Она никогда не была очень крепкой и здоровой, а Ольда испытывала к ней особую привязанность и нежность, отчасти из-за того, что они обе родились на восток.
Что может быть страшнее для родителя, чем потеря ребенка?! Конечно, у нас было еще шестеро детей, которые нуждались в нашей заботе, и постепенно время сгладило боль утраты. И тут свободное место в восточном направлении компаса начало терзать Ольду.
Недди
Отец рассказывал мне, что впервые стал делать эскизы розы ветров, когда они с мамой были помолвлены. Для обучения дедушка давал ему кипы карт, почти на всех стоял этот значок – как правило, в нижнем левом углу.
Отец сказал, что свое название значок получил из-за того, что похож на цветок с тридцатью двумя лепестками, и картографы испокон веков использовали его для обозначения направления ветров. Некоторые из них были простые, некоторые нет, но северное направление у всех указывал заостренный лепесток. Еще отец рассказал, что все картографы раскрашивали розы ветров яркими красками, и не потому, что так красивее, а для того, чтобы их было легче разглядеть в тусклом свете корабельных светильников на палубе.
Мне нравилось слушать про составление карт. Я мечтал, что, когда вырасту, поеду в один из больших городов и вместе с великими учеными займусь изучением этой темы. Или стану поэтом.
Одно из первых своих стихотворений я написал про розу ветров:
Север, восток, запад и юг пронзит стрела,
Ветер-бродяга треплет волну, сводит с ума,
Пашню морей вздыбит – к звезде вскинет буйки.
В дальних морях этой звезды ждут моряки.
Здесь и далее перевод стихов А. Ефремова
Самое хорошее в этом стихотворении то, что оно короткое.
Отец
Нелюбовь к путешествиям – единственное, что мешало моей профессии. («Ты же родился на юго-восток», – говорила Ольда.) И когда наше дело развалилось, я счел виноватым себя. По правде говоря, дела давно уже шли не очень. Осбьёрн и его жена умерли от инфлюэнцы, и управление производством перешло ко мне. Скоро стало ясно, что я не смогу добиться успеха. К тому же число заказчиков после инфлюэнцы уменьшилось.
Ольда к тому времени добралась уже до середины компаса. Дома ждали четверо детей, которых нечем было кормить. И когда дальний родственник Ольды предложил нам маленький участок земли для обработки, мы не упустили возможности и перебрались всей семьей в отдаленный район Северной Норвегии.
Родственник был добр к нам и брал небольшую плату за жилье, поэтому некоторое время все шло хорошо.
Пока не умерла Оливи.
Роуз
Не помню, когда я узнала, что родилась на смену умершей сестре. Я просто всегда знала это, как разные другие вещи, например историю про необычные обстоятельства моего рождения или то, что отец умеет рисовать розы ветров.
Мама всегда рассказывала мне про Оливи – какой она была хорошей, послушной, как помогала маме на кухне. У меня никогда не получалось поступать так же. Отчасти из-за любопытства и страсти к исследованиям, жившим у меня внутри: мне необходимо было рассмотреть, потрогать или даже понюхать то, что оказывалось в поле зрения. К тому же я просто не могла усидеть на месте, за исключением тех случаев, когда рядом был Недди.
Именно в один из таких редких моментов я увидела, как шьют.
Мне тогда было, может, годика четыре. Я сидела у Недди на коленях, и он рассказывал мне про Бифрост – мост из радуги. В древних сказаниях Бифрост связывал наш мир с Асгардом, миром богов. В скандинавской мифологии Мидгард – мир, созданный богами для людей. Он окружен миром чудищ и великанов – Утгардом. В центре Мидгарда высится Асгард – мир богов. Боги построили мост от земли до неба (из Мидгарда в Асгард) и назвали его Бифрост или Биврёст, который представлял собой трехцветную радугу.
Мама сидела напротив нас около очага. Она штопала. Я слыхала слово «штопать» и раньше, но не знала, что оно значит на самом деле. Говорили, что так делают, чтобы одежда служила дольше, и что мне тоже придется этим заниматься, когда я подрасту. Оливи даже в восемь лет умело справлялась со штопкой и всегда спокойно сидела за этим занятием. Поэтому штопка заранее пугала меня и обещала стать еще одним поводом для маминого недовольства.
