Он не знал, что это за нафантазированные ароматы, но искал их все время, думал о них ежеминутно, даже когда впервые смотал с катушки нитку и изобрел из нее ловушку для голубей.
Первых своих пойманных птиц Митя отпускал на волю и долго смотрел в небо, следя за их полетом и уверенно думая, что птицы благодарны ему безгранично, так как были в шаге от смерти, а он великодушно даровал им бытие.
Но голуби никак не выражали своей признательности за спасение, не кружили над головой подростка, а исчезали за горизонтом, взмахивая крыльями, что было силы.
Митю такое положение вещей не устраивало, а потому он к лапкам пойманных птиц стал привязывать грузики и любоваться голубиным взлетом, — было похоже, что не птица стремилась в небеса, а тяжелый бомбардировщик. В таких случаях голубка изо всех сил взмахивала крыльями, набирала незначительную высоту и, пролетев метров пятьдесят, падала на землю в изнеможении.
За садизм Митю не любили и в глаза называли сволочью.
— Ты — сволочь! — сказала как-то девочка с жидкими косичками, по имени Жанна, которая вызывала во внутренностях Петрова необъяснимый жар. — Сволочь!
Она стояла, пылая щеками, за школьным зданием после уроков и со страстью произносила одно-единственное ругательство — «сволочь!».
А он не испытывал к ней злобы. Его глаза прогуливались по груди, слабо обозначенной под белым фартуком, спускались к юбке, шевеля ее взглядом, словно ветром, теребили острые колени.
— Сволочь!
— Почему? — спросил Митя.
— Потому что ты мучаешь беззащитных птиц! — отозвалась Жанна.
— Какие ж они беззащитные? — возразил Петров. — У них крылья есть! Тебя бьет отец?
— Нет, — ответила девочка, смутившись. — Конечно, нет!
— Если бы у тебя были крылья, то ты могла бы улететь и нагадить отцу на голову!
— Идиот! — отозвалась на это Жанна, но почему-то не уходила, а продолжала стоять, то сжимая, то разжимая пальчики на руках. Ладошки у нее были красные, видно, сосудики прилегали близко к поверхности и потому руки были всегда холодными.
Смотря на девочку, Петров опять ощутил странный, манящий вкус во рту и вдруг подумал, что, может, его губы жаждут поцелуя, а потому подошел к Жанне бесстрашно и вцепился в ее рот страстно, словно животное, высасывая девичий аромат.
К его удивлению девочка не шарахнулась в сторону, а обняла навстречу холодной рукой шею подростка и попыталась ответить на поцелуй так же безудержно.
Через три секунды Петров понял, что вкус поцелуя не соответствует его ощущениям во рту, а потому отстранил девочку от себя и сказал:
— Взлетай, когда тебя будет лупить отец! У меня во рту кровь!
— Идиот! — прошептала Жанна нежно.
— Я буду с тобой встречаться в классе труда, — предложил Петров. — Только не кусай меня за язык!
— Сволочь!
— Я научу тебя ловить голубей!
Она заплакала, растирая слезы с дешевой тушью.
— Придешь?
Жанна кивнула головой и зашмыгала носом, словно пыталась проглотить нарождающиеся рыдания.
— Ну вот и хорошо.
Через день, к вечеру, они встретились в классе труда, от которого у Мити оказался ключ.
— Зачем мы здесь? — спросила девочка испуганно.
— Я расскажу тебе, как делать лучшие ловушки для голубей! — отозвался Петров и засмеялся раскатисто, маскируя в смехе сальность.
Жанна покраснела щеками и толкнула было дверь из класса, но та была заперта.
— Иди-ка сюда! — позвал Митя, усевшись на верстак.
Она подошла, и краснота ее щек сменилась на бледность, а коричневое школьное платьице завлажнело под мышками.
— Я хочу посмотреть на твою грудь! — сам того не ожидая, попросил Митя.
Девочка отпрянула.
— Ты же любишь меня! А люди, которые любят, способны приносить жертвы! — Петров взял с верстака долото и стал ковырять им дерево. — Что же ты?
Девочка по-прежнему стояла скованная. Все в ней окаменело, и дрожали ноги.
— Вот она — любовь! — презрительно выдавил Митя и спрыгнул с верстака. В его руке появился ключ от класса.
— Можешь больше сюда не приходить! Мне голуби нравятся больше, чем ты!
Он прошел мимо нее и уже оказался возле двери, когда услышал тихое «хорошо», а когда обернулся, Жанна стояла с обнаженной грудью, пряча за спину девичий лифчик.
