Но, безусловно, у него было еще время выбрать юношу и заботиться о нем положенные шесть лет, а затем наделить приемыша своим именем вкупе со всеми правами законного наследника. Ну а если перпиньянец все же не решился бы взять на воспитание чужого ребенка, то ему для усыновления более зрелого человека пришлось бы иметь дело с одним из трех случаев, предусмотренных законом. Иначе говоря, необходимо было бы что-то предпринять, чтобы его спасли от нападения или не дали ни сгореть, ни утонуть. Но возможно ли, чтобы такой респектабельный гражданин, как Кловис Дардантор, попал в подобные передряги? В это, представлялось ему, не поверили бы ни он сам, ни кто-либо иной.
Обедавшие обменивались репликами, то и дело подымая бокалы с шампанским. И наш друг не собирался уворачиваться от шуточек и потому первый откликался на них веселым смехом. Но сознание перпиньянца сверлила одна и та же мысль: поскольку он не собирался сделать своим единственным наследником государство и не желал, чтобы его состояние превратилось в выморочное имущество, то ему следовало по совету Жана Таконна использовать свое богатство для учреждения благотворительного заведения. Или же назначить своим наследником первого встречного! Но нет, месье Дардантор был стоек в своих убеждениях!
Наконец этот достопамятный обед, затянувшийся сверх всякой меры до семи часов, был завершен, и сотрапезники поднялись на ют.
Чудный вечер предвещал прекрасную ночь. Тент был убран. Люди вдыхали свежий воздух, волнуемый бризом. Берег, погружаясь в сумерки, проступал на западном горизонте как расплывчатая акварель.
Месье Дардантор и его спутники, продолжая беседовать, прогуливались по палубе, окутанные дымом первоклассных сигар, которыми перпиньянец угощал всех с трогательной щедростью. И когда они разошлись, условившись о завтрашней встрече, было уже около половины десятого.
Кловис Дардантор помог месье Дезиранделю добраться до каюты супруги, а затем направился к своей, где ни шум, ни пароходная суета не могли потревожить его сон.
Что же касается юных парижан, то Жан обратился к кузену:
— У меня возникла замечательная идея.
— Какая?
— А что, если мы заставим этого добряка усыновить нас?
— Нас?!
— Тебя и меня... Или либо тебя, либо меня!
— Жан, ты в здравом уме?
— Утро вечера мудренее. И потому завтра сообщу тебе о совете, что нашепчет мне ночь.
ГЛАВА V,
в которой Патрик по-прежнему считает, что его хозяин лишен утонченности.
К восьми утра на юте еще не появилось ни одного пассажира. Между тем море не было настолько беспокойным, чтобы вынудить их сидеть по каютам. Невысокие средиземноморские волны мягко покачивали «Аржелес». Мирную ночь сменял солнечный день. И только из-за лени путешественники остались на своих койках, вместо того чтобы встретить восход светила. Одни не могли стряхнуть с себя остатки сна, другие предавались неясным мечтаниям. И всех их зыбь укачивала, словно младенцев в колыбели.
Речь здесь, конечно, идет только о тех счастливчиках, что даже в шторм не страдают от морской болезни, а не о бедолагах, чувствующих себя всегда плохо, даже в хорошую погоду. К последним относились супруги Дезирандель и некоторые другие, кто смог бы восстановить свое физическое и душевное равновесие лишь по прибытии судна в порт.
На редкость прозрачный чистый воздух прогревался сияющими лучами. Подрагивала блестками мелкая морская рябь. «Аржелес» шел на скорости десять миль в час, держа курс на юго-юго-восток, по направлению к Балеарским островам. Мимо корабля проплыло несколько судов, украшенных султанами дыма или сверкавших на фоне чуть затуманенного горизонта белизной своих парусов.
Поглощенный своим делом, месье Бюгараш расхаживал по капитанскому мостику. Когда же у входа на ют показались Марсель и Жан, капитан спустился к ним пожать руки:
— Надеюсь, ночь прошла спокойно, господа?
— Да, вполне, — ответил Марсель, — лучше не может быть. Не знаю ни одного гостиничного номера уютнее каюты на «Аржелесе».
— Я того же мнения, месье Лориан, — заявил Бюгараш, — и не могу себе представить, что можно жить где-то, кроме как на борту парохода.
