А малявка передвигается на своих ножках.
— Ну? — единственное, что смог сказать Митя.
Девочка еще шире заулыбалась и пошла на неверных ножках навстречу.
— Есть, наверное, хочешь?
Малявка подходила все ближе, а вдобавок потянула к Петрову пухлые ручки, отчего мужик оторопел и опустил сумку на пол.
— Ну чего ты?
Девочка остановилась возле самых ног Мити и все тянула ручки вверх, пока, неожиданно для себя, грузчик не присел и не подхватил ее на руки, вознося до своего щетинистого лица, похожего на попавшего под машину ежа.
— Тебя как зовут? — спросил от ужаса Петров.
Девочка тем временем обнимала его грязную шею и шевелила под волосами пальчиками, отчего Петров и вовсе пришел в замешательство.
— Сучка, — зачем-то прошептал он и еще больше испугался.
Но малявка по-прежнему обнимала его за шею и улыбалась вовсю.
Четыре, — посчитал Митя у нее во рту. — Четыре зубика.
Его закоробило от слова «зубика», произнесенного внутри, и он, оторвав девочку от себя, вновь посадил ее на раскладушку.
— Сейчас будем есть! — определил Митя и зашуршал полиэтиленовым мешком, доставая из него пакеты с молоком и колбасу без жира. Из куртки он выудил белую горбушку, накрошил ее в тарелку с надписью «Общепит», залил крошево молоком, добавил кусочки колбасы и перемешал смесь алюминиевой ложкой.
Девочка кушала хорошо, открывая рот послушно, но через минуту вся была измазана до ушей, однако продолжала улыбаться, что немного раздражало Петрова.
— Чего скалишься?
Она поела.
Митя кое о чем подумал, потрогал раскладушку руками на предмет влаги и, удивленный, поднял малявку на руки и понес в ванную, где имелся унитаз.
Он припомнил, как берут детей, чтобы они не опро-стались мимо или на себя, и засвистел: «Пыс-пыс-пыс».
Девочка не сопротивлялась и через несколько секунд произвела выброс ненужных веществ по назначению.
— Ишь! — похвалил Митя и засунув девочку под струю воды, старательно потер ее грязной рукой.
А она все улыбалась.
— Слышь, перестань! Кому говорю!
После он отнес ее опять на раскладушку, укрыл полотенцем, а сам уселся на пол и тоже пожевал хлеба с колбасой, запив еду молоком. Он завспоминал, когда в по-следний раз пробовал молоко, но, так и не припомнив, заснул под мирное посапывание девочки.
Ему приснилась Жанна, которая смотрела на него и не останавливаясь говорила: «Сволочь, сволочь!»
Митя открыл глаза. Комнату заливал лунный свет, входящий запросто.
Девочка сидела на раскладушке и не улыбалась.
— Сволочь! — вдруг сказала она, но Петров решил, что ругательство из его сна, а потому обернулся на окно, чтобы утвердиться в присутствии ночи, увидел проплывающего мимо голого человека с огромными, словно дирижабли, ногами, убедился, что все действительно — ночь, и опять заснул.
Рассвет косым лучом ранил здоровый глаз Петрова, грузчик чихнул и открыл око навстречу дню.
Девочка еще спала, и он серьезно задумался, что с ней делать.
По уму надо сдать находку в… Куда? Черт его знает, куда надо сдавать подкидышей!
Митя вдруг вспомнил, что в шкафчике стоит зеленый фугас, в котором еще на два пальца застыл озером портвейн «Агдам». Душу облетел теплый ветер, и Петров, вскочив с пола, отчего закружилось в голове, протянул руку, которая показалась ему очень длинной, и ловко открыл ею дверцу шкафчика.
Фугас привычно лег в руку, булькнув нутром, появился стакан, и Митя, выудив из горлышка пробку, вылил остатки портвейна в стакан.
Неожиданно грузчик почувствовал в затылке покалывание, обернулся и нашел девочку проснувшейся. Она опять улыбалась, а розовые десенки были сплошь усеяны белыми зубками.
— За твое здоровье! — поприветствовал Петров и вцепился в стакан челюстями.
Но что-то получилось неудачно, жидкость потекла не в то горло, Митя поперхнулся и закашлялся так, что, казалось, вот-вот выплюнутся легкие.
Когда кашель отпустил, невыносимо закололо в правом боку.
— Печень, — констатировал грузчик.
— Сволочь, — услышал он, потирая больной орган.
— Чего?
Но на свое «чего» он более ничего не получил и посмотрел Кутузовым на голую девочку, сидящую на раскладушке.
— Это ты сказала?
Малютка лишь продолжала улыбаться.
— Ты чего, говорить уже можешь?