Ее не совсем развитая грудка, отливающая золотым и розовым, вдруг удивила Митю, он не способен был сказать чем, но ощущал в себе какое-то новое чувство, одновременно очень приятное и раздражающее. Петров подошел к девочке и поцеловал ее в крошечный сосок, закатывая к небу глаза, стараясь как можно лучше ощутить вкус. Раздражение исчезло.
— Не надо! — слегка отталкивала Жанна Митю. Она уронила лифчик в древесные стружки. — Пожалуйста, не надо!..
Как ей показалось, Петров пошел ей навстречу и вы-плюнул сосок. Она была ему признательна за это.
Митя опять не обнаружил того вкуса, того аромата, который искал так тщетно. Но вкус девичьего тела ему тоже понравился, и через минуту он вновь приник к Жанниной груди, только теперь к другой, которая почему-то была меньше правой.
— Ну зачем это? — вопрошала девочка, откидывая голову с жидкими косичками. — Зачем?
Он не слышал, что она говорила, не чувствовал, как ее кулачки упираются ему в грудь, надавливая костяшками пальцев под самое сердце, а целовал ее, целовал, оставляя красные следы на груди, шее, плечах.
А потом он устал.
— Уходи!
Она неуклюже оправляла платье, затем обнаружила, что не поддела под него лифчик, и вновь вынуждена была раздеваться, а Митя, совершенно спокойный, смотрел на девочку и чувствовал, что хочет спать.
— Пойду я, — сказала Жанна, теребя пуговичку возле самого горла.
— Иди, — позволил Митя.
— Открой дверь.
Он открыл.
Она некоторое время постояла в дверном проеме, смотря на подростка большими глазами, из которых бесконечностью лучилась любовь, хоть и подраненная слегка, может быть, обращенная не на тот предмет, что был иском девичьей фантазией, но все же это была любовь.
— Пойду?
Митя кивнул.
— Пока.
— Ага.
Она ушла.
Это была пятница, а назавтра все разъехались на выходные по домам. Петров поехал к матери и Ивану Сергеевичу, а Жанна к своему отцу.
Вечером девочка принимала ванну. Случайно вошел отец и увидел наготу своей дочери, всю израненную чьими-то зубами. Он был художником, но не из лучших и легким на истерику, а потому избил свою дочь прямо в ванной, выкрикивая в ее адрес слова, которые она если и слышала, то в какой-нибудь подворотне от пьянчуг.
Всю ночь девочка просидела возле окна и глядела на черное небо. Наутро она дождалась, когда отец вышел из дома, открыла балконную дверь, возмечтала себя голубкой и шагнула с десятого этажа. Ей очень хотелось нагадить отцу на голову…
Она упала на асфальт и разбилась насмерть. Более того, она превратилась в лепешку! Но ее невероятное желание перевоплотиться в голубку осталось витать где-то в пространстве, каким-то энергетическим сгустком, помахивая ионными крыльями, и, может быть, этот сгусток достанется кому-то в наследство…
Во вторник интернат хоронил ученицу восьмого класса. Дети не способны осознать смерть, они лишь чувствуют, словно звереныши, что произошло что-то страшное, а оттого школа шла за гробом в молчании, но кто-то из средних классов на нервной почве грыз семечки.
Во главе похоронной процессии шли учителя, одноклассники и отец Жанны, в потертом свитере, со слипшимися длинными волосьями. Его истерическая натура то и дело не выдерживала, и он срывался на рыдания. Тогда завуч, тетка с усами, поглаживала художника по спине, и он успокаивался.
Митя шел совсем сзади. Единственное, о чем он думал, что еще три дня назад его одноклассница была жива, а теперь нет. Проскочила мысль, что уже не придется целовать золотое с розовым, но Петрова это не сильно расстроило, так как он уже успел заметить, что девиц на белом свете отнюдь не меньше, чем парней…
Вечером вся школа сидела за общим столом и слушала длинные речи учителей о том, какая прекрасная была девочка Жанна, что ей бы жить еще и жить, а вот ведь как все обернулось. За столом присутствовал и милиционер в подполковничьих погонах и рассматривал всех пристально. При вскрытии на теле девочки помимо увечий от падения с высоты эксперты обнаружили следы от укусов, и следователь заподозрил художника в надругательстве над дочерью. Такого артист выдержать не мог и полчаса бился в истерике, не спасаясь даже нашатырем. Когда его привели в чувство, он признался, что сам обнаружил эти следы, после того, как девочка вернулась из школы, и немного наказал ее за распутство.