— Скажите об этом месье Дезиранделю, — посоветовал молодой человек, — и если он разделяет ваш вкус...
— Нет, такое я не скажу ни этой рептилии, ни остальным, подобным ему, поскольку сия публика совершенно неспособна оценить радость морского плавания! — воскликнул капитан. — Это же настоящие сундуки, и место им — в трюме! Такие пассажиры просто срам для судов! Впрочем, если платят за проезд...
— Да-да! — смеясь подтвердил Марсель.
Жан, обычно разговорчивый и экспансивный, выглядел чем-то озабоченным и на этот раз ограничился тем, что пожал морскому волку руку, участвовать же в разговоре не стал.
Но Марсель не отставал от капитана.
— Как вы считаете, когда покажется Мальорка?
— Мальорка? Около часу дня. Вскоре мы увидим самые высокие из гор на Балеарских островах.
— А мы сделаем остановку в Пальме?
— Да, где-то до восьми вечера, на то время, какое нам потребуется на погрузку товаров для доставки в Оран.
— Надеюсь, мы успеем осмотреть остров?
— Остров — нет, но город Пальму, который, как говорят, того заслуживает, вероятно.
— Что значит «как говорят»? А вы сами разве не бывали на Мальорке?
— Бывал. Раз тридцать, если не сорок.
— И вы никогда не осматривали остров?
— А время, месье Лориан, время? Разве оно у меня есть?
— Ни времени... и, быть может, ни охоты?
— И правда, нет охоты! Есть люди, которые скверно чувствуют себя на море. А вот мне не по себе на суше!
И тут Бюгараш расстался с собеседником и вернулся на капитанский мостик.
Марсель повернулся к двоюродному брату:
— Жан, что это ты сегодня с утра молчалив, как Гарпократ?
— Потому что думаю, Марсель.
— О чем?
— О том, что я тебе сказал вчера.
— А что ты мне сказал?
— Что у нас появилась единственная в своем роде возможность сделать так, чтобы этот господин из Перпиньяна усыновил нас.
— И ты все еще размышляешь об этом?
— Да, признаться, всю ночь я ломал над этим голову.
— Жан, ты это серьезно?..
— Вполне. Ведь ему хочется иметь приемных детей, так пусть возьмет нас! Лучших ему, я уверен, не найти.
— Ну и фантазер же ты, Жан!
— Видишь ли, Марсель, быть солдатом — это очень даже неплохо! Вступить в Седьмой африканский стрелковый полк — дело вполне почетное. Однако я боюсь, что армейская карьера сегодня совсем не то, что раньше. В доброе старое время люди воевали по три, а то и по четыре года. Продвижение по службе, повышение в чинах, награды — все это было обеспечено. Но нынче война — я имею в виду европейскую — стала почти что невозможной, если учесть огромную численность армий, которые нуждаются в управлении и прокормлении. Для наших молодых офицеров, во всяком случае, для большинства из них, реальна лишь одна перспектива — выйти в отставку в чине капитана. Военное ремесло, даже в случае большой удачи, теперь уже никогда не даст того, что давало лет тридцать тому назад. Большие войны сменились большими маневрами. С социальной точки зрения это, безусловно, прогресс, но...
— Жан, — прервал его кузен, — нужно было думать об этом раньше, до поездки в Алжир...
— Объяснимся, Марсель. Как и ты, я всегда готов поступить на военную службу. Однако, если бы богиня, чьи руки полны даров, вздумала бы теперь осыпать нас ими...
— Ты что, спятил?
— Как можно!
— Ты что, уже видишь в этом месье Дарданторе...
— Отца...
— Но при этом забываешь одно условие: чтобы усыновить, ему необходимо было бы опекать тебя в течение шести лет до совершеннолетия. Разве он этим занимался?
— Насколько мне известно, нет, — ответил Жан, — или, во всяком случае, я этого не заметил.
— Вижу, к тебе возвращается здравый смысл, дорогой Жан, поскольку ты снова шутишь...
— Шучу и вместе с тем не шучу.
— И ты ведь хорош: не спас этого достойнейшего человека ни в бушующем море, ни в огне пожара, ни в сражении!
— Да, не спас... Но спасу... или, скорее, мы с тобой спасем его...
— Каким образом?
— Не знаю, но в том, что так будет, ни капельки не сомневаюсь.
— И где это произойдет — на суше, на море или в воздухе?
