Любой общинник в любое время вправе поднять любой вопрос перед общиной. Мы ведем тщательный учет всех предложений, всех инициатив, и это помогает избегать образования противостоящих групп. Каждый из нас бдителен: стремится не допустить положения, при котором один человек мог бы использовать во вред другому преимущества своего положения. Если, скажем, общинники по графику чистят свинарник, то своей очереди, какая бы обстановка ни складывалась, не избежит ни старший специалист, ни член «коллегии мудрецов». То обстоятельство, что никто из общинников не получает преимуществ в материальном и правовом положении, притормаживает эгоистические и эксплуататорские наклонности. Вот он — принцип равенства. Все нынешние общества страдают прежде всего от расслоения, от монополизации власти и информации, от насилия в отношениях между трудом и формой присвоения его результатов…
После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!
В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.
Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.
Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.
— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?
— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…
— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…
Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»
И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»
— С чего вы начали?
— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.
— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.
Люся пожала плечами.
— Теоретические споры — не моя сфера.
— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.
— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.
— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.
— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.
— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.
— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…
— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.
— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…
Осматривали общинный товарный центр.
Утомленный своими переживаниями, Иосиф хотел поскорее возвратиться в свою комнату, лечь на спину, закрыть глаза и передумать все с самого начала, потому что хаос и сумбур поднялись в душе, — будто взболтнули сосуд с осадком и вся прозрачная жидкость замутилась хлопьями медленно оседающих частиц.
Он понимал, что нужно взять себя в руки, вникнуть в разговор, потому что товарный центр был одним из главных учреждений общины…
Денежного обращения в общине не было, деньги сохранялись лишь для учета и расчетов с внешним миром. Каждый общинник заявлял о своих материальных нуждах, выбирая необходимые ему вещи по образцам или товарным каталогам, которые постоянно обновлялись. Заказы в пределах личного лимита потребления удовлетворялись, как правило, очень быстро: в центре работали асы, широко использовавшие компьютеры для обработки запросов и связей с поставщиками.
Товарный центр занимался как реализацией товаров, произведенных общиной, так и приобретением необходимого сырья, оборудования, строительных материалов, продовольствия, предметов бытового назначения. Тут производился учет всех материальных поступлений и всех расходов.
Гостей ознакомили с основными цифрами. Финансовые обязательства перед общиной намного превышали ее задолженность по платежам.
— За счет чего такая высокая рентабельность? Как удается работать в ритме, исключающем авралы, спешку, гонку, взаимные упреки?
Главный специалист товарного центра покосился на часы.
— Мы дисциплинировали всех, с кем имеем дело. Но прежде того дисциплинировались сами. Нашим контрагентам известны не только наши имена и телефоны, но и время обеда или вечернего чая — до минуты. Многие предпочитают иметь дело с нами. Повсюду все более ценится выигрыш во времени.
— И все-таки — как удается обеспечить такой высокий уровень накоплений? Передовая технология, высокая профессионализация, практическое отсутствие брака и простоев — это понятно. Но это не все.
— Слагаемых много, — кивнул главный специалист. — У нас нет посредников и прихлебателей. Исключено головотяпство. Трассы мы копаем один раз, дороги и здания строим так, что не требуется постоянного ремонта. Нерадивый переделывает работу трижды — это аксиома. И потом — забота всех о сохранности общинного имущества, высочайший уровень утилизации отходов. Вам, конечно, уже сказали, что в общине не выбрасывается в мусорный ящик ни единое бритвенное лезвие, ни единая разбитая стеклянная банка — все накапливается и идет в дело… Но главное — мы устранили причины, по которым социализм хромал на обе ноги…
Мучила бессонница. Хотелось спать и было невозможно заснуть. Мерещилось, будто кто-то открывает ключом дверь, кто-то уже проник в квартиру и ждет момента, чтобы наброситься со страшным оружием, похожим на заостренный стальной крюк…
Пассивно ожидать Иосиф не хотел и не мог. Да и сознавал силу правды: разве он желал или желает чьей-либо несвободы? Разве не всеобщее благоденствие — его цель? И разве это только одного его желание — освободить людей от кровопийц и обманщиков, дать им возможность свободно и радостно творить, постигая сущность земной доли?..