— Ах ты… — сказал кто-то из следователей. — Из-за тебя дочь из окна…
Художник потерял сознание…
Глаза подполковника и Мити Петрова столкнулись, и подросток равнодушно пожал навстречу плечами. Милиционер покачал головой, думая о том, что пора уходить с поминок.
Уже позже, после отбоя, когда все спали, кто-то потряс Митю за плечо. Он открыл глаза и обнаружил склонившегося над ним десятиклассника, носившего прозвище Шило, так как конституция его тела была очень сходна с этим колющим инструментом.
— Пойдем! — сказал Шило.
— Куда?
— Там узнаешь, — и ткнул жестким пальцем Петрова под ребро.
— Ну пошли.
Через некоторое время они оказались в подвале под черной лестницей, стены которого освещал огарок свечи, высветляя лица еще троих десятиклассников.
— Ну что? — спросил один из них, самый высокий.
— Ничего, — ответил Митя.
— Ты с Жанкой терся? — спросил второй, со сбитым набок носом.
— Ну я.
— Так значит, ты — вдовец! — заключил третий, маленький, но широкий в плечах. Говорили, что у него разряд по самбо.
— Это чего такое — вдовец? — поинтересовался Петров.
— А это когда жена у мужика умирает, — хохотнул Шило.
— Чего ржешь, обдрипыш! — рыкнул самбист. — У пацана горе!
— А я что, — испугался Шило. — Я — ничего!
— Где? — спросил самбист.
— Сейчас, — ответил долговязый и исчез из свечного света.
Бить, что ли, будут, размышлял Митя. Этот длинный, поди, в темноте сзади заходит…
Он не боялся, знал, что может тихо психануть и покалечить кого-нибудь, а потому лишь сжал пальцы в кулаки.
Но долговязый вновь вынырнул в свечные всполохи, а в его руках Петров разглядел две пузатые бутылки, называемые фугасами.
Тот, что со сбитым носом, взял одну из бутылей и ловко вскрыл ее, так что та чмокнула. Появились стаканы, и красноватая жидкость полилась в них, равняясь на половине емкостей.
— Пей! — пододвинул стакан самбист.
— Что это? — поинтересовался Митя.
— Не все ли тебе равно! На помин души! Так полагается!
— Пей-пей! — поддержали остальные.
И Митя взял стакан двумя пальцами и опрокинул в себя сладковатую жидкость, которая через несколько секунд загорячила желудок, а голову привела в состояние невесомости.
— Вот он, аромат! — прошептал Митя.
— Чего? — переспросил самбист.
— А-а-а! — закричал Митя во все горло. — Я нашел его!
Десятиклассников тут же след простыл. Они сыпанули из подвала, словно раскатившийся горох, а Петров все продолжал орать:
— Я наше-е-ел!.. Жанна-а!
Через несколько минут в подвале оказались физрук и учитель по военной подготовке. Они вдвоем скрутили пьяного подростка и отнесли в палату, где связали его простынями, а он все продолжал устало шептать: «Я нашел!»
После того, как подросток заснул, учителя спустились в подвал и обнаружили там две бутылки, одну из них початую, они вынесли их на свет и прочитали на этикетках: «портвейн „Агдам"“.
С этого момента жизнь Мити Петрова резко изменилась. В ней появился четкий смысл. Портвейн «Агдам» мощно и непреодолимо потянул подростка к себе, словно магнит иголку.
Однако вожделенная жидкость стоила денег, которых у Петрова не было, но которые он научился добывать в младших классах, вытрясая мальцов на переменах.
— Подпрыгни! — просил он какого-нибудь мальчишку.
Глупыш покорно подпрыгивал, и Митя по металлическому звуку определял, есть ли в карманах пацана монетки. Если мелочь позвякивала, то Петров растягивал губы в улыбке, а потом разводил добродушно руками:
— Что это там у нас?
— Где? — переспрашивал мальчишка.
— В наших карманах.
— Деньги, — недоуменно говорил тот.
— Я — сирота, — объявлял Митя. — У меня нет мамы и папы.
— А куда же ты уезжаешь на субботу и воскресенье?
— Я езжу их искать.
— А-а…
— Но для этого мне нужны деньги.
— А у меня мало денег.
— А мне много и не нужно. Давай.
И малыши покорно отдавали свои монетки. Но однажды взъерошенный второклассник, потный от беготни по коридору, вдруг удивленно возразил:
— Но мне они самому необходимы!
— Зачем?
Митя начал злиться.
— Нам сказали взять с собой на кино и мороженое!
