Похоже, она наконец-то успокоилась.
– Техник, – начала женщина, – мне трудно придумать, как с вами обращаться.
Я дожевал кусок, проглотил и посмотрел на нее:
– Не вижу никакой трудности.
– Кажется… я вызываю у вас приступы злости.
Это прозвучало настолько прямолинейно, что я не смог сразу придумать, что ответить. Когда пауза стала затягиваться, Рода заметила:
– Итак, это правда?
– Вы говорите не по делу, – нахмурился я. – Человек может вызывать злость у другого человека. Но, мне кажется, суть не в том.
Сенарка запнулась, потом выпалила на одном дыхании:
– Конечно, вы не думаете так всерьез. И если нам выпало провести столько времени вместе, вы бы постарались сделать что-нибудь со своими негативными эмоциями, хотя, по правде говоря, я не понимаю, чем могла вызвать раздражение.
Я помедлил после окончания ее речи, но она не собиралась ничего добавлять.
– Дело в том, – заметил я, закончив с ужином, – что у вас присутствует непонятный рефлекс, заставляющий сдерживать гнев. Почему бы нам не позлиться друг на друга?
Рода Титус выглядела чуть ли не испуганной.
– Гнев – это грех, – просветила она меня.
Я презрительно фыркнул.
– Вы несете чушь, – признался я.
– Вы меня презираете, – с сожалением произнесла она.
– Ага, еще заставьте меня сдерживать дурные эмоции просто из уважения к вам, и тогда во мне останется только хорошее, – заявил я. – Иногда я действительно вас презираю. Иногда я действительно злюсь на вас. Иногда мне нравится видеть вас рядом. Иногда я даже испытываю желание.
На это женщина только сузила глаза и открыла пересохший рот, чтобы что-то сказать, но так и не сумела вымолвить ни слова. Поэтому я продолжил:
– Но я с ума сойду, если стану разбирать по косточкам свои чувства, как того хотите вы.
Она покачала головой: быстро-быстро из стороны в сторону, получился скорее нервный тик, чем жест.
– Я жалею, что вообще заговорила об этом, – призналась сенарка.
Я пожал плечами и пошел в кабину.
После полудня Рода оставила меня управлять машиной в одиночестве, чем обрадовала несказанно. День сменился ночью, а автомобиль продолжал ехать сквозь тьму.
Следующим утром дела пошли лучше. Возможно, Рода Титус почувствовала, что совсем скоро окажется дома, потому что говорила со мной почти жизнерадостно.
– Что меня действительно интересует в вашем обществе, так это отцовство, – поведала она. – Неужели вы на самом деле не знаете, кто вас зачал?
– А для чего мне это знание? – вопросом на вопрос ответил я. – О детях заботится мать. Отцы приходят и уходят, а матери остаются, они – связь с домом, с родиной.
– Вы очень близки со своей матерью?
Я сплюнул на пол.
– Она далеко отсюда. Осталась на Земле.
– Вот как. А почему она не пожелала лететь с вами?
– Я уверен, что бедняжка даже не знает, что ее сын находится не на родной планете.
Рода Титус замолчала. Потом заговорила снова:
– Я даже не предполагала, что такое может случиться.
– Я родился в религиозном обществе, в сердце Древнего Континента, – решил рассказать я. – Но еще в ранней юности осознал, что пока человек не создаст собственную систему жизни он будет всегда оставаться рабом чужой. Я долго путешествовал, а потом много лет жил с алсианами. Поэтому мы с мамой не виделись очень и очень давно.
Рода Титус погрузилась в соболезнующее молчание – еще одна традиция иерархического общества. Когда я понял, что она выражает мне сочувствие, то рассмеялся:
– Я не могу поверить, Рода Титус, что вас действительно интересуют мои переживания или переживания моей матери!
Она потрясенно вскочила.
– Что вы имеете в виду? Конечно, это все очень печально, а я всегда хорошо чувствую ситуацию. – Она немного помолчала. Потом добавила: – Я скучаю по отцу.
Меня ее тоска вовсе не интересовала, что я тут же и высказал. Рода Титус обиделась и ретировалась в фургон.
Мы ехали до самого заката, размышляя над скудностью окружающего ландшафта. Когда вечерний Дьявольский Шепот начал раскачивать машину, я спрятал автомобиль у подножия дюны и погрузился в ожидание, ругаясь про себя на то, что позволил поездке продолжаться так долго. Неприятное это дело, суетиться в полутьме на улице, пытаясь закрепить автомобиль на грунте.
