Пусть только он по первости увидит, что у вас есть хватка и старание.
– Этого последнего пункта, – Тоотс натягивает вожжи, – касаться не станем, а в остальных есть свой резон. Пожалуй, можно и рискнуть.
– Ну, ежели бы у меня был в руках такой хутор и такое обзаведение, разве ж я тогда рвал на себе волосы! Пробу на стройку мы с вами уже сделали, когда хлев подправляли, а теперь и за жилой дом примемся. Хоть ради Тээле, хоть ради себя, а строить-то все одно нужно, старый-то через пару годков рухнет, это – как пить дать. У него в стенах не бревна, а одна труха да черви.
– Правда, правда, Либле! Твоя правда.
– Да что уж…
Звонарь приходит в состояние воодушевления, ему уже начинает казаться, будто предприятие это не чье-то, а его собственное, он снова скручивает здоровенную козью ножку и с горячностью продолжает прежний разговор.
– Мне в свое время доводилось возить строительный материал на хутор Рая, – говорит он, – и бревна, и камень, и то да се, я еще до сего дня помню, сколько всего ушло. Оно конечно, в Юлесоо мы такие хоромы строить не станем, но прикидку-то я сделать сумею, чего и много ли на средний жилой дом надобно. И знаете, господин Тоотс, все сошлось вроде как наилучшим манером! У меня, как по заказу, перерыв в работе, по мне так можно хоть завтра засучить рукава. Да ежели бы я где и подряжен был, так послал бы все к чертовой матери и пришел бы к вам.
– Ты мужик что надо, Либле! – Тоотс похлопывает звонаря по плечу. – На душе у меня сразу полегчало, как только тебя увидел. Не иначе сама судьба или какая другая высшая сила свела нас сегодня. Только не забудь: поначалу – никому ни слова.
– Да что уж…
Едва мужчины успевают заехать во двор и распрячь лошадь, как у них начинается горячее обсуждение: тут, тут и там. Здесь, у края дворовой ограды будет, разумеется, сам дом, лучшего места в Юлесоо не найдешь; сюда – камни, туда – бревна, там – место, где весною удобно будет щипать дранку.
Обитатели хутора с любопытством наблюдают это хождение туда-сюда и размахивание руками, и ломают голову, что же может означать такая суетня морозным зимним вечером. Наконец друзья заходят в дом, и там домочадцы узнают, что с завтрашнего дня звонарь станет приходить к ним, чтобы помочь трепать лен и возить картошку. Молодой хозяин невесть с чего заспешил закончить зимние работы, и домашние недоумевают.
– Какая муха тебя укусила, Йоозеп? – спрашивает старик-отец, выбираясь из задней комнаты. – У нас народу и без того хватает.
– Ну да, но чем раньше мы лен сплавим, тем будет лучше. Сейчас он в цене, поди знай, получишь ли столько в конце зимы.
– А где ты Тээле оставил? – спрашивает старая хозяйка, мать Йоозепа.
– Где оставил? – повторяет сын. – В Рая.
– Она что, к нам уж и не придет больше?
– Отчего же не придет. Пусть себе побудет.
Ужинают все вместе, почти молча. Тоотс и Либле – два заговорщика – лишь изредка роняют какое-нибудь слово. Да, даже звонарь Либле, которого в Паунвере называют «вечным болтуном», в этот вечер серьезен и словно бы при исполнении службы. После ужина закуривают, немного сидят, и хозяин провожает своего нового работника. На дворе Йоозеп Тоотс ненадолго задерживается, оглядывает округу, словно изучая погоду, затем его круглые совиные глаза останавливаются на площадке возле дворовой ограды и видят, как, будто бы поднимаясь из тумана, вырастает там новый хуторской дом. Так, примерно, уже было однажды летом, когда он, Тоотс, лежа рядом с Либле у края болота, строил планы на будущее.
– Прекрасно, прекрасно, – бормочет он, наконец. – Теперь у меня не останется времени думать о фокусах Тээле и, во-вторых, если ветер будет благоприятный, я выстрою себе новый дом. Только так, только так – как говаривал старик Иванов там, в далеком российском краю – если у тебя иной раз на душе кошки скребут, надо что-нибудь делать.
Придя в комнату, Тоотс отыскивает ручку с пером, садится к столу и пишет Пеэтеру Лесте письмо насчет долга. Нет, он никак не стал бы напоминать, но нужда заставляет. Пусть старый школьный друг поймет его правильно.
Йоозеп кладет письмо перед собою на стол, подпирает голову рукой и застывает в такой позе, даже ни разу не шелохнувшись, минут на десять. Наконец, резко поднимается и начинает стелить себе постель. Находит под подушкой шпильку для волос, разглядывает ее несколько мгновений, после чего вновь засовывает туда же.