Поразила такая мысль: «Если сатанинское существо явилось из того мира, стало быть, рассчитывает на прибыль себе и в новом мире. Стало быть, если не довести до конца схватку, что-то непременно изменится повсюду…»
Иосиф более не колебался. Оделся, запер своим ключом дверь, спустился вниз и вышел на улицу.
Моросил дождь, едва слышно крапал по подоконникам.
Было около двенадцати, но во всем доме не светилось ни единого окна: свободные от ночных дежурств общинники ложились спать рано.
Иосиф подошел к дороге, ведущей к школе и столовой: поблескивали мокрые бетонные плиты. Фонари горели скупым ночным светом, но все же позволили разглядеть вдали людей. Не желая объясняться, отчего бродит по территории общины, Иосиф затаился за дорожным щитом.
Приближались двое. Облик одного из них был знаком — двойник, «князь тьмы», как назвал его однажды доктор Шубов. Второго человека Иосиф видел впервые — толстый, массивный, в дождевике с капюшоном.
Шаги были хорошо слышны, но разговор можно было разобрать только вблизи.
— Я живу в этом корпусе, — сказал двойник, останавливаясь у развилки дороги, ведущей к жилому дому. — Ступай и хорошенько выспись: завтра расплатишься. Завтра, как договорились. В обед, когда он придет.
— Не знаю, — дребезжащим от страха голосом ответил мужчина в дождевике с капюшоном. — Я дал слово, но не знаю, сумею ли сдержать его.
— Зато я знаю, — повысил голос двойник. — Мало того, что ты будешь изобличен перед всеми в преступлениях, я погублю твоего ребенка и лишу рассудка твою жену!
— Хорошо, хорошо, — чуть не плача, сказал мужчина и зашагал по мокрым плитам.
«Князь тьмы» поглядел ему вслед, произнес какие-то слова на незнакомом языке, но едва мужчина скрылся за поворотом, побежал к рыбхозу.
Иосиф тотчас последовал за ним, держась обочины, далеко обходя фонари. Несколько раз попадал в глубокие лужи, в одном месте растянулся на глине, вымазал одежду и руки, но — ни на секунду не упускал из виду коварного негодяя.
Вскоре двойник вышел на дамбу возле рыбопитомника, там остановился и согнулся, как будто завязывал шнурки на ботинках.
Иосиф расслышал звук упавшей железной крышки. После этого двойник вернулся к дороге, походил взад-вперед, словно убеждаясь в безопасности, заторопился к жилому дому и вошел в тот же подъезд, где поселился Иосиф.
Это была задача!
В растерянности Иосиф отправился к дамбе. Как, вероятно, и двойник, он исходил из того, что община охраняется только с внешних сторон, но в отличие от двойника очень хотел, чтобы его заметил сторож.
Но сторожа не было.
Возбужденный до предела, Иосиф обшаривал места, где ходил двойник, с такой тщательностью, словно хотел найти потерянное кольцо. Фонарик, которым он пользовался, был слаб — батарейка в нем села, и лампочка горела все хуже.
Но труд был все же вознагражден: у механизма, регулирующего слив, Иосиф обнаружил железный люк, с трудом поднял крышку и посветил внутрь.
То, что он разглядел, едва не заставило в ужасе отшатнуться: в люке, который вел к механизмам и предназначался для ремонтников, на веревочных петлях, как муха в паутине, висел связанный по рукам и ногам человек. Светилось его лицо, изо рта торчал кляп.
При виде Иосифа человек открыл глаза и слегка пошевелился — закачался над водою, рискуя вывалиться из петель и тотчас же утонуть.
«Вот кто поможет разгадать замыслы негодяя!..»
Иосиф забрался в люк и вытащил изо рта несчастного кляп.
— Умираю, — простонал человек, — умираю от холода и жажды!
— Теперь уже близка свобода, — сказал Иосиф и ножом, который носил с собою, срезал веревки, стягивавшие руки и ноги человека. — Выбирайтесь отсюда, а я подстрахую снизу.
— Нет-нет, у меня не хватит сил, все затекло, мышцы одеревенели.
Иосиф снизу подсоблял человеку, и тот со стонами начал потихоньку высвобождаться из тенет, хватаясь руками за перильца железной лестницы.
— Кто вы? — спросил Иосиф, закрыв люк и выключив фонарь. — Говорите быстро, ваш истязатель недалеко.