— В зависимости от обстоятельств, и не исключено, что в ближайшее время нам представится возможность проявить себя.
— Уж не ты ли сам создашь такую возможность?
— А почему бы и нет! Мы сейчас находимся на борту «Аржелеса», и, если предположить, что месье Дардантор упадет в море...
— Что, что? Надеюсь, ты не намерен выбросить его за борт?..
— Нет, конечно, но все же... Допустим, он падает в море... Ты и я, мы оба бросимся за ним, словно ньюфаундленды. И вышеозначенные ньюфаундленды, после того как спасут месье Дардантора, становятся приемными собаками... то есть приемными сыновьями.
— Говори лишь о себе, Жан! Ты-то умеешь плавать! А я нет, и если мне представится только такой способ принудить этого замечательного человека усыновить меня...
— Хорошо, Марсель! Я буду действовать на море, а ты — на суше! Но давай договоримся: если ты станешь Марселем Дардантором, я не буду тебе завидовать, а если мне предстоит носить сие блистательное имя, то... Но лучше бы, чтобы он усыновил нас обоих...
— Я не хочу даже отвечать тебе, мой бедный Жан!
— Избавляю тебя от этого... при условии, что ты позволишь мне действовать, как я сочту нужным.
— Вот это-то и беспокоит меня, — возразил Марсель. — Ты ведь высказываешь мысли одна другой безумней, притом с серьезностью, которая за тобой никогда не водилась...
— Потому что над этим стоит задуматься. А вообще не волнуйся: я буду все воспринимать с веселой стороны, и если даже моя затея не выгорит, пулю в лоб не пущу.
— Да осталось ли еще что-нибудь в твоей голове?
— Кое-что еще есть.
— Повторяю, ты просто спятил!
— Оставь!
На этом и прервался их разговор, которому, впрочем, Марсель не придавал никакого значения. Затем, покуривая, друзья стали прогуливаться по юту. Подходя к поручням, молодые люди не раз замечали слугу Кловиса Дардантора, неподвижно стоявшего у корпуса машины в безукоризненной дорожной ливрее.
Что он здесь делал, чего ждал, не выказывая при этом нетерпения? Оказывается, караулил, когда проснется его господин. Такой вот человек состоял на службе у месье Дардантора — оригинал ничуть не меньший, чем хозяин. Правда, между ними существовали и большие различия.
Патрик — так звали слугу, хотя он и не был шотландцем — вполне заслуживал свое имя, унаследованное от патрициев Древнего Рима: изысканные манеры этого сорокалетнего мужчины, отменно воспитанного и столь же приличного, контрастировали с бесцеремонными ухватками перпиньянца, которому он служил по воле одновременно доброго и злого случая. Гладкое, всегда чисто выбритое лицо, несколько скошенный лоб, не лишенный гордости взгляд, полуоткрытые губы, за которыми поблескивали отличные зубы, тщательно причесанные белокурые волосы, хорошо поставленный голос, благородная осанка — далеко не полная и чисто внешняя характеристика Патрика, державшегося с таким видом, будто он член английской палаты лордов. Находясь в услужении у богатого перпиньянца пятнадцать лет, он не раз испытывал желание расстаться с ним. Точно так же и у месье Дардантора не раз возникала мысль указать слуге на дверь. В действительности же они не могли обойтись друг без друга, хотя трудно было вообразить натуры более противоположные. Не жалованье, впрочем довольно большое, привлекало Патрика, а убежденность, что хозяин доверяет ему абсолютно, что было вполне оправданно и заслуженно. Но его самолюбие очень страдало от фамильярности, болтливости и чрезмерной экспансивности южанина, отличавших господина. На взгляд слуги, месье Дардантору недоставало хороших манер, и он к тому же и не хотел вести себя с тем достоинством, какого требовало его социальное положение. Например, то, как хозяин здоровался, знакомился или выражался, сразу же выдавало в нем бывшего бочара. Ясно, месье Дардантору не хватало соответствующего воспитания, да и как он мог его получить, изготовляя, стягивая обручами и выкатывая из своих магазинов тысячи винных бочек?! Но с подобными вещами мириться нельзя, считал Патрик и не раз пытался втолковать это своему работодателю.