V
Если в одной из предыдущих глав пишущий эти строки осмелился написать, что гром грянул с «огненного» неба, почему бы в таком случае не посметь ему также употребить такое выражение: «Либле на следующий день является в Юлесоо с «огненной» метелью?» Ведь, в конце концов, при любом промахе можно себя выгородить, если это представляется важным. Но самым лучшим способом отмыться считалось до сего дня выискивание промахов у ближних своих, чтобы, указав большим пальцем через плечо, сказать: «Гляди, что тот и этот сделали!»
Так мы и порешим, поэтому наберемся же смелости да и напишем, что Либле является на хутор Юлесоо с «огненной» метелью. Входит в дом, сворачивает себе отменную козью ножку и произносит:
– Теперь быстренько перекурим и сей же час – тащить лошадь из канавы! Потом ручку трепалки – в кулак, и давай, давай – полный вперед на всех парах!
Как раз в это время возвращается с гумна молодой хозяин, произносит при виде Либле «хм-хью-хьюх» и начинает одеваться по-воскресному.
– Куда ж теперь? – спрашивает звонарь.
– На мызу. Пойду, поговорю с управляющим насчет картошки.
– Верно, верно. Запросите со старика Пюрьеля хорошую цену. Он ведь, как ни кинь, с вами одного поля ягода. Да и не из своего кармана платит – деньги-то мызные.
– Еще и письмо Лесте отослать надо. Смотри, напомни, не то как бы не забыть.
– И снова верно! Я вижу, дело вроде как с места стронулось – а это главное. Взять разгон – и все пойдет, как по маслу. Поставим дом, тогда у вашего Лутса опять будет чуток матерьяла, чтоб сочинять-то. А что слышно – собирается он вторую-то книгу «Весны» писать или нет?
– Черт его знает. А что ему еще делать? Пусть себе пишет!
– И то сказать, нам-то что до этого. Пускай хоть о свадьбе господина Тоотса настрочит, ежели охота. Мы ведь не то, что какой-нибудь портняжка Йорх, не обидимся, это он все близко к сердцу принимает. Ну да, к слову сказать, слышал я от своей жены, будто это сокровище Йорх винит вас в том, что сюда, в Паунвере, пожаловала эта новая портниха, эта Длинная Юули. Мол, вы ее позвали или что-то в этом духе, мол, она вам вроде как дальней родней приходится.
– Хм-хью-хьюх – хмыкает Тоотс. – Чего же от него ждать! Небось, валит на меня и всемирный потоп, и истребление Содома и Гоморры. Содом и Гоморра – согласно библейским сказаниям жители городов Содома и Гоморры, впавшие в беспутство, нарушили все законы нравственности, за что Бог покарал их, разрушив оба города до основания.
А о том Йорх не рассказывает, как он на рождество миски в моем доме крушил?
– Куда там! Но слушок все ж таки прошел. В деревне даже про историю с чертями наслышаны.
Либле делает напоследок основательную затяжку, швыряет окурок козьей ножки на пол, гасит подошвой и говорит:
– Ну, вы тут делайте, что делается, а я пойду, гляну, как со льном управиться. И запросите с Пюрьеля хорошую цену. Да про письмо не забудьте.
Вскоре Йоозеп Тоотс уже едет в направлении мызы и про себя рассуждает: «Ежели в его жилах течет хоть капля христианской крови, тогда, пожалуй, я с ним полажу. Коллега все же. Весной продал мне корову и поросенка довольно дешево». В жилах старика Пюрьеля, действительно, течет кровь христианина. Едва Тоотс заикается о картофеле, управляющий мызой останавливает его, велит снять шубу, приглашает пройти на заднюю половину, предлагает кофе и оставшуюся от праздника булку. Немного подсохла, но есть можно. Сетует на своего господина, бранит батраков и только после всего этого словно бы, между прочим, спрашивает, что за спешка у коллеги с этим картофелем?
– Деньги, – усмехается Тоотс.
– Деньги?! – Управляющий делает большие глаза и поглаживает свою седую клинообразную бородку. – Деньги! А вы, коллега, когда-нибудь слышали, чтобы среди зимы, да еще в такие холода велись разговоры о подобных вещах? Вы только что с улицы, разве не заметили, какой стоит мороз? В такую погоду зев кошелька каждого разумного человека замерзает, да так, что и гроша не выудишь. К тому же в банке дела нашего хозяина из рук вон плохи. Старый Бёттинг ходит свирепый как лев. Сынок его, как я слышал, погорел в Германии с каким-то векселем или еще черт знает с чем – теперь тут собирают нужную сумму и вымогают у меня последнюю копейку и последний пфенниг. Прямо хоть вешайся.