— Страшный тип! Скорее отсюда…
Через минуту Иосиф узнал, что человек — тот самый врач, которого облздравотдел послал в общину, чтобы заменить на время скончавшегося терапевта. Врач ехал на своей машине. В нескольких километрах от общины «проголосовал» какой-то тип. Не остановиться было нельзя, потому что он выскочил на самую середину дороги.
Сев в машину, незнакомец оглушил врача выстрелом из газового пистолета, завладел его документами, связал, затолкал в багажник и так въехал на территорию общины.
Машину поставил на специальной стоянке, а вечером перевез связанного к дамбе и спрятал в люк.
— Это опасный преступник, и затеял он, конечно, какое-то непростое дело… Боже, как я рад, что снова стою на земле!
— Вырваться из когтей стервятника — еще не все, — сказал Иосиф, обеспокоенный заговором против ничего не подозревающих мирных людей. — Мы должны изобличить негодяя. Сейчас пройдем к птицеферме. Там нет сторожа, но есть внутренний телефон…
«Неужели и общину погубит ротозейство? — думал Иосиф, отворив двери фермы. — Неужели общинники убеждены, что все люди хотят им добра?..»
Иосиф ошибался. У людей, которым хватило мужества и мудрости отстаивать совершенство посреди несовершенного мира, хватало и осторожности: они-то уж наверняка знали, кто не заинтересован в успехе их предприятия.
Иосиф отыскал телефон, но едва стал набирать номер дежурного, помеченный на специальной табличке, появился сторож. На груди у него висел миниатюрный радиотелефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
После осмотра «форума» Люся провела гостей по залам общинной библиотеки. Это было что-то сказочное. Читательские кабинеты располагались по всей окружности здания, из каждого окна открывалась прекрасная панорама, стимулирующая напряженную умственную работу и компенсирующая нагрузки для зрения. Кабинеты были тоже именными — бумаги и книги лежали в них в том порядке, в котором их оставил хозяин: не дай бог спугнуть чужой замысел!
В каждом кабинете стоял диван для отдыха. Тут же находился вывод от музыкального компьютера. Можно было послушать (надев наушники) любую музыку.
Библиотека занимала верхние этажи «форума», в нижних размещались кружки по интересам, — десятки кружков.
Самым примечательным было то, что в них стабильно и совершенно добровольно занимались люди.
— Непобедимо общество, в котором не пропадают таланты, — заключил молодой ученый из Владивостока. — Оно возьмет любые вершины духа, организации и производства. Здесь — истинное богатство нации. Боже, как же мы этого не понимали?
— Мы? — сощурилась Люся. — Мы понимали. Не понимали и не могли понять те, кому навязали ложь как правду, кто за десятилетия бесконтрольности привык к положению работодателя, усвоил его «философию», только в самой низкой, тюремной форме, когда не жаль ни единого человека, когда человек и не замечается, потому что не замечается и собственная личность, — ее нет, она функция старшего начальника — и в интеллектуальном, и в национальном измерении…
— Лучше бы не приезжать мне сюда, — сказал ученый из Владивостока. — Только расстроился…
Иосиф переживал тоже. Внезапно соединилось в нем все увиденное и услышанное. «Могут же, могут люди счастливо и радостно устроить жизнь! Кто же мешает, кто стоит на пути, кому поперек горла их добрые, сердечные отношения?..»
И понимал: поперек горла те, кто ехал, едет и хочет всегда ехать на людской спине, кто оттого и сеет повсюду ложь и насилие, чтобы сохранить в незыблемости эксплуатацию. «Всесильные люди — бессильны, если разъединены неравенством, невежеством, голодом, страхом, бедностью, гибелью своих духовных очагов!..»
— С чего вы начали?
— Начинали не мы, — сказала Люся. — Инициаторы объединились в кооператив высшего, «цивилизованного», как говорил Ленин, типа. Их поддержало социалистическое государство, это его прямая обязанность. Нам дали кредиты, помогли создать инфраструктуру, наладить производство… Короче, организовать общину как обычное предприятие. Но впервые это было социальное предприятие. Социализм, таким образом, впервые начал выполнять свою прямую и главную задачу — он начал с предоставления благ больших, чем дает людям капитализм. Никто не стремился к поголовной «общинизации», всем было интересно, что даст опыт первой общины. И опыт оправдал себя.