Ребенок засмеялся заливисто голоском-ручейком, и у Мити почему-то стало радостно на душе, несмотря на то, что «Агдам» пошел не тем горлом.
— Смеешься? Ну смейся. Надо мною есть чего смеяться!
Девочка сошла с раскладушки и подошла к Петрову, совсем голенькая, отчего Митя отчаянно засмущался и почувствовал то, что никак не мог ощутить к Светке-колбаснице. От этого явления ему стало жутко стыдно, краска залила его серое лицо, а из подмышек потек пот ручейками.
Малышка, выросшая за ночь еще на полголовы, обхватила руками колени Мити и уткнулась в них личиком.
— Сволочь! — опять услышал Петров, и дрогнуло у него сердце жутким предчувствием.
Он взял девочку на руки и поднес ее личико к своей физиономии.
— Ты сказала!.. Не галлюцинации же у меня?
Девочка молчала и очень серьезно смотрела в глаз Мити.
— Ты, я знаю…
— Папа, — сказала она алыми губками, и грузчик за-плакал.
Он плакал осенним дождем, с завываниями и всхлипываниями. Слезы текли по его грязной щетине густо, скатываясь на грудь.
А девочка опять засмеялась, отчего Митя еще хлестче зарыдал. Его потрясало истерическими спазмами, и отзывались в печени ударами те спазмы.
На мгновение Петрову захотелось бросить голенькое тело девчонки в окно, чтобы розовое дитя пробило оконные рамы и улетело в раннее утро, растворясь в солнечных лучах. Он уже было сделал усилие для этого, приподнял пигалицу, но что-то тут же и обмякло внутри, и он, наоборот, прижал найденыша к груди крепче.
Петров не понимал, что с ним происходит, он не знал таких эмоций за собой, не знал, как к ним отнестись, то ли гнать сантименты поганой метлой, то ли упиваться прелестями собственной слабости и чувствительности.
— Папа, — опять услышал он и отпустил свои чувствования на волю Божью.
— И от кого же ты у меня такая дочечка? — спросил он, стараясь улыбнуться.
В ответ он услышал посапывание. Девочка, уткнувшись в его вонючую подмышку, спала, причмокивая коралловыми губками.
И опять жуткое предчувствие посетило Митю. Он вдруг вспомнил холодные руки восьмиклассницы, он вспомнил, как ее хоронил, как равнодушным, замороженным стояло в его груди сердце.
— Идиот! — говорила восьмиклассница. — Сволочь!
— Жанна… — прошептал Петров, сжимая девочку в объятиях.
А она спала, и Бог знает, что младенцы видят во снах.
— Жанна…
Она опять родилась на свет, чтобы прийти к нему, к Мите, и…
Он не знал, что после этого «и». Он не знал, зачем она пришла. А от своего неведения вдруг выругался страшно, настроив матерных этажей с высотное здание, а девочка спала, убаюканная Морфеем, очень любящим младенцев и стариков.
Митя разжал объятия и уложил ребенка на раскладушку, сморщившись от вида чистого розового на грязно-зеленом.
— Жанна, — вновь проговорил он.
Затем он подумал о прозаическом. О том, что ребенку нужно есть, что ему нужно купить пеленки, хотя девочка уже ходит, а значит, нужна просто детская одежда.
Петров не знал, как обращаться с детьми, а потому решил попросить совета у единственной женщины, с которой был знаком и имел отношения.
Митя оделся и отправился в магазин советоваться с колбасницей Светкой…
— Ну-ка, поди сюда! — позвал он продавщицу, выглядывая из подсобки.
— Чего тебе? — отозвалась женщина с подозрением.
— Ну иди, кому говорю!
Светка пожала плечами и, поставив на прилавок табличку «Технический перерыв», неторопливо пошла в сторону подсобки.
От Петрова опять несло портвейном за версту, и колбасница сморщилась.
— Допьешься!
— Заткнись! — рыкнул Митя и, взяв продавщицу за руку, потащил в электрощитовую.
Светка не знала, как реагировать, а потому свободной рукой оправляла рабочий халат.
— Еще одна попытка? — поинтересовалась она, когда Петров усадил женщину на телогрейки. Колбасница было уже собралась стаскивать с себя исподнее, но Митя жестом остановил ее.
— Здесь другое…
— Э, нет! — наотрез отказалась Светка. — Шапки я покупать не буду!
— Да какие шапки! — обозлился Митя и скривил рот, показывая желтые зубы.
— А что?
Возникла некоторая пауза, а потом грузчик сказал:
— Это… дочка у меня, того… родилась…
Надо было видеть лицо Светки. Его перекосило, словно инсультом вдарило. Тем не менее она держала спокойствие.