Иногда Кловис Дардантор, у которого, как уже отмечалось, была страсть разглагольствовать, выслушивал замечания слуги. Он хохотал, насмехался над ментором в ливрее и находил удовольствие в том, чтобы дразнить его своими выходками. А бывало и такое, когда по причине плохого настроения перпиньянец посылал подальше непрошеного советника и давал ему восемь традиционных дней перед увольнением, но этот восьмой день так никогда и не наступал. По сути же, если слугу тяготило служение такому антиджентльмену, то хозяину, наоборот, лестно было иметь в услужении столь благовоспитанного человека.
В это утро Патрик не видел оснований считать себя довольным. Он узнал от метрдотеля, что во время вчерашнего обеда месье Дардантор опять предавался непозволительным речевым излишествам, наговорил Бог знает чего и оставил у обедавших самое нелестное впечатление об уроженце Восточных Пиренеев.
Да, Патрик не был доволен и не собирался это скрывать. И поэтому он довольно рано постучал в дверь каюты под номером тринадцать, хотя его и не звали.
Поскольку первый стук остался безответным, он постучал второй раз, уже более настойчиво.
— Кто там? — проворчал сонный голос.
— Патрик.
— Иди ты к черту!
Слуга удалился, — хотя и не туда, куда его послали, — очень уязвленный таким непарламентским ответом, к которому он, казалось бы, должен был привыкнуть.
— Никогда ничего хорошего не сделаешь из такого человека! — прошептал он и, как всегда, полный чувства собственного достоинства, неизменно благородный и похожий на английского лорда, возвратился на палубу, чтобы там терпеливо дожидаться своего господина.
Ожидание продлилось добрый час, поскольку месье Дардантор вовсе не торопился покинуть каюту. Но вот дверь все же скрипнула, открылась, и в ней появился герой нашей истории.
Жан и Марсель, которые стояли, облокотившись на поручни, сразу же заметили своего нового знакомого.
— Внимание! Наш папаша, — прошептал Жан.
Услышав такое определение, столь же забавное, сколь и преждевременное, Марсель, не удержавшись, громко расхохотался.
Патрик размеренным шагом, с недовольным выражением лица и мало расположенный принимать хозяйские распоряжения, направился к месье Дардантору.
— А, это ты разбудил меня среди глубокого сна, когда меня убаюкивали золотые грезы?..
— Сударь согласится, что мой долг...
— Твой долг — ждать, когда я позову тебя звонком.
— Сударь, наверное, полагает, что он сейчас находится в своем доме на площади Лож...
— Я знаю, где нахожусь, — отрезал перпиньянец, — и если бы в тебе нуждался, то послал бы за тобой... Ты плохо отремонтированный будильник!
Патрик слегка нахмурился и произнес серьезным тоном:
— Я предпочитаю не слышать сударя, когда он выражает свои оскорбительные мысли и к тому же в столь неподобающей форме. Замечу также, пассажиру первого класса не приличествует носит такой берет, что на вас.
И действительно, головной убор, сдвинутый на затылок месье Дардантора, к первоклассным не относился.
— Выходит, Патрик, тебе не по вкусу мой берет?
— Так же, как и тельняшка, которую напялил на себя сударь под предлогом, что во время плавания ему надо выглядеть настоящим моряком!
— Что правда, то правда!
— Если бы я помогал вам одеваться, то наверняка помешал бы вырядиться подобным образом.
— Ты помешал бы — мне?
— Да, у меня есть обыкновение не скрывать от сударя свое мнение, даже когда оно может его раздражать, и то, что я делал в Перпиньяне, в вашем доме, я, естественно, продолжаю делать и на борту этого судна.
— Когда вам будет угодно замолчать, Патрик?
— Хотя эта фраза прозвучала отменно вежливо, — продолжал слуга, — я должен признать, что сказал отнюдь не все из того, что хотел. Прежде всего, мне придется заметить, что вчера во время обеда сударю надлежало бы получше следить за собой...
— Следить за собой... Это ты о еде?
— И о возлияниях, которые несколько превысили меру... Наконец, если верить тому, что сообщил метрдотель, человек весьма благовоспитанный...
— И что же вам сообщил весьма благовоспитанный человек? — спросил Кловис Дардантор, который больше не обращался к Патрику на «ты», что свидетельствовало о его предельном раздражении.
— О том, что сударь говорил... говорил о вещах, о которых лучше бы, по-моему, умолчать, не зная толком людей, слушающих его... И дело не только в осторожности, но и в достоинстве...