– Ну, стало быть, дело дрянь. – Тоотс чешет у себя за ухом.
– Разумеется, дело дрянь. Сынок в кутежах спускает за границей деньги – а я вроде бы виноват. Хоть из-под земли их доставай! Не знаю, на что мы вообще станем картошку покупать. По мне, так пусть хоть свой винокуренный завод останавливает. А для чего вам эти деньги так срочно понадобились? У вас ведь нет за границей сына, который…
– Сына и впрямь нету – ни за границей, ни в своих границах, но домишко вот-вот на голову рухнет. Нужно новый строить.
– Среди зимы?
– Нет, но к весне-то я завезти матерьял должен.
– За чем же дело стало? Завозите.
– Деньги, деньги, – снова усмехается Тоотс.
– Но послушайте, коллега, вы же не из ассигнаций собираетесь дом строить? По моему разумению, для этого требуется несколько иной материал. В старину, когда я был еще молодым, дома строили из дерева и камня.
– И теперь точно так же.
– Ну вот – и того лучше. Именно с этого вы и должны были начать. Если вам нужны бревна – будьте любезны. Я пошлю с вами лесника – идите хоть сегодня же в лес, выбирайте. Вы привозите нам картошку, мы даем вам взамен бревна. Порядок!
– Ежели так, тогда, конечно, порядок, – мигом веселеет молодой юлесооский хозяин. – Тогда мне нечего больше сказать вам, кроме как – спасибо!
– При чем тут «спасибо»! – машет управляющий рукой. – Сделка есть сделка, ведь вам бревна не даром дают.
– Ах да, а цена… как с ценой будет?
– Послушайте, – кладет управляющий мызой свою широченную ладонь на плечо Тоотса, – об этом поговорим потом. Будьте уверены: волк волка не съест. Хоть мне и приходится сколачивать деньгу для всяких заграничных выпивох, это вовсе не значит, что я стану обдирать своих хуторян. Да, таким образом поступают во многих местах, но я так не поступаю.
Управляющий мызой и бывший управляющий имением жмут друг другу руку, и Тоотс едет к волостному дому – отправить письмо. Настроение у него приподнятое, он готов запеть, однако лишь улыбается про себя. Не имей ста рублей, а имей сто друзей. Правда, этот старик, этот старый Пюрьель, что служит у Бёттинга, хочет казаться умнее, чем он есть, но мужик он хороший. С ним можно иметь дело.
Тут сердце Йоозепа уколола та самая шпилька для волос, что лежала в Юлесоо под подушкой, и ему вспомнились некоторые блаженные мгновения. Разве же не утроилась бы его радость, если бы, приехав домой, он смог сказать жене: «Дорогая Тээле, моя поездка была удачной! Потерпи еще немножко – скоро у нас будет новый дом». Но нет, Тээле где-то там, в стороне, и наблюдает за его действиями издали, словно чужая. По крайней мере, делает вид, будто это так, пробу сил устраивает. Какой же все-таки должна быть так называемая любовь в чистом виде? Во всяком случае, не такой, как у Тээле по отношению к нему – можно ли столько мучить любимого человека?!
И проехав еще немного вперед, Тоотс вспоминает:
«Да, у нее уже и в школьные годы бывали странные капризы. Об этом надо было подумать, прежде чем…»
И еще через некоторое время юлесооский хозяин думает:
«Но… Что сделано – то сделано. Назад не вернешь…»
Вблизи деревни Киусна навстречу хозяину Юлесоо попадается человек, тощий и весь какой-то скрюченный. Частит ногами по рыхлому снегу, хмурит брови, – у Тоотса поначалу даже и в мыслях нет вступать с ним в разговор. Но юлесооский хозяин находится по причине удачной сделки в хорошем настроении и все же заговаривает.
– Здравствуй, дорогой школьный друг Кийр! – Тоотс придерживает лошадь.
– Здравствуй! Ну, что такое?
– Ничего такого, дорогой школьный друг, я только удивляюсь, что это ты сегодня ничего не спрашиваешь?
– А что именно я должен спрашивать?
– Силы небесные! Тебя же всегда интересует, что я делаю, чем занимаюсь, куда езжу. Как же это сегодня ты идешь мимо и ни о чем не спрашиваешь?
– По мне, – отвечает Кийр, сопя, – можешь хоть в преисподнюю ехать, это меня не касается.
– Как, как? Да остановись же, приятель, я и сам все скажу, раз ты спрашивать не хочешь. Постой на месте, погоди!
– Ну и откуда же ты едешь? – Портной смотрит на Тоотса через плечо. – Из корчмы?