И вдруг я наткнулась взглядом на собственные штаны, за которые мама только что взялась. Сзади на них была огромная дыра, появившаяся днем, когда я спускалась по небольшому водопаду. Недди рассказывал, как Тор размахивал волшебным молотом Тор – бог грома, высокий и сильный. Он борется с главными врагами богов – великанами и помогает людям. У Тора есть волшебный пояс, который делает его сильнее, на руках у Тора железные рукавицы, а вместо копья или меча он носит с собой тяжелый железный молот Мьёлльнир, разбивающий вдребезги самые крепкие скалы.
, переходя по мосту из радуги, и я задремала. Когда я открыла глаза, дыра на штанах исчезла.
Окончательно проснувшись, я села. Чудо.
Могло бы показаться странным, что я никогда раньше не видела, как мама зашивает дырки. Дело в том, что штопку она всегда оставляла на поздний вечер, когда я спала и в доме было спокойно.
Я подбежала к ней. От сонливости и следа не осталось, и мост Бифрост тут же был позабыт.
– Сделай еще так, – попросила я.
– Что сделать? – растерялась мама.
– Прогони дырку.
Она улыбнулась и взяла следующую одежку. Показала мне, как продеть нитку в иголку, и аккуратно зашила маленькую дырочку в рубашке Зорды.
Я смотрела, не отрывая глаз, а потом твердо сказала:
– Я тоже так хочу.
Мама немного поколебалась, взвешивая естественное беспокойство о маленьких пальчиках и острых предметах с желанием поощрить мой неожиданный интерес. Подумав о том, что это хорошее средство утихомирить меня, она согласилась. Конечно, несколько капель крови пролилось, но я упрямо держала иглу, решив во что бы то ни стало добиться успеха в этом волшебном ремесле. Я засыпала маму вопросами про иголки, булавки, откуда берутся нитки. Оказалось, что нитки дает моя любимая овечка Бесси (вот это да!) и все ее друзья и родственники.
С того вечера меня как будто привязали. Я точно знаю, что и мама и Недди были довольны. Штопка оказалась одним из немногих занятий, которые могли удержать меня дома под присмотром.
Отец
– Расскажи мне про Оливи, – попросила как-то Роуз.
Тогда я сильно тревожился из-за того, что Ольда говорила об Оливи слишком много, превращая ее в идеал, тягаться с которым маленькой Роуз было не под силу. Но не стоило беспокоиться. Рози с самого начала была себе на уме. Она никогда не меняла своего поведения даже ради мамы, а уж тем более ради кого-то другого.
Однажды она попросила меня нарисовать Оливи. Просьба была неожиданная, но чем больше я об этом думал, тем понятнее становилось ее любопытство. Признаюсь, я провел немало времени над маленьким рисунком, но работа принесла мне облегчение, да и Ольде тоже. Рисунок вызвал приятные воспоминания.
Когда я показал его Роуз, она долго и внимательно его изучала. У меня было немного цветных красок, и я раскрасил портрет. Роуз спросила только про волосы:
– Они были точно такого цвета, папа?
Я кивнул, цвет очень походил на настоящий. Роуз наклонилась и положила прядь собственных каштановых волос на рисунок.
– Только у нас с Недди волосы темные, – сказала она.
– У вашего дедушки по маминой линии были такие же. От него вы унаследовали этот цвет.
– Тот дедушка, который плавал на кораблях?
– Да.
Она улыбнулась. Потом попросила посмотреть розу ветров, ту, которую я нарисовал специально для нее. Когда у нас родился первенец – Нильс Отто – я нарисовал для него розу. Хоть я и не верил в важность направления рождения, сознаюсь, пользовался некоторыми идеями для создания рисунка. В розе Нильса Отто, кроме прочего, была парящая белая крачка (хорошо известная в наших северных краях птица), книга и перо для записи счетов.
Я стал рисовать розы ветров для каждого нашего новорожденного. Роуз особенно нравилось разглядывать свой рисунок, водить пальчиком по линиям. Я всегда с тревогой следил за ней, боялся, что ее маленькие зоркие глазки могут разглядеть подвох. Мне-то он прямо бросался в глаза и, казалось, портил всю красоту самой лучшей из всех моих роз.
Несколько раз поздно ночью, когда дети спали и не могли нас услышать, я делился своими опасениями с Ольдой.
– Может, лучше, чтобы Роуз узнала правду о своем рождении? Она еще маленькая, ей было бы… – я запнулся, – не так больно узнать обо всем сейчас.
– Не понимаю, о чем ты, Арни.
Она действительно не понимала.