— Тебе что, мороженое дороже, чем мои родители? — злобно зашептал Петров. Он понял, что, если мальчишка не отдаст деньги, он его ударит сильно в нос, отчего эта вздернутая штучка наверняка сломается и зальет белый воротничок кровью. — В кино хочешь?
— Я бы тебе дал деньги, — не сдавался мальчишка. — Но ты же врешь про родителей. Они у тебя есть. Я их видел, когда они приезжали на родительское собрание. Мужик лысый и мать с рыжими волосами.
— Дашь или не дашь?
— Не могу.
И тогда Митя его ударил. Саданул со всей силы под дых. Второклассник рухнул на натертый мастикой пол и потерял сознание.
Петров не испугался, наклонился над жертвой и вытащил из кармана брюк мелочь. В основном денежки были медного цвета, но попались и два гривенника. Он быстро ушел с места преступления и стал искать самби-ста с его компанией.
Он отыскал их там же под лестницей и предложил складчину.
— А орать не будешь? — поинтересовался Шило.
— Зуб даю!
— Сгоняешь?
— Ему не дадут! — покачал головой высокий. — Ты, Шило, и сгоняешь!
Шило недовольно заворчал, что вечно ему приходится бегать до магазина, но себя успокаивал тем, что выглядит всех старше, а оттого и отпускают ему товар крепо-стью в восемнадцать градусов.
В этот день компания распила три фугаса и, покуривая по кругу папиросу, кемарила потихонечку, дожидаясь ужина.
А потом, на ужине, объявили, что кто-то из старших классов избил второклассника, разорвав мальчику селезенку.
— Пусть лучше гад сам признается! — возвестил физрук. — А то, когда найдем, ноги вырву!
У Мити Петрова, пьяненького и счастливого, случился порыв прекрасного настроения, и он, не дожевав свекольной котлеты, с кровавыми губами, поднялся из-за стола и возвестил:
— Ну я ему двинул!
— Кретин, — шепнул самбист долговязому.
— Нас привяжет к делу — кастрируем, — отозвался высокий.
Между тем физрук приблизился к сознавшемуся Мите, некоторое время смотрел ему прямо в глаза, а затем резко схватил подростка за руку и вывернул ее за спину, так что Петров взвыл от боли и сплюнул жеваную свеклу прямо на ботинок учителя.
— Ах ты гаденыш!
Физрук загибал руку все выше и выше.
— Мальчишку покалечил за сорок копеек!
Через пять секунд вся школа-интернат услышала сухой треск. Это сломалась в плече рука Мити Петрова.
Лицо Петрова побелело, но он не потерял сознания, а лишь тихо сказал:
— Вы мне руку сломали!
Физрук отпрянул, покраснел и, стирая пот с лица, стал оправдываться, что это случайно вышло, что просто силы не рассчитал.
— Вы мне руку сломали, — повторил Митя. — И будете отвечать по закону.
— Он же пьяный! — защищался учитель, взывая к директору школы и завучу.
— Но я несовершеннолетний, и вы не имеете права ломать мне руку…
Физрука отстранили от работы, а с загипсованным Петровым принялась разбираться милиция. Второкласснику вырезали селезенку, и кто-то должен был за это ответить.
— Ты избил Мышкина? — допрашивал Митю следователь.
— А кто такой Мышкин? — поинтересовался Митя.
— Издеваешься? — спросил следователь и зевнул, так как работал вторую смену.
— Да я правда не знаю, кто такой Мышкин! Может быть, это второклассник, у которого я деньги взял?
— Мальчишка неделю в реанимации пролежал!
— Я силы не рассчитал!..
— Будь тебе лет на пять побольше, я бы тебя сам принял!
Следователь показал большие руки, которые сжал в кулаки, похожие на деревянные биты для бейсбола.
— Если бы да кабы… — сдерзил Митя и тоже зевнул.
Следователь испытал раздражение и понял, что с этим подростком о морали нечего разговаривать, его необходимо карать, а потому отпустил Петрова к родителям, а сам стал заканчивать дело о нанесении тяжких телесных повреждений.
Петрова приговорили к трем годам условно и предложили родителям непосредственно нести надзор за трудным подростком.
Прокурор предварительно поговорил с Иваном Сергеевичем, пугая того черной формой.
— Вы отец…
— Да-да, — согласился Иван Сергеевич и протер платком матовую в веснушках лысину.
— Теряете ребенка, — с грустью в голосе объявил прокурор.