– Нет, зачем же непременно из корчмы. Это у кого же в будний день есть время по таким местам шататься, когда есть дела и поважнее. Ездил – знаешь куда?
– Ну, ну? Разумеется, опять наврешь с три короба.
– Да ну тебя, дурень! Заладил одно – наврешь да наврешь! Когда это было, чтобы я тебе врал!
– Фуй! – Кийр мотает головой.
– Нет, дай мне сказать. Я возвращаюсь из деревни Пуннкюла, отсюда это точнехонько тринадцать верст и еще три четверти – там живет один знаменитый мастер-портной. Его фамилия Пунн. Мой двоюродный брат по дяде.
– Ну а мне-то что до этого? По мне, езди, куда хочешь. Но чтобы поймать тебя на вранье, позволь спросить, как это получается, что твоя фамилия Тоотс, а фамилия сына твоего дяди – Пунн? Сыновья братьев – и разные фамилии?
– Ну и что, дурень, – это же от второго замужества.
– Замужества – чьего? Дяди?
Тоотс прищуривает один глаз, мгновенно соображает, после чего, тряхнув головой и махнув рукой, поправляется:
– Да-да-да, нет-нет-нет! Не дядюшкин сын, а тетушкин! Правда, сын тетушки. Тетушкин сын, тетушкин сын. Не дядюшкин! Вот олух, что ж это я! Тетушкин. Понимаешь, тетушкин сын!
– Ну ладно, мне ясно, что первая твоя ложь погорела, посмотрим, о чем ты дальше врать станешь. Ну, так что там, с этим тетушкиным сыном?
– С этим дядюшкиным – тьфу ты! – с тетушкиным сыном такая история: задумал он вскорости из Пуннкюла в Паунвере перебраться. Он портной – понимаешь? Хороший портной. Первоклассный. И сегодня я отвозил ему весть, дал совет, чтобы он и впрямь переезжал сюда, потому как здесь, около церкви, работы гораздо больше, чем там, в бедной лесной деревушке.
– Ну и что? – Кийр зло смотрит на Тоотса.
– Что?.. Да ничего. Обещал перебраться. Как ты на это смотришь, дорогой школьный друг?
– Гм! А какое это имеет ко мне отношение? Пусть себе перебирается хоть сюда, хоть…
Именно на этом коротеньком слове «хоть» молодой мастер обрывает разговор со своим школьным другом и частит дальше по дороге в Паунвере. Поравнявшись с домом булочника, он накапливает во рту слюну и с удовольствием посылает смачный плевок в направлении окна Длинной Юули.
Тоотс едет домой, распрягает лошадь и сразу же идет на гумно, к Либле.
– Ура, Либле! – восклицает он тихо.
– Ура! – подхватывает звонарь, выщипывая волокна льна из своих рогообразных усов.
– Ура, ура! – повторяет Тоотс, подтверждая свои слова кивком головы. – Завтра же погрузим картошку на сани, а вернемся с возом бревен.
– Вот видите, господин Тоотс, дело и впрямь с места стронулось. Теперь надобно прикинуть, где раздобыть еще сани. Ежели мы на трех лошадях поедем, надобны и трое саней.
– Ну, эта забота – не забота. Главное – знать, откуда мы бревна получим.
– Ну да, оно само собой, – звонарь машет рукой и принимается за работу вновь, но вдруг поднимает свою заросшую физиономию, смотрит в глаза Тоотсу и произносит тихо, однако многозначительно:
– Тээле приходила сюда.
– Так. И что она сказала?
– Спросила, куда вы уехали.
– А ты?
– Ну что я… – Либле пожимает плечами. – Что я мог сказать. За ворота выехал, а куда – поди знай. Так ведь?
– Хм-хью-хьюх!
Тоотс идет в дом, чтобы переодеться в рабочую одежду. Взгляд его случайно падает на стол в задней комнате, замечает маленький листок бумаги.
«Приходила. Заката не было дома.
Заря.»
– Ну да, – бормочет Йоозеп, засовывая записку в карман, – и впрямь не было дома, что правда, то правда.
В следующее воскресенье Тоотс отправляется на хутор Рая и в свою очередь не застает Тээле, – оказывается, она пошла навестить госпожу кистершу. Тоотс вскоре уезжает домой, оставив записку:
«Приходил. Зари не было дома.
Закат.»
И начиная с этого дня, как Тээле, так и Тоотс, твердо убеждены, что другая сторона уклоняется от встречи нарочно.
VI
Возле дворовой ограды хутора Юлесоо образовался уже довольно внушительный штабелек добротных прямых бревен. Сам молодой хозяин несколько раз на дню выходит во двор с единственной целью – окинуть взглядом этот штабелек, словно боится, что в промежутке какой-нибудь прохожий возьмет какое-нибудь бревно под мышку и унесет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Этого последнего пункта, – Тоотс натягивает вожжи, – касаться не станем, а в остальных есть свой резон. Пожалуй, можно и рискнуть.
