Не вставая со стула , она повернулась лицом к молодому садовнику , наблюдавшему за ней с некоторым любопытством , и ей показалось , что в его взгляде промелькнула тень желания. Она не ошибалась.
5
Дерек Тальбот взирал на нее почти с интересом. Колетта почувствовала себя красавицей. Втайне она всегда считала себя привлекательнее , чем Бабетта. Только идиот или слепец мог путать ее с сестрой. Она посмотрела на Бабетту , пытавшуюся привести себя в порядок , с искренним сочувствием. В самом деле , садовник и глазом не повел , чтобы взглянуть на Бабетту , зато не отрываясь смотрел на обнаженные ноги Колетты. Моя сестра раздвинула колени и , глядя Д ереку Тальботу прямо в глаза , провела рукой по своим бедрам , а затем протянула руку и к прислоненному к стене ружью. Она погладила его ствол , одновременно переведя взгляд на член юноши , – который , к слову сказать , начал восставать – и тут же поднесла приклад ружья к своему лобку и зажала его между ног. Обводя языком вокруг дула , она начала медленно и размеренно двигаться , как если бы ехала рысц ой на лошади. К Дереку Тальботу вернулось то выражение лица , которое у него было несколько минут назад , когда он рассматривал афишу. Моя сестрица Колетта , увидев , что «дружок» садовника возвращается в царство живых , встала , подошла к кровати , опустилась на колени и , будто совершая светский церемониал , взяла его обеими руками и провела языком от основания до головки , а затем от головки до основания. Бабетта , потихоньку приходившая в себя , следила за происходившим с удивлением и недоверием. Колетта , не отпуская свою жертву , подняла глаза и не без злорадства взглянула на Бабетту , будто говоря: «Я , Колетта Л егран , смогла сделать то , чего тебе , ничтожная старуха , никогда бы не удалось».
Колетта ощутила под своими ладонями мощный толчок. Не теряя ни секунды , она обернула свой трофей заранее заготовленным платком , и в ту же секунду огнедышащий вулкан изверг из себя белоснежную драгоценную лаву. Когда сокращения мышц прекратились , Колетта сжала пальцы , чтобы получить все до последней капли. Когда животворная жидкость оказалась в платке , Колетта связала уголки и спрятала импровизированный мешочек в свои одежды , Д ерек Тальбот , который все еще дрожал , как лист , неожиданно открыл глаза. Из самых сладостных грез он перенесся в худший из кошмаров. Перед его взором предстали две дряхлые старухи , жадные и ненасытные , которые смеялись и ликовали , как гиены , Д ерек Тальбот ощутил приступ тошноты , который перерос в неудержимую рвоту. Сначала он стал умолять , чтобы его развязали , а затем обрушил на них оглушительные проклятья , грозя заявить на них властям и раструбить на всех углах , что сестры Легран – самые грязные из всех шлюх.
Сестры поспешили принести мне похищенный нектар. Я жадно набросилась на него , и по мере того как живительная влага стекала по моему горлу , в наши тела возвращалась жизнь , пока , наконец , мы не обрели прежние силы. Из маленького домика напротив продолжали доноситься крики и проклятья Д ерека Тальбота.
И тогда мои сестры осознали всю непреложность того факта , что , если молодой садовник и вправду расскажет о происшедшем , все сплетни , которые о них ходили , получат окончательное подтверждение.
Исполненные жизненных сил и небывалой решимости , прихватив ружье , они вернулись в домик Д ерека Тальбота. Когда садовник снова их увидел , он разразился новыми , еще более страшными проклятьями. Бабетта вскинула ружье , навела дуло на его переносицу и выстрелила.
Так было положено начало бесчисленному количеству преступлений.
