Но это тайна. Вы должны и сами все знать, сэр.
– А кровь еще прольется?
– Еще? Но, сэр, они едва только начали, сэр.– Мистер Твистлтон рассмеялся.– Однако без моего участия. Предстоит еще много убийств. Много крови. Ну, это так, понимаете? Все зависит от того, будет война или наступит мир.– Он слегка постукал себе по носу.– Больше я ничего не могу сказать, поскольку и сам не знаю. Никто не знает, когда речь заходит о таких вещах. Может быть, скоро. Может быть, нет. Может быть, никогда. Кто может утверждать с уверенностью? Но вы поможете, сэр. Вы поможете начать. Возможно, вы и сами еще ничего не ведаете. Но вы узнаете.
– Мистер Твистлтон, – мягко сказал Ньютон, – вам известен смысл выражения «Расе belloque»?
Твистлтон покачал головой.
– Нет, сэр. Это тоже тайна?
Я устало покачал головой, которая болела все сильнее, и высвободил ладонь из цепких пальцев несчастного.
– Да, это настоящее безумие.
– Безумие, да, – ответил мистер Твистлтон.– Мы сделаем так, что все в Лондоне сойдут с ума. И кто тогда будет лечить безумцев?
Сообразив, что мы собираемся уходить, мистер Твистлтон пришел в сильное возбуждение, и его состояние быстро ухудшилось: менее чем через минуту он принялся кричать, изо рта у него пошла пена. Его поведение оказалось заразительным, другие безумцы тут же начали бессвязно бредить и вопить, и поднялся такой вой, что даже демонам в аду пришлось бы несладко, а сам Сатана пожаловался бы на чудовищный шум. Тут же появились надзиратели, вооруженные хлыстами, и стали методично охаживать несчастных, мы же с моим наставником устремились к выходу, мечтая поскорее оказаться на свежем воздухе.
Когда мы прошли по галерее под меланхоличными взглядами статуй, Ньютон потряс головой и с облегчением вздохнул.
– Более всего на свете я боюсь потерять разум, – признался он.– В последний год моего пребывания в Кембридже у меня началась ужасная хандра, я несколько недель почти не спал и едва не стал жертвой настоящего помрачнения рассудка.
Симптомы, описанные Ньютоном, показались мне слишком хорошо знакомыми, поскольку мой озноб усиливался; однако я ничего не сказал наставнику, лишь спросил, возможно ли потерять разум после встречи с призраком, как рассказывал мне сержант Роэн.
– Речь не о призраках, – ответил Ньютон.– Мистер Твистлтон перенес оспу. Вы видели язвы на его ногах? И еще вы должны были обратить внимание на его больные глаза, дрожащие губы и язык, а также частичный паралич. Типичные симптомы застарелого сифилиса.
– Пожалуй, мне бы следовало вымыть руки, – слабым голосом пробормотал я.
– У нас нет на это времени, – заявил Ньютон.– Нам нужно разыскать шляпного мастера.
– Шляпного мастера? – Я устало вздохнул.– Неужели вы хотите заказать себе новую шляпу, сэр? Мне казалось, вы из числа тех немногих людей, которых совершенно не интересуют шляпы. Так зачем же нам нужен шляпный мастер?
На что Ньютон ответил:
– Что? «Ты ли дал красивые крылья павлину и перья и пух страусу?» – И, видя мое недоумение, добавил: – Книга Иова, глава тридцать девятая, стих тринадцатый.