– Ну, ежели бы у меня был в руках такой хутор и такое обзаведение, разве ж я тогда рвал на себе волосы! Пробу на стройку мы с вами уже сделали, когда хлев подправляли, а теперь и за жилой дом примемся. Хоть ради Тээле, хоть ради себя, а строить-то все одно нужно, старый-то через пару годков рухнет, это – как пить дать. У него в стенах не бревна, а одна труха да черви.
– Правда, правда, Либле! Твоя правда.
– Да что уж…
Звонарь приходит в состояние воодушевления, ему уже начинает казаться, будто предприятие это не чье-то, а его собственное, он снова скручивает здоровенную козью ножку и с горячностью продолжает прежний разговор.
– Мне в свое время доводилось возить строительный материал на хутор Рая, – говорит он, – и бревна, и камень, и то да се, я еще до сего дня помню, сколько всего ушло. Оно конечно, в Юлесоо мы такие хоромы строить не станем, но прикидку-то я сделать сумею, чего и много ли на средний жилой дом надобно. И знаете, господин Тоотс, все сошлось вроде как наилучшим манером! У меня, как по заказу, перерыв в работе, по мне так можно хоть завтра засучить рукава. Да ежели бы я где и подряжен был, так послал бы все к чертовой матери и пришел бы к вам.
– Ты мужик что надо, Либле! – Тоотс похлопывает звонаря по плечу. – На душе у меня сразу полегчало, как только тебя увидел. Не иначе сама судьба или какая другая высшая сила свела нас сегодня. Только не забудь: поначалу – никому ни слова.
– Да что уж…
Едва мужчины успевают заехать во двор и распрячь лошадь, как у них начинается горячее обсуждение: тут, тут и там. Здесь, у края дворовой ограды будет, разумеется, сам дом, лучшего места в Юлесоо не найдешь; сюда – камни, туда – бревна, там – место, где весною удобно будет щипать дранку.
Обитатели хутора с любопытством наблюдают это хождение туда-сюда и размахивание руками, и ломают голову, что же может означать такая суетня морозным зимним вечером. Наконец друзья заходят в дом, и там домочадцы узнают, что с завтрашнего дня звонарь станет приходить к ним, чтобы помочь трепать лен и возить картошку. Молодой хозяин невесть с чего заспешил закончить зимние работы, и домашние недоумевают.
– Какая муха тебя укусила, Йоозеп? – спрашивает старик-отец, выбираясь из задней комнаты. – У нас народу и без того хватает.
– Ну да, но чем раньше мы лен сплавим, тем будет лучше. Сейчас он в цене, поди знай, получишь ли столько в конце зимы.
– А где ты Тээле оставил? – спрашивает старая хозяйка, мать Йоозепа.
– Где оставил? – повторяет сын. – В Рая.
– Она что, к нам уж и не придет больше?
– Отчего же не придет. Пусть себе побудет.
Ужинают все вместе, почти молча. Тоотс и Либле – два заговорщика – лишь изредка роняют какое-нибудь слово. Да, даже звонарь Либле, которого в Паунвере называют «вечным болтуном», в этот вечер серьезен и словно бы при исполнении службы. После ужина закуривают, немного сидят, и хозяин провожает своего нового работника. На дворе Йоозеп Тоотс ненадолго задерживается, оглядывает округу, словно изучая погоду, затем его круглые совиные глаза останавливаются на площадке возле дворовой ограды и видят, как, будто бы поднимаясь из тумана, вырастает там новый хуторской дом. Так, примерно, уже было однажды летом, когда он, Тоотс, лежа рядом с Либле у края болота, строил планы на будущее.
– Прекрасно, прекрасно, – бормочет он, наконец. – Теперь у меня не останется времени думать о фокусах Тээле и, во-вторых, если ветер будет благоприятный, я выстрою себе новый дом. Только так, только так – как говаривал старик Иванов там, в далеком российском краю – если у тебя иной раз на душе кошки скребут, надо что-нибудь делать.
Придя в комнату, Тоотс отыскивает ручку с пером, садится к столу и пишет Пеэтеру Лесте письмо насчет долга. Нет, он никак не стал бы напоминать, но нужда заставляет. Пусть старый школьный друг поймет его правильно.
Йоозеп кладет письмо перед собою на стол, подпирает голову рукой и застывает в такой позе, даже ни разу не шелохнувшись, минут на десять. Наконец, резко поднимается и начинает стелить себе постель. Находит под подушкой шпильку для волос, разглядывает ее несколько мгновений, после чего вновь засовывает туда же.