6
Я склонна думать , что мои сестры никогда не думали о себе как об убийцах-злоумышленницах. Они убивали с той врожденной естественностью , с какой тигр вонзает клыки в мозг газели. Они убивали без ненависти и злобы. Они убивали без сострадания и сопереживания. Они убивали без плана и опаски. Они не испытывали ни угрызений совести , ни удовольствия. Они убивали по законам природы: просто для того , чтобы выжить. Неожиданно для себя мы превратились в кочевников. Мы приезжали в город или деревню , мои сестры намечали жертву , получали свой трофей и убивали снова и снова , пока мы не отправлялись в путь в поисках иного пристанища. Я уже рассказывала Вам , какие муки были сопряжены для меня с переездами. Мои же сестры , напротив , всякий раз были как будто счастливы начать новую жизнь. Путешествия приводили их в невероятное возбуждение. За один год мы объехали больше городов и весей , чем Вы за всю вашу жизнь. Случай бросал нас с крайнего запада Европы на ее крайний восток , из Лиссабона в Санкт-Петербург , с севера на юг , из нордических королевств на остров Крит. Мы видели самые экзотические земли по обе стороны Атлантики: от берегов Южных морей и Рио-де-ла-Плата до Соединенных Штатов Северной Америки. Вынуждена признаться , что не могу подсчитать , хотя бы приблизительно , сколько трупов мы оставили за собой.
Д р . Полидори , что касается меня , то я больше не могу молчать и продолжать нести груз мучительных угрызений совести. И дело не в усталости. Я уже старое чудовище. Если я и решилась открыться перед Вами , то лишь потому , что знаю: между нашими душами существует некое глубинное сходство , уверена , мы можем быть полезны друг другу. В обмен на то , что , как Вам теперь известно , мне нужно , я могу предложить нечто , чего всегда жаждало Ваше сердце. Завтра Я Вам это передам. А сейчас мне надо поспать , силы оставляют меня. Я дам о себе знать.
Анетта Л егран
Далекий огонек на вершине горы погас.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Джон Уильям Полидори перечел последние строки письма. Его снова охватил ужас. Однако к страху примешивалось кое-что еще. Он представлял себе трупы, найденные в окрестностях Шийонского замка. Не спрашивая разрешения, в его воображение вторгся Дерек Тальбот, привязанный к кровати, с простреленным лбом, утопающий в собственной крови. Но тут Полидори обнаружил, что зловещие письма его больше не пугают; напротив, по всей видимости, единственным существом, способным оградить его от безжалостной ненасытности сестер Легран, было это чудовище. Более того, росла надежда извлечь из сложившейся ситуации некоторую выгоду. Но, спрашивал он себя, знает ли Анетта Легран, чего жаждет его сердце более всего? Почему-то он надеялся, что знает. Полидори готов был без стыда открыть ей свои самые постыдные чаяния, исповедоваться в самых грешных мыслях. Неожиданно ему открылось, что наигнуснейшая из трех сестер сможет не только защитить его от смерти, но, более того, в корне изменить его жалкое существование.
Джон Полидори сложил письмо и спрятал его в конверт. Подобно нетерпеливым любовникам, он ждал окончания дня – который еще даже не начался, – чтобы получить следующее письмо. Ему и в голову не приходило лечь спать. Он не догадывался, каким образом Анетта Легран подбрасывает ему письма на ночной столик, но был уверен в одном: ее никто не должен видеть. Поэтому, на случай, если она решит передать ему послание, Джон Полидори решил уйти из комнаты.
Секретарь стал спускаться по лестнице, и с площадки ему открылась зловещая картина: гостиная была освещена погребальным светом канделябра, тускло мерцавшем на середине стола. В северном торце стола сидел Лорд Байрон, напротив – Перси Шелли, по бокам расположились Мэри и Клер. Мерцающий свет, который источали уголья в камине, причудливо сочетался с пламенем канделябра и придавал всей картине сходство с шабашем ведьм. Глаза Байрона странно поблескивали, чего Полидори раньше никогда не видел. Клер сидела с неестественно вздернутым подбородком, положив ладони на стол. В редких всполохах пламени ее глаза казались закрытыми. С лестничной площадки Полидори не мог разглядеть лица Мэри, хотя слышал ее прерывистое дыхание. Перси Шелли утратил свою обычную саркастическую маску и выглядел скорее испуганным. Перед Байроном лежала раскрытая книга. Резким, размеренным голосом, какого Полидори не мог припомнить, его Лорд читал вслух:
...Но поднялась тревожно вдруг
Прекрасная леди Кристабель –
Она услышала странный звук,
Не слыханный ею нигде досель,
Как будто стоны близко слышны
За старым дубом, с той стороны.
Ночь холодна, лес обнажен:
Может быть, это ветра стон?..
...Чу! бьется сердце у ней в груди –
Святая дева, ее пощади!
Руки с мольбой сложив под плащом,
Обходит дуб она кругом,
Что же видит она?
