– Не знаю. – Сеня загрустил. – Ведь дело законной судебности против кота не начнут? Не начнут. А поймать его Титков нам разрешал. Значит, отвечать некому. А как же цыплята, утята? А бабам что сказать?… Любые события и действия связаны с другими событиями и действиями, они имеют причины и следствия всемирной связи событий. Так ведь?
– Ты ему хвост отруби, – посоветовал Мытарин.
– Жалко. Красивый уж больно, зверюга, смелый в поступках совершения действий. Лучше убить, чем портить такую красоту. Но убить рука не подымается, разум протест заявляет, вот и буксую на одном месте бездействия. Выручайте, Степан Яковлевич!
– Попытаюсь. Но на фермах чтобы порядок был идеальный, чтобы все механизмы работали лучше тебя самого. Не подведешь, механик?
– Не подведу, Степан Яковлевич, ей-богу, не подведу!
Когда из кабинета судьи вышла улыбающаяся старушонка, – должно быть, радовалась благополучному исходу своего дела, – Мытарин оставил у двери Сеню и передал жалобу судье.
Екатерина Алексеевна внимательно прочитала, поправила пальцем очки и озадаченно посмотрела на своего чудокваса: такой солидный человек, руководитель большого хозяйства, а никак не отвыкнет от курьезов, розыгрышей. Вот опять нашел забаву – судить кота!
– Сеня жалобщик-то, – объяснил Мытарин. – Ты же знаешь его. Женщины, вероятно, хотели пошутить, а он всерьез принял. Но, возможно, разбой кота надоел им, да и на Титкова они давно сердиты.
– Не пойму, при чем здесь ты? Пусть зайдет сам жалобщик.
– Он тебя боится.
– А ты не боишься и поэтому решил ввязаться в эту историю?
– Боюсь, Катя, тоже боюсь, но, понимаешь, интересно узнать, что можно сделать по такой жалобе.
– Ох, Степан, Степан… – Екатерина Алексеевна достала из нижнего ящика стола свои студенческие тетради с лекциями и разными записями, нашла нужную, подала: – Здесь ты немного утолишь свою страсть к курьезам и убедишься, что истец твой опоздал родиться лет на триста – четыреста. Что касается жалобы, то, – Екатерина Алексеевна усмехнулась, – можно направить ее на рассмотрение товарищеского суда по месту жительства истцов и ответчика. Сейчас я напишу… Ох, Степан, Степан, недалеко ты ушел от своего Сени. А депутат районного Совета, директор совхоза, член бюро райкома…
Мытарин с нетерпением листал тетрадку, улыбался:
– Что же ты раньше не показала ее?
– Ты не спрашивал.
– Ладно, пойду обрадую Сеню. Значит, в товарищеский?
– Да, в товарищеский. – Она подала ему жалобу со своей резолюцией. – Ты сегодня, кажется, собирался в поле?
– Собирался, да вот это нечаянное кошачье дело. Интересно же!
– Послушай, Степа, тебя считают дельным руководителем…
– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Классик. Гений.
– А почему опять на мотоцикле? У тебя же машина есть, хватит фасонить, тебе ведь не двадцать лет, кажется.
– Виноват, Катя, но в такую погоду париться в брезентовом «козле»… Спасибо за бумагу. – И вышел к Сене, который ждал его, не скрывая волнения.
– Приняла?
– Почти. Будут судить твоего Адама по закону.
– А есть такой закон?
– Есть, вот он. – Мытарин хлопнул тетрадкой по своей широченной ладони. – Вечером прочитаю, изучу и выступлю на вашем суде адвокатом или еще кем-нибудь. Примете?
– На каком суде? Когда?
– На товарищеском. А когда, это уж вы сами там решайте. Народный суд такие дела не рассматривает. Зайди к председателю уличного комитета, предупреди. Кто у вас председателем?
– Башмаков. Начальником пожарной охраны был до пенсии.
– А председатель товарищеского суда?
– Этого не знаю. Я ведь никогда не судился, не жаловался и вот попал по нечаянной случайности.
– Тогда узнай, завтра мне скажешь. Держи свое заявление, и пошли, подброшу до дому. – Он отдал ему бумагу, сунул общую тетрадку в широченный карман куртки и в сопровождении Сени направился к выходу. – Только не тяните с началом суда, а то через месяц жатва начнется, людей не соберете.
– Организуем в современности проведения.
И они опять полетели с пулеметным треском по зеленой улице районной Хмелевки.