— Господин Патрик...
— Что, сударь?
— Пошли ли вы туда, куда я послал вас сегодня утром, когда вы столь бесцеремонно постучали в дверь моей каюты?
— А куда вы послали меня? Я что-то не припомню...
— В таком случае освежу сейчас вашу память!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Обедавшие обменивались репликами, то и дело подымая бокалы с шампанским. И наш друг не собирался уворачиваться от шуточек и потому первый откликался на них веселым смехом. Но сознание перпиньянца сверлила одна и та же мысль: поскольку он не собирался сделать своим единственным наследником государство и не желал, чтобы его состояние превратилось в выморочное имущество, то ему следовало по совету Жана Таконна использовать свое богатство для учреждения благотворительного заведения. Или же назначить своим наследником первого встречного! Но нет, месье Дардантор был стоек в своих убеждениях!
Наконец этот достопамятный обед, затянувшийся сверх всякой меры до семи часов, был завершен, и сотрапезники поднялись на ют.
Чудный вечер предвещал прекрасную ночь. Тент был убран. Люди вдыхали свежий воздух, волнуемый бризом. Берег, погружаясь в сумерки, проступал на западном горизонте как расплывчатая акварель.
Месье Дардантор и его спутники, продолжая беседовать, прогуливались по палубе, окутанные дымом первоклассных сигар, которыми перпиньянец угощал всех с трогательной щедростью. И когда они разошлись, условившись о завтрашней встрече, было уже около половины десятого.
Кловис Дардантор помог месье Дезиранделю добраться до каюты супруги, а затем направился к своей, где ни шум, ни пароходная суета не могли потревожить его сон.
Что же касается юных парижан, то Жан обратился к кузену:
— У меня возникла замечательная идея.
— Какая?
— А что, если мы заставим этого добряка усыновить нас?
— Нас?!
— Тебя и меня... Или либо тебя, либо меня!
— Жан, ты в здравом уме?
— Утро вечера мудренее. И потому завтра сообщу тебе о совете, что нашепчет мне ночь.
ГЛАВА V,
в которой Патрик по-прежнему считает, что его хозяин лишен утонченности.
К восьми утра на юте еще не появилось ни одного пассажира. Между тем море не было настолько беспокойным, чтобы вынудить их сидеть по каютам. Невысокие средиземноморские волны мягко покачивали «Аржелес». Мирную ночь сменял солнечный день. И только из-за лени путешественники остались на своих койках, вместо того чтобы встретить восход светила. Одни не могли стряхнуть с себя остатки сна, другие предавались неясным мечтаниям. И всех их зыбь укачивала, словно младенцев в колыбели.
Речь здесь, конечно, идет только о тех счастливчиках, что даже в шторм не страдают от морской болезни, а не о бедолагах, чувствующих себя всегда плохо, даже в хорошую погоду. К последним относились супруги Дезирандель и некоторые другие, кто смог бы восстановить свое физическое и душевное равновесие лишь по прибытии судна в порт.
На редкость прозрачный чистый воздух прогревался сияющими лучами. Подрагивала блестками мелкая морская рябь. «Аржелес» шел на скорости десять миль в час, держа курс на юго-юго-восток, по направлению к Балеарским островам. Мимо корабля проплыло несколько судов, украшенных султанами дыма или сверкавших на фоне чуть затуманенного горизонта белизной своих парусов.
Поглощенный своим делом, месье Бюгараш расхаживал по капитанскому мостику. Когда же у входа на ют показались Марсель и Жан, капитан спустился к ним пожать руки:
— Надеюсь, ночь прошла спокойно, господа?
— Да, вполне, — ответил Марсель, — лучше не может быть. Не знаю ни одного гостиничного номера уютнее каюты на «Аржелесе».
— Я того же мнения, месье Лориан, — заявил Бюгараш, — и не могу себе представить, что можно жить где-то, кроме как на борту парохода.
— Скажите об этом месье Дезиранделю, — посоветовал молодой человек, — и если он разделяет ваш вкус...
— Нет, такое я не скажу ни этой рептилии, ни остальным, подобным ему, поскольку сия публика совершенно неспособна оценить радость морского плавания! — воскликнул капитан. — Это же настоящие сундуки, и место им — в трюме! Такие пассажиры просто срам для судов! Впрочем, если платят за проезд...