Полидори заметил, как побледнел Шелли. Безотчетная дрожь вынудила его вцепиться в стул. Байрон продолжал:
...Под лампой леди, склонена,
Обводила тихо глазами кругом,
И, глубоко вздохнув, она
Вся словно вздрогнула, потом
Распустила под грудью пояс свой.
Одежда упала к ногам, легка...
Она стоит совсем нагой!
Взгляни: ее грудь, ее бока…
На этом самом месте романа Колриджа Кристабель Перси Шелли издал оглушительный вопль, вскочил со стула и вслепую бросился бежать, пока не рухнул, содрогаясь в конвульсиях и бормоча что-то нечленораздельное, у ног Байрона. Трое, как могли, подняли его и перенесли в кресло. Шелли бредил. Покрывшись холодным потом, со взором, затерявшимся в собственных галлюцинациях, он стал описывать ужасающие видения, которые вызвал у него отрывок, прочитанный Байроном. Он говорил о женщине, у которой в середине грудей вместо сосков были два грозных глаза.
Полидори, тайный свидетель, взирал с безграничным удовольствием на жалкий спектакль, который представлял этот невозмутимый молодой скептик, кичившийся своим атеизмом. Теперь, находясь под властью страха, он публично предоставил доказательства своей слабости и суеверия. Секретарь Байрона решил, что ему пора выйти на сцену. Он заранее смаковал сладкий вкус мести. Он, по мнению Шелли, бедный сумасшедший, теперь выступал в роли врача, которому предстояло оказать помощь несчастному страдальцу, мнящему себя поэтом.
– Что здесь за крики? – вопросил Джон Полидори с высоты лестничного пролета с совершенно неуместной невозмутимостью мудреца Байрон попросил его сделать что-нибудь для друга. Полидори сбежал вниз по лестнице и с преувеличенным беспокойством, – которое, вне всякого сомнения, указывало на его великодушие и умение прощать обиды, – склонился над беднягой. Вмешательство доктора Полидори произвело мгновенный эффект. В ту самую секунду, когда он уже почти взял больного за запястье, чтобы нащупать пульс, блуждающий взгляд Шелли случайно остановился на секретаре Байрона.
– Не разрешайте этому гадкому червю прикасаться ко мне своими мерзкими руками! – вскричал «больной», вскакивая на ноги и с отвращением шарахаясь в сторону.
Очевидно, гордость Шелли возобладала над опийным дурманом.
– Он не знает, что говорит... – прошептал Полидори на ухо своему Лорду.
– Я прекрасно знаю, что говорю, – гаркнул Шелли, привел в порядок свой костюм, твердой походкой вернулся к столу и занял свое место. – Продолжим, – заключил он, как если бы ничего не произошло.
Мэри подошла к нему, обняла со спины и шепнула:
– Нам лучше отдохнуть...
– Я сказал, что со мной все в полном порядке. Продолжим чтение.
Мэри подчинилась и села за стол. Байрон, опасаясь нового припадка у своего друга или, что было бы еще хуже, у секретаря, полагал, что во избежание бед лучше завершить собрание. Он находился в затруднительном положении. Надо было найти соломоново решение. Если он прекратит чтение, то оскорбит Шелли, а если продолжит, сделав вид, что ничего не случилось, то рискует вновь увидеть полет своего секретаря из окна. Внезапно лицо Байрона просветлело. Он предложил разойтись, но при условии, что каждый из присутствующих, вдохновившись только что прочитанным отрывком из Колриджа, обязуется сочинить рассказ в фантастическом духе. Через четыре дня, ровно в полночь, они снова соберутся с тем, чтобы каждый огласил свое сочинение.
Сам того не сознавая, Байрон вызвал своего секретаря на самую беспощадную из дуэлей: беззащитный и неопытный, Полидори не имел ни малейшего шанса одержать победу в поединке со столь умелым противником.