V
Если в одной из предыдущих глав пишущий эти строки осмелился написать, что гром грянул с «огненного» неба, почему бы в таком случае не посметь ему также употребить такое выражение: «Либле на следующий день является в Юлесоо с «огненной» метелью?» Ведь, в конце концов, при любом промахе можно себя выгородить, если это представляется важным. Но самым лучшим способом отмыться считалось до сего дня выискивание промахов у ближних своих, чтобы, указав большим пальцем через плечо, сказать: «Гляди, что тот и этот сделали!»
Так мы и порешим, поэтому наберемся же смелости да и напишем, что Либле является на хутор Юлесоо с «огненной» метелью. Входит в дом, сворачивает себе отменную козью ножку и произносит:
– Теперь быстренько перекурим и сей же час – тащить лошадь из канавы! Потом ручку трепалки – в кулак, и давай, давай – полный вперед на всех парах!
Как раз в это время возвращается с гумна молодой хозяин, произносит при виде Либле «хм-хью-хьюх» и начинает одеваться по-воскресному.
– Куда ж теперь? – спрашивает звонарь.
– На мызу. Пойду, поговорю с управляющим насчет картошки.
– Верно, верно. Запросите со старика Пюрьеля хорошую цену. Он ведь, как ни кинь, с вами одного поля ягода. Да и не из своего кармана платит – деньги-то мызные.
– Еще и письмо Лесте отослать надо. Смотри, напомни, не то как бы не забыть.
– И снова верно! Я вижу, дело вроде как с места стронулось – а это главное. Взять разгон – и все пойдет, как по маслу. Поставим дом, тогда у вашего Лутса опять будет чуток матерьяла, чтоб сочинять-то. А что слышно – собирается он вторую-то книгу «Весны» писать или нет?
– Черт его знает. А что ему еще делать? Пусть себе пишет!
– И то сказать, нам-то что до этого. Пускай хоть о свадьбе господина Тоотса настрочит, ежели охота. Мы ведь не то, что какой-нибудь портняжка Йорх, не обидимся, это он все близко к сердцу принимает. Ну да, к слову сказать, слышал я от своей жены, будто это сокровище Йорх винит вас в том, что сюда, в Паунвере, пожаловала эта новая портниха, эта Длинная Юули. Мол, вы ее позвали или что-то в этом духе, мол, она вам вроде как дальней родней приходится.
– Хм-хью-хьюх – хмыкает Тоотс. – Чего же от него ждать! Небось, валит на меня и всемирный потоп, и истребление Содома и Гоморры. Содом и Гоморра – согласно библейским сказаниям жители городов Содома и Гоморры, впавшие в беспутство, нарушили все законы нравственности, за что Бог покарал их, разрушив оба города до основания.
А о том Йорх не рассказывает, как он на рождество миски в моем доме крушил?
– Куда там! Но слушок все ж таки прошел. В деревне даже про историю с чертями наслышаны.
Либле делает напоследок основательную затяжку, швыряет окурок козьей ножки на пол, гасит подошвой и говорит:
– Ну, вы тут делайте, что делается, а я пойду, гляну, как со льном управиться. И запросите с Пюрьеля хорошую цену. Да про письмо не забудьте.
Вскоре Йоозеп Тоотс уже едет в направлении мызы и про себя рассуждает: «Ежели в его жилах течет хоть капля христианской крови, тогда, пожалуй, я с ним полажу. Коллега все же. Весной продал мне корову и поросенка довольно дешево». В жилах старика Пюрьеля, действительно, течет кровь христианина. Едва Тоотс заикается о картофеле, управляющий мызой останавливает его, велит снять шубу, приглашает пройти на заднюю половину, предлагает кофе и оставшуюся от праздника булку. Немного подсохла, но есть можно. Сетует на своего господина, бранит батраков и только после всего этого словно бы, между прочим, спрашивает, что за спешка у коллеги с этим картофелем?
– Деньги, – усмехается Тоотс.
– Деньги?! – Управляющий делает большие глаза и поглаживает свою седую клинообразную бородку. – Деньги! А вы, коллега, когда-нибудь слышали, чтобы среди зимы, да еще в такие холода велись разговоры о подобных вещах? Вы только что с улицы, разве не заметили, какой стоит мороз? В такую погоду зев кошелька каждого разумного человека замерзает, да так, что и гроша не выудишь. К тому же в банке дела нашего хозяина из рук вон плохи. Старый Бёттинг ходит свирепый как лев. Сынок его, как я слышал, погорел в Германии с каким-то векселем или еще черт знает с чем – теперь тут собирают нужную сумму и вымогают у меня последнюю копейку и последний пфенниг. Прямо хоть вешайся.