— Ах ты!.. — всплеснул руками муж Кати, а сам подумал о том, что был бы счастлив утерять гаденыша, а лучше всего узнать, что Митьку засадили в самый далекий лагерь страны, а еще лучше всего расстреляли, наплевав на возраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Первых своих пойманных птиц Митя отпускал на волю и долго смотрел в небо, следя за их полетом и уверенно думая, что птицы благодарны ему безгранично, так как были в шаге от смерти, а он великодушно даровал им бытие.
Но голуби никак не выражали своей признательности за спасение, не кружили над головой подростка, а исчезали за горизонтом, взмахивая крыльями, что было силы.
Митю такое положение вещей не устраивало, а потому он к лапкам пойманных птиц стал привязывать грузики и любоваться голубиным взлетом, — было похоже, что не птица стремилась в небеса, а тяжелый бомбардировщик. В таких случаях голубка изо всех сил взмахивала крыльями, набирала незначительную высоту и, пролетев метров пятьдесят, падала на землю в изнеможении.
За садизм Митю не любили и в глаза называли сволочью.
— Ты — сволочь! — сказала как-то девочка с жидкими косичками, по имени Жанна, которая вызывала во внутренностях Петрова необъяснимый жар. — Сволочь!
Она стояла, пылая щеками, за школьным зданием после уроков и со страстью произносила одно-единственное ругательство — «сволочь!».
А он не испытывал к ней злобы. Его глаза прогуливались по груди, слабо обозначенной под белым фартуком, спускались к юбке, шевеля ее взглядом, словно ветром, теребили острые колени.
— Сволочь!
— Почему? — спросил Митя.
— Потому что ты мучаешь беззащитных птиц! — отозвалась Жанна.
— Какие ж они беззащитные? — возразил Петров. — У них крылья есть! Тебя бьет отец?
— Нет, — ответила девочка, смутившись. — Конечно, нет!
— Если бы у тебя были крылья, то ты могла бы улететь и нагадить отцу на голову!
— Идиот! — отозвалась на это Жанна, но почему-то не уходила, а продолжала стоять, то сжимая, то разжимая пальчики на руках. Ладошки у нее были красные, видно, сосудики прилегали близко к поверхности и потому руки были всегда холодными.
Смотря на девочку, Петров опять ощутил странный, манящий вкус во рту и вдруг подумал, что, может, его губы жаждут поцелуя, а потому подошел к Жанне бесстрашно и вцепился в ее рот страстно, словно животное, высасывая девичий аромат.
К его удивлению девочка не шарахнулась в сторону, а обняла навстречу холодной рукой шею подростка и попыталась ответить на поцелуй так же безудержно.
Через три секунды Петров понял, что вкус поцелуя не соответствует его ощущениям во рту, а потому отстранил девочку от себя и сказал:
— Взлетай, когда тебя будет лупить отец! У меня во рту кровь!
— Идиот! — прошептала Жанна нежно.
— Я буду с тобой встречаться в классе труда, — предложил Петров. — Только не кусай меня за язык!
— Сволочь!
— Я научу тебя ловить голубей!
Она заплакала, растирая слезы с дешевой тушью.
— Придешь?
Жанна кивнула головой и зашмыгала носом, словно пыталась проглотить нарождающиеся рыдания.
— Ну вот и хорошо.
Через день, к вечеру, они встретились в классе труда, от которого у Мити оказался ключ.
— Зачем мы здесь? — спросила девочка испуганно.
— Я расскажу тебе, как делать лучшие ловушки для голубей! — отозвался Петров и засмеялся раскатисто, маскируя в смехе сальность.
Жанна покраснела щеками и толкнула было дверь из класса, но та была заперта.
— Иди-ка сюда! — позвал Митя, усевшись на верстак.
Она подошла, и краснота ее щек сменилась на бледность, а коричневое школьное платьице завлажнело под мышками.
— Я хочу посмотреть на твою грудь! — сам того не ожидая, попросил Митя.
Девочка отпрянула.
— Ты же любишь меня! А люди, которые любят, способны приносить жертвы! — Петров взял с верстака долото и стал ковырять им дерево. — Что же ты?
Девочка по-прежнему стояла скованная. Все в ней окаменело, и дрожали ноги.
— Вот она — любовь! — презрительно выдавил Митя и спрыгнул с верстака. В его руке появился ключ от класса.
— Можешь больше сюда не приходить! Мне голуби нравятся больше, чем ты!
Он прошел мимо нее и уже оказался возле двери, когда услышал тихое «хорошо», а когда обернулся, Жанна стояла с обнаженной грудью, пряча за спину девичий лифчик.