— Ваш социализм переживал кризис именно потому, что он не выполнял своей прямой задачи, — со вздохом заметил американец, бывший офицер-ракетчик. — Я давно догадывался о значении целей и стимулов. Застой в России был вызван прежде всего этим — утратой высоких целей и стимулов. И как задачи, и как повседневной практики. Ваши враги сумели добиться многого, не прибегая к атомным бомбам.
Люся пожала плечами.
— Теоретические споры — не моя сфера.
— И все же, — сказал американец, — люди не хотят участвовать в созидании того, о чем имеют смутное представление. Вам запрещали даже фантазировать.
— Я тоже не люблю пустых философствований, — вмешался коротышка-американец. — Если хотите знать мое мнение, я считаю, что, насаждая общины, ваше государство поступает несправедливо по отношению к другим гражданам.
— А вот это антисоциалистическая пропаганда, — сказал бывший офицер-ракетчик. — Зачем же тогда социализм, если он не открывает людям путь к подлинной свободе и подлинному равноправию? Его главная функция — созидать клеточки нового общества. Слава богу, что народная власть, опомнившись, стала искать и нашла путь к стабилизации без насилий, без общей команды… Община — это, действительно, предприятие. Но, в отличие от грабительского, частного, оно приносит пользу всему обществу. Оно быстро самоокупается, оно рентабельно во всех смыслах, дает ту перспективу развития, которой не было раньше… Даже сложнейшие проблемы национального самосознания и национальной культуры приобретают в ее условиях совсем иное звучание.
— Опять вы за теорию, — упрекнула Люся. — Смотрите больше на практику, именно она подтверждает или отрицает все теории. Общину никто не выдумывал, она явилась последовательным продолжением хозрасчета, самофинансирования и аренды… Кстати, мы уплачиваем равные со всеми другими предприятиями налоги, но уплачиваем стабильно, накапливая резервы значительно быстрее. Общинник пользуется месячным доходом примерно в 400 — 500 рублей, это гораздо меньше, чем срывает с общества спекулянт и частник, спрятавшийся за кооперативную вывеску. Но доходы спекулянта не создают никакого нового качества жизни. Мы же создаем новое, гораздо более высокое качество жизни, оттого нас поддерживают, — мы наглядно реализуем революционные обязательства перед народом нашей страны и всего мира.
— Одно волнует меня более всего, — сказал молодой ученый из Владивостока, — то, что община поняла, наконец, роль и значение свободного творческого времени. Вот оборотная сторона человеческого совершенства… Именно здесь я понял: я живу слишком бездарно, сражаясь за каждую минуту творчества. Это беспомощная кустарщина. Общинник, в сравнении со мной, проживает в 5-6 раз более продолжительную жизнь, если жизнь измерять по возможностям творческой самореализации личности.
— А ее только так и следует измерять, — сказала Люся. — Каждый из нас стремится к совершенному образу жизни, но это предполагает все больший резерв свободного времени. Чтобы получить его, мы поневоле рационализируем производство и ищем самую результативную технологию. Мы кровно заинтересованы в постоянном обновлении, поскольку заинтересованы в более совершенной жизни своего духа…
— Ах, не преувеличивайте, — воскликнул кооператор из Одессы, с явным раздражением принимавший многие разъяснения Люси. — Пройдет какое-то время, и мы явимся свидетелями нового загнивания. Общины такого типа уже были. В СССР и Китае их называли коммунами.
— Заблуждаетесь, — сказала Люся. — Или заблуждаете, что гораздо хуже… Никогда прежде не предпринималось серьезных попыток создания общин нашего типа, а то, что делалось, — было либо издевательством над идеей, компрометацией ее, либо полным невежеством. Для того чтобы заработал механизм, нужны строго определенные условия. Оборвите в моторе только один проводок, и мотор заглохнет. Не дайте критическую массу, и реакция ядерного деления не пойдет. Те же принципиальные условия требуются и в случае социального механизма. Община на нищете и принудиловке жить не может. Ее «критическая масса» — раскрепощающий материальный достаток, появление людей, стремящихся к постоянному повышению качества своей личности, испытывающих потребность во все более полном постижении сущности вещей и все более полном единении с природой…
Осматривали общинный товарный центр.
Утомленный своими переживаниями, Иосиф хотел поскорее возвратиться в свою комнату, лечь на спину, закрыть глаза и передумать все с самого начала, потому что хаос и сумбур поднялись в душе, — будто взболтнули сосуд с осадком и вся прозрачная жидкость замутилась хлопьями медленно оседающих частиц.