Возвратившись в кабину, я осмотрел в зеркале лицо и руки и обнаружил небольшие ссадины. Но как только ветер утих, снова вылез наружу и освободил машину от пут. Возвращение к монотонному ритму управления автомобилем немного успокоило.
Сердцебиение.
Даже свирепость соляных ветров осталась в памяти как небольшая неприятность, не стоящая внимания. Каустический вакуум пустыни. Во мне начало рождаться трепетное ощущение внутреннего рассвета. По своему небольшому опыту я знал, что именно такое чувство предшествует общению с Богом. Белизна соли олицетворяла пустоту, чистоту лимфы, распространяющуюся во все стороны до неба, серебряное присутствие Господа, и оно идет во все стороны, потому что все стороны вокруг меня и были истинными дорогами к божеству.
Богоявление.
А после этого всегда следует возрождение желаний плоти. Я вдруг почувствовал жуткий голод – да и бутылка с водой в кармане у сиденья давно опустела, – потянул тормоз, чтобы остановить автомобиль, и поднялся с кресла.
Гармония духа.
Чем больше она западает в душу, тем тяжелее последнюю вернуть обратно, в тело. Я прошел в заднюю часть машины и застал там Роду Титус, как будто только что поднявшуюся с колен. По-моему, она привыкла вскакивать на ноги, заслышав мои шаги, может – кто ее там знает, – из страха, а может, снова играла в свои иерархические игры.
Я сделал большой глоток воды из отверстия автомата-фабрикатора и заказал немного суррогатного картофельного пюре. Потом уселся поудобнее на стул у стены фургона и принялся за еду.
– Техник, – проговорила Рода Титус, – я должна сделать признание.
– Опять эти ваши иерархические штучки, – прочавкал я. Кусочки картошки выпали изо рта и размазались по подбородку. Она брезгливо поморщилась.
– Я соскучилась, – призналась сенарка. – А вы не приложили никаких усилий, чтобы положить подальше свои личные вещи. Спрятать их от меня.
Слова привлекли внимание.
– У меня нет личных вещей, – отрезал я.
– Ваш блокнот, – напомнила она.
Ноутбук лежал у нее на коленях. Я снова посмотрел в лицо женщине:
– Ну и?…
Она спрятала глаза.
– Я прочитала ваши записи, – повинилась Рода Титус. Не дождавшись от меня ответа, попутчица добавила: – Вы не очень обиделись?
Я покачал головой и доел картошку.
– Я только хотела найти что-нибудь из Библии, – начала оправдываться она, – или, может, стихи. Какую-нибудь историю. Вы же понимаете, насколько мне скучно?
Мой желудок наполнился под завязку, поэтому я поставил миску обратно в автомат и заказал водки. Потом улегся на кровать и начал посасывать из маленькой бутылочки, предоставленной фабрикатором. Мои глаза, привыкшие смотреть в темноту и пустоту без единого отчетливого образа, с радостью принялись разглядывать Роду Титус, я восхищался ее лицом же, как до этого совершенством соляной пустыни. Она неуверенно присела на корточки. Потом достала блокнот и протянула его мне и, когда я проигнорировал ее жест, положила на крышку автомата. Потом попросила:
– Пожалуйста, техник, не смотрите на меня так. Мне неудобно от вашего взгляда.
– На что же мне смотреть? – поинтересовался я, не отрываясь от ее лица.
Черты казались гротескными, перемешанными и затем собранными в неправильном порядке. Расщепляющиеся и составляющиеся вместе невидимо глазу. Но что самое смешное – мне пришло в голову, что все лица обладали такой склонностью к странной, радикальной перемене, просто я не замечал этого до определенного момента.
– Не знаю, – растерянно призналась она. Лицо сенарки вспыхнуло и окрасилось в цвета заходящего солнца. – Но, пожалуйста… вы меня смущаете.
– На что же мне смотреть? – повторил я. – На автомат?
Я повернулся и уставился на машину в глубине фургона, хотя двигать головой внезапно стало очень тяжело. Так вот, я уставился на автомат.
– Фабрикатор, – начал я. – Качество того, что он производит, зависит только от сырья, которое в него загружают. Оно может быть ниже, чем у изначального продукта, но никогда – выше. Автомат всего лишь расщепляет и конструирует, замораживает, варит и режет.