— Да-да! — смеясь подтвердил Марсель.
Жан, обычно разговорчивый и экспансивный, выглядел чем-то озабоченным и на этот раз ограничился тем, что пожал морскому волку руку, участвовать же в разговоре не стал.
Но Марсель не отставал от капитана.
— Как вы считаете, когда покажется Мальорка?
— Мальорка? Около часу дня. Вскоре мы увидим самые высокие из гор на Балеарских островах.
— А мы сделаем остановку в Пальме?
— Да, где-то до восьми вечера, на то время, какое нам потребуется на погрузку товаров для доставки в Оран.
— Надеюсь, мы успеем осмотреть остров?
— Остров — нет, но город Пальму, который, как говорят, того заслуживает, вероятно.
— Что значит «как говорят»? А вы сами разве не бывали на Мальорке?
— Бывал. Раз тридцать, если не сорок.
— И вы никогда не осматривали остров?
— А время, месье Лориан, время? Разве оно у меня есть?
— Ни времени... и, быть может, ни охоты?
— И правда, нет охоты! Есть люди, которые скверно чувствуют себя на море. А вот мне не по себе на суше!
И тут Бюгараш расстался с собеседником и вернулся на капитанский мостик.
Марсель повернулся к двоюродному брату:
— Жан, что это ты сегодня с утра молчалив, как Гарпократ?
— Потому что думаю, Марсель.
— О чем?
— О том, что я тебе сказал вчера.
— А что ты мне сказал?
— Что у нас появилась единственная в своем роде возможность сделать так, чтобы этот господин из Перпиньяна усыновил нас.
— И ты все еще размышляешь об этом?
— Да, признаться, всю ночь я ломал над этим голову.
— Жан, ты это серьезно?..
— Вполне. Ведь ему хочется иметь приемных детей, так пусть возьмет нас! Лучших ему, я уверен, не найти.
— Ну и фантазер же ты, Жан!
— Видишь ли, Марсель, быть солдатом — это очень даже неплохо! Вступить в Седьмой африканский стрелковый полк — дело вполне почетное. Однако я боюсь, что армейская карьера сегодня совсем не то, что раньше. В доброе старое время люди воевали по три, а то и по четыре года. Продвижение по службе, повышение в чинах, награды — все это было обеспечено. Но нынче война — я имею в виду европейскую — стала почти что невозможной, если учесть огромную численность армий, которые нуждаются в управлении и прокормлении. Для наших молодых офицеров, во всяком случае, для большинства из них, реальна лишь одна перспектива — выйти в отставку в чине капитана. Военное ремесло, даже в случае большой удачи, теперь уже никогда не даст того, что давало лет тридцать тому назад. Большие войны сменились большими маневрами. С социальной точки зрения это, безусловно, прогресс, но...
— Жан, — прервал его кузен, — нужно было думать об этом раньше, до поездки в Алжир...
— Объяснимся, Марсель. Как и ты, я всегда готов поступить на военную службу. Однако, если бы богиня, чьи руки полны даров, вздумала бы теперь осыпать нас ими...
— Ты что, спятил?
— Как можно!
— Ты что, уже видишь в этом месье Дарданторе...
— Отца...
— Но при этом забываешь одно условие: чтобы усыновить, ему необходимо было бы опекать тебя в течение шести лет до совершеннолетия. Разве он этим занимался?
— Насколько мне известно, нет, — ответил Жан, — или, во всяком случае, я этого не заметил.
— Вижу, к тебе возвращается здравый смысл, дорогой Жан, поскольку ты снова шутишь...
— Шучу и вместе с тем не шучу.
— И ты ведь хорош: не спас этого достойнейшего человека ни в бушующем море, ни в огне пожара, ни в сражении!
— Да, не спас... Но спасу... или, скорее, мы с тобой спасем его...
— Каким образом?
— Не знаю, но в том, что так будет, ни капельки не сомневаюсь.
— И где это произойдет — на суше, на море или в воздухе?
— В зависимости от обстоятельств, и не исключено, что в ближайшее время нам представится возможность проявить себя.
— Уж не ты ли сам создашь такую возможность?
— А почему бы и нет! Мы сейчас находимся на борту «Аржелеса», и, если предположить, что месье Дардантор упадет в море...
— Что, что? Надеюсь, ты не намерен выбросить его за борт?..