— Поздравляю!
— Не на чем! — отозвался Петров.
— Как не на чем! Такое событие! А кто ж мамашей будет?
— В том-то и дело, — замялся Петров. — Мамаша сбежала…
— О Господи! — всплеснула продавщица руками. — Да как же так!
— А так! Лярва оказалась!
— И что ж ты, сердешный, один с ребенком делать собираешься? В детдом понесешь?
— Нет, — твердо отрезал Митя.
— А что?
— Что-что! Непонятно, что ли!.. Себе оставлю! Выращу!
Светка посмотрела на Петрова глазом пристрастного критика и нашла его в препаршивом состоянии, заросшего недельной щетиной, подванивающего нечистым, и вследствие этого ей было крайне трудно представить грузчика Митю, воспитывающего грудного ребенка.
— Ну-ну… — покачала головой колбасница. — Смелость города берет! А я тут при чем?
— Помощи от тебя прошу!
— Какой? — Светка закатила глаза к потолку. Она любила, когда у нее просили помощи.
— Ну это… Не знаю, чего с ребенком делать… Кормить чем? Одевать как?.. А потом опять же какие-то прививки осуществлять надо…
— Не сможешь ты, Петров, такое дело потянуть! — отрезала женщина.
— Так я тебя и прошу помочь!
— Чего помочь?! — взорвалась Светка. — Ребенка вырастить помочь? Так дети растут годами! Ты думаешь, дурак, о чем просишь?!
Светка ожидала, что на такой ее напор Митя ответит серьезной грубостью, но мужчина находился в своих глубоких раздумьях, а потому развел руками и трогательно спросил:
— А что делать?
— А не знаю я. В детдом сдай!
— Я тебе сдам!
Митя замахнулся на колбасницу, но сдержал себя волево.
— Я к тебе, как к человеку, а ты!..
Продавщице стало стыдно.
— Ну что я могу?
— Помоги хоть одежду купить. Научи, чем кормить!
Она вздохнула:
— Ну с этим поможем, не звери!
— Ну вот и спасибо!
— А мать-то кто была?
— А, — махнул рукой Митя. — Голубка.
— Чего?
— Да так, связь случайная, как птица упорхнула и приплод оставила. А я не могу кровь свою на произвол судьбы бросить!
Колбасница испытала прилив уважения к этому грязному грузчику.
— Как девочку-то зовут?
— Жанна, — ответил Митя и улыбнулся.
— Вырастим мы твою Жанну, — пообещала Светка и пустила слезу.
Митя обнял ее и искренне поцеловал в мягкие губы.
Все сложилось…
8. ДЕТСКИЙ ДОМ
Третий ребенок, мальчик, пролежав под сугробом день, лишь к вечеру выбрался из-под снежного одеяла и засеменил ножками в одному ему ведомую сторону.
Он несколько отличался от своих брата и сестры тем, что был худоват и черты лица его были более азиат-ские.
Он шлепал голыми ножками по снегу с полчаса, обежал все Пустырки, лишь котлован миновал стороной, пока не остановился перед дверями пятиэтажного дома, похожего на школу, на фасаде которого была вывешена табличка «Детский дом №15».
Мальчишка был совсем крошечный, к тому же ножки его сильно замерзли; он встал на четвереньки и принялся бодать лысой головой нижнюю часть стеклянной двери, за которой было светло.
— Бум-бум! — раздалось в прихожей.
Воспитательница по фамилии Дикая услыхала чутким ухом это «бум-бум», оглянулась на двери, но никого за ними не обнаружив, отвлеклась от улицы и занялась сбором детей на ужин, который предполагался с минуты на минуту.
Но удары в дверь последовали снова, и Дикая подумала, что это миска для приблудной кошки с помощью ветра стучит в двери.
— Ах, дети! — воскликнула воспитательница, отрывая малолеток от игр. — Сегодня на ужин будет пудинг с изюмом, политый вареной сгущенкой.
— Ура-а-а! — закричали дети, повскакали со своих мест, и у них случилось слюноотделение. Старшие слюни cглотнули, а вот младшие пустили их на слюнявчики.
— Все идем в столовую! — распорядилась Дикая. — Становимся в пары!
Отряд подростков и малышей отправился ужинать, тогда как младенец, вылупившийся из икры, по-прежнему стоял на четвереньках и тыкался головой в дверь.
— Бум-бум!..
Размазывая сгущенку по лицам, дети уплетали пудинг, а повариха Кузьминична выглядывала со своей кухоньки и радовалась детскому удовольствию.
Позже детей уложили по койкам, в доме воцарилась умиротворенная тишина, и повариха отправилась мыть посуду.