Ольда уже не помнила правды. Она вычеркнула из памяти все. Я удивляюсь, как она вообще сумела сохранить здравомыслие. На самом деле, невозмутимая уверенность, с какой она говорила, что Роуз родилась на восток, заставляла меня сомневаться в собственном здравомыслии. Может, вообще ничего этого не происходило? Да нет, все случилось именно так.
За месяц до срока родов мы с Ольдой пошли в Эской Форест за травами. Мы старались ходить туда вместе хотя бы раз в две недели: эта привычка появилась у нас, когда мы перебрались жить на ферму. Там мы могли провести наедине пару спокойных часов, не нарушаемых детскими криками, слезами и вопросами. Пока дети были маленькие, жена нашего соседа Торска соглашалась приглядеть за ними в наше отсутствие, а потом мы оставляли Нильса Отто и Зёльду Орри за старших.
Беременность Ольды протекала спокойно, только ребенок в животе вел себя очень активно. Ольда говорила, что малыш решил исследовать каждый миллиметр ее лона. Однажды утром после особенно беспокойной ночи я сказал в шутку:
– Этот малыш сначала потянется за картой, а потом уж за молоком матери.
И тут же пожалел о своих словах, потому что жена нахмурилась.
– Восточные дети не любители путешествий.
Я вздрогнул от дурного предчувствия. Ольда была уверена, что для рождения этого ребенка возможно только восточное направление. Казалось, она испытывает судьбу.
И вот мы отправились собирать травы. День был пасмурный. Ольда принялась искать лопухи. Ей попались буйные заросли, и она наклонилась, чтобы сорвать листья, но вдруг слегка пошатнулась.
– Ух!
– Опять ребенок толкается? – спросил я.
– Он как будто пытается вырваться, – пожаловалась она, медленно выпрямляясь. – Ей бы надо еще потерпеть. Недельки четыре хотя бы.
Вдалеке загрохотало. Я взглянул на небо.
– Нам лучше вернуться домой. С севера ползут такие черные тучи!
Ольда кивнула и направилась к своей корзине. Но на полпути остановилась и обхватила живот руками. Ее протяжный стон заглушил грохотание небес. Ольда опустилась на землю с искаженным от боли лицом.
Я подскочил к ней и, пытаясь сохранять спокойствие в голосе, сказал:
– Боль утихнет, и мы сразу же пойдем домой.
Жена покачала головой.
– Нет, – с трудом прошептала она. – Ребенок идет. Быстро.
– Но я…
– Ты примешь его, Арни.
Я помогал ей и раньше, поэтому не боялся. Но вот-вот должна была разразиться буря, и это меня сильно беспокоило. Устраивая Ольду поудобнее на земле, я шептал молитву.
Схватки становились все сильнее, лес эхом отзывался на стоны Ольды.
Вдруг она в панике стала оглядываться.
– Солнце, где солнце? – Ее бормотание переросло в продолжительный стон.
До меня дошло, что Ольда беспокоится о направлении родов, но, когда я осознал, что смотрю на маленькую пяточку, все вылетело из головы.
Ребенок шел неправильно. Глухая паника охватила меня. Я закрыл глаза и стал думать. Что делали повивальные бабки, если ребенок выходил ножками? Я положил руку на живот Ольды и сосредоточил все мысли на еще не родившемся ребенке.
– Повернись, малыш, – прошептал я, изо всех сил желая, чтобы ребенок услышал.
Но ничего не изменилось.
– Ольда, – сказал я жене на ухо. – Нужно сходить за помощью.
– Нет, – выкрикнула она. – Слишком поздно!
Она не отрывала взгляда от темного неба, видневшегося сквозь кроны деревьев, – искала солнце.
– Где же оно?.. Какое направление, Арни?
Мне было непонятно, как в минуту величайшей опасности для собственной жизни и жизни ребенка она могла думать только о своих проклятых суевериях. Потом я подумал, что, возможно, она не осознавала до конца всей серьезности положения.
– Я не могу сделать это самостоятельно. Нам нужна…
– Солнце… – снова проговорила Ольда.
Вдруг под моей рукой что-то вздулось и задвигалось.
Ольда вскрикнула и приподнялась. Крупные капли дождя упали ей на лицо.
А я в изумлении смотрел на головку моего ребенка. Ему удалось повернуться самостоятельно! Это было просто чудо!
Что происходило потом, стерлось из моей памяти.
– Тужься! – кричал я Ольде.