2
Четыре часа провел Джон Полидори один на один с листком бумаги, который упорно оставался чистым. Он окунал перо в чернильницу, ерзал на стуле, вставал, ходил по комнате из угла в угол, поспешно возвращался к столу, как если бы только что поймал верную и точную фразу, которой можно было бы начать рассказ, но когда наконец собирался излить ее на бумагу, то оказывалось, что чернила на кончике его пера уже высохли. А к тому времени, когда он заканчивал удалять пленку, которая образовывалась на поверхности чернильницы, фраза испарялась, столь же летучая, как винные пары. Сцена повторялась снова и снова, как в дурном кошмаре. Джон Полидори знал, что у него есть сюжет, что он находится рядом, под рукой. Однако по причинам, которые можно было бы квалифицировать как чисто бюрократические и не имеющие никакого отношения к его таланту, он никогда не мог переступить порог, отделявший res cogitans его богатого воображения от жалкой res externa бумаги. В конце концов, он возненавидел самое субстанцию этого листка. Трудность заключалось в одном и ни в чем другом: почему такой дух, каким наделен он, обитатель горнего мира высших идей, должен спускаться в дольний мир бумаги? Истинный поэт не нуждается в том, чтобы оставить след или свидетельство того невыразимого духовного опыта, каковым является Поэзия. Пребывая в этом убеждении и предчувствуя, что очень скоро кто-нибудь решит за него эту – так сказать – «техническую» проблему, Джон Уильям Полидори, сжимая в руке перо, заснул глубоким сном за письменным столом.
3
Сквозь жалюзи начал просачиваться бледный утренний свет. Джон Уильям Полидори проснулся, потому что у него онемела рука, а позвоночник пронзала острая боль. Он распрямился, вытянул ноги, закинув их на стол, и заснул бы снова, если бы его внимание не привлекла одна деталь: он не помнил, чтобы закрывал жалюзи. Сначала он подумал, что решетки развернула буря, но, приглядевшись, решил, что как бы сильно ни дул ветер, это еще не объясняет, почему шпингалет аккуратно задвинут. Полидори автоматически перевел взгляд на светильник. Как он и ожидал, рядом с подсвечником лежал черный конверт с пурпурной печатью, в центре которой была выдавлена буква L . Впервые он почувствовал гибельное, материальное и близкое дыхание слежки.
Мой дорогой доктор ,
Здравствуйте. Надеюсь , Вы отдохнули. Мне не хотелось Вас беспокоить , и потому я проникла к Вам тайком. Я видела , как Вы спали. Вы были похожи на ангела. Меня умилило детское выражение Вашего лица. Я позволила себе ослабить Ваш галстук и снять ботинки. И если судить по улыбке , которой во сне Вы меня одарили , похоже , Вы были мне благодарны.
Полидори заметил, что и вправду разут, и вспомнил, что накануне вечером не снимал обувь. Подойдя к зеркалу, он убедился, что галстук свободно висит вокруг ворота сорочки. Приступ тошноты сложил его пополам. Почти рефлекторным движением Полидори снял галстук и, держа, его указательным и большим пальцем, бросил в корзину для бумаг, которая стояла под письменным столом. Только тогда, когда он опустился на колени, он заметил, что прямо под самым его носом, в центре стола, рядом с чернильницей, там, где вчера лежал жалкий чистый лист, появилось несколько тетрадей, исписанных убористым почерком. На секунду он даже засомневался, не он ли сам перед сном исписал эти тетради. Как ни парадоксально, но возможно именно благодаря бросающейся в глаза яркости, Джон Полидори не сразу заметил, что поверх тетрадок стоит серебряная шкатулочка в стиле рококо, на филигранной крышке которой изысканный орнамент, сплетаясь, образует букву L , точно такую же, как и на конверте.
Боясь прикоснуться к какому-либо из этих неожиданных даров, словно они были источником смертельной заразы, Полидори решил найти разгадку тайны в письме.