Все было под контролем, а потому воспитательница Дикая решила прибраться в игровой, чтобы не заниматься этим с утра.
Она складывала в шкафы плюшевых зверей, всяче-ские танки и машинки, куклы, конструкторы, пока вновь не услышала «бум-бум», на этот раз более настойчивое!
Проверю, решила воспитательница, чтобы стуки более не отвлекали ее от дел.
Дикая открыла дверь и прижала нежные ладошки ко рту, чтобы подавить вскрик.
Стоя на четвереньках, мальчик смотрел, запрокинув голову, прямо девушке в глаза.
— А-у-а-а! — Дикая все-таки не выдержала и завыла от ужаса.
На завывание появилась Кузьминична, но в отличие от Дикой не потеряла самообладания, увидев голого младенца на снегу, а, наоборот, проявила нужную сноровку, наклонилась и вознесла мальчика к своей теплой, пахнущей пудингом груди.
Ребенок под вздохи и охи молодой воспитательницы был внесен в помещение.
— Ах, что же делать? — волновалась Дикая. — Врач уже ушел, а ребенок наверняка обморозился!
— Не волнуйся, милая! — успокаивала Кузьминична, сама вырастившая двоих и работающая в Детском доме почти тридцать лет. — Сейчас мы его тщательно оглядим.
Найденыша положили на стол для пеленания, включили сильную лампу и рассмотрели.
— Выглядит, по-моему, обыкновенно! — констатировала Кузьминична, трогая своей мягкой ладонью тельце мальчика. — Температура вроде нормальная! Видать, только что подбросили!
— Надо милицию вызвать! — предложила воспитательница.
— Зачем?
— Как зачем? Ведь ребенка подбросили!
— Ну и зачем милиция-то? Не понимаю!
Кузьминична пеленала мальчика.
— Чтобы разобрались в преступлении!
— Сейчас они бросятся искать мамашу подкидыша! Бросят смотреть футбол, пить водку, перестанут тискать своих жен, и все на поимку нерадивой мамки! К тому же мальчишку не куда-нибудь, а к Детскому дому подкинули! Здесь ему и место!
— Да мне и положить его некуда! — возразила Дикая.
— Ишь, глазенки какие раскосые! — любовалась Кузьминична. — Китайчонок, что ли?.. Положишь пока к старшим, у них место есть.
— Да?
— Точно-точно. Так оно вернее будет! Утро вечера мудренее!
— Ну хорошо!
Дикая была не совсем уверена, что поступает правильно, но все же взяла малыша, машинально поцеловала его в личико и отнесла в комнату к десятилетним, которые были в Доме старшими, а там уложила найденыша в свободную кровать.
Мальчишка зевнул во все лицо и тут же заснул.
Воспитательница еще долго стояла над ним, спящим, пока кто-то из детей в комнате не проснулся и не спросил:
— Кино Владленовна, у нас что, новенький?
— Спи, спи, — прошептала Дикая. — Завтра все узнаете!
Повариха Кузьминична уходила спать домой, к мужу, тогда как молодая воспитательница по обязанности должна была оставаться ночевать в Доме, да и мужа у нее не было, тем более детей, а выросла она сама в Детском доме № 15, который и был ей домом. Вот как все.
Родителей Кино Владленовна не помнила и поступила на государственное воспитание в возрасте трех лет; не знала даже своего имени, была слаба здоровьем и пугалась всего на свете. По этому поводу ей, рыжеволосой девчонке, присвоили вместе с именем Марина фамилию Дикая. Владленом же был сантехник, единственный человек, которого малышка не боялась, а наоборот, тянулась, как к защитнику. Отсюда и Владленовна…
Воспитательница Дикая отправилась спать в свою комнату. Переоделась в ночную рубашку с цветочками на тканьке и совсем стала похожа на пятнадцатилетнюю, хотя ей было за двадцать, легла молодая в постель и взяла с тумбочки книгу в бумажной обертке, под которой на обложке стояло название «Три товарища». Марина зачитывалась этим произведением и мечтала точно о таких, высоких в своем накале, отношениях.
Дикая прочитала три страницы, когда усталость за-крыла ее глаза, книжка выскользнула из рук и тихонько упала на пол, устланный истертым ковролином…
В палате, куда положили найденыша, не спали.
Всем было интересно, кого судьба забросила к ним в коллектив.
Жора Сушкин, толстенький пацан десяти лет без двух месяцев, наклонился над постелью новенького и констатировал для всех:
— Он косой!
— Спит? — спросил кто-то.
— Дрыхнет, — ответил Жора. — Во, косой-то!..
— Сколько ему?