И вот у меня в руках очутилась вопящая кроха. Она была вся сморщенная, красная и темноволосая. Девочка. Дождь умыл крошечное личико. Ольда протянула к нам руки, и я передал ей ребенка. Она стала целовать закрытые глазки и ручки.
В это время сквозь листву пробился луч света, и Ольда глянула вверх. Ее влажное раскрасневшееся лицо побелело, улыбка исчезла. Я поднял глаза, чтобы посмотреть, что там такое, и неожиданно увидел радугу и бледное солнце. Легкий дождь все еще шел. Было очень красиво. «Хороший знак», – подумал я.
– Север, – выдохнула Ольда с недоверием. Тогда я понял. И чуть не рассмеялся вслух от облегчения.
– Она северная, да? Ну, наверное, так было предопределено…
– Нет! – закричала на меня Ольда. – Она не северная! Она не будет северным ребенком!
– Ольда, успокойся. Нет ничего плохого в том, что ребенок родился на север. Кроме того, это всего лишь предрассудок.
– Она – Ориана.
Я удивленно посмотрел на нее:
– Хорошее имя – Ориана. Значит, ты решила больше не называть детей по направлению?
– Я смотрела на восток, когда роды начались.
Я мысленно вернулся назад. Небо было темное, сказать наверняка, куда смотрела Ольда, было затруднительно.
– Она родилась на восток, поэтому ее зовут Ориана! – вызывающе сказала Ольда.
Я нехотя кивнул, хотя и почувствовал, как внутри шевельнулась тревога.
– Я не позволю ей умереть, – прошептала она.
Умереть? Потом я вспомнил предсказание гадалки.
Умрет подо льдом и снегом.
–Арни, ты никогда никому не расскажешь, ни одной живой душе…
– Расскажу – что?
– Что она родилась не на восток. Она восточный ребенок! – Ее взор пылал, а лицо было бледное и мокрое.
Я положил руку на спутанные волосы Ольды.
– Тебе нужно время, чтобы все обдумать.
– Нет, – твердо ответила она, глядя мне прямо в глаза. – Это Ориана Роуз, потому что круг компаса завершен и это мой последний ребенок. Пообещай мне, Арни. Ты никогда не скажешь ни одной живой душе.
Поколебавшись, я поклялся, потому что не мог вынести несчастного выражения этих глаз.
Она улыбнулась и снова склонилась к ребенку, бормоча слова любви. Потом я взял малышку, чтобы Ольда могла отдохнуть немного перед дорогой домой. Я легонько провел пальцами по кончикам взъерошенных каштановых волос дочери. Посмотрел на ее сморщенное личико, и вдруг мне на ум пришли слова из давно забытого стихотворения: «Ниам, рожденная под радугой». Может, это было стихотворение Недди? Как бы то ни было, с того мгновения, хотя и не нарушая соглашения с Ольдой, в душе я называл свою дочку Ниам.
Когда я записывал в семейной книге рождений моего восьмого ребенка, я написал: Ориана Роуз. А когда рисовал розу ветров, которая была у каждого из детей, то сделал ее самой сложной. Она могла бы быть и самой красивой, если бы не таила в себе ложь. Пока я ее рисовал, со мной происходило что-то непонятное, потому что рисунок выдавал правду помимо моей воли. Но разглядеть эту правду мог только тот, кто хотел ее увидеть.
Это была моя тайна, которая раскрылась лишь в ту ужасную ночь, когда белый медведь подошел к нашей двери.
Королева троллей
Все началось, когда я впервые отправилась в Зеленые Земли.
Тогда он был совсем мальчиком. Играл с другими детьми. Они кидали красный мяч. Смеялись. Потом ушли, а он нежданно-негаданно один вернулся за мячиком. Я могла бы наколдовать такого (с помощью моих способностей), но даже не подумала об этом.
Должно быть, у него зрение лучше, чем у остальных мягкокожих, – он заметил меня. А может, это случилось из-за того, что я сама хотела, чтобы он меня увидел.
Он подбежал ко мне. Такое странное лицо, белозубая улыбка, яркие зелено-голубые глаза. Протянул мяч и сказал:
– Хочешь поиграть?
Вот тогда-то оно и появилось – странное, захватывающее дух чувство. Желание.
Поэтому я забрала его. Не в тот день, потом.
Ярости моего отца не было предела. Он сказал, что я нарушила все наши законы. Самые древние и обязательные из законов.
Я пыталась объяснить ему, почему так получилось. Никто из людей не узнал, что я забрала его. Я проделала это очень умно, изобретательно. Но разгневанный отец наложил заклятие. Строгое. И с условиями.
