Они тащили взрослого мужчину полтора дня, останавливаясь при каждом Шепоте и зарываясь в соль вместе с ним. Однажды ветер их застиг врасплох, и добровольцам пришлось повернуть больного (он жутко кричал от боли), чтобы спрятать его под плащом. Они преодолели весь путь, но Себастьян все равно умер.
Позже я говорил с одним из добровольцев, и он признался, что больше всего беспокоился из-за крови, которая текла из ран Себастьяна прямо на соль – ярко-красное на ярко-белом. Они закидывали след солью, надеясь, что он не будет виден с воздуха.
Один грузовик съехал, шумно ревя, с утрамбованного полотна, снова выбрался на дорогу и теперь улепетывал за горизонт, второй грузовик сломался. Но зато мы захватили третью машину: двенадцать человек из нашей группы развернули ее и поехали на юг, остальные отправились обратно.
Естественно, минут через десять мы увидели две черные точки в воздухе, и голоса, искаженные мегафоном, приказали нам остановиться и сдаться. Мы прикрепили ремни безопасности так, чтобы они давили на акселератор, и выпрыгнули из машины. Потом кинулись к западной ближайшей дюне, кинулись на соль, прикрывшись камуфляжными плащами, и стали смотреть, как враги уничтожают свою собственную машину. Взрыв прозвучал великолепный.
Самолет сделал над нами круг, но не смог ничего разглядеть, а потому повернул назад.
Мы пошли на запад и в конце концов добрались до главной железной дороги, которая соединяет Сенар и Йаред. Здесь было решено осуществить крупную диверсию, и мы тщательно подготовились к акции: осторожно установили взрывные устройства так, чтобы они болтались над самой дорогой – пришлось разорвать защитный покров от ветра, – а потом послали их по путям со скоростью 200 км/ч, чтобы они взорвались в центре чужого города.
Освободившись от своей ноши, мы быстро отправились на запад. К несчастью, отряд заметили с воздуха. Мы снова закрылись плащами и улеглись на землю, но самолет летел очень низко, и вскоре нас принялись обстреливать. Пришлось подняться, активизировать шары и прыгнуть на восток.
Самолет, конечно же, последовал за нами, но мы рассыпались в разные стороны, усложнив ему задачу. Из двенадцати алсиан убили троих, еще один умер, когда его рюкзак допустил сбой в работе и приземлил беднягу головой вниз. Я нашел его тело: голова склонилась на плечо, будто он прилег поспать. Нас обеспокоил этот случай, что естественно, но рюкзаки слишком часто спасали жизнь при наших методах ведения войны, поэтому перестать их использовать не представлялось возможным.
Мы заново разбились на несколько групп. Первая, в которой находился и я, отправилась в сторону Великой северной дороги, надеясь быстро добраться до первых построек и северного пригорода Сенара.
Уже на месте мы применили самое смешно выглядящее оружие – приспособление, которое машиностроительная фабрика сделала из детской игрушки. Маленькие детонаторы, прикрепленные к шарам и оснащенные крошечными моторчиками. Когда надуваешь воздушный шарик, вся конструкция поднимается вверх и медленно плывет вперед на расстоянии около трех метров от земли.
Детские шарики, естественно, не представляли большой угрозы: слишком медленно плывут, их легко обезвредить. Но мы все равно поставили таймеры на тридцать минут и отправили опасную забаву в полет. Потом спрятались за большим складом.
Через двенадцать минут взорвались заряды, которые мы оставили в дамбе. Наш отряд находился в нескольких километрах от нее, но все равно мы четко услышали грохот детонации. Потом подождали немного. Я закрыл глаза, представил, как войска несутся на восток, думая, что дамбу атаковали. Представил самолеты, парящие в воздухе.
Через несколько минут начинался вечерний Шепот, поэтому мы поторопились укрыться: кинулись на северо-восток к дюнам, где и закопались в соль. Мутный поток, колючий вихрь из триллионов соляных песчинок клубился вокруг, когда я прокладывал свой путь внутрь дюны. Безопасность. А потом?