Ее не совсем развитая грудка, отливающая золотым и розовым, вдруг удивила Митю, он не способен был сказать чем, но ощущал в себе какое-то новое чувство, одновременно очень приятное и раздражающее. Петров подошел к девочке и поцеловал ее в крошечный сосок, закатывая к небу глаза, стараясь как можно лучше ощутить вкус. Раздражение исчезло.
— Не надо! — слегка отталкивала Жанна Митю. Она уронила лифчик в древесные стружки. — Пожалуйста, не надо!..
Как ей показалось, Петров пошел ей навстречу и вы-плюнул сосок. Она была ему признательна за это.
Митя опять не обнаружил того вкуса, того аромата, который искал так тщетно. Но вкус девичьего тела ему тоже понравился, и через минуту он вновь приник к Жанниной груди, только теперь к другой, которая почему-то была меньше правой.
— Ну зачем это? — вопрошала девочка, откидывая голову с жидкими косичками. — Зачем?
Он не слышал, что она говорила, не чувствовал, как ее кулачки упираются ему в грудь, надавливая костяшками пальцев под самое сердце, а целовал ее, целовал, оставляя красные следы на груди, шее, плечах.
А потом он устал.
— Уходи!
Она неуклюже оправляла платье, затем обнаружила, что не поддела под него лифчик, и вновь вынуждена была раздеваться, а Митя, совершенно спокойный, смотрел на девочку и чувствовал, что хочет спать.
— Пойду я, — сказала Жанна, теребя пуговичку возле самого горла.
— Иди, — позволил Митя.
— Открой дверь.
Он открыл.
Она некоторое время постояла в дверном проеме, смотря на подростка большими глазами, из которых бесконечностью лучилась любовь, хоть и подраненная слегка, может быть, обращенная не на тот предмет, что был иском девичьей фантазией, но все же это была любовь.
— Пойду?
Митя кивнул.
— Пока.
— Ага.
Она ушла.
Это была пятница, а назавтра все разъехались на выходные по домам. Петров поехал к матери и Ивану Сергеевичу, а Жанна к своему отцу.
Вечером девочка принимала ванну. Случайно вошел отец и увидел наготу своей дочери, всю израненную чьими-то зубами. Он был художником, но не из лучших и легким на истерику, а потому избил свою дочь прямо в ванной, выкрикивая в ее адрес слова, которые она если и слышала, то в какой-нибудь подворотне от пьянчуг.
Всю ночь девочка просидела возле окна и глядела на черное небо. Наутро она дождалась, когда отец вышел из дома, открыла балконную дверь, возмечтала себя голубкой и шагнула с десятого этажа. Ей очень хотелось нагадить отцу на голову…
Она упала на асфальт и разбилась насмерть. Более того, она превратилась в лепешку! Но ее невероятное желание перевоплотиться в голубку осталось витать где-то в пространстве, каким-то энергетическим сгустком, помахивая ионными крыльями, и, может быть, этот сгусток достанется кому-то в наследство…
Во вторник интернат хоронил ученицу восьмого класса. Дети не способны осознать смерть, они лишь чувствуют, словно звереныши, что произошло что-то страшное, а оттого школа шла за гробом в молчании, но кто-то из средних классов на нервной почве грыз семечки.
Во главе похоронной процессии шли учителя, одноклассники и отец Жанны, в потертом свитере, со слипшимися длинными волосьями. Его истерическая натура то и дело не выдерживала, и он срывался на рыдания. Тогда завуч, тетка с усами, поглаживала художника по спине, и он успокаивался.
Митя шел совсем сзади. Единственное, о чем он думал, что еще три дня назад его одноклассница была жива, а теперь нет. Проскочила мысль, что уже не придется целовать золотое с розовым, но Петрова это не сильно расстроило, так как он уже успел заметить, что девиц на белом свете отнюдь не меньше, чем парней…
Вечером вся школа сидела за общим столом и слушала длинные речи учителей о том, какая прекрасная была девочка Жанна, что ей бы жить еще и жить, а вот ведь как все обернулось. За столом присутствовал и милиционер в подполковничьих погонах и рассматривал всех пристально. При вскрытии на теле девочки помимо увечий от падения с высоты эксперты обнаружили следы от укусов, и следователь заподозрил художника в надругательстве над дочерью. Такого артист выдержать не мог и полчаса бился в истерике, не спасаясь даже нашатырем. Когда его привели в чувство, он признался, что сам обнаружил эти следы, после того, как девочка вернулась из школы, и немного наказал ее за распутство.