— Салага!.. Год, может быть…
В голосе Жоры звучало презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Ну? — единственное, что смог сказать Митя.
Девочка еще шире заулыбалась и пошла на неверных ножках навстречу.
— Есть, наверное, хочешь?
Малявка подходила все ближе, а вдобавок потянула к Петрову пухлые ручки, отчего мужик оторопел и опустил сумку на пол.
— Ну чего ты?
Девочка остановилась возле самых ног Мити и все тянула ручки вверх, пока, неожиданно для себя, грузчик не присел и не подхватил ее на руки, вознося до своего щетинистого лица, похожего на попавшего под машину ежа.
— Тебя как зовут? — спросил от ужаса Петров.
Девочка тем временем обнимала его грязную шею и шевелила под волосами пальчиками, отчего Петров и вовсе пришел в замешательство.
— Сучка, — зачем-то прошептал он и еще больше испугался.
Но малявка по-прежнему обнимала его за шею и улыбалась вовсю.
Четыре, — посчитал Митя у нее во рту. — Четыре зубика.
Его закоробило от слова «зубика», произнесенного внутри, и он, оторвав девочку от себя, вновь посадил ее на раскладушку.
— Сейчас будем есть! — определил Митя и зашуршал полиэтиленовым мешком, доставая из него пакеты с молоком и колбасу без жира. Из куртки он выудил белую горбушку, накрошил ее в тарелку с надписью «Общепит», залил крошево молоком, добавил кусочки колбасы и перемешал смесь алюминиевой ложкой.
Девочка кушала хорошо, открывая рот послушно, но через минуту вся была измазана до ушей, однако продолжала улыбаться, что немного раздражало Петрова.
— Чего скалишься?
Она поела.
Митя кое о чем подумал, потрогал раскладушку руками на предмет влаги и, удивленный, поднял малявку на руки и понес в ванную, где имелся унитаз.
Он припомнил, как берут детей, чтобы они не опро-стались мимо или на себя, и засвистел: «Пыс-пыс-пыс».
Девочка не сопротивлялась и через несколько секунд произвела выброс ненужных веществ по назначению.
— Ишь! — похвалил Митя и засунув девочку под струю воды, старательно потер ее грязной рукой.
А она все улыбалась.
— Слышь, перестань! Кому говорю!
После он отнес ее опять на раскладушку, укрыл полотенцем, а сам уселся на пол и тоже пожевал хлеба с колбасой, запив еду молоком. Он завспоминал, когда в по-следний раз пробовал молоко, но, так и не припомнив, заснул под мирное посапывание девочки.
Ему приснилась Жанна, которая смотрела на него и не останавливаясь говорила: «Сволочь, сволочь!»
Митя открыл глаза. Комнату заливал лунный свет, входящий запросто.
Девочка сидела на раскладушке и не улыбалась.
— Сволочь! — вдруг сказала она, но Петров решил, что ругательство из его сна, а потому обернулся на окно, чтобы утвердиться в присутствии ночи, увидел проплывающего мимо голого человека с огромными, словно дирижабли, ногами, убедился, что все действительно — ночь, и опять заснул.
Рассвет косым лучом ранил здоровый глаз Петрова, грузчик чихнул и открыл око навстречу дню.
Девочка еще спала, и он серьезно задумался, что с ней делать.
По уму надо сдать находку в… Куда? Черт его знает, куда надо сдавать подкидышей!
Митя вдруг вспомнил, что в шкафчике стоит зеленый фугас, в котором еще на два пальца застыл озером портвейн «Агдам». Душу облетел теплый ветер, и Петров, вскочив с пола, отчего закружилось в голове, протянул руку, которая показалась ему очень длинной, и ловко открыл ею дверцу шкафчика.
Фугас привычно лег в руку, булькнув нутром, появился стакан, и Митя, выудив из горлышка пробку, вылил остатки портвейна в стакан.
Неожиданно грузчик почувствовал в затылке покалывание, обернулся и нашел девочку проснувшейся. Она опять улыбалась, а розовые десенки были сплошь усеяны белыми зубками.
— За твое здоровье! — поприветствовал Петров и вцепился в стакан челюстями.
Но что-то получилось неудачно, жидкость потекла не в то горло, Митя поперхнулся и закашлялся так, что, казалось, вот-вот выплюнутся легкие.
Когда кашель отпустил, невыносимо закололо в правом боку.
— Печень, — констатировал грузчик.
— Сволочь, — услышал он, потирая больной орган.
— Чего?
Но на свое «чего» он более ничего не получил и посмотрел Кутузовым на голую девочку, сидящую на раскладушке.
— Это ты сказала?
Малютка лишь продолжала улыбаться.
— Ты чего, говорить уже можешь?