Потом наши шарики прилетели на улицы, в парки, возможно, ударялись о стены домов и безрезультатно пытались преодолеть каменные блоки, напрягая свои моторчики. И потом пришел Шепот, воздушный ураган, наполненный колкими, как алмазы, крупинками: проломленная дамба пропустила гораздо более сильный ветер, чем обычно. Люди попрятались в страхе в дома. Природа взорвала наши хрупкие шары, испещрила строгие стены зданий маленькими отверстиями, позволившими первозданному воздуху планеты проникнуть внутрь. Дюжины устройств упали на землю, их пинает и кружит ветер, загоняет в канализационные ходы, заставляет взрываться у фундаментов домов…
Взрывы совпали с пиком мощи Дьявольского Шепота. Я ничего не слышал, погребенный под слоем соли, но даже будь я снаружи, все звуки заглушила бы ярость ветра. И в темноте мы крались подальше от этого места, а горизонт с южной стороны мерцал красным от разгрома, который мы учинили.
Прошло почти четыре месяца. Во скольких сражениях мы побывали? Не могу сосчитать. Скольких сенарцев убили? Может, больше тысячи? Я не помню.
Я вспоминаю прошлое и пытаюсь превратить свои мысли в сухой отчет, но события видятся так не четко, а мои ассоциации так сильны! Я иногда думаю, что важно не то, что человек делает в жизни, а то, какое это имеет для него значение.
Однако не вижу причины, чтобы вы видели все моими глазами, пока вам не расскажут, что я чувствую, но даже в этом случае нельзя вложить человеку в голову свои мысли. Этот трезвый вывод никогда не приводил меня в восторг. Но я рассказал вам о нем с определенной целью. Я пытаюсь достучаться до вас, но никогда не смогу сделать этого.
Например, я могу поведать об одной акции. Мы лежали в засаде на юге города, собираясь напасть на торговый грузовик, направлявшийся в поселения на южном побережье, налететь на него, как ястребы на добычу. Мы установили взрывные устройства на пути грузовика под слоем соли, чтобы блокировать машину. Внезапно за нашими спинами оказались сенарские солдаты, которые тотчас спрятались под прикрытие дюн. Завязалась ожесточенная перестрелка. Это произошло в сумерках, незадолго до Шепота – мы рассудили, что водитель уже устанет и начнет подумывать об остановке.
В конце концов я приказал отступать. Я решил не прыгать сразу: не знаю почему – может быть, опасался ловушки. Поэтому мы побежали обратно: сначала первая дюжина, низко опуская головы, пробралась в укрытие, расчистила место на верхушке дюны и открыла огонь, прикрывая отход своих коллег. Мы отступали добрый километр таким манером, ни на минуту не прекращая отстреливаться. Наверное, я собирался продолжать бой до начала Шепота, а там враги сами попрячутся. Но они раскусили наши планы и стали обстреливать нас шрапнелью.
Шрапнель горит как фейерверк, но выбрасывает не лучи, а иглы, которые и посыпались на наши головы. Люди сразу же активизировали свои шары, мне даже не понадобилось отдавать приказа. Я тоже нажал на кнопку и услышал, как выпускается воздух, а потом заработал двигатель, и мной с тошнотворной быстротой выстрелило вверх.
Мы видели, как взорвался второй шрапнельный снаряд, но уже внизу, а это оружие выпускает иглы только вниз, на место, которое находится под ним. Сверху взрыв смотрелся как прекрасное зрелище. Соткался ковер из частичек света – сначала воздушный, а потом и соляной. Угольки медленно догорали. Мы медленно опускались, как будто прорывались сквозь твердое вещество, как якорь корабля сквозь вязкую воду. К тому времени, как наши ноги снова почувствовали твердую поверхность, Шепот уже начался, так что мы упали в облако жужжащих кристаллов, и людям пришлось с боем вырывать себе убежища. Меня сильно поцарапал тот ветер, как сейчас помню.