— Ах ты… — сказал кто-то из следователей. — Из-за тебя дочь из окна…
Художник потерял сознание…
Глаза подполковника и Мити Петрова столкнулись, и подросток равнодушно пожал навстречу плечами. Милиционер покачал головой, думая о том, что пора уходить с поминок.
Уже позже, после отбоя, когда все спали, кто-то потряс Митю за плечо. Он открыл глаза и обнаружил склонившегося над ним десятиклассника, носившего прозвище Шило, так как конституция его тела была очень сходна с этим колющим инструментом.
— Пойдем! — сказал Шило.
— Куда?
— Там узнаешь, — и ткнул жестким пальцем Петрова под ребро.
— Ну пошли.
Через некоторое время они оказались в подвале под черной лестницей, стены которого освещал огарок свечи, высветляя лица еще троих десятиклассников.
— Ну что? — спросил один из них, самый высокий.
— Ничего, — ответил Митя.
— Ты с Жанкой терся? — спросил второй, со сбитым набок носом.
— Ну я.
— Так значит, ты — вдовец! — заключил третий, маленький, но широкий в плечах. Говорили, что у него разряд по самбо.
— Это чего такое — вдовец? — поинтересовался Петров.
— А это когда жена у мужика умирает, — хохотнул Шило.
— Чего ржешь, обдрипыш! — рыкнул самбист. — У пацана горе!
— А я что, — испугался Шило. — Я — ничего!
— Где? — спросил самбист.
— Сейчас, — ответил долговязый и исчез из свечного света.
Бить, что ли, будут, размышлял Митя. Этот длинный, поди, в темноте сзади заходит…
Он не боялся, знал, что может тихо психануть и покалечить кого-нибудь, а потому лишь сжал пальцы в кулаки.
Но долговязый вновь вынырнул в свечные всполохи, а в его руках Петров разглядел две пузатые бутылки, называемые фугасами.
Тот, что со сбитым носом, взял одну из бутылей и ловко вскрыл ее, так что та чмокнула. Появились стаканы, и красноватая жидкость полилась в них, равняясь на половине емкостей.
— Пей! — пододвинул стакан самбист.
— Что это? — поинтересовался Митя.
— Не все ли тебе равно! На помин души! Так полагается!
— Пей-пей! — поддержали остальные.
И Митя взял стакан двумя пальцами и опрокинул в себя сладковатую жидкость, которая через несколько секунд загорячила желудок, а голову привела в состояние невесомости.
— Вот он, аромат! — прошептал Митя.
— Чего? — переспросил самбист.
— А-а-а! — закричал Митя во все горло. — Я нашел его!
Десятиклассников тут же след простыл. Они сыпанули из подвала, словно раскатившийся горох, а Петров все продолжал орать:
— Я наше-е-ел!.. Жанна-а!
Через несколько минут в подвале оказались физрук и учитель по военной подготовке. Они вдвоем скрутили пьяного подростка и отнесли в палату, где связали его простынями, а он все продолжал устало шептать: «Я нашел!»
После того, как подросток заснул, учителя спустились в подвал и обнаружили там две бутылки, одну из них початую, они вынесли их на свет и прочитали на этикетках: «портвейн „Агдам"“.
С этого момента жизнь Мити Петрова резко изменилась. В ней появился четкий смысл. Портвейн «Агдам» мощно и непреодолимо потянул подростка к себе, словно магнит иголку.
Однако вожделенная жидкость стоила денег, которых у Петрова не было, но которые он научился добывать в младших классах, вытрясая мальцов на переменах.
— Подпрыгни! — просил он какого-нибудь мальчишку.
Глупыш покорно подпрыгивал, и Митя по металлическому звуку определял, есть ли в карманах пацана монетки. Если мелочь позвякивала, то Петров растягивал губы в улыбке, а потом разводил добродушно руками:
— Что это там у нас?
— Где? — переспрашивал мальчишка.
— В наших карманах.
— Деньги, — недоуменно говорил тот.
— Я — сирота, — объявлял Митя. — У меня нет мамы и папы.
— А куда же ты уезжаешь на субботу и воскресенье?
— Я езжу их искать.
— А-а…
— Но для этого мне нужны деньги.
— А у меня мало денег.
— А мне много и не нужно. Давай.
И малыши покорно отдавали свои монетки. Но однажды взъерошенный второклассник, потный от беготни по коридору, вдруг удивленно возразил:
— Но мне они самому необходимы!
— Зачем?
Митя начал злиться.
— Нам сказали взять с собой на кино и мороженое!
— Тебе что, мороженое дороже, чем мои родители? — злобно зашептал Петров. Он понял, что, если мальчишка не отдаст деньги, он его ударит сильно в нос, отчего эта вздернутая штучка наверняка сломается и зальет белый воротничок кровью. — В кино хочешь?