Моя речь часто прерывалась паузами, во время которых в глотку успевало поступить еще немного водки. Но по мере того, как лились слова, я начинал проникаться собственными мыслями, осознавать, что высказываю сокровенную истину.
– Пищевой фабрикатор, – объяснял я, – берет сырые продукты или элементы, выделенные из отхожих мест (наверное), и смешивает их с остальными ингредиентами и специями.
Тут я остановился. Отпил немного из бутылки. Рода Титус молчала: она буквально застыла на месте с выражением полнейшего ужаса на лице.
– Питьевые фабрикаторы только добавляют в воду ароматизаторы или быстро дистиллируют содержимое, чтобы создать подобие алкоголя. Машиностроительные фабрики размягчают, и проектируют, и собирают, и создают пластиковые модели по базовой программе. Или плавят и придают форму загруженному в них металлу. – Я склонил голову набок, внимательно оглядывая кабину, стараясь не упустить ни одной детали обстановки.
– Они перемешивают и компостируют траву, делают все, что приказывает программа. – Моя голова медленно вернулась в прежнее положение, глаза сфокусировались на Роде Титус. – То же самое происходит с людьми.
Она смотрела на меня в священном ужасе, совершенно неподвижная, замечательно беззвучная.
– Думаю, никогда не повстречаю человека, который сравнился бы по красоте с деревом, – посетовал я.
Живописная, почти фотографическая картинка с изображением дерева предстала перед моим внутренним взором: высокое, с длинными ветвями, поддерживающими шапку листвы.
– Людей создают дураки, подобные мне. Но только Бог…
Я не закончил предложения, какая-то часть меня страстно желала, чтобы Рода Титус сказала все сама. Но она как раз изображала статую и никак не могла мне помочь.
– …может создать… – подсказал я. Потом со вздохом закончил: – Дерево.
Воцарилась неловкая тишина. Я зарылся поглубже в постель, устроив бутылку у себя на груди.
– Если бы я был деревом, то пил бы ногами. Ел кончиками волос и руками, поднятыми кверху. Выпускал свое семя в воздух.
Я даже не заметил, как провалился в сон.
Следующим утром Рода Титус проснулась необычайно веселой, почти принужденно веселой. Мы позавтракали, и она произнесла маленькую страстную речь о пище, которую мы потребляли, о нашем путешествии, об отличии Арадиса от Галилеи. Дьявольский Шепот на рассвете (мы еще спали) выдал по-настоящему знаменательный концерт, и машину занесло внушительным сугробом соли. Мне пришлось откапывать автомобиль лопатой.
Рода Титус вышла за мной на горячий воздух, прикрывая левой рукой рот. Она даже предложила приглушенным из-за ладони голосом помочь копать, но при этом отказалась открывать рот, боясь вдохнуть хлор и покалечить легкие. А человек мало что может сделать, держа лопату одной рукой.
Потом, когда мы снова отправились в путь, сенарка села рядом со мной в кресло второго водителя. Вначале она говорила с воодушевлением, потом присмирела. Возможно, мои ответные замечания не слишком располагали к общению в тот день. Женщина рассказывала о своем отце, но в памяти ни одна из ее историй не сохранилась.
Потом она начала длинную дискуссию о необходимости соблюдения всяческих правил. Рода настаивала на том, что Алс, так же как и Сенар, подчиняется определенным законам. Просто у нас они называются по-другому. Я слушал ее слова, не принимая болтовню близко к сердцу. На самом деле внутри у меня разливалось такое чувство свободы (пребывание в пустыне отрешало от забот, так хорошо быть вдалеке от Алса, так замечательно вести машину днем, а не ночью), что я постепенно начал увлекаться обсуждением вопроса.
Разговор продолжился и после остановки автомобиля, когда в небе разлилось красное зарево, когда крепления вернулись на свое место, защищая нас от Дьявольского Шепота.
Мы сидели в задней части машины, и я снова отхлебывал из бутылки, скупо отмеряя количество алкоголя, потому что запасы его подходили к концу.
– Но у вас все равно есть правила, – настойчиво убеждала Рода Титус.
Отступление по этому пункту, по-видимому, означало для нее полное поражение в жизни.
– Вы же получаете назначения на ту или иную работу.
– Нет, – мягко возразил я, – работать никого не заставляют.