Ребенок засмеялся заливисто голоском-ручейком, и у Мити почему-то стало радостно на душе, несмотря на то, что «Агдам» пошел не тем горлом.
— Смеешься? Ну смейся. Надо мною есть чего смеяться!
Девочка сошла с раскладушки и подошла к Петрову, совсем голенькая, отчего Митя отчаянно засмущался и почувствовал то, что никак не мог ощутить к Светке-колбаснице. От этого явления ему стало жутко стыдно, краска залила его серое лицо, а из подмышек потек пот ручейками.
Малышка, выросшая за ночь еще на полголовы, обхватила руками колени Мити и уткнулась в них личиком.
— Сволочь! — опять услышал Петров, и дрогнуло у него сердце жутким предчувствием.
Он взял девочку на руки и поднес ее личико к своей физиономии.
— Ты сказала!.. Не галлюцинации же у меня?
Девочка молчала и очень серьезно смотрела в глаз Мити.
— Ты, я знаю…
— Папа, — сказала она алыми губками, и грузчик за-плакал.
Он плакал осенним дождем, с завываниями и всхлипываниями. Слезы текли по его грязной щетине густо, скатываясь на грудь.
А девочка опять засмеялась, отчего Митя еще хлестче зарыдал. Его потрясало истерическими спазмами, и отзывались в печени ударами те спазмы.
На мгновение Петрову захотелось бросить голенькое тело девчонки в окно, чтобы розовое дитя пробило оконные рамы и улетело в раннее утро, растворясь в солнечных лучах. Он уже было сделал усилие для этого, приподнял пигалицу, но что-то тут же и обмякло внутри, и он, наоборот, прижал найденыша к груди крепче.
Петров не понимал, что с ним происходит, он не знал таких эмоций за собой, не знал, как к ним отнестись, то ли гнать сантименты поганой метлой, то ли упиваться прелестями собственной слабости и чувствительности.
— Папа, — опять услышал он и отпустил свои чувствования на волю Божью.
— И от кого же ты у меня такая дочечка? — спросил он, стараясь улыбнуться.
В ответ он услышал посапывание. Девочка, уткнувшись в его вонючую подмышку, спала, причмокивая коралловыми губками.
И опять жуткое предчувствие посетило Митю. Он вдруг вспомнил холодные руки восьмиклассницы, он вспомнил, как ее хоронил, как равнодушным, замороженным стояло в его груди сердце.
— Идиот! — говорила восьмиклассница. — Сволочь!
— Жанна… — прошептал Петров, сжимая девочку в объятиях.
А она спала, и Бог знает, что младенцы видят во снах.
— Жанна…
Она опять родилась на свет, чтобы прийти к нему, к Мите, и…
Он не знал, что после этого «и». Он не знал, зачем она пришла. А от своего неведения вдруг выругался страшно, настроив матерных этажей с высотное здание, а девочка спала, убаюканная Морфеем, очень любящим младенцев и стариков.
Митя разжал объятия и уложил ребенка на раскладушку, сморщившись от вида чистого розового на грязно-зеленом.
— Жанна, — вновь проговорил он.
Затем он подумал о прозаическом. О том, что ребенку нужно есть, что ему нужно купить пеленки, хотя девочка уже ходит, а значит, нужна просто детская одежда.
Петров не знал, как обращаться с детьми, а потому решил попросить совета у единственной женщины, с которой был знаком и имел отношения.
Митя оделся и отправился в магазин советоваться с колбасницей Светкой…
— Ну-ка, поди сюда! — позвал он продавщицу, выглядывая из подсобки.
— Чего тебе? — отозвалась женщина с подозрением.
— Ну иди, кому говорю!
Светка пожала плечами и, поставив на прилавок табличку «Технический перерыв», неторопливо пошла в сторону подсобки.
От Петрова опять несло портвейном за версту, и колбасница сморщилась.
— Допьешься!
— Заткнись! — рыкнул Митя и, взяв продавщицу за руку, потащил в электрощитовую.
Светка не знала, как реагировать, а потому свободной рукой оправляла рабочий халат.
— Еще одна попытка? — поинтересовалась она, когда Петров усадил женщину на телогрейки. Колбасница было уже собралась стаскивать с себя исподнее, но Митя жестом остановил ее.
— Здесь другое…
— Э, нет! — наотрез отказалась Светка. — Шапки я покупать не буду!
— Да какие шапки! — обозлился Митя и скривил рот, показывая желтые зубы.
— А что?
Возникла некоторая пауза, а потом грузчик сказал:
— Это… дочка у меня, того… родилась…
Надо было видеть лицо Светки. Его перекосило, словно инсультом вдарило. Тем не менее она держала спокойствие.