Я ненавидела его, но изменить ничего не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Что может быть страшнее для родителя, чем потеря ребенка?! Конечно, у нас было еще шестеро детей, которые нуждались в нашей заботе, и постепенно время сгладило боль утраты. И тут свободное место в восточном направлении компаса начало терзать Ольду.
Недди
Отец рассказывал мне, что впервые стал делать эскизы розы ветров, когда они с мамой были помолвлены. Для обучения дедушка давал ему кипы карт, почти на всех стоял этот значок – как правило, в нижнем левом углу.
Отец сказал, что свое название значок получил из-за того, что похож на цветок с тридцатью двумя лепестками, и картографы испокон веков использовали его для обозначения направления ветров. Некоторые из них были простые, некоторые нет, но северное направление у всех указывал заостренный лепесток. Еще отец рассказал, что все картографы раскрашивали розы ветров яркими красками, и не потому, что так красивее, а для того, чтобы их было легче разглядеть в тусклом свете корабельных светильников на палубе.
Мне нравилось слушать про составление карт. Я мечтал, что, когда вырасту, поеду в один из больших городов и вместе с великими учеными займусь изучением этой темы. Или стану поэтом.
Одно из первых своих стихотворений я написал про розу ветров:
Север, восток, запад и юг пронзит стрела,
Ветер-бродяга треплет волну, сводит с ума,
Пашню морей вздыбит – к звезде вскинет буйки.
В дальних морях этой звезды ждут моряки.
Здесь и далее перевод стихов А. Ефремова
Самое хорошее в этом стихотворении то, что оно короткое.
Отец
Нелюбовь к путешествиям – единственное, что мешало моей профессии. («Ты же родился на юго-восток», – говорила Ольда.) И когда наше дело развалилось, я счел виноватым себя. По правде говоря, дела давно уже шли не очень. Осбьёрн и его жена умерли от инфлюэнцы, и управление производством перешло ко мне. Скоро стало ясно, что я не смогу добиться успеха. К тому же число заказчиков после инфлюэнцы уменьшилось.
Ольда к тому времени добралась уже до середины компаса. Дома ждали четверо детей, которых нечем было кормить. И когда дальний родственник Ольды предложил нам маленький участок земли для обработки, мы не упустили возможности и перебрались всей семьей в отдаленный район Северной Норвегии.
Родственник был добр к нам и брал небольшую плату за жилье, поэтому некоторое время все шло хорошо.
Пока не умерла Оливи.
Роуз
Не помню, когда я узнала, что родилась на смену умершей сестре. Я просто всегда знала это, как разные другие вещи, например историю про необычные обстоятельства моего рождения или то, что отец умеет рисовать розы ветров.
Мама всегда рассказывала мне про Оливи – какой она была хорошей, послушной, как помогала маме на кухне. У меня никогда не получалось поступать так же. Отчасти из-за любопытства и страсти к исследованиям, жившим у меня внутри: мне необходимо было рассмотреть, потрогать или даже понюхать то, что оказывалось в поле зрения. К тому же я просто не могла усидеть на месте, за исключением тех случаев, когда рядом был Недди.
Именно в один из таких редких моментов я увидела, как шьют.
Мне тогда было, может, годика четыре. Я сидела у Недди на коленях, и он рассказывал мне про Бифрост – мост из радуги. В древних сказаниях Бифрост связывал наш мир с Асгардом, миром богов. В скандинавской мифологии Мидгард – мир, созданный богами для людей. Он окружен миром чудищ и великанов – Утгардом. В центре Мидгарда высится Асгард – мир богов. Боги построили мост от земли до неба (из Мидгарда в Асгард) и назвали его Бифрост или Биврёст, который представлял собой трехцветную радугу.
Мама сидела напротив нас около очага. Она штопала. Я слыхала слово «штопать» и раньше, но не знала, что оно значит на самом деле. Говорили, что так делают, чтобы одежда служила дольше, и что мне тоже придется этим заниматься, когда я подрасту. Оливи даже в восемь лет умело справлялась со штопкой и всегда спокойно сидела за этим занятием. Поэтому штопка заранее пугала меня и обещала стать еще одним поводом для маминого недовольства.