Она глубоко вздохнула, будто пытаясь задуть невидимую свечу.
– Это просто смешно! Почему же все до сих пор трудятся?
Я пожал плечами:
– Могу сказать только за себя. Мне просто скучно целый день ничего не делать. Работа – лучший способ занять время чем-то полезным.
– Но ленивые люди всегда есть, – возразила она. – Такова человеческая природа. Лень. Можно рассматривать ее как слабость или порок. Так как насчет них? Таких людей?
– Ленивые, – протянул я. – Не понимаю. Может, вы имеете в виду тех, кто не способен работать из-за физических недостатков? Я бы скорее жалел их, чем презирал. Если предположить, что вообще заинтересовался бы судьбой подобных индивидов.
Тут я подумал о Лихновски, вынужденном лежать и «лениться» на больничной койке долгие месяцы, ожидая, пока для него вырастят новые легкие. Наверняка он предпочел бы работать, чем валяться без движения.
– Нет-нет. Я имею в виду вот что: предположим, есть какая-то работа, одни люди добросовестно трудятся, а другие увиливают, так что первые выполняют двойную норму за себя и за других. Лентяи используют остальных. Они смеются над вами, пожиная плоды вашего труда. Их необходимо заставить работать.
В ее замечании я нашел мало смысла.
– На самом деле, – продолжила Рода Титус, слегка наклоняясь вперед, как будто сама цель существования состояла в том, чтобы заставить меня принять ее точку зрения по данному вопросу, – у вас все-таки есть правила. Что бы произошло с человеком, который отказался выполнять предписанную ему работу?
– Что сделал бы по этому поводу я? Скорее всего ничего.
– Ладно, что сделали бы алсиане?
– Откуда мне знать? Спросите их самих.
– Неужели не находится никого, кто бы проигнорировал свое новое назначение, даже если это наносит огромный ущерб всему обществу?
– Наверное, есть, – неуверенно предположил я.
– Ну и что же с ними происходит? Вы понимаете, к чему я клоню? Должен существовать какой-то механизм, заставляющий человека работать, даже если он упорно сопротивляется!
– А с чего это он не желает работать?
– А с того, – чуть повысив голос, объяснила Рода Титус, начиная немного злиться, – что он предпочитает встречаться с друзьями, пить водку, жрать и болтать ни о чем, вместо того, чтобы трудиться!
– У него достаточно свободного времени, чтобы и поговорить и выпить, – заметил я. – Для этого предназначено три четверти суток.
– Но ему хочется заниматься ерундой весь день, понимаете? – настаивала Рода Титус. – Зачем? Такое времяпрепровождение быстро наскучит кому угодно.
– Я не знаю зачем, мы в любом случае обсуждали вовсе не это. Допустим, есть такой индивид. Вы наверняка сделаете все, чтобы заставить его работать!
– Нет, – пожал я плечами.
Она издала звук, который, по-видимому, обозначал раздражение.
– Вы наверняка так говорите просто для того, чтобы выиграть в споре, – обвинила меня она. – Но я-то точно знаю, как поступают в таких случаях!
– Поверьте мне, Рода Титус, – сказал я. – Мне совершенно не важно, кто победит в споре, мне наплевать, спорим мы вообще или нет. Но если бы человек, которого вы описали, действительно существовал, то скука должна стать для него достаточным наказанием. И со своими проблемами и эмоциями он разбирался бы сам, не вмешивая государство. Наверное, друзья перестали бы с ним общаться, если он, избегая выполнения обязанностей, поставил в невыгодное положение остальных. Например, некто получил назначение в больницу, а потом заболел его товарищ и слишком долго ожидал помощи, потому что искали замену пропустившему работу лентяю.
– Да, – удовлетворенно вздохнула Рода Титус, – именно так.
– Ну, думаю, друзья станут избегать его, может, даже врежут пару раз для острастки. Потом этот «некто» будет сидеть сложа руки и пить водку весь день напролет, но в полном одиночестве. Много людей испытывает потребность в уединении. Знаете, бывает такое состояние, когда не хочется никого видеть. Тогда люди покидают поселение и строят хижины вдалеке от городов.
Казалось, женщина была сыта по горло общением со мной: без единого слова она повернулась к стенке, вытянулась в струнку на кровати и начала в подробностях изучать потолок.
Я взял блокнот и принялся читать. Дьявольский Шепот усиливался, стены автомобиля покачивались от резких толчков, как подвески на люстре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Техник, – начала женщина, – мне трудно придумать, как с вами обращаться.