— Поздравляю!
— Не на чем! — отозвался Петров.
— Как не на чем! Такое событие! А кто ж мамашей будет?
— В том-то и дело, — замялся Петров. — Мамаша сбежала…
— О Господи! — всплеснула продавщица руками. — Да как же так!
— А так! Лярва оказалась!
— И что ж ты, сердешный, один с ребенком делать собираешься? В детдом понесешь?
— Нет, — твердо отрезал Митя.
— А что?
— Что-что! Непонятно, что ли!.. Себе оставлю! Выращу!
Светка посмотрела на Петрова глазом пристрастного критика и нашла его в препаршивом состоянии, заросшего недельной щетиной, подванивающего нечистым, и вследствие этого ей было крайне трудно представить грузчика Митю, воспитывающего грудного ребенка.
— Ну-ну… — покачала головой колбасница. — Смелость города берет! А я тут при чем?
— Помощи от тебя прошу!
— Какой? — Светка закатила глаза к потолку. Она любила, когда у нее просили помощи.
— Ну это… Не знаю, чего с ребенком делать… Кормить чем? Одевать как?.. А потом опять же какие-то прививки осуществлять надо…
— Не сможешь ты, Петров, такое дело потянуть! — отрезала женщина.
— Так я тебя и прошу помочь!
— Чего помочь?! — взорвалась Светка. — Ребенка вырастить помочь? Так дети растут годами! Ты думаешь, дурак, о чем просишь?!
Светка ожидала, что на такой ее напор Митя ответит серьезной грубостью, но мужчина находился в своих глубоких раздумьях, а потому развел руками и трогательно спросил:
— А что делать?
— А не знаю я. В детдом сдай!
— Я тебе сдам!
Митя замахнулся на колбасницу, но сдержал себя волево.
— Я к тебе, как к человеку, а ты!..
Продавщице стало стыдно.
— Ну что я могу?
— Помоги хоть одежду купить. Научи, чем кормить!
Она вздохнула:
— Ну с этим поможем, не звери!
— Ну вот и спасибо!
— А мать-то кто была?
— А, — махнул рукой Митя. — Голубка.
— Чего?
— Да так, связь случайная, как птица упорхнула и приплод оставила. А я не могу кровь свою на произвол судьбы бросить!
Колбасница испытала прилив уважения к этому грязному грузчику.
— Как девочку-то зовут?
— Жанна, — ответил Митя и улыбнулся.
— Вырастим мы твою Жанну, — пообещала Светка и пустила слезу.
Митя обнял ее и искренне поцеловал в мягкие губы.
Все сложилось…
8. ДЕТСКИЙ ДОМ
Третий ребенок, мальчик, пролежав под сугробом день, лишь к вечеру выбрался из-под снежного одеяла и засеменил ножками в одному ему ведомую сторону.
Он несколько отличался от своих брата и сестры тем, что был худоват и черты лица его были более азиат-ские.
Он шлепал голыми ножками по снегу с полчаса, обежал все Пустырки, лишь котлован миновал стороной, пока не остановился перед дверями пятиэтажного дома, похожего на школу, на фасаде которого была вывешена табличка «Детский дом №15».
Мальчишка был совсем крошечный, к тому же ножки его сильно замерзли; он встал на четвереньки и принялся бодать лысой головой нижнюю часть стеклянной двери, за которой было светло.
— Бум-бум! — раздалось в прихожей.
Воспитательница по фамилии Дикая услыхала чутким ухом это «бум-бум», оглянулась на двери, но никого за ними не обнаружив, отвлеклась от улицы и занялась сбором детей на ужин, который предполагался с минуты на минуту.
Но удары в дверь последовали снова, и Дикая подумала, что это миска для приблудной кошки с помощью ветра стучит в двери.
— Ах, дети! — воскликнула воспитательница, отрывая малолеток от игр. — Сегодня на ужин будет пудинг с изюмом, политый вареной сгущенкой.
— Ура-а-а! — закричали дети, повскакали со своих мест, и у них случилось слюноотделение. Старшие слюни cглотнули, а вот младшие пустили их на слюнявчики.
— Все идем в столовую! — распорядилась Дикая. — Становимся в пары!
Отряд подростков и малышей отправился ужинать, тогда как младенец, вылупившийся из икры, по-прежнему стоял на четвереньках и тыкался головой в дверь.
— Бум-бум!..
Размазывая сгущенку по лицам, дети уплетали пудинг, а повариха Кузьминична выглядывала со своей кухоньки и радовалась детскому удовольствию.
Позже детей уложили по койкам, в доме воцарилась умиротворенная тишина, и повариха отправилась мыть посуду.