И вдруг я наткнулась взглядом на собственные штаны, за которые мама только что взялась. Сзади на них была огромная дыра, появившаяся днем, когда я спускалась по небольшому водопаду. Недди рассказывал, как Тор размахивал волшебным молотом Тор – бог грома, высокий и сильный. Он борется с главными врагами богов – великанами и помогает людям. У Тора есть волшебный пояс, который делает его сильнее, на руках у Тора железные рукавицы, а вместо копья или меча он носит с собой тяжелый железный молот Мьёлльнир, разбивающий вдребезги самые крепкие скалы.
, переходя по мосту из радуги, и я задремала. Когда я открыла глаза, дыра на штанах исчезла.
Окончательно проснувшись, я села. Чудо.
Могло бы показаться странным, что я никогда раньше не видела, как мама зашивает дырки. Дело в том, что штопку она всегда оставляла на поздний вечер, когда я спала и в доме было спокойно.
Я подбежала к ней. От сонливости и следа не осталось, и мост Бифрост тут же был позабыт.
– Сделай еще так, – попросила я.
– Что сделать? – растерялась мама.
– Прогони дырку.
Она улыбнулась и взяла следующую одежку. Показала мне, как продеть нитку в иголку, и аккуратно зашила маленькую дырочку в рубашке Зорды.
Я смотрела, не отрывая глаз, а потом твердо сказала:
– Я тоже так хочу.
Мама немного поколебалась, взвешивая естественное беспокойство о маленьких пальчиках и острых предметах с желанием поощрить мой неожиданный интерес. Подумав о том, что это хорошее средство утихомирить меня, она согласилась. Конечно, несколько капель крови пролилось, но я упрямо держала иглу, решив во что бы то ни стало добиться успеха в этом волшебном ремесле. Я засыпала маму вопросами про иголки, булавки, откуда берутся нитки. Оказалось, что нитки дает моя любимая овечка Бесси (вот это да!) и все ее друзья и родственники.
С того вечера меня как будто привязали. Я точно знаю, что и мама и Недди были довольны. Штопка оказалась одним из немногих занятий, которые могли удержать меня дома под присмотром.
Отец
– Расскажи мне про Оливи, – попросила как-то Роуз.
Тогда я сильно тревожился из-за того, что Ольда говорила об Оливи слишком много, превращая ее в идеал, тягаться с которым маленькой Роуз было не под силу. Но не стоило беспокоиться. Рози с самого начала была себе на уме. Она никогда не меняла своего поведения даже ради мамы, а уж тем более ради кого-то другого.
Однажды она попросила меня нарисовать Оливи. Просьба была неожиданная, но чем больше я об этом думал, тем понятнее становилось ее любопытство. Признаюсь, я провел немало времени над маленьким рисунком, но работа принесла мне облегчение, да и Ольде тоже. Рисунок вызвал приятные воспоминания.
Когда я показал его Роуз, она долго и внимательно его изучала. У меня было немного цветных красок, и я раскрасил портрет. Роуз спросила только про волосы:
– Они были точно такого цвета, папа?
Я кивнул, цвет очень походил на настоящий. Роуз наклонилась и положила прядь собственных каштановых волос на рисунок.
– Только у нас с Недди волосы темные, – сказала она.
– У вашего дедушки по маминой линии были такие же. От него вы унаследовали этот цвет.
– Тот дедушка, который плавал на кораблях?
– Да.
Она улыбнулась. Потом попросила посмотреть розу ветров, ту, которую я нарисовал специально для нее. Когда у нас родился первенец – Нильс Отто – я нарисовал для него розу. Хоть я и не верил в важность направления рождения, сознаюсь, пользовался некоторыми идеями для создания рисунка. В розе Нильса Отто, кроме прочего, была парящая белая крачка (хорошо известная в наших северных краях птица), книга и перо для записи счетов.
Я стал рисовать розы ветров для каждого нашего новорожденного. Роуз особенно нравилось разглядывать свой рисунок, водить пальчиком по линиям. Я всегда с тревогой следил за ней, боялся, что ее маленькие зоркие глазки могут разглядеть подвох. Мне-то он прямо бросался в глаза и, казалось, портил всю красоту самой лучшей из всех моих роз.
Несколько раз поздно ночью, когда дети спали и не могли нас услышать, я делился своими опасениями с Ольдой.
– Может, лучше, чтобы Роуз узнала правду о своем рождении? Она еще маленькая, ей было бы… – я запнулся, – не так больно узнать обо всем сейчас.
– Не понимаю, о чем ты, Арни.
Она действительно не понимала.