— Нет, конечно, но все же... Допустим, он падает в море... Ты и я, мы оба бросимся за ним, словно ньюфаундленды. И вышеозначенные ньюфаундленды, после того как спасут месье Дардантора, становятся приемными собаками... то есть приемными сыновьями.
— Говори лишь о себе, Жан! Ты-то умеешь плавать! А я нет, и если мне представится только такой способ принудить этого замечательного человека усыновить меня...
— Хорошо, Марсель! Я буду действовать на море, а ты — на суше! Но давай договоримся: если ты станешь Марселем Дардантором, я не буду тебе завидовать, а если мне предстоит носить сие блистательное имя, то... Но лучше бы, чтобы он усыновил нас обоих...
— Я не хочу даже отвечать тебе, мой бедный Жан!
— Избавляю тебя от этого... при условии, что ты позволишь мне действовать, как я сочту нужным.
— Вот это-то и беспокоит меня, — возразил Марсель. — Ты ведь высказываешь мысли одна другой безумней, притом с серьезностью, которая за тобой никогда не водилась...
— Потому что над этим стоит задуматься. А вообще не волнуйся: я буду все воспринимать с веселой стороны, и если даже моя затея не выгорит, пулю в лоб не пущу.
— Да осталось ли еще что-нибудь в твоей голове?
— Кое-что еще есть.
— Повторяю, ты просто спятил!
— Оставь!
На этом и прервался их разговор, которому, впрочем, Марсель не придавал никакого значения. Затем, покуривая, друзья стали прогуливаться по юту. Подходя к поручням, молодые люди не раз замечали слугу Кловиса Дардантора, неподвижно стоявшего у корпуса машины в безукоризненной дорожной ливрее.
Что он здесь делал, чего ждал, не выказывая при этом нетерпения? Оказывается, караулил, когда проснется его господин. Такой вот человек состоял на службе у месье Дардантора — оригинал ничуть не меньший, чем хозяин. Правда, между ними существовали и большие различия.
Патрик — так звали слугу, хотя он и не был шотландцем — вполне заслуживал свое имя, унаследованное от патрициев Древнего Рима: изысканные манеры этого сорокалетнего мужчины, отменно воспитанного и столь же приличного, контрастировали с бесцеремонными ухватками перпиньянца, которому он служил по воле одновременно доброго и злого случая. Гладкое, всегда чисто выбритое лицо, несколько скошенный лоб, не лишенный гордости взгляд, полуоткрытые губы, за которыми поблескивали отличные зубы, тщательно причесанные белокурые волосы, хорошо поставленный голос, благородная осанка — далеко не полная и чисто внешняя характеристика Патрика, державшегося с таким видом, будто он член английской палаты лордов. Находясь в услужении у богатого перпиньянца пятнадцать лет, он не раз испытывал желание расстаться с ним. Точно так же и у месье Дардантора не раз возникала мысль указать слуге на дверь. В действительности же они не могли обойтись друг без друга, хотя трудно было вообразить натуры более противоположные. Не жалованье, впрочем довольно большое, привлекало Патрика, а убежденность, что хозяин доверяет ему абсолютно, что было вполне оправданно и заслуженно. Но его самолюбие очень страдало от фамильярности, болтливости и чрезмерной экспансивности южанина, отличавших господина. На взгляд слуги, месье Дардантору недоставало хороших манер, и он к тому же и не хотел вести себя с тем достоинством, какого требовало его социальное положение. Например, то, как хозяин здоровался, знакомился или выражался, сразу же выдавало в нем бывшего бочара. Ясно, месье Дардантору не хватало соответствующего воспитания, да и как он мог его получить, изготовляя, стягивая обручами и выкатывая из своих магазинов тысячи винных бочек?! Но с подобными вещами мириться нельзя, считал Патрик и не раз пытался втолковать это своему работодателю.
Иногда Кловис Дардантор, у которого, как уже отмечалось, была страсть разглагольствовать, выслушивал замечания слуги. Он хохотал, насмехался над ментором в ливрее и находил удовольствие в том, чтобы дразнить его своими выходками. А бывало и такое, когда по причине плохого настроения перпиньянец посылал подальше непрошеного советника и давал ему восемь традиционных дней перед увольнением, но этот восьмой день так никогда и не наступал. По сути же, если слугу тяготило служение такому антиджентльмену, то хозяину, наоборот, лестно было иметь в услужении столь благовоспитанного человека.