Я дожевал кусок, проглотил и посмотрел на нее:
– Не вижу никакой трудности.
– Кажется… я вызываю у вас приступы злости.
Это прозвучало настолько прямолинейно, что я не смог сразу придумать, что ответить. Когда пауза стала затягиваться, Рода заметила:
– Итак, это правда?
– Вы говорите не по делу, – нахмурился я. – Человек может вызывать злость у другого человека. Но, мне кажется, суть не в том.
Сенарка запнулась, потом выпалила на одном дыхании:
– Конечно, вы не думаете так всерьез. И если нам выпало провести столько времени вместе, вы бы постарались сделать что-нибудь со своими негативными эмоциями, хотя, по правде говоря, я не понимаю, чем могла вызвать раздражение.
Я помедлил после окончания ее речи, но она не собиралась ничего добавлять.
– Дело в том, – заметил я, закончив с ужином, – что у вас присутствует непонятный рефлекс, заставляющий сдерживать гнев. Почему бы нам не позлиться друг на друга?
Рода Титус выглядела чуть ли не испуганной.
– Гнев – это грех, – просветила она меня.
Я презрительно фыркнул.
– Вы несете чушь, – признался я.
– Вы меня презираете, – с сожалением произнесла она.
– Ага, еще заставьте меня сдерживать дурные эмоции просто из уважения к вам, и тогда во мне останется только хорошее, – заявил я. – Иногда я действительно вас презираю. Иногда я действительно злюсь на вас. Иногда мне нравится видеть вас рядом. Иногда я даже испытываю желание.
На это женщина только сузила глаза и открыла пересохший рот, чтобы что-то сказать, но так и не сумела вымолвить ни слова. Поэтому я продолжил:
– Но я с ума сойду, если стану разбирать по косточкам свои чувства, как того хотите вы.
Она покачала головой: быстро-быстро из стороны в сторону, получился скорее нервный тик, чем жест.
– Я жалею, что вообще заговорила об этом, – призналась сенарка.
Я пожал плечами и пошел в кабину.
После полудня Рода оставила меня управлять машиной в одиночестве, чем обрадовала несказанно. День сменился ночью, а автомобиль продолжал ехать сквозь тьму.
Следующим утром дела пошли лучше. Возможно, Рода Титус почувствовала, что совсем скоро окажется дома, потому что говорила со мной почти жизнерадостно.
– Что меня действительно интересует в вашем обществе, так это отцовство, – поведала она. – Неужели вы на самом деле не знаете, кто вас зачал?
– А для чего мне это знание? – вопросом на вопрос ответил я. – О детях заботится мать. Отцы приходят и уходят, а матери остаются, они – связь с домом, с родиной.
– Вы очень близки со своей матерью?
Я сплюнул на пол.
– Она далеко отсюда. Осталась на Земле.
– Вот как. А почему она не пожелала лететь с вами?
– Я уверен, что бедняжка даже не знает, что ее сын находится не на родной планете.
Рода Титус замолчала. Потом заговорила снова:
– Я даже не предполагала, что такое может случиться.
– Я родился в религиозном обществе, в сердце Древнего Континента, – решил рассказать я. – Но еще в ранней юности осознал, что пока человек не создаст собственную систему жизни он будет всегда оставаться рабом чужой. Я долго путешествовал, а потом много лет жил с алсианами. Поэтому мы с мамой не виделись очень и очень давно.
Рода Титус погрузилась в соболезнующее молчание – еще одна традиция иерархического общества. Когда я понял, что она выражает мне сочувствие, то рассмеялся:
– Я не могу поверить, Рода Титус, что вас действительно интересуют мои переживания или переживания моей матери!
Она потрясенно вскочила.
– Что вы имеете в виду? Конечно, это все очень печально, а я всегда хорошо чувствую ситуацию. – Она немного помолчала. Потом добавила: – Я скучаю по отцу.
Меня ее тоска вовсе не интересовала, что я тут же и высказал. Рода Титус обиделась и ретировалась в фургон.
Мы ехали до самого заката, размышляя над скудностью окружающего ландшафта. Когда вечерний Дьявольский Шепот начал раскачивать машину, я спрятал автомобиль у подножия дюны и погрузился в ожидание, ругаясь про себя на то, что позволил поездке продолжаться так долго. Неприятное это дело, суетиться в полутьме на улице, пытаясь закрепить автомобиль на грунте.