Итак , Вам уже известно , обладателем чего являетесь Вы. Но я еще не сказала Вам , что предлагаю в замен. Я знаю , чего Вы жаждете более всего. Я могла бы поклясться , что знаю , о чем Вы всегда мечтали , в чем причина Ваших бессонных ночей и что туманит Ваш взгляд , когда Вы предаетесь дневным грезам. Догадываюсь , что горькая пища , которой питается Ваша душа , не что иное , как яд зависти. Я знаю , что Вы готовы отдать палец правой руки за пару рифмованных сонетов и всю руку за полноценный рассказ. Не сомневаюсь , что за три сотни томов добротных сочинений Вы бы отдали душу самому дьяволу. Так вот , то , что я прошу у Вас , не нанесет Вам никакого невосполнимого ущерба. Вы ничего , абсолютно ничего не потеряете , если согласитесь дать мне то , что для меня жизненно необходимо. Я не прошу о милости. Также я не обещаю Вам бессмертия. Хотя , пожалуй , нечто , что на него более всего похоже: посмертную славу. Пожалуй , единственное , чему я научилась за долгие годы своего существования , это писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
5
Дерек Тальбот взирал на нее почти с интересом. Колетта почувствовала себя красавицей. Втайне она всегда считала себя привлекательнее , чем Бабетта. Только идиот или слепец мог путать ее с сестрой. Она посмотрела на Бабетту , пытавшуюся привести себя в порядок , с искренним сочувствием. В самом деле , садовник и глазом не повел , чтобы взглянуть на Бабетту , зато не отрываясь смотрел на обнаженные ноги Колетты. Моя сестра раздвинула колени и , глядя Д ереку Тальботу прямо в глаза , провела рукой по своим бедрам , а затем протянула руку и к прислоненному к стене ружью. Она погладила его ствол , одновременно переведя взгляд на член юноши , – который , к слову сказать , начал восставать – и тут же поднесла приклад ружья к своему лобку и зажала его между ног. Обводя языком вокруг дула , она начала медленно и размеренно двигаться , как если бы ехала рысц ой на лошади. К Дереку Тальботу вернулось то выражение лица , которое у него было несколько минут назад , когда он рассматривал афишу. Моя сестрица Колетта , увидев , что «дружок» садовника возвращается в царство живых , встала , подошла к кровати , опустилась на колени и , будто совершая светский церемониал , взяла его обеими руками и провела языком от основания до головки , а затем от головки до основания. Бабетта , потихоньку приходившая в себя , следила за происходившим с удивлением и недоверием. Колетта , не отпуская свою жертву , подняла глаза и не без злорадства взглянула на Бабетту , будто говоря: «Я , Колетта Л егран , смогла сделать то , чего тебе , ничтожная старуха , никогда бы не удалось».
Колетта ощутила под своими ладонями мощный толчок. Не теряя ни секунды , она обернула свой трофей заранее заготовленным платком , и в ту же секунду огнедышащий вулкан изверг из себя белоснежную драгоценную лаву. Когда сокращения мышц прекратились , Колетта сжала пальцы , чтобы получить все до последней капли. Когда животворная жидкость оказалась в платке , Колетта связала уголки и спрятала импровизированный мешочек в свои одежды , Д ерек Тальбот , который все еще дрожал , как лист , неожиданно открыл глаза. Из самых сладостных грез он перенесся в худший из кошмаров. Перед его взором предстали две дряхлые старухи , жадные и ненасытные , которые смеялись и ликовали , как гиены , Д ерек Тальбот ощутил приступ тошноты , который перерос в неудержимую рвоту. Сначала он стал умолять , чтобы его развязали , а затем обрушил на них оглушительные проклятья , грозя заявить на них властям и раструбить на всех углах , что сестры Легран – самые грязные из всех шлюх.
Сестры поспешили принести мне похищенный нектар. Я жадно набросилась на него , и по мере того как живительная влага стекала по моему горлу , в наши тела возвращалась жизнь , пока , наконец , мы не обрели прежние силы. Из маленького домика напротив продолжали доноситься крики и проклятья Д ерека Тальбота.
И тогда мои сестры осознали всю непреложность того факта , что , если молодой садовник и вправду расскажет о происшедшем , все сплетни , которые о них ходили , получат окончательное подтверждение.
Исполненные жизненных сил и небывалой решимости , прихватив ружье , они вернулись в домик Д ерека Тальбота. Когда садовник снова их увидел , он разразился новыми , еще более страшными проклятьями. Бабетта вскинула ружье , навела дуло на его переносицу и выстрелила.
Так было положено начало бесчисленному количеству преступлений.
6
Я склонна думать , что мои сестры никогда не думали о себе как об убийцах-злоумышленницах. Они убивали с той врожденной естественностью , с какой тигр вонзает клыки в мозг газели. Они убивали без ненависти и злобы. Они убивали без сострадания и сопереживания. Они убивали без плана и опаски. Они не испытывали ни угрызений совести , ни удовольствия. Они убивали по законам природы: просто для того , чтобы выжить. Неожиданно для себя мы превратились в кочевников. Мы приезжали в город или деревню , мои сестры намечали жертву , получали свой трофей и убивали снова и снова , пока мы не отправлялись в путь в поисках иного пристанища. Я уже рассказывала Вам , какие муки были сопряжены для меня с переездами. Мои же сестры , напротив , всякий раз были как будто счастливы начать новую жизнь. Путешествия приводили их в невероятное возбуждение. За один год мы объехали больше городов и весей , чем Вы за всю вашу жизнь. Случай бросал нас с крайнего запада Европы на ее крайний восток , из Лиссабона в Санкт-Петербург , с севера на юг , из нордических королевств на остров Крит. Мы видели самые экзотические земли по обе стороны Атлантики: от берегов Южных морей и Рио-де-ла-Плата до Соединенных Штатов Северной Америки. Вынуждена признаться , что не могу подсчитать , хотя бы приблизительно , сколько трупов мы оставили за собой.