В экипаже Ньютон похлопал меня по колену и с довольным видом показал письмо, которое вручил ему мистер Твистлтон. Мои усталые глаза увидели лишь бессмысленный набор букв, по-прежнему совершенно для меня непонятный:
ЫАЬРЁЮОБДЪСЮДСВОУХХОЧЦАЙТАЭЮОР
ВЪГШВШЗЕТТЯДФЕУАГХМНЪБГФТЧВЭЛЛ
ВЮГЧПГЗЪНУДАХЬНЬШГКЗГЙГЩЖЩЁЕЪС
ЦЖЪЫТШУЬЬТЮЖФЮЦЕЗСЛЪЭЙВПЧЛМЛЯ
ЗЖММАЬЛЩЭЪЮХЙЗТЪНЫЕЭЯМЭЬШЭЕОЛЁ
ПГНЭХЫЪЙЪФДЙЙЯИЮЙОРАЕАЗАДБИБУЕ
БЮКЁЩБМЬДЙСЮЁПШЧЛИЙЖФИВЪХГЭОЦЪ
ЁМАУЮЁЮЯКМХПГШШЫМЛХААЕПЯЁЙАЭЫВ
ЪОКЙПЖЛИФМЕИНКЬЪЕЛУПЩДЖЪНЪТАЪА
ЫНБЮОПИАБАЖООСОЗБТЮЛЁЛБЫОППСМЙ
УРТАШНЛКУЁРХЗАШТТЖТДОУРШПБЗМШЛ
УУАУХРФДБТЁЛДБУУЦПТЗМФБЪКПЁСЪФ
МЛЦЩЩНЬШЩЩЖЩСИДЖЪЭЖИТРЪДСЩОУ
ЕЫЩПЪИЖЁБЫИКЧЭЪЙСНВЮЙПЦОВЧОШЫ
ЭПОЩШЭРЁРЯЪЭЬЭБЕЗППДЧФЩОЕВЛШЩБХ
ТЯЖАГУСЪЩЩМТЫХЖДВЦЦЁЖАСЖВЖДЁ
СТЁАЖДЪВФШЖЗКЧГЪЛТЮДЁФХЕБКЪДГ
ВЬЗЕЛГЬВРЕЖТЩЧЫАЦЗФАЬОСПЙСКЛРЩ
СТЁСЁУЪНШЁШЁМЩЖЪЦДЮФЖЛАЬВЛЪЗ
ЬЁЕЯЁРФЛОЫИКЪЕОХЛЧДКУЯНТЕПНКЕБЯ
ЙАПЖГИТВЬЦЛВОЬВЦЯЭЯЪМГПОЕДЕИОЕИЛ
МРШЫРТГЁЯЯХФЁЙОТЁЦААЯЕЖИТЦСЬЫГСУ
Однако Ньютон заявил, что видит некую закономерность, которую обнаружил в предыдущих посланиях.
– Но мистер Твистлтон безумен, – возразил я.
– Вне всякого сомнения, – согласился Ньютон.
– Тогда я не понимаю, почему вы всерьез воспринимаете это письмо.
– По той простой причине, что мистер Твистлтон его не писал.
– Откуда вы знаете?
– В течение нескольких лет я для собственного развлечения изучал характерные особенности разных почерков, – объяснил Ньютон.– По почерку можно даже судить о состоянии здоровья человека: например, страдает ли он от дефекта зрения или паралича. Глядя на аккуратные, ровные буквы и зная, как серьезно болен мистер Твистлтон, начинаешь понимать, что рассудок автора этого послания находится в полном порядке. Также стоит отметить, что автор послания изучал латынь.
– Как вы это определили?
– Буквы «а» и «е» трижды оказались рядом в закодированном тексте; и всякий раз он писал их слитно, как «эе». Это дифтонг, то есть сочетание двух гласных, и он указывает на латинское произношение. Например, дифтонг показывает, что следует произносить «с» в слове «Caesar» как твердое «к». Вот почему меня не удивит, если окажется, что автор послания человек образованный, а это сразу же исключает мистера Твистлтона, чье образование ограничивается несколькими классами.
– Но откуда вы знаете? Быть может, он немного изучал латынь.
– А разве вы не помните, как он отреагировал, когда после его бреда относительно мира и войны я спросил его о смысле латинского выражения «Расе belloque»?
– Да, конечно. «В мире и войне». Теперь я понял, зачем вы это сделали.
– Он не знал смысла этих слов. И вовсе не потому, что ему отказал разум, просто он не изучал латыни.– Ньютон вздохнул.– Вы сегодня какой-то скучный, Эллис. С вами все в порядке? Вы не похожи на себя.
– У меня болит голова, – признался я.– Но со мной все хорошо, – добавил я, хотя чувствовал себя отвратительно.