Ольда уже не помнила правды. Она вычеркнула из памяти все. Я удивляюсь, как она вообще сумела сохранить здравомыслие. На самом деле, невозмутимая уверенность, с какой она говорила, что Роуз родилась на восток, заставляла меня сомневаться в собственном здравомыслии. Может, вообще ничего этого не происходило? Да нет, все случилось именно так.
За месяц до срока родов мы с Ольдой пошли в Эской Форест за травами. Мы старались ходить туда вместе хотя бы раз в две недели: эта привычка появилась у нас, когда мы перебрались жить на ферму. Там мы могли провести наедине пару спокойных часов, не нарушаемых детскими криками, слезами и вопросами. Пока дети были маленькие, жена нашего соседа Торска соглашалась приглядеть за ними в наше отсутствие, а потом мы оставляли Нильса Отто и Зёльду Орри за старших.
Беременность Ольды протекала спокойно, только ребенок в животе вел себя очень активно. Ольда говорила, что малыш решил исследовать каждый миллиметр ее лона. Однажды утром после особенно беспокойной ночи я сказал в шутку:
– Этот малыш сначала потянется за картой, а потом уж за молоком матери.
И тут же пожалел о своих словах, потому что жена нахмурилась.
– Восточные дети не любители путешествий.
Я вздрогнул от дурного предчувствия. Ольда была уверена, что для рождения этого ребенка возможно только восточное направление. Казалось, она испытывает судьбу.
И вот мы отправились собирать травы. День был пасмурный. Ольда принялась искать лопухи. Ей попались буйные заросли, и она наклонилась, чтобы сорвать листья, но вдруг слегка пошатнулась.
– Ух!
– Опять ребенок толкается? – спросил я.
– Он как будто пытается вырваться, – пожаловалась она, медленно выпрямляясь. – Ей бы надо еще потерпеть. Недельки четыре хотя бы.
Вдалеке загрохотало. Я взглянул на небо.
– Нам лучше вернуться домой. С севера ползут такие черные тучи!
Ольда кивнула и направилась к своей корзине. Но на полпути остановилась и обхватила живот руками. Ее протяжный стон заглушил грохотание небес. Ольда опустилась на землю с искаженным от боли лицом.
Я подскочил к ней и, пытаясь сохранять спокойствие в голосе, сказал:
– Боль утихнет, и мы сразу же пойдем домой.
Жена покачала головой.
– Нет, – с трудом прошептала она. – Ребенок идет. Быстро.
– Но я…
– Ты примешь его, Арни.
Я помогал ей и раньше, поэтому не боялся. Но вот-вот должна была разразиться буря, и это меня сильно беспокоило. Устраивая Ольду поудобнее на земле, я шептал молитву.
Схватки становились все сильнее, лес эхом отзывался на стоны Ольды.
Вдруг она в панике стала оглядываться.
– Солнце, где солнце? – Ее бормотание переросло в продолжительный стон.
До меня дошло, что Ольда беспокоится о направлении родов, но, когда я осознал, что смотрю на маленькую пяточку, все вылетело из головы.
Ребенок шел неправильно. Глухая паника охватила меня. Я закрыл глаза и стал думать. Что делали повивальные бабки, если ребенок выходил ножками? Я положил руку на живот Ольды и сосредоточил все мысли на еще не родившемся ребенке.
– Повернись, малыш, – прошептал я, изо всех сил желая, чтобы ребенок услышал.
Но ничего не изменилось.
– Ольда, – сказал я жене на ухо. – Нужно сходить за помощью.
– Нет, – выкрикнула она. – Слишком поздно!
Она не отрывала взгляда от темного неба, видневшегося сквозь кроны деревьев, – искала солнце.
– Где же оно?.. Какое направление, Арни?
Мне было непонятно, как в минуту величайшей опасности для собственной жизни и жизни ребенка она могла думать только о своих проклятых суевериях. Потом я подумал, что, возможно, она не осознавала до конца всей серьезности положения.
– Я не могу сделать это самостоятельно. Нам нужна…
– Солнце… – снова проговорила Ольда.
Вдруг под моей рукой что-то вздулось и задвигалось.
Ольда вскрикнула и приподнялась. Крупные капли дождя упали ей на лицо.
А я в изумлении смотрел на головку моего ребенка. Ему удалось повернуться самостоятельно! Это было просто чудо!
Что происходило потом, стерлось из моей памяти.
– Тужься! – кричал я Ольде.
И вот у меня в руках очутилась вопящая кроха. Она была вся сморщенная, красная и темноволосая. Девочка. Дождь умыл крошечное личико. Ольда протянула к нам руки, и я передал ей ребенка. Она стала целовать закрытые глазки и ручки.