Возвратившись в кабину, я осмотрел в зеркале лицо и руки и обнаружил небольшие ссадины. Но как только ветер утих, снова вылез наружу и освободил машину от пут. Возвращение к монотонному ритму управления автомобилем немного успокоило.
Сердцебиение.
Даже свирепость соляных ветров осталась в памяти как небольшая неприятность, не стоящая внимания. Каустический вакуум пустыни. Во мне начало рождаться трепетное ощущение внутреннего рассвета. По своему небольшому опыту я знал, что именно такое чувство предшествует общению с Богом. Белизна соли олицетворяла пустоту, чистоту лимфы, распространяющуюся во все стороны до неба, серебряное присутствие Господа, и оно идет во все стороны, потому что все стороны вокруг меня и были истинными дорогами к божеству.
Богоявление.
А после этого всегда следует возрождение желаний плоти. Я вдруг почувствовал жуткий голод – да и бутылка с водой в кармане у сиденья давно опустела, – потянул тормоз, чтобы остановить автомобиль, и поднялся с кресла.
Гармония духа.
Чем больше она западает в душу, тем тяжелее последнюю вернуть обратно, в тело. Я прошел в заднюю часть машины и застал там Роду Титус, как будто только что поднявшуюся с колен. По-моему, она привыкла вскакивать на ноги, заслышав мои шаги, может – кто ее там знает, – из страха, а может, снова играла в свои иерархические игры.
Я сделал большой глоток воды из отверстия автомата-фабрикатора и заказал немного суррогатного картофельного пюре. Потом уселся поудобнее на стул у стены фургона и принялся за еду.
– Техник, – проговорила Рода Титус, – я должна сделать признание.
– Опять эти ваши иерархические штучки, – прочавкал я. Кусочки картошки выпали изо рта и размазались по подбородку. Она брезгливо поморщилась.
– Я соскучилась, – призналась сенарка. – А вы не приложили никаких усилий, чтобы положить подальше свои личные вещи. Спрятать их от меня.
Слова привлекли внимание.
– У меня нет личных вещей, – отрезал я.
– Ваш блокнот, – напомнила она.
Ноутбук лежал у нее на коленях. Я снова посмотрел в лицо женщине:
– Ну и?…
Она спрятала глаза.
– Я прочитала ваши записи, – повинилась Рода Титус. Не дождавшись от меня ответа, попутчица добавила: – Вы не очень обиделись?
Я покачал головой и доел картошку.
– Я только хотела найти что-нибудь из Библии, – начала оправдываться она, – или, может, стихи. Какую-нибудь историю. Вы же понимаете, насколько мне скучно?
Мой желудок наполнился под завязку, поэтому я поставил миску обратно в автомат и заказал водки. Потом улегся на кровать и начал посасывать из маленькой бутылочки, предоставленной фабрикатором. Мои глаза, привыкшие смотреть в темноту и пустоту без единого отчетливого образа, с радостью принялись разглядывать Роду Титус, я восхищался ее лицом же, как до этого совершенством соляной пустыни. Она неуверенно присела на корточки. Потом достала блокнот и протянула его мне и, когда я проигнорировал ее жест, положила на крышку автомата. Потом попросила:
– Пожалуйста, техник, не смотрите на меня так. Мне неудобно от вашего взгляда.
– На что же мне смотреть? – поинтересовался я, не отрываясь от ее лица.
Черты казались гротескными, перемешанными и затем собранными в неправильном порядке. Расщепляющиеся и составляющиеся вместе невидимо глазу. Но что самое смешное – мне пришло в голову, что все лица обладали такой склонностью к странной, радикальной перемене, просто я не замечал этого до определенного момента.
– Не знаю, – растерянно призналась она. Лицо сенарки вспыхнуло и окрасилось в цвета заходящего солнца. – Но, пожалуйста… вы меня смущаете.
– На что же мне смотреть? – повторил я. – На автомат?
Я повернулся и уставился на машину в глубине фургона, хотя двигать головой внезапно стало очень тяжело. Так вот, я уставился на автомат.
– Фабрикатор, – начал я. – Качество того, что он производит, зависит только от сырья, которое в него загружают. Оно может быть ниже, чем у изначального продукта, но никогда – выше. Автомат всего лишь расщепляет и конструирует, замораживает, варит и режет.