– Ну, стало быть, дело дрянь. – Тоотс чешет у себя за ухом.
– Разумеется, дело дрянь. Сынок в кутежах спускает за границей деньги – а я вроде бы виноват. Хоть из-под земли их доставай! Не знаю, на что мы вообще станем картошку покупать. По мне, так пусть хоть свой винокуренный завод останавливает. А для чего вам эти деньги так срочно понадобились? У вас ведь нет за границей сына, который…
– Сына и впрямь нету – ни за границей, ни в своих границах, но домишко вот-вот на голову рухнет. Нужно новый строить.
– Среди зимы?
– Нет, но к весне-то я завезти матерьял должен.
– За чем же дело стало? Завозите.
– Деньги, деньги, – снова усмехается Тоотс.
– Но послушайте, коллега, вы же не из ассигнаций собираетесь дом строить? По моему разумению, для этого требуется несколько иной материал. В старину, когда я был еще молодым, дома строили из дерева и камня.
– И теперь точно так же.
– Ну вот – и того лучше. Именно с этого вы и должны были начать. Если вам нужны бревна – будьте любезны. Я пошлю с вами лесника – идите хоть сегодня же в лес, выбирайте. Вы привозите нам картошку, мы даем вам взамен бревна. Порядок!
– Ежели так, тогда, конечно, порядок, – мигом веселеет молодой юлесооский хозяин. – Тогда мне нечего больше сказать вам, кроме как – спасибо!
– При чем тут «спасибо»! – машет управляющий рукой. – Сделка есть сделка, ведь вам бревна не даром дают.
– Ах да, а цена… как с ценой будет?
– Послушайте, – кладет управляющий мызой свою широченную ладонь на плечо Тоотса, – об этом поговорим потом. Будьте уверены: волк волка не съест. Хоть мне и приходится сколачивать деньгу для всяких заграничных выпивох, это вовсе не значит, что я стану обдирать своих хуторян. Да, таким образом поступают во многих местах, но я так не поступаю.
Управляющий мызой и бывший управляющий имением жмут друг другу руку, и Тоотс едет к волостному дому – отправить письмо. Настроение у него приподнятое, он готов запеть, однако лишь улыбается про себя. Не имей ста рублей, а имей сто друзей. Правда, этот старик, этот старый Пюрьель, что служит у Бёттинга, хочет казаться умнее, чем он есть, но мужик он хороший. С ним можно иметь дело.
Тут сердце Йоозепа уколола та самая шпилька для волос, что лежала в Юлесоо под подушкой, и ему вспомнились некоторые блаженные мгновения. Разве же не утроилась бы его радость, если бы, приехав домой, он смог сказать жене: «Дорогая Тээле, моя поездка была удачной! Потерпи еще немножко – скоро у нас будет новый дом». Но нет, Тээле где-то там, в стороне, и наблюдает за его действиями издали, словно чужая. По крайней мере, делает вид, будто это так, пробу сил устраивает. Какой же все-таки должна быть так называемая любовь в чистом виде? Во всяком случае, не такой, как у Тээле по отношению к нему – можно ли столько мучить любимого человека?!
И проехав еще немного вперед, Тоотс вспоминает:
«Да, у нее уже и в школьные годы бывали странные капризы. Об этом надо было подумать, прежде чем…»
И еще через некоторое время юлесооский хозяин думает:
«Но… Что сделано – то сделано. Назад не вернешь…»
Вблизи деревни Киусна навстречу хозяину Юлесоо попадается человек, тощий и весь какой-то скрюченный. Частит ногами по рыхлому снегу, хмурит брови, – у Тоотса поначалу даже и в мыслях нет вступать с ним в разговор. Но юлесооский хозяин находится по причине удачной сделки в хорошем настроении и все же заговаривает.
– Здравствуй, дорогой школьный друг Кийр! – Тоотс придерживает лошадь.
– Здравствуй! Ну, что такое?
– Ничего такого, дорогой школьный друг, я только удивляюсь, что это ты сегодня ничего не спрашиваешь?
– А что именно я должен спрашивать?
– Силы небесные! Тебя же всегда интересует, что я делаю, чем занимаюсь, куда езжу. Как же это сегодня ты идешь мимо и ни о чем не спрашиваешь?
– По мне, – отвечает Кийр, сопя, – можешь хоть в преисподнюю ехать, это меня не касается.
– Как, как? Да остановись же, приятель, я и сам все скажу, раз ты спрашивать не хочешь. Постой на месте, погоди!
– Ну и откуда же ты едешь? – Портной смотрит на Тоотса через плечо. – Из корчмы?
– Нет, зачем же непременно из корчмы. Это у кого же в будний день есть время по таким местам шататься, когда есть дела и поважнее. Ездил – знаешь куда?