В это время сквозь листву пробился луч света, и Ольда глянула вверх. Ее влажное раскрасневшееся лицо побелело, улыбка исчезла. Я поднял глаза, чтобы посмотреть, что там такое, и неожиданно увидел радугу и бледное солнце. Легкий дождь все еще шел. Было очень красиво. «Хороший знак», – подумал я.
– Север, – выдохнула Ольда с недоверием. Тогда я понял. И чуть не рассмеялся вслух от облегчения.
– Она северная, да? Ну, наверное, так было предопределено…
– Нет! – закричала на меня Ольда. – Она не северная! Она не будет северным ребенком!
– Ольда, успокойся. Нет ничего плохого в том, что ребенок родился на север. Кроме того, это всего лишь предрассудок.
– Она – Ориана.
Я удивленно посмотрел на нее:
– Хорошее имя – Ориана. Значит, ты решила больше не называть детей по направлению?
– Я смотрела на восток, когда роды начались.
Я мысленно вернулся назад. Небо было темное, сказать наверняка, куда смотрела Ольда, было затруднительно.
– Она родилась на восток, поэтому ее зовут Ориана! – вызывающе сказала Ольда.
Я нехотя кивнул, хотя и почувствовал, как внутри шевельнулась тревога.
– Я не позволю ей умереть, – прошептала она.
Умереть? Потом я вспомнил предсказание гадалки.
Умрет подо льдом и снегом.
–Арни, ты никогда никому не расскажешь, ни одной живой душе…
– Расскажу – что?
– Что она родилась не на восток. Она восточный ребенок! – Ее взор пылал, а лицо было бледное и мокрое.
Я положил руку на спутанные волосы Ольды.
– Тебе нужно время, чтобы все обдумать.
– Нет, – твердо ответила она, глядя мне прямо в глаза. – Это Ориана Роуз, потому что круг компаса завершен и это мой последний ребенок. Пообещай мне, Арни. Ты никогда не скажешь ни одной живой душе.
Поколебавшись, я поклялся, потому что не мог вынести несчастного выражения этих глаз.
Она улыбнулась и снова склонилась к ребенку, бормоча слова любви. Потом я взял малышку, чтобы Ольда могла отдохнуть немного перед дорогой домой. Я легонько провел пальцами по кончикам взъерошенных каштановых волос дочери. Посмотрел на ее сморщенное личико, и вдруг мне на ум пришли слова из давно забытого стихотворения: «Ниам, рожденная под радугой». Может, это было стихотворение Недди? Как бы то ни было, с того мгновения, хотя и не нарушая соглашения с Ольдой, в душе я называл свою дочку Ниам.
Когда я записывал в семейной книге рождений моего восьмого ребенка, я написал: Ориана Роуз. А когда рисовал розу ветров, которая была у каждого из детей, то сделал ее самой сложной. Она могла бы быть и самой красивой, если бы не таила в себе ложь. Пока я ее рисовал, со мной происходило что-то непонятное, потому что рисунок выдавал правду помимо моей воли. Но разглядеть эту правду мог только тот, кто хотел ее увидеть.
Это была моя тайна, которая раскрылась лишь в ту ужасную ночь, когда белый медведь подошел к нашей двери.
Королева троллей
Все началось, когда я впервые отправилась в Зеленые Земли.
Тогда он был совсем мальчиком. Играл с другими детьми. Они кидали красный мяч. Смеялись. Потом ушли, а он нежданно-негаданно один вернулся за мячиком. Я могла бы наколдовать такого (с помощью моих способностей), но даже не подумала об этом.
Должно быть, у него зрение лучше, чем у остальных мягкокожих, – он заметил меня. А может, это случилось из-за того, что я сама хотела, чтобы он меня увидел.
Он подбежал ко мне. Такое странное лицо, белозубая улыбка, яркие зелено-голубые глаза. Протянул мяч и сказал:
– Хочешь поиграть?
Вот тогда-то оно и появилось – странное, захватывающее дух чувство. Желание.
Поэтому я забрала его. Не в тот день, потом.
Ярости моего отца не было предела. Он сказал, что я нарушила все наши законы. Самые древние и обязательные из законов.
Я пыталась объяснить ему, почему так получилось. Никто из людей не узнал, что я забрала его. Я проделала это очень умно, изобретательно. Но разгневанный отец наложил заклятие. Строгое. И с условиями.
Я ненавидела его, но изменить ничего не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27