Но как передать вам все мысли, которые обуревали тогда мой разум? Я мог бы рассказать, как мы потеряли четверых, что я заработал самую серьезную из всех своих ран – иглу, застрявшую в тазовой области, болезненный прокол в верхней части бедра. Как дорога на север, после столкновения, стала самым неприятным событием в моей жизни: каждый шаг отдавался жуткой болью во всем теле. Как нам пришлось остановиться и с боем прорываться сквозь соляные купола к северу от дамбы и как я тоже дрался, хотя каждый вздох казался последним, а боль окутала меня, словно панцирь черепаху. Как я стрелял из ружья, не осознавая, что делаю и каким образом это действие отражается на окружающем мире, стрелял, чтобы кричать, кричал, чтобы избавиться хоть на мгновение от боли. Как мы в конце концов добрались до машин и Олег вытащил иглу щипцами. А боль от операции стала почти облегчением, потому что сконцентрировала все предшествовавшие страдания в одной точке, дала мне возможность кричать по конкретному поводу. Я отлеживался целую неделю, прежде чем смог просто встать…
Я мог бы рассказать вам об этом, но тогда повествование фокусируется на чем-то второстепенном – на боли, которая неизбежна во время войны. Я преуменьшаю тяжесть ситуации, ее просто нельзя выразить словами. Все это не мои мысли. Это случилось, но не затронуло мои размышления.
Мои мысли сейчас там, на южной окраине города. Первый этап битвы. Все мои чувства необычайно обостряются, как только вокруг начинают кружить иглы. Очень сложно выразить свои ощущения в словах. Запах вечернего ветра, солено-озоновый аромат прохладного воздуха перед Шепотом. Но это не просто запах, а осознание того, что до начала сражения я не замечал его, а в пылу борьбы меня как будто осенило. Даже не то чтобы осознание затмило собой ощущение. Важно просто существование, как будто существование – это что-то отдельное от мышления.
Наверное, сам случай лишил меня на мгновение способности думать. Или возбуждение, прекрасное напряжение мышц в желудке, прекрасное, как женщина, обвивающая мужчину во время любовных утех. Это совершенный полет чувств, воображаемая связь с белой пустыней, простирающейся за спинами атакующих, сереющих в угасающем свете. Простирающейся бесконечно, во все стороны, по всему миру, вокруг ядра планеты, пока не достигнет нас, стоящих на другом краю дороги. На самом деле я говорю сейчас не о столкновении, не о реальной дороге, которая располагалась в полукилометре от моря, а о труднообъяснимых частицах памяти о войне – той войне, моей войне.
Летящие иглы производят еле слышный шипящий звук, как будто материя трется о материю. Они скользят, невидимые в воздухе, пока не поймают луч света, и тогда уже сверкают, как чешуя всплывшей на поверхность воды рыбы. Но если вы увидели одну из них, уже слишком поздно уворачиваться – игла уже прошла сквозь ваши внутренности, попала вам в руку, ногу, стопу, туда, куда только можно ранить. Но вот она – красота, красота сражает вас быстрее, чем вы успеваете осознать, что ранены. Красота вечна. Именно об, этом я думал. Суетливая беготня с грациозностью балетных па, изготовка на позиции, с дрожью каждой частички тела. Отдача от плевков моего оружия и тонкие полоски металла, улетающие в сторону врага. Запах в воздухе. Красота Соли.
Но я только теряю время. Возможно, вас больше заинтересуют мои ранения. Я приобрел царапину на колене в результате неудачного приземления после прыжка. Шепот изранил мне кожу, когда я пробивался к подножию дюны и пытался закопаться в соль одними руками. Убежище получилось ненадежное, потому что все мои мысли занимала боль в ноге. Позже я едва мог пошевелиться в своей яме, и уж совсем не удавалось выкопаться, так что пришлось позвать на помощь первого же человека, который оказался рядом.
Отряд собрался вокруг меня. Горный попытался вытащить иглу, но, потерпев неудачу, начал проталкивать ее внутрь, но металл застрял в кости. При попадании в цель игла иногда деформируется и врастает в плоть. Я знаю об этом, хорошо помню.
Но не могу передать ощущение боли в моем рассказе. А чувство красоты могу вызвать, просто закрыв глаза.
Вот что мне вспоминается сейчас, когда глаза закрываются. Помню череду лиц, проплывавших передо мной, мужчин, которых я инструктировал. Еще помню цвет неба, менявшегося от бледного, почти белого, до темно-синего в сумерках. Эти люди, эти солдаты – это мои люди.
Тот момент перед боем, когда я стоял вместе с моими людьми в дикой соляной пустыне под алмазным небом, стал самым счастливым в моей жизни. Я вспоминаю его сейчас, и соль вперемешку с водой течет по щекам из-под закрытых век.
Да, а я становлюсь сентименталистом.
Мои войска, мои воины. Они бегут теперь в темноту, исчезают среди куполов дюн. Темнота поглощает их.
