентура ломом сорвет мою дверь с петель и забросит Принцессину тушку обратно в мой подмоченный дверной проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25