Д р . Полидори , что касается меня , то я больше не могу молчать и продолжать нести груз мучительных угрызений совести. И дело не в усталости. Я уже старое чудовище. Если я и решилась открыться перед Вами , то лишь потому , что знаю: между нашими душами существует некое глубинное сходство , уверена , мы можем быть полезны друг другу. В обмен на то , что , как Вам теперь известно , мне нужно , я могу предложить нечто , чего всегда жаждало Ваше сердце. Завтра Я Вам это передам. А сейчас мне надо поспать , силы оставляют меня. Я дам о себе знать.
Анетта Л егран
Далекий огонек на вершине горы погас.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Джон Уильям Полидори перечел последние строки письма. Его снова охватил ужас. Однако к страху примешивалось кое-что еще. Он представлял себе трупы, найденные в окрестностях Шийонского замка. Не спрашивая разрешения, в его воображение вторгся Дерек Тальбот, привязанный к кровати, с простреленным лбом, утопающий в собственной крови. Но тут Полидори обнаружил, что зловещие письма его больше не пугают; напротив, по всей видимости, единственным существом, способным оградить его от безжалостной ненасытности сестер Легран, было это чудовище. Более того, росла надежда извлечь из сложившейся ситуации некоторую выгоду. Но, спрашивал он себя, знает ли Анетта Легран, чего жаждет его сердце более всего? Почему-то он надеялся, что знает. Полидори готов был без стыда открыть ей свои самые постыдные чаяния, исповедоваться в самых грешных мыслях. Неожиданно ему открылось, что наигнуснейшая из трех сестер сможет не только защитить его от смерти, но, более того, в корне изменить его жалкое существование.
Джон Полидори сложил письмо и спрятал его в конверт. Подобно нетерпеливым любовникам, он ждал окончания дня – который еще даже не начался, – чтобы получить следующее письмо. Ему и в голову не приходило лечь спать. Он не догадывался, каким образом Анетта Легран подбрасывает ему письма на ночной столик, но был уверен в одном: ее никто не должен видеть. Поэтому, на случай, если она решит передать ему послание, Джон Полидори решил уйти из комнаты.
Секретарь стал спускаться по лестнице, и с площадки ему открылась зловещая картина: гостиная была освещена погребальным светом канделябра, тускло мерцавшем на середине стола. В северном торце стола сидел Лорд Байрон, напротив – Перси Шелли, по бокам расположились Мэри и Клер. Мерцающий свет, который источали уголья в камине, причудливо сочетался с пламенем канделябра и придавал всей картине сходство с шабашем ведьм. Глаза Байрона странно поблескивали, чего Полидори раньше никогда не видел. Клер сидела с неестественно вздернутым подбородком, положив ладони на стол. В редких всполохах пламени ее глаза казались закрытыми. С лестничной площадки Полидори не мог разглядеть лица Мэри, хотя слышал ее прерывистое дыхание. Перси Шелли утратил свою обычную саркастическую маску и выглядел скорее испуганным. Перед Байроном лежала раскрытая книга. Резким, размеренным голосом, какого Полидори не мог припомнить, его Лорд читал вслух:
...Но поднялась тревожно вдруг
Прекрасная леди Кристабель –
Она услышала странный звук,
Не слыханный ею нигде досель,
Как будто стоны близко слышны
За старым дубом, с той стороны.
Ночь холодна, лес обнажен:
Может быть, это ветра стон?..
...Чу! бьется сердце у ней в груди –
Святая дева, ее пощади!
Руки с мольбой сложив под плащом,
Обходит дуб она кругом,
Что же видит она?
Полидори заметил, как побледнел Шелли. Безотчетная дрожь вынудила его вцепиться в стул. Байрон продолжал:
...Под лампой леди, склонена,
Обводила тихо глазами кругом,
И, глубоко вздохнув, она
Вся словно вздрогнула, потом
Распустила под грудью пояс свой.