— Я бы тебе дал деньги, — не сдавался мальчишка. — Но ты же врешь про родителей. Они у тебя есть. Я их видел, когда они приезжали на родительское собрание. Мужик лысый и мать с рыжими волосами.
— Дашь или не дашь?
— Не могу.
И тогда Митя его ударил. Саданул со всей силы под дых. Второклассник рухнул на натертый мастикой пол и потерял сознание.
Петров не испугался, наклонился над жертвой и вытащил из кармана брюк мелочь. В основном денежки были медного цвета, но попались и два гривенника. Он быстро ушел с места преступления и стал искать самби-ста с его компанией.
Он отыскал их там же под лестницей и предложил складчину.
— А орать не будешь? — поинтересовался Шило.
— Зуб даю!
— Сгоняешь?
— Ему не дадут! — покачал головой высокий. — Ты, Шило, и сгоняешь!
Шило недовольно заворчал, что вечно ему приходится бегать до магазина, но себя успокаивал тем, что выглядит всех старше, а оттого и отпускают ему товар крепо-стью в восемнадцать градусов.
В этот день компания распила три фугаса и, покуривая по кругу папиросу, кемарила потихонечку, дожидаясь ужина.
А потом, на ужине, объявили, что кто-то из старших классов избил второклассника, разорвав мальчику селезенку.
— Пусть лучше гад сам признается! — возвестил физрук. — А то, когда найдем, ноги вырву!
У Мити Петрова, пьяненького и счастливого, случился порыв прекрасного настроения, и он, не дожевав свекольной котлеты, с кровавыми губами, поднялся из-за стола и возвестил:
— Ну я ему двинул!
— Кретин, — шепнул самбист долговязому.
— Нас привяжет к делу — кастрируем, — отозвался высокий.
Между тем физрук приблизился к сознавшемуся Мите, некоторое время смотрел ему прямо в глаза, а затем резко схватил подростка за руку и вывернул ее за спину, так что Петров взвыл от боли и сплюнул жеваную свеклу прямо на ботинок учителя.
— Ах ты гаденыш!
Физрук загибал руку все выше и выше.
— Мальчишку покалечил за сорок копеек!
Через пять секунд вся школа-интернат услышала сухой треск. Это сломалась в плече рука Мити Петрова.
Лицо Петрова побелело, но он не потерял сознания, а лишь тихо сказал:
— Вы мне руку сломали!
Физрук отпрянул, покраснел и, стирая пот с лица, стал оправдываться, что это случайно вышло, что просто силы не рассчитал.
— Вы мне руку сломали, — повторил Митя. — И будете отвечать по закону.
— Он же пьяный! — защищался учитель, взывая к директору школы и завучу.
— Но я несовершеннолетний, и вы не имеете права ломать мне руку…
Физрука отстранили от работы, а с загипсованным Петровым принялась разбираться милиция. Второкласснику вырезали селезенку, и кто-то должен был за это ответить.
— Ты избил Мышкина? — допрашивал Митю следователь.
— А кто такой Мышкин? — поинтересовался Митя.
— Издеваешься? — спросил следователь и зевнул, так как работал вторую смену.
— Да я правда не знаю, кто такой Мышкин! Может быть, это второклассник, у которого я деньги взял?
— Мальчишка неделю в реанимации пролежал!
— Я силы не рассчитал!..
— Будь тебе лет на пять побольше, я бы тебя сам принял!
Следователь показал большие руки, которые сжал в кулаки, похожие на деревянные биты для бейсбола.
— Если бы да кабы… — сдерзил Митя и тоже зевнул.
Следователь испытал раздражение и понял, что с этим подростком о морали нечего разговаривать, его необходимо карать, а потому отпустил Петрова к родителям, а сам стал заканчивать дело о нанесении тяжких телесных повреждений.
Петрова приговорили к трем годам условно и предложили родителям непосредственно нести надзор за трудным подростком.
Прокурор предварительно поговорил с Иваном Сергеевичем, пугая того черной формой.
— Вы отец…
— Да-да, — согласился Иван Сергеевич и протер платком матовую в веснушках лысину.
— Теряете ребенка, — с грустью в голосе объявил прокурор.
— Ах ты!.. — всплеснул руками муж Кати, а сам подумал о том, что был бы счастлив утерять гаденыша, а лучше всего узнать, что Митьку засадили в самый далекий лагерь страны, а еще лучше всего расстреляли, наплевав на возраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37