Моя речь часто прерывалась паузами, во время которых в глотку успевало поступить еще немного водки. Но по мере того, как лились слова, я начинал проникаться собственными мыслями, осознавать, что высказываю сокровенную истину.
– Пищевой фабрикатор, – объяснял я, – берет сырые продукты или элементы, выделенные из отхожих мест (наверное), и смешивает их с остальными ингредиентами и специями.
Тут я остановился. Отпил немного из бутылки. Рода Титус молчала: она буквально застыла на месте с выражением полнейшего ужаса на лице.
– Питьевые фабрикаторы только добавляют в воду ароматизаторы или быстро дистиллируют содержимое, чтобы создать подобие алкоголя. Машиностроительные фабрики размягчают, и проектируют, и собирают, и создают пластиковые модели по базовой программе. Или плавят и придают форму загруженному в них металлу. – Я склонил голову набок, внимательно оглядывая кабину, стараясь не упустить ни одной детали обстановки.
– Они перемешивают и компостируют траву, делают все, что приказывает программа. – Моя голова медленно вернулась в прежнее положение, глаза сфокусировались на Роде Титус. – То же самое происходит с людьми.
Она смотрела на меня в священном ужасе, совершенно неподвижная, замечательно беззвучная.
– Думаю, никогда не повстречаю человека, который сравнился бы по красоте с деревом, – посетовал я.
Живописная, почти фотографическая картинка с изображением дерева предстала перед моим внутренним взором: высокое, с длинными ветвями, поддерживающими шапку листвы.
– Людей создают дураки, подобные мне. Но только Бог…
Я не закончил предложения, какая-то часть меня страстно желала, чтобы Рода Титус сказала все сама. Но она как раз изображала статую и никак не могла мне помочь.
– …может создать… – подсказал я. Потом со вздохом закончил: – Дерево.
Воцарилась неловкая тишина. Я зарылся поглубже в постель, устроив бутылку у себя на груди.
– Если бы я был деревом, то пил бы ногами. Ел кончиками волос и руками, поднятыми кверху. Выпускал свое семя в воздух.
Я даже не заметил, как провалился в сон.
Следующим утром Рода Титус проснулась необычайно веселой, почти принужденно веселой. Мы позавтракали, и она произнесла маленькую страстную речь о пище, которую мы потребляли, о нашем путешествии, об отличии Арадиса от Галилеи. Дьявольский Шепот на рассвете (мы еще спали) выдал по-настоящему знаменательный концерт, и машину занесло внушительным сугробом соли. Мне пришлось откапывать автомобиль лопатой.
Рода Титус вышла за мной на горячий воздух, прикрывая левой рукой рот. Она даже предложила приглушенным из-за ладони голосом помочь копать, но при этом отказалась открывать рот, боясь вдохнуть хлор и покалечить легкие. А человек мало что может сделать, держа лопату одной рукой.
Потом, когда мы снова отправились в путь, сенарка села рядом со мной в кресло второго водителя. Вначале она говорила с воодушевлением, потом присмирела. Возможно, мои ответные замечания не слишком располагали к общению в тот день. Женщина рассказывала о своем отце, но в памяти ни одна из ее историй не сохранилась.
Потом она начала длинную дискуссию о необходимости соблюдения всяческих правил. Рода настаивала на том, что Алс, так же как и Сенар, подчиняется определенным законам. Просто у нас они называются по-другому. Я слушал ее слова, не принимая болтовню близко к сердцу. На самом деле внутри у меня разливалось такое чувство свободы (пребывание в пустыне отрешало от забот, так хорошо быть вдалеке от Алса, так замечательно вести машину днем, а не ночью), что я постепенно начал увлекаться обсуждением вопроса.
Разговор продолжился и после остановки автомобиля, когда в небе разлилось красное зарево, когда крепления вернулись на свое место, защищая нас от Дьявольского Шепота.
Мы сидели в задней части машины, и я снова отхлебывал из бутылки, скупо отмеряя количество алкоголя, потому что запасы его подходили к концу.
– Но у вас все равно есть правила, – настойчиво убеждала Рода Титус.
Отступление по этому пункту, по-видимому, означало для нее полное поражение в жизни.
– Вы же получаете назначения на ту или иную работу.
– Нет, – мягко возразил я, – работать никого не заставляют.
Она глубоко вздохнула, будто пытаясь задуть невидимую свечу.