II
Пенсионер Титков и его непутевый кот Адам сидели на крыльце своего дома, грелись на солнышке и не знали, что над их непокорными головами собираются тучи и скоро прогремит гром. Грянет на всю Хмелевку, для процветания которой Титков трудился вплоть до пенсионного возраста. Правда, трудился сперва не здесь, а в родной волостной Андреевке, где он, бывший батрак, возглавлял комбед, потом был заместителем председателя волисполкома, затем председателем сельсовета и все время боролся против засилия частного хозяйства в образе кулаков, середняков и их подпевал. Во время коллективизации он окончательно сокрушил это охвостье мирового капитала, хотя за перегибы поплатился партбилетом и должностью и уехал со своей веселой Агашей в Хмелевку. Здесь тогдашний предрика Щербинин, зная, что у него незаконченное начальное образование, хотел послать его учиться, но Титков не согласился: он и без учения знал, что опасность для нового мира таится в частной собственности, и стал сначала рядовым, а потом старшим налоговым инспектором. Крестьяне, правда, сделались к тому времени колхозниками, но все равно держались за частное хозяйство, как черт за грешную душу, не понимая, что это главный пережиток капитализма. И Титков не только ревностно учитывал для налогообложения каждую курицу, каждую сотку огорода за двором, но и строго разъяснял несознательным пагубу собственности, ее мировую вредность, чем заслужил злобное прозвище Шкуродер. А какой Шкуродер, если чист перед своей совестью и перед государственной, копейки чужой ни разу не присвоил! Шкуродерами были те кулаки-мироеды, у которых батрачил Титков, они сделали его таким непримиримым к собственности, таким принципиальным.
Веселая Агаша, по своей беспартийной доброте, не одобряла такое рвение мужа, но все равно гордилась, что он опять при власти и его боятся. Будто все дело в боязни. Не в этом дело, а в том, что и налоги не отвращают людей от своих огородов, от коров, овец, гусей, кур и уток, тут надо что-то предпринимать резкое.
В то время они жили в приземистой избенке на улице Красной, а нынешний пятистенок из двух больших комнат, с бревенчатыми сенями, кладовкой, с примыкающими к ним дровяным сараем, крытым погребом и просторным хлевом, Титков возвел по настоянию Агаши только в 1955 году, когда большая часть Хмелевки переселялась на бугор , чтобы не оказаться затопленной волжским морем.
Новый дом, очень похожий на дом кулака Вершкова, вместе с надворными постройками образовывал букву «П», с большим, открытым в середине двором, и когда Титков (опять по настоянию жены) закрыл его тесовыми двустворчатыми воротами и нарядной голубой калиткой, это уж был в точности кулацкий двор Вершкова, у которого батрачил Титков в юности и которого самолично сослал. Выдающийся ровесник Башмаков, начальник пожарной охраны и главный соперник среди районных активистов, тогда же заметил позорное это сходство и попрекнул смущенного Титкова, чем еще больше усугубил давнюю взаимную неприязнь. Но это случилось, как уже сказано, в 1955 году, когда налоги отменили, в газетах стали писать о материальной заинтересованности, и Титков почувствовал замешательство. Но все же он не сдался, своим убеждениям не изменил, и если построил дом как у кулака Вершкова, то лишь потому, что лес был даровой, из зоны затопления, да еще потому, что пожалел Агафью. Она давно мечтала о таком доме, но когда построили, стала ворчать, что теперь эти хоромы ни к чему, раньше надо было глядеть косыми-то глазами. Всю жизнь активничал, даже детей не завел.
Это было второе после частной собственности больное место Титкова. Он всегда мечтал о сыновьях, которые продолжили бы его дело борьбы с мировой вредностью, но веселая и бойкая Агаша ни разу его не порадовала.
Во время войны, на которой Титков не был по причине плоскостопия и косоглазия, и первые годы после войны у него были любовницы, и вот они-то, знающие его любовную могутность, все же подтвердили правоту Агаши. Правда, к тому времени она стала уже Агафьей, тощей, сварливой, плоскогрудой бабой, но все равно кляла его за погубленную жизнь и мечтала о детях. А его ответственную должность и власть теперь почему-то не ценила вовсе.