Он понимал, что нужно взять себя в руки, вникнуть в разговор, потому что товарный центр был одним из главных учреждений общины…
Денежного обращения в общине не было, деньги сохранялись лишь для учета и расчетов с внешним миром. Каждый общинник заявлял о своих материальных нуждах, выбирая необходимые ему вещи по образцам или товарным каталогам, которые постоянно обновлялись. Заказы в пределах личного лимита потребления удовлетворялись, как правило, очень быстро: в центре работали асы, широко использовавшие компьютеры для обработки запросов и связей с поставщиками.
Товарный центр занимался как реализацией товаров, произведенных общиной, так и приобретением необходимого сырья, оборудования, строительных материалов, продовольствия, предметов бытового назначения. Тут производился учет всех материальных поступлений и всех расходов.
Гостей ознакомили с основными цифрами. Финансовые обязательства перед общиной намного превышали ее задолженность по платежам.
— За счет чего такая высокая рентабельность? Как удается работать в ритме, исключающем авралы, спешку, гонку, взаимные упреки?
Главный специалист товарного центра покосился на часы.
— Мы дисциплинировали всех, с кем имеем дело. Но прежде того дисциплинировались сами. Нашим контрагентам известны не только наши имена и телефоны, но и время обеда или вечернего чая — до минуты. Многие предпочитают иметь дело с нами. Повсюду все более ценится выигрыш во времени.
— И все-таки — как удается обеспечить такой высокий уровень накоплений? Передовая технология, высокая профессионализация, практическое отсутствие брака и простоев — это понятно. Но это не все.
— Слагаемых много, — кивнул главный специалист. — У нас нет посредников и прихлебателей. Исключено головотяпство. Трассы мы копаем один раз, дороги и здания строим так, что не требуется постоянного ремонта. Нерадивый переделывает работу трижды — это аксиома. И потом — забота всех о сохранности общинного имущества, высочайший уровень утилизации отходов. Вам, конечно, уже сказали, что в общине не выбрасывается в мусорный ящик ни единое бритвенное лезвие, ни единая разбитая стеклянная банка — все накапливается и идет в дело… Но главное — мы устранили причины, по которым социализм хромал на обе ноги…
Мучила бессонница. Хотелось спать и было невозможно заснуть. Мерещилось, будто кто-то открывает ключом дверь, кто-то уже проник в квартиру и ждет момента, чтобы наброситься со страшным оружием, похожим на заостренный стальной крюк…
Пассивно ожидать Иосиф не хотел и не мог. Да и сознавал силу правды: разве он желал или желает чьей-либо несвободы? Разве не всеобщее благоденствие — его цель? И разве это только одного его желание — освободить людей от кровопийц и обманщиков, дать им возможность свободно и радостно творить, постигая сущность земной доли?..
Поразила такая мысль: «Если сатанинское существо явилось из того мира, стало быть, рассчитывает на прибыль себе и в новом мире. Стало быть, если не довести до конца схватку, что-то непременно изменится повсюду…»
Иосиф более не колебался. Оделся, запер своим ключом дверь, спустился вниз и вышел на улицу.
Моросил дождь, едва слышно крапал по подоконникам.
Было около двенадцати, но во всем доме не светилось ни единого окна: свободные от ночных дежурств общинники ложились спать рано.
Иосиф подошел к дороге, ведущей к школе и столовой: поблескивали мокрые бетонные плиты. Фонари горели скупым ночным светом, но все же позволили разглядеть вдали людей. Не желая объясняться, отчего бродит по территории общины, Иосиф затаился за дорожным щитом.
Приближались двое. Облик одного из них был знаком — двойник, «князь тьмы», как назвал его однажды доктор Шубов. Второго человека Иосиф видел впервые — толстый, массивный, в дождевике с капюшоном.
Шаги были хорошо слышны, но разговор можно было разобрать только вблизи.
— Я живу в этом корпусе, — сказал двойник, останавливаясь у развилки дороги, ведущей к жилому дому. — Ступай и хорошенько выспись: завтра расплатишься. Завтра, как договорились. В обед, когда он придет.
— Не знаю, — дребезжащим от страха голосом ответил мужчина в дождевике с капюшоном. — Я дал слово, но не знаю, сумею ли сдержать его.
— Зато я знаю, — повысил голос двойник. — Мало того, что ты будешь изобличен перед всеми в преступлениях, я погублю твоего ребенка и лишу рассудка твою жену!