Мы вышли на Пэлл-Мэлл, где щегольски одетый Сэмюэль Тюэ, галантерейщик и гугенот, посмотрел на нас, когда мы вошли в его магазин, точно на пару филинов. Несомненно, он больше привык иметь дело с экзотическими павлинами вроде разодетого в пух и прах франта, изучавшего выставленную на витрине шляпу с таким интересом и вниманием, как мы с Ньютоном рассматривали бы фальшивую монету. Выслушав вопрос Ньютона о плюмажах, мистер Тюэ открыл крышку украшенной эмалью роскошной табакерки, отправил в нос внушительную порцию табака и небрежно ответил, что плюмажами его обеспечивает Джеймс Чейз из Ковент-Гардена, который специализируется на перьях страусов и павлинов и является лучшим поставщиком данного товара в Лондоне.
Очень скоро мы уже входили в лавку мистера Чейза – огромный птичник с множеством уток, ворон, лебедей, гусей, цыплят и несколькими павлинами. Ньютон вытащил переливающееся всеми цветами радуги перо, которое нашел в Тауэре, и объяснил, что пришел к мистеру Чейзу по делу, после чего заявил:
– Мне сказали, что вы крупнейший поставщик перьев для плюмажей в Лондоне.
– Чистая правда, сэр. Когда речь идет о перьях, я подобен Виргинии для табака или Ньюкаслу для угля. У меня есть любые перья – для изготовления перьев для письма, мебели, матрасов и украшений.
– Это голубое перо павлина, не так ли?
Мистер Чейз, высокий, похожий на птицу человек, бросил на перо короткий взгляд и подтвердил догадку Ньютона.
– Да, сэр. Оно и в самом деле голубое.
– Что еще вы можете о нем сказать?
– Судя по его виду, оно никогда не украшало шляпу, так как осталось необрезанным. Павлины достаточно редкие птицы, однако некоторым богачам они нравятся. К несчастью, у павлинов дурной нрав, поэтому их необходимо держать отдельно от других домашних птиц. Могу лишь добавить, что это перо принадлежало одной из моих птиц, джентльмены.
– В самом деле? – удивился Ньютон.– Но почему вы так уверены?
– По стволу пера, естественно.– Мистер Чейз перевернул перо и показал нам ороговевший кончик, на котором имелось небольшое синее пятно.– Так мы помечаем все наши перья – чтобы гарантировать качество. Будь то лебединое перо для письма или страусиное для дамского головного убора.
– А можете вы нам сказать, кто получил от вас это перо? – спросил Ньютон.
– Почти все павлиньи перья я отправляю мистеру Тюэ или мадам Шери, модистам-французам. Гугенотам, сэр. Они хорошо покупают перья. Изредка я продаю перья дамам, которые желают сами сделать себе шляпки. Мистер Тюэ утверждает, что на свете немало женщин, способных сшить себе платье, но лишь немногие умеют делать шляпки. Впрочем, недавно я продал одно перо новому покупателю. Раньше я никогда не видел этого человека. Как его звали? Не могу вспомнить. Но он едва ли станет сам делать себе шляпу.
– Что еще вы можете о нем сказать? – поинтересовался Ньютон.
Мистер Чейз немного подумал.
– Он был похож на француза.
– Что еще один гугенот? Мистер Чейз покачал головой.
– Мне так показалось. Да и имя у него какое-то иностранное, хотя я никак не могу его вспомнить. Честно говоря, сэр, с другими иностранцами мне не доводилось иметь дело. С тем же успехом он может оказаться испанцем. Впрочем, говорил он как англичанин. Как человек образованный. Хотя некоторые гугеноты прекрасно болтают по-английски. К примеру, мистера Тюэ можно принять за англичанина.
– Англичанина в своем роде, – задумчиво произнес Ньютон.
После того как мы покинули лавку мистера Чейза, доктор Ньютон внимательно посмотрел на меня и заявил, что мне не помешала бы чашка кофе. И мы зашли к «Греку», в весьма популярное заведение среди членов Королевского общества. Чашка кофе помогла мне немного прийти в себя. Пока мы потягивали горячий напиток, к нам подсел мужчина лет тридцати. Я принял его за ученого и был недалек от истины, поскольку он оказался членом Королевского общества и наставником детей герцога Бедфорда. Судя по акценту, он был французом, но в действительности являлся швейцарцем-гугенотом.