– Это просто смешно! Почему же все до сих пор трудятся?
Я пожал плечами:
– Могу сказать только за себя. Мне просто скучно целый день ничего не делать. Работа – лучший способ занять время чем-то полезным.
– Но ленивые люди всегда есть, – возразила она. – Такова человеческая природа. Лень. Можно рассматривать ее как слабость или порок. Так как насчет них? Таких людей?
– Ленивые, – протянул я. – Не понимаю. Может, вы имеете в виду тех, кто не способен работать из-за физических недостатков? Я бы скорее жалел их, чем презирал. Если предположить, что вообще заинтересовался бы судьбой подобных индивидов.
Тут я подумал о Лихновски, вынужденном лежать и «лениться» на больничной койке долгие месяцы, ожидая, пока для него вырастят новые легкие. Наверняка он предпочел бы работать, чем валяться без движения.
– Нет-нет. Я имею в виду вот что: предположим, есть какая-то работа, одни люди добросовестно трудятся, а другие увиливают, так что первые выполняют двойную норму за себя и за других. Лентяи используют остальных. Они смеются над вами, пожиная плоды вашего труда. Их необходимо заставить работать.
В ее замечании я нашел мало смысла.
– На самом деле, – продолжила Рода Титус, слегка наклоняясь вперед, как будто сама цель существования состояла в том, чтобы заставить меня принять ее точку зрения по данному вопросу, – у вас все-таки есть правила. Что бы произошло с человеком, который отказался выполнять предписанную ему работу?
– Что сделал бы по этому поводу я? Скорее всего ничего.
– Ладно, что сделали бы алсиане?
– Откуда мне знать? Спросите их самих.
– Неужели не находится никого, кто бы проигнорировал свое новое назначение, даже если это наносит огромный ущерб всему обществу?
– Наверное, есть, – неуверенно предположил я.
– Ну и что же с ними происходит? Вы понимаете, к чему я клоню? Должен существовать какой-то механизм, заставляющий человека работать, даже если он упорно сопротивляется!
– А с чего это он не желает работать?
– А с того, – чуть повысив голос, объяснила Рода Титус, начиная немного злиться, – что он предпочитает встречаться с друзьями, пить водку, жрать и болтать ни о чем, вместо того, чтобы трудиться!
– У него достаточно свободного времени, чтобы и поговорить и выпить, – заметил я. – Для этого предназначено три четверти суток.
– Но ему хочется заниматься ерундой весь день, понимаете? – настаивала Рода Титус. – Зачем? Такое времяпрепровождение быстро наскучит кому угодно.
– Я не знаю зачем, мы в любом случае обсуждали вовсе не это. Допустим, есть такой индивид. Вы наверняка сделаете все, чтобы заставить его работать!
– Нет, – пожал я плечами.
Она издала звук, который, по-видимому, обозначал раздражение.
– Вы наверняка так говорите просто для того, чтобы выиграть в споре, – обвинила меня она. – Но я-то точно знаю, как поступают в таких случаях!
– Поверьте мне, Рода Титус, – сказал я. – Мне совершенно не важно, кто победит в споре, мне наплевать, спорим мы вообще или нет. Но если бы человек, которого вы описали, действительно существовал, то скука должна стать для него достаточным наказанием. И со своими проблемами и эмоциями он разбирался бы сам, не вмешивая государство. Наверное, друзья перестали бы с ним общаться, если он, избегая выполнения обязанностей, поставил в невыгодное положение остальных. Например, некто получил назначение в больницу, а потом заболел его товарищ и слишком долго ожидал помощи, потому что искали замену пропустившему работу лентяю.
– Да, – удовлетворенно вздохнула Рода Титус, – именно так.
– Ну, думаю, друзья станут избегать его, может, даже врежут пару раз для острастки. Потом этот «некто» будет сидеть сложа руки и пить водку весь день напролет, но в полном одиночестве. Много людей испытывает потребность в уединении. Знаете, бывает такое состояние, когда не хочется никого видеть. Тогда люди покидают поселение и строят хижины вдалеке от городов.
Казалось, женщина была сыта по горло общением со мной: без единого слова она повернулась к стенке, вытянулась в струнку на кровати и начала в подробностях изучать потолок.
Я взял блокнот и принялся читать. Дьявольский Шепот усиливался, стены автомобиля покачивались от резких толчков, как подвески на люстре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31