В это утро Патрик не видел оснований считать себя довольным. Он узнал от метрдотеля, что во время вчерашнего обеда месье Дардантор опять предавался непозволительным речевым излишествам, наговорил Бог знает чего и оставил у обедавших самое нелестное впечатление об уроженце Восточных Пиренеев.
Да, Патрик не был доволен и не собирался это скрывать. И поэтому он довольно рано постучал в дверь каюты под номером тринадцать, хотя его и не звали.
Поскольку первый стук остался безответным, он постучал второй раз, уже более настойчиво.
— Кто там? — проворчал сонный голос.
— Патрик.
— Иди ты к черту!
Слуга удалился, — хотя и не туда, куда его послали, — очень уязвленный таким непарламентским ответом, к которому он, казалось бы, должен был привыкнуть.
— Никогда ничего хорошего не сделаешь из такого человека! — прошептал он и, как всегда, полный чувства собственного достоинства, неизменно благородный и похожий на английского лорда, возвратился на палубу, чтобы там терпеливо дожидаться своего господина.
Ожидание продлилось добрый час, поскольку месье Дардантор вовсе не торопился покинуть каюту. Но вот дверь все же скрипнула, открылась, и в ней появился герой нашей истории.
Жан и Марсель, которые стояли, облокотившись на поручни, сразу же заметили своего нового знакомого.
— Внимание! Наш папаша, — прошептал Жан.
Услышав такое определение, столь же забавное, сколь и преждевременное, Марсель, не удержавшись, громко расхохотался.
Патрик размеренным шагом, с недовольным выражением лица и мало расположенный принимать хозяйские распоряжения, направился к месье Дардантору.
— А, это ты разбудил меня среди глубокого сна, когда меня убаюкивали золотые грезы?..
— Сударь согласится, что мой долг...
— Твой долг — ждать, когда я позову тебя звонком.
— Сударь, наверное, полагает, что он сейчас находится в своем доме на площади Лож...
— Я знаю, где нахожусь, — отрезал перпиньянец, — и если бы в тебе нуждался, то послал бы за тобой... Ты плохо отремонтированный будильник!
Патрик слегка нахмурился и произнес серьезным тоном:
— Я предпочитаю не слышать сударя, когда он выражает свои оскорбительные мысли и к тому же в столь неподобающей форме. Замечу также, пассажиру первого класса не приличествует носит такой берет, что на вас.
И действительно, головной убор, сдвинутый на затылок месье Дардантора, к первоклассным не относился.
— Выходит, Патрик, тебе не по вкусу мой берет?
— Так же, как и тельняшка, которую напялил на себя сударь под предлогом, что во время плавания ему надо выглядеть настоящим моряком!
— Что правда, то правда!
— Если бы я помогал вам одеваться, то наверняка помешал бы вырядиться подобным образом.
— Ты помешал бы — мне?
— Да, у меня есть обыкновение не скрывать от сударя свое мнение, даже когда оно может его раздражать, и то, что я делал в Перпиньяне, в вашем доме, я, естественно, продолжаю делать и на борту этого судна.
— Когда вам будет угодно замолчать, Патрик?
— Хотя эта фраза прозвучала отменно вежливо, — продолжал слуга, — я должен признать, что сказал отнюдь не все из того, что хотел. Прежде всего, мне придется заметить, что вчера во время обеда сударю надлежало бы получше следить за собой...
— Следить за собой... Это ты о еде?
— И о возлияниях, которые несколько превысили меру... Наконец, если верить тому, что сообщил метрдотель, человек весьма благовоспитанный...
— И что же вам сообщил весьма благовоспитанный человек? — спросил Кловис Дардантор, который больше не обращался к Патрику на «ты», что свидетельствовало о его предельном раздражении.
— О том, что сударь говорил... говорил о вещах, о которых лучше бы, по-моему, умолчать, не зная толком людей, слушающих его... И дело не только в осторожности, но и в достоинстве...
— Господин Патрик...
— Что, сударь?
— Пошли ли вы туда, куда я послал вас сегодня утром, когда вы столь бесцеремонно постучали в дверь моей каюты?
— А куда вы послали меня? Я что-то не припомню...
— В таком случае освежу сейчас вашу память!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23