Все было под контролем, а потому воспитательница Дикая решила прибраться в игровой, чтобы не заниматься этим с утра.
Она складывала в шкафы плюшевых зверей, всяче-ские танки и машинки, куклы, конструкторы, пока вновь не услышала «бум-бум», на этот раз более настойчивое!
Проверю, решила воспитательница, чтобы стуки более не отвлекали ее от дел.
Дикая открыла дверь и прижала нежные ладошки ко рту, чтобы подавить вскрик.
Стоя на четвереньках, мальчик смотрел, запрокинув голову, прямо девушке в глаза.
— А-у-а-а! — Дикая все-таки не выдержала и завыла от ужаса.
На завывание появилась Кузьминична, но в отличие от Дикой не потеряла самообладания, увидев голого младенца на снегу, а, наоборот, проявила нужную сноровку, наклонилась и вознесла мальчика к своей теплой, пахнущей пудингом груди.
Ребенок под вздохи и охи молодой воспитательницы был внесен в помещение.
— Ах, что же делать? — волновалась Дикая. — Врач уже ушел, а ребенок наверняка обморозился!
— Не волнуйся, милая! — успокаивала Кузьминична, сама вырастившая двоих и работающая в Детском доме почти тридцать лет. — Сейчас мы его тщательно оглядим.
Найденыша положили на стол для пеленания, включили сильную лампу и рассмотрели.
— Выглядит, по-моему, обыкновенно! — констатировала Кузьминична, трогая своей мягкой ладонью тельце мальчика. — Температура вроде нормальная! Видать, только что подбросили!
— Надо милицию вызвать! — предложила воспитательница.
— Зачем?
— Как зачем? Ведь ребенка подбросили!
— Ну и зачем милиция-то? Не понимаю!
Кузьминична пеленала мальчика.
— Чтобы разобрались в преступлении!
— Сейчас они бросятся искать мамашу подкидыша! Бросят смотреть футбол, пить водку, перестанут тискать своих жен, и все на поимку нерадивой мамки! К тому же мальчишку не куда-нибудь, а к Детскому дому подкинули! Здесь ему и место!
— Да мне и положить его некуда! — возразила Дикая.
— Ишь, глазенки какие раскосые! — любовалась Кузьминична. — Китайчонок, что ли?.. Положишь пока к старшим, у них место есть.
— Да?
— Точно-точно. Так оно вернее будет! Утро вечера мудренее!
— Ну хорошо!
Дикая была не совсем уверена, что поступает правильно, но все же взяла малыша, машинально поцеловала его в личико и отнесла в комнату к десятилетним, которые были в Доме старшими, а там уложила найденыша в свободную кровать.
Мальчишка зевнул во все лицо и тут же заснул.
Воспитательница еще долго стояла над ним, спящим, пока кто-то из детей в комнате не проснулся и не спросил:
— Кино Владленовна, у нас что, новенький?
— Спи, спи, — прошептала Дикая. — Завтра все узнаете!
Повариха Кузьминична уходила спать домой, к мужу, тогда как молодая воспитательница по обязанности должна была оставаться ночевать в Доме, да и мужа у нее не было, тем более детей, а выросла она сама в Детском доме № 15, который и был ей домом. Вот как все.
Родителей Кино Владленовна не помнила и поступила на государственное воспитание в возрасте трех лет; не знала даже своего имени, была слаба здоровьем и пугалась всего на свете. По этому поводу ей, рыжеволосой девчонке, присвоили вместе с именем Марина фамилию Дикая. Владленом же был сантехник, единственный человек, которого малышка не боялась, а наоборот, тянулась, как к защитнику. Отсюда и Владленовна…
Воспитательница Дикая отправилась спать в свою комнату. Переоделась в ночную рубашку с цветочками на тканьке и совсем стала похожа на пятнадцатилетнюю, хотя ей было за двадцать, легла молодая в постель и взяла с тумбочки книгу в бумажной обертке, под которой на обложке стояло название «Три товарища». Марина зачитывалась этим произведением и мечтала точно о таких, высоких в своем накале, отношениях.
Дикая прочитала три страницы, когда усталость за-крыла ее глаза, книжка выскользнула из рук и тихонько упала на пол, устланный истертым ковролином…
В палате, куда положили найденыша, не спали.
Всем было интересно, кого судьба забросила к ним в коллектив.
Жора Сушкин, толстенький пацан десяти лет без двух месяцев, наклонился над постелью новенького и констатировал для всех:
— Он косой!
— Спит? — спросил кто-то.
— Дрыхнет, — ответил Жора. — Во, косой-то!..
— Сколько ему?
— Салага!.. Год, может быть…
В голосе Жоры звучало презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37