В то время его перевели в район заведовать дровяным складом. Конечно, сосновыми и березовыми дровами он Агафью обеспечивал, но разве в дровах счастье. И не в электрическом самоваре, который ему подарили от организации, когда провожали на пенсию. Тем более что Агафья, оказавшись с ним ежедневно вместе, через год умерла от скучной жизни; корову и овец, которых он купил для ее утешения, пришлось продать, кур он порезал, потому что они его раздражали своим бабьим кудахтаньем, оставил только на мясо гусей и вместо коровы купил двух коз. Но жирное козье молоко скоро приелось, и он стал его продавать, но не соседям, а на базаре: там как-то чувствуешь себя при деле, опять же прогулка хорошая, новости узнаешь вовремя, а не через неделю.
И вот сейчас он сидел на крыльце рядом с Адамом, грел на июньском солнышке старые кости и ждал, кто к нему придет. Он знал, что придет мужик, а не баба: во время обеда со стола упал ножик – значит, жди в гости мужика.
Ожидание Титкова скоро сбылось, но не обрадовало: резко распахнув калитку, по двору протопал в сапогах его недруг Башмаков, с портфелем и в шляпе, теперь тоже пенсионер и бывший активист. Правда, он и сейчас активничал, занимал общественный пост, а Титков был в опале у общества и своим бездействием как бы показывал, что соперничать по активности с Башмаковым не может. Впрочем, тут требуется разъяснение. Башмаков долгое время служил директором пищекомбината, а потом начальником пожарной службы, в конфликты с гражданами вступал реже, чем сборщик налогов, к женскому полу, как многодетный человек, пристрастия не имел. Когда выбирали уличный комитет, в председатели выдвигали и Титкова, но на собрании большинство граждан, в основном женщины, проголосовали за Башмакова, хотя тут же говорили, что невелика находка. Ну не дуры? Башмаков правда плохой, хуже некуда, а все равно выбрали – только бы самим не заниматься общественными делами. А мужиков, тех силком не затащишь в контору, лучше рыбу станут удить, чем общественную службу справлять.
– Пришел к вам по делу, понимаешь, – сообщил Башмаков, остановившись у крыльца. – Иду в товарищеский суд и зашел предупредить по закону.
– Иди, я тебя не держу. – Титков даже не поднялся. – Хоть в пельменную топай, хоть в «Голубой Дунай», не мешаю.
– Напрасно, понимаешь, злишься. По пивным никогда не ходил, тебе известно, всегда живу общим делом.
– О-общим! Ты же исполнитель, шестерка, как ты можешь общим делом жить, когда у тебя своей мысли нет?!
– Извини-подвинься, понимаешь. Это у тебя никакой мысли никогда не было, а я, если хочешь знать, жалобу несу в товарищеский суд на твоего кота. Будем судить по закону.
– Кого судить, кота? – Титков встал и спустился на нижнюю ступеньку. – Ты хоть думай, что говоришь, деятель. Ты в уме или как?
– Я, понимаешь, в уме, а вот ты – извини-подвинься. И не думай, что я оставлю бумагу без ответа. Это жалоба трудящихся, массы волнуются, и мы должны, это самое… реагировать.
– Постой, постой. Ты серьезно? Какая жалоба? Где?
– Такая. Сказано уж. Вот здесь. – Башмаков показал запыленный ученический портфель и хлопнул по нему рукой, оставив на искусственной коже следы широких коротких пальцев. – В подробностях узнаешь, когда придешь в суд. Понял? Там несколько подписей, коллективка, понимаешь, а не шутка, резолюция народного судьи есть. Он и цыплят и утят таскает, это разбой. А также колбасу и сметану – это кража.
– И, значит, Адама – судить? Вы ошалели? Нет такого права. – И Титков хотел уйти, потому что был в полосатой пижаме и стоптанных тапках, из которых выглядывали босые белые ноги с желтыми пятками.
Но товарищ Башмаков был одет по всей форме, то есть в темный костюм, белую рубашку с галстуком на резинке, седую, стриженную ежиком голову покрыл черной фетровой шляпой, на ногах имел, как уже сказано, сапоги (яловые, гармошкой), стесняться ему было нечего, и потому он удержал хозяина дома за рукав.
– Извини-подвинься, понимаешь, гражданин Титков. Жалоба поступила на твоего кота, и ты, как его хозяин, обязан отвечать, а я, как председатель уличного комитета, обязан дать жалобе ход.
Титков вгляделся в каменное с трещинами морщин лицо Башмакова, встретил его прицельный немигающий взгляд и понял, что лучше говорить мирно.
– Когда приходить?
– Завтра, к шести часам вечера. Товарищеские суды, понимаешь, заседают в нерабочее время. Нынче я передам жалобу Дмитрию Семенычу, а завтра соберемся.