Одежда упала к ногам, легка...
Она стоит совсем нагой!
Взгляни: ее грудь, ее бока…
На этом самом месте романа Колриджа Кристабель Перси Шелли издал оглушительный вопль, вскочил со стула и вслепую бросился бежать, пока не рухнул, содрогаясь в конвульсиях и бормоча что-то нечленораздельное, у ног Байрона. Трое, как могли, подняли его и перенесли в кресло. Шелли бредил. Покрывшись холодным потом, со взором, затерявшимся в собственных галлюцинациях, он стал описывать ужасающие видения, которые вызвал у него отрывок, прочитанный Байроном. Он говорил о женщине, у которой в середине грудей вместо сосков были два грозных глаза.
Полидори, тайный свидетель, взирал с безграничным удовольствием на жалкий спектакль, который представлял этот невозмутимый молодой скептик, кичившийся своим атеизмом. Теперь, находясь под властью страха, он публично предоставил доказательства своей слабости и суеверия. Секретарь Байрона решил, что ему пора выйти на сцену. Он заранее смаковал сладкий вкус мести. Он, по мнению Шелли, бедный сумасшедший, теперь выступал в роли врача, которому предстояло оказать помощь несчастному страдальцу, мнящему себя поэтом.
– Что здесь за крики? – вопросил Джон Полидори с высоты лестничного пролета с совершенно неуместной невозмутимостью мудреца Байрон попросил его сделать что-нибудь для друга. Полидори сбежал вниз по лестнице и с преувеличенным беспокойством, – которое, вне всякого сомнения, указывало на его великодушие и умение прощать обиды, – склонился над беднягой. Вмешательство доктора Полидори произвело мгновенный эффект. В ту самую секунду, когда он уже почти взял больного за запястье, чтобы нащупать пульс, блуждающий взгляд Шелли случайно остановился на секретаре Байрона.
– Не разрешайте этому гадкому червю прикасаться ко мне своими мерзкими руками! – вскричал «больной», вскакивая на ноги и с отвращением шарахаясь в сторону.
Очевидно, гордость Шелли возобладала над опийным дурманом.
– Он не знает, что говорит... – прошептал Полидори на ухо своему Лорду.
– Я прекрасно знаю, что говорю, – гаркнул Шелли, привел в порядок свой костюм, твердой походкой вернулся к столу и занял свое место. – Продолжим, – заключил он, как если бы ничего не произошло.
Мэри подошла к нему, обняла со спины и шепнула:
– Нам лучше отдохнуть...
– Я сказал, что со мной все в полном порядке. Продолжим чтение.
Мэри подчинилась и села за стол. Байрон, опасаясь нового припадка у своего друга или, что было бы еще хуже, у секретаря, полагал, что во избежание бед лучше завершить собрание. Он находился в затруднительном положении. Надо было найти соломоново решение. Если он прекратит чтение, то оскорбит Шелли, а если продолжит, сделав вид, что ничего не случилось, то рискует вновь увидеть полет своего секретаря из окна. Внезапно лицо Байрона просветлело. Он предложил разойтись, но при условии, что каждый из присутствующих, вдохновившись только что прочитанным отрывком из Колриджа, обязуется сочинить рассказ в фантастическом духе. Через четыре дня, ровно в полночь, они снова соберутся с тем, чтобы каждый огласил свое сочинение.
Сам того не сознавая, Байрон вызвал своего секретаря на самую беспощадную из дуэлей: беззащитный и неопытный, Полидори не имел ни малейшего шанса одержать победу в поединке со столь умелым противником.