— Хорошо, хорошо, — чуть не плача, сказал мужчина и зашагал по мокрым плитам.
«Князь тьмы» поглядел ему вслед, произнес какие-то слова на незнакомом языке, но едва мужчина скрылся за поворотом, побежал к рыбхозу.
Иосиф тотчас последовал за ним, держась обочины, далеко обходя фонари. Несколько раз попадал в глубокие лужи, в одном месте растянулся на глине, вымазал одежду и руки, но — ни на секунду не упускал из виду коварного негодяя.
Вскоре двойник вышел на дамбу возле рыбопитомника, там остановился и согнулся, как будто завязывал шнурки на ботинках.
Иосиф расслышал звук упавшей железной крышки. После этого двойник вернулся к дороге, походил взад-вперед, словно убеждаясь в безопасности, заторопился к жилому дому и вошел в тот же подъезд, где поселился Иосиф.
Это была задача!
В растерянности Иосиф отправился к дамбе. Как, вероятно, и двойник, он исходил из того, что община охраняется только с внешних сторон, но в отличие от двойника очень хотел, чтобы его заметил сторож.
Но сторожа не было.
Возбужденный до предела, Иосиф обшаривал места, где ходил двойник, с такой тщательностью, словно хотел найти потерянное кольцо. Фонарик, которым он пользовался, был слаб — батарейка в нем села, и лампочка горела все хуже.
Но труд был все же вознагражден: у механизма, регулирующего слив, Иосиф обнаружил железный люк, с трудом поднял крышку и посветил внутрь.
То, что он разглядел, едва не заставило в ужасе отшатнуться: в люке, который вел к механизмам и предназначался для ремонтников, на веревочных петлях, как муха в паутине, висел связанный по рукам и ногам человек. Светилось его лицо, изо рта торчал кляп.
При виде Иосифа человек открыл глаза и слегка пошевелился — закачался над водою, рискуя вывалиться из петель и тотчас же утонуть.
«Вот кто поможет разгадать замыслы негодяя!..»
Иосиф забрался в люк и вытащил изо рта несчастного кляп.
— Умираю, — простонал человек, — умираю от холода и жажды!
— Теперь уже близка свобода, — сказал Иосиф и ножом, который носил с собою, срезал веревки, стягивавшие руки и ноги человека. — Выбирайтесь отсюда, а я подстрахую снизу.
— Нет-нет, у меня не хватит сил, все затекло, мышцы одеревенели.
Иосиф снизу подсоблял человеку, и тот со стонами начал потихоньку высвобождаться из тенет, хватаясь руками за перильца железной лестницы.
— Кто вы? — спросил Иосиф, закрыв люк и выключив фонарь. — Говорите быстро, ваш истязатель недалеко.
— Страшный тип! Скорее отсюда…
Через минуту Иосиф узнал, что человек — тот самый врач, которого облздравотдел послал в общину, чтобы заменить на время скончавшегося терапевта. Врач ехал на своей машине. В нескольких километрах от общины «проголосовал» какой-то тип. Не остановиться было нельзя, потому что он выскочил на самую середину дороги.
Сев в машину, незнакомец оглушил врача выстрелом из газового пистолета, завладел его документами, связал, затолкал в багажник и так въехал на территорию общины.
Машину поставил на специальной стоянке, а вечером перевез связанного к дамбе и спрятал в люк.
— Это опасный преступник, и затеял он, конечно, какое-то непростое дело… Боже, как я рад, что снова стою на земле!
— Вырваться из когтей стервятника — еще не все, — сказал Иосиф, обеспокоенный заговором против ничего не подозревающих мирных людей. — Мы должны изобличить негодяя. Сейчас пройдем к птицеферме. Там нет сторожа, но есть внутренний телефон…
«Неужели и общину погубит ротозейство? — думал Иосиф, отворив двери фермы. — Неужели общинники убеждены, что все люди хотят им добра?..»
Иосиф ошибался. У людей, которым хватило мужества и мудрости отстаивать совершенство посреди несовершенного мира, хватало и осторожности: они-то уж наверняка знали, кто не заинтересован в успехе их предприятия.
Иосиф отыскал телефон, но едва стал набирать номер дежурного, помеченный на специальной табличке, появился сторож. На груди у него висел миниатюрный радиотелефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27