– Кто это – Дмитрий Семеныч?
– Взаимнообоюднов. Стыдно, понимаешь, не знать такого товарища.
– А-а, Митя Соловей… Так бы и говорил.
– Извини-подвинься, он председатель товарищеского суда, понимаешь, а не какой-то Митя. – Тут Башмаков заметил на крыльце крупного серого кота с темными тигровыми полосами, который, загребая лапой за ухом, умывался, и спросил: – Этот?
Титков оглянулся на любимца, подтвердил:
– Он. Недавно пообедал. Чистоплотный кот, умница. А лапой загребает – к гостям. Хватит, Адам, вот он, наш гость-то, явился уже.
Башмаков не принял насмешки.
– И его захватишь. Как ответчика.
– Че-ево?
– Как ответчика, говорю.
– А я тогда зачем?
– А ты – как хозяин ответчика.
– Ты это брось, я законы знаю. Если отвечает хозяин, то кот не ответчик, а если не ответчик, зачем его брать? Для модели, чтоб люди глядели?
– Там разберемся. До свидания.
Башмаков притронулся короткопалой рукой к шляпе и вышел через голубую калитку на улицу. Титков проводил взглядом его плотную прямую спину, – не сутулится, гад, крепкий! – вздохнул и сел на крыльцо рядом с котом.
Адам теперь лежал, вытянувшись на верхней ступеньке, жмурился на солнце, зевал. Днем он, как всякий) серьезный хищник, любил поспать, особенно после обеда. Титков погладил его по гладкой голове, услышал' ответное благодушное мурлыканье и с большой печалью сообщил:
– Судить тебя хотят, Адамка, судить по всей строгости за воровство и разбой. Этот Башмаков шуток не знает и никому не спустит, а жаловались на тебя бабы, я знаю. И говорливый Митя Соловей будет с ними заодно. Ему не до тебя, ему лишь бы речи говорить, заседать. А? Мурлыкаешь? Что вот теперь делать? И ведь говорил тебе: сиди дома, чего тебя носит по всей Хмелевке! Зимой на свадьбы свои бегаешь, с котами и собаками дерешься, орешь благим матом, лето настает – блудишь. А? И ведь стегал я тебя ремнем, за уши трепал – не слушаешься. Ты не слушаешься, а я отвечай…
Адам разинул иглозубую пасть, зевнул и отвернулся: слишком много слов, лучше поспать.
III
В Хмелевке было несколько товарищеских судов: в совхозе, в райпотребсоюзе, в промкомбинате, в райпищекомбинате, в мастерских «Сельхозтехники» и еще в некоторых районных учреждениях. Кроме этих ведомственных судов действовал еще территориальный товарищеский суд, созданный с согласия поселкового Совета для неорганизованного населения, объединенного уличным комитетом. Этот суд состоял из пяти человек под председательством Дмитрия Семеновича Взаимнообоюднова, по прозвищу Митя Соловей.
Хмелевцы, как жители старого, трехсотлетнего села, по обычаю продолжали пользоваться прозвищами, хотя Хмелевка почти полвека уже была районным центром и недавно из села стала поселком городского типа. Это новое звание ей было дано на вырост: городское благоустройство здесь еще не завершили. Улицы были немощеные, тротуары деревянные, вода подавалась не в дома, а в водоразборные колонки, газом обеспечивали привозным, в сменных баллонах. Но уже в будущей пятилетке поселок обещали подключить к ветке газопровода, запланировали построить две котельные и провести в дома горячую и холодную воду, поставить в торговую сеть унитазы и сливные бачки для индивидуальных туалетов. О радио-, электрификации, телевидении можно не говорить, это есть теперь даже в малых деревнях.
Но старые обычаи, даже с отрицательным знаком, невероятно живучи. И вот грамотные жители современного поселка, почти городского типа, подчиняясь обычаю, звали председателя товарищеского суда, уважаемого человека, по кличке.
Сейчас не важна история возникновения клички, важно, что она прижилась, и дело тут, я думаю, не только в обычае. Взаимнообоюднов – фамилия хоть и редкая, но не очень удобная в произношении, мудреная, длинная, поэтому для бытового обихода ее заменили кличкой Соловей, с прибавлением имени. Не зная Взаимнообоюднова, не скажешь, что это удачно, потому что кличка никак не соответствует его фамилии. Но зная его, как и любого с кличкой хмелевца, поймешь, что кличка перекликается с главной отличительной особенностью хозяина, намекает на его характерную черту, выявляет его внутреннюю сущность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40