2
Четыре часа провел Джон Полидори один на один с листком бумаги, который упорно оставался чистым. Он окунал перо в чернильницу, ерзал на стуле, вставал, ходил по комнате из угла в угол, поспешно возвращался к столу, как если бы только что поймал верную и точную фразу, которой можно было бы начать рассказ, но когда наконец собирался излить ее на бумагу, то оказывалось, что чернила на кончике его пера уже высохли. А к тому времени, когда он заканчивал удалять пленку, которая образовывалась на поверхности чернильницы, фраза испарялась, столь же летучая, как винные пары. Сцена повторялась снова и снова, как в дурном кошмаре. Джон Полидори знал, что у него есть сюжет, что он находится рядом, под рукой. Однако по причинам, которые можно было бы квалифицировать как чисто бюрократические и не имеющие никакого отношения к его таланту, он никогда не мог переступить порог, отделявший res cogitans его богатого воображения от жалкой res externa бумаги. В конце концов, он возненавидел самое субстанцию этого листка. Трудность заключалось в одном и ни в чем другом: почему такой дух, каким наделен он, обитатель горнего мира высших идей, должен спускаться в дольний мир бумаги? Истинный поэт не нуждается в том, чтобы оставить след или свидетельство того невыразимого духовного опыта, каковым является Поэзия. Пребывая в этом убеждении и предчувствуя, что очень скоро кто-нибудь решит за него эту – так сказать – «техническую» проблему, Джон Уильям Полидори, сжимая в руке перо, заснул глубоким сном за письменным столом.
3
Сквозь жалюзи начал просачиваться бледный утренний свет. Джон Уильям Полидори проснулся, потому что у него онемела рука, а позвоночник пронзала острая боль. Он распрямился, вытянул ноги, закинув их на стол, и заснул бы снова, если бы его внимание не привлекла одна деталь: он не помнил, чтобы закрывал жалюзи. Сначала он подумал, что решетки развернула буря, но, приглядевшись, решил, что как бы сильно ни дул ветер, это еще не объясняет, почему шпингалет аккуратно задвинут. Полидори автоматически перевел взгляд на светильник. Как он и ожидал, рядом с подсвечником лежал черный конверт с пурпурной печатью, в центре которой была выдавлена буква L . Впервые он почувствовал гибельное, материальное и близкое дыхание слежки.
Мой дорогой доктор ,
Здравствуйте. Надеюсь , Вы отдохнули. Мне не хотелось Вас беспокоить , и потому я проникла к Вам тайком. Я видела , как Вы спали. Вы были похожи на ангела. Меня умилило детское выражение Вашего лица. Я позволила себе ослабить Ваш галстук и снять ботинки. И если судить по улыбке , которой во сне Вы меня одарили , похоже , Вы были мне благодарны.
Полидори заметил, что и вправду разут, и вспомнил, что накануне вечером не снимал обувь. Подойдя к зеркалу, он убедился, что галстук свободно висит вокруг ворота сорочки. Приступ тошноты сложил его пополам. Почти рефлекторным движением Полидори снял галстук и, держа, его указательным и большим пальцем, бросил в корзину для бумаг, которая стояла под письменным столом. Только тогда, когда он опустился на колени, он заметил, что прямо под самым его носом, в центре стола, рядом с чернильницей, там, где вчера лежал жалкий чистый лист, появилось несколько тетрадей, исписанных убористым почерком. На секунду он даже засомневался, не он ли сам перед сном исписал эти тетради. Как ни парадоксально, но возможно именно благодаря бросающейся в глаза яркости, Джон Полидори не сразу заметил, что поверх тетрадок стоит серебряная шкатулочка в стиле рококо, на филигранной крышке которой изысканный орнамент, сплетаясь, образует букву L , точно такую же, как и на конверте.
Боясь прикоснуться к какому-либо из этих неожиданных даров, словно они были источником смертельной заразы, Полидори решил найти разгадку тайны в письме.
Итак , Вам уже известно , обладателем чего являетесь Вы. Но я еще не сказала Вам , что предлагаю в замен. Я знаю , чего Вы жаждете более всего. Я могла бы поклясться , что знаю , о чем Вы всегда мечтали , в чем причина Ваших бессонных ночей и что туманит Ваш взгляд , когда Вы предаетесь дневным грезам. Догадываюсь , что горькая пища , которой питается Ваша душа , не что иное , как яд зависти. Я знаю , что Вы готовы отдать палец правой руки за пару рифмованных сонетов и всю руку за полноценный рассказ. Не сомневаюсь , что за три сотни томов добротных сочинений Вы бы отдали душу самому дьяволу. Так вот , то , что я прошу у Вас , не нанесет Вам никакого невосполнимого ущерба. Вы ничего , абсолютно ничего не потеряете , если согласитесь дать мне то , что для меня жизненно необходимо. Я не прошу о милости. Также я не обещаю Вам бессмертия. Хотя , пожалуй , нечто , что на него более всего похоже: посмертную славу. Пожалуй , единственное , чему я научилась за долгие годы своего существования , это писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12