Ночь ли сейчас? Я умираю от усталости, от тяжести невыполнимой задачи. Почти все мои друзья умерли, но мы убили множество сенарцев за последние месяцы и продолжаем уничтожать их. Эти слова говорят сами за себя. Они говорят, словно появляясь на экране, я чувствую – они говорят. «О» и «а» открываются как человеческий рот, полный воздуха или крови, которая поражает вас своим ярко-алым цветом. «Э» двигает нижней губой вверх и вниз, когда мы смотрим на нее в профиль. Мне неприятно, но я скажу вам: меня не волнуют смерти людей, потому что все мы рано или поздно умираем. Я оплакиваю только красоту, которая ускользает от меня. Она неощутима, как сама душа, ее охраняет Бог в вечной мерзлоте рая.
Ну-ну. Что еще могу я вам рассказать о войне? Мы провели в южном полушарии около четырех месяцев. Убили множество сенарцев и нескольких представителей других наций. Уничтожили массу оборудования. Мы питались пищей, которую сенарцы переправляли как «товары на продажу», пили их воду. Мы разрушили главную железную дорогу в четырех местах минами замедленного действия и вынудили противника осуществлять большинство перевозок по обычным дорогам. Мы знали – потому что перехватывали телепередачи, – что сенарцы собирались уже перейти на транспортировку по воде, но создание достаточно вместительного и вместе с тем достаточно прочного судна, которое не повредит первый же Шепот, было не по зубам фабрикам военного периода. Тогда они бросили все силы на восстановление своего воздушного флота.
Мы атаковали сенарских солдат такое количество раз, что я уже не помню многих боев. Позже противник стал использовать ружья крупного калибра, и много алсиан погибло. Но новое сенарское оружие было слишком громоздким, и это предопределило невозможность его использования при стандартном патрулировании территории, если только сенарцы не передвигались на тяжелых грузовиках.
Однажды мы захватили военный трейлер из Вавилона. Экипаж машины дрался отчаянно, но мои солдаты убили всех; потом мы проехали на трейлере на центральную площадь Сенара оставили машину там. Бомба, которую мы туда заложили, была не слишком эффективной, но она помогла распространить радиацию от взрыва на достаточное расстояние. Команда, ведшая трейлер на место, просто вылезла из машины и покойно вышла из города пешком.
Из шестидесяти человек только семнадцать осталось в живых, когда я решил, что пора отступать. Почему мне это пришло в голову? Скажу вам по правде: мои глаза уже мало что различали. Я мог видеть, но только через жемчужный туман. Все бои при солнечном свете, все передвижения в дневное время отравляли мой организм. Но не у одного меня обнаружилась катаракта.
Из наших солдат двое умерли от пагубного воздействия окружающей среды. У Мехты пошли язвы по лицу и по всему телу, они быстро вызвали заражение крови. Он пустил иглу себе в голову, когда боль стала нестерпимой. И еще один замечательный солдат, прекрасный убийца сенарцев, по имени Призрак, внезапно занемог. Его кожа стала грубой, красной, пораженной экземой, волосы сами собой вылезли, обнажив голый череп. Радиационные ожоги, казалось, приходили из ниоткуда, но они заставляли его кричать, потому что любое давление на кожу стало непереносимым. Через несколько дней – это произошло, конечно, снаружи, не в машинах, когда мы сражались с врагами на поле, – его кожа начала слезать, огромные клочья мяса просто сползали с костей и падали на землю. Он умер до того, как мы успели перенести беднягу в машину.
Мы похоронили тело в пустыне, где оно будет храниться еще не одно тысячелетие.
Думали ли мы, как усложним раскопки будущим археологам? На нашей планете соль не даст разлагаться ничему, если только труп не положить на плодородную почву, как это делается в городах. Но даже если и так, что с того? Мы съедаем своих друзей, любовников – в качестве компоста, присутствующего во всех продуктах. Так что они все равно сохраняются. Но ареной войны стала соляная пустыня, и воины, захороненные там, останутся нетронутыми вечно. Есть какое-то особое значение в этом; примитивное племенное чувство заставляет людей нашего общества сохранять тела своих солдат, воздвигать им памятники. Но опять же я думаю о тех тысячах, которые не удостоились даже погребения после смерти, а тело оставленное на поверхности соли через несколько месяцев, полностью уничтожается ветром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31