– Ну, ну? Разумеется, опять наврешь с три короба.
– Да ну тебя, дурень! Заладил одно – наврешь да наврешь! Когда это было, чтобы я тебе врал!
– Фуй! – Кийр мотает головой.
– Нет, дай мне сказать. Я возвращаюсь из деревни Пуннкюла, отсюда это точнехонько тринадцать верст и еще три четверти – там живет один знаменитый мастер-портной. Его фамилия Пунн. Мой двоюродный брат по дяде.
– Ну а мне-то что до этого? По мне, езди, куда хочешь. Но чтобы поймать тебя на вранье, позволь спросить, как это получается, что твоя фамилия Тоотс, а фамилия сына твоего дяди – Пунн? Сыновья братьев – и разные фамилии?
– Ну и что, дурень, – это же от второго замужества.
– Замужества – чьего? Дяди?
Тоотс прищуривает один глаз, мгновенно соображает, после чего, тряхнув головой и махнув рукой, поправляется:
– Да-да-да, нет-нет-нет! Не дядюшкин сын, а тетушкин! Правда, сын тетушки. Тетушкин сын, тетушкин сын. Не дядюшкин! Вот олух, что ж это я! Тетушкин. Понимаешь, тетушкин сын!
– Ну ладно, мне ясно, что первая твоя ложь погорела, посмотрим, о чем ты дальше врать станешь. Ну, так что там, с этим тетушкиным сыном?
– С этим дядюшкиным – тьфу ты! – с тетушкиным сыном такая история: задумал он вскорости из Пуннкюла в Паунвере перебраться. Он портной – понимаешь? Хороший портной. Первоклассный. И сегодня я отвозил ему весть, дал совет, чтобы он и впрямь переезжал сюда, потому как здесь, около церкви, работы гораздо больше, чем там, в бедной лесной деревушке.
– Ну и что? – Кийр зло смотрит на Тоотса.
– Что?.. Да ничего. Обещал перебраться. Как ты на это смотришь, дорогой школьный друг?
– Гм! А какое это имеет ко мне отношение? Пусть себе перебирается хоть сюда, хоть…
Именно на этом коротеньком слове «хоть» молодой мастер обрывает разговор со своим школьным другом и частит дальше по дороге в Паунвере. Поравнявшись с домом булочника, он накапливает во рту слюну и с удовольствием посылает смачный плевок в направлении окна Длинной Юули.
Тоотс едет домой, распрягает лошадь и сразу же идет на гумно, к Либле.
– Ура, Либле! – восклицает он тихо.
– Ура! – подхватывает звонарь, выщипывая волокна льна из своих рогообразных усов.
– Ура, ура! – повторяет Тоотс, подтверждая свои слова кивком головы. – Завтра же погрузим картошку на сани, а вернемся с возом бревен.
– Вот видите, господин Тоотс, дело и впрямь с места стронулось. Теперь надобно прикинуть, где раздобыть еще сани. Ежели мы на трех лошадях поедем, надобны и трое саней.
– Ну, эта забота – не забота. Главное – знать, откуда мы бревна получим.
– Ну да, оно само собой, – звонарь машет рукой и принимается за работу вновь, но вдруг поднимает свою заросшую физиономию, смотрит в глаза Тоотсу и произносит тихо, однако многозначительно:
– Тээле приходила сюда.
– Так. И что она сказала?
– Спросила, куда вы уехали.
– А ты?
– Ну что я… – Либле пожимает плечами. – Что я мог сказать. За ворота выехал, а куда – поди знай. Так ведь?
– Хм-хью-хьюх!
Тоотс идет в дом, чтобы переодеться в рабочую одежду. Взгляд его случайно падает на стол в задней комнате, замечает маленький листок бумаги.
«Приходила. Заката не было дома.
Заря.»
– Ну да, – бормочет Йоозеп, засовывая записку в карман, – и впрямь не было дома, что правда, то правда.
В следующее воскресенье Тоотс отправляется на хутор Рая и в свою очередь не застает Тээле, – оказывается, она пошла навестить госпожу кистершу. Тоотс вскоре уезжает домой, оставив записку:
«Приходил. Зари не было дома.
Закат.»
И начиная с этого дня, как Тээле, так и Тоотс, твердо убеждены, что другая сторона уклоняется от встречи нарочно.
VI
Возле дворовой ограды хутора Юлесоо образовался уже довольно внушительный штабелек добротных прямых бревен. Сам молодой хозяин несколько раз на дню выходит во двор с единственной целью – окинуть взглядом этот штабелек, словно боится, что в промежутке какой-нибудь прохожий возьмет какое-нибудь бревно под мышку и унесет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13