Ньютон представил его как Николаса Фатио де Дульера, и хотя я сразу понял, что прежде они были близкими друзьями, мой наставник проявил известную холодность, из чего я сделал вывод, что они поссорились. Мистер Фатио посматривал на меня с некоторым подозрением, которое можно было бы назвать ревностью, если бы характер моего наставника не отметал начисто подобные предположения. Но все же нельзя было игнорировать тот факт, что мистер Фатио производил впечатление человека изнеженного, я бы даже сказал, женственного.
После нескольких жадных глотков я вдруг обнаружил, что мне совсем не хочется кофе, а от густого дыма еще сильнее закружилась голова; вот почему я лишь смутно помню, о чем говорили мой наставник и мистер Фатио. У меня сложилось впечатление, что мистер Фатио пытался вернуть прежнее доверие Ньютона.
– Я так рад, что нашел вас здесь, доктор, – сказал он.– В противном случае мне бы пришлось писать вам письмо, чтобы поведать о том, что вчера вечером меня отыскал в доме герцога один человек, который расспрашивал о вас. Кажется, он сказал, что его зовут мистер Фоу.
– Я с ним знаком, – сказал Ньютон.– Мистер Нил представил нас на Монетном дворе.
– Мистер Нил, директор Монетного двора?
– Он самый.
– Как странно! В этой самой кофейне я узнал от мистера Робартеса, что мистер Нил просил Хука представить итальянского химика, графа Гаэтано, членам Королевского общества. Говорят, мистер Гаэтано сумел найти способ превращения свинца в золото. Мистер Нил уже подтвердил чистоту этого золота, так что остается лишь получить одобрение Хука, чтобы представить новый способ Обществу.
– Что ж, хорошая новость, – заметил Ньютон.– Если учесть, что граф – отъявленный мошенник и умеет превращать свинец в золото ничуть не лучше, чем ты, Фатио, способен оживлять мертвых.
Мистер Фатио рассердился и стал еще больше похож на женщину – сейчас он должен был бы взмахнуть веером, зажатым в тонкой белой ручке. А я вдруг пожалел, что веер мне только привиделся, поскольку глоток свежего воздуха мне бы совсем не помешал.
– Вы больны, Эллис, – сказал Ньютон, заметив, что я побледнел.– Выйдем лучше на улицу. Фатио, наведи справки о графе Гаэтано среди своих друзей на континенте, и ты заслужишь мою благодарность.
Ньютон помог мне подняться на ноги.
Мы вышли на свежий воздух, и я стоял, раскачиваясь, точно подгнившее дерево. Ньютону даже пришлось взять меня под руку. Он подозвал карету и сказал:
– Не нужно портить мое хорошее мнение о вас, Эллис, подозрениями о моих отношениях с мистером Фатио, – мне известно, что думают о нем многие мужчины. Однако у него доброе сердце и превосходный ум, и когда-то я любил его, как отец сына.
Я помню, как улыбнулся Ньютону и заверил его, что ничто не может изменить моего самого лучшего мнения о нем; затем я потерял сознание.
Ньютон привез меня к себе домой на Джермин-стрит и уложил в постель с тонкими белыми голландскими простынями, где миссис Роджерс и мисс Бартон стали за мной ухаживать, поскольку жар перешел в лихорадку и я чувствовал себя слабым, как котенок. Обильный пот, головная боль, ломота во всем теле наводили на самые грустные мысли; я даже начал опасаться, что серьезно болен. Но как только лихорадка немного отпустила и я увидел, кто за мной ухаживает, мне показалось, что я умер и попал в рай. Мисс Бартон сидела у окна и читала, ее волосы в лучах солнечного света казались золотыми, а глаза были синими, точно васильки. Увидев, что я проснулся, мисс Бартон улыбнулась, отложила книгу и взяла меня за руку.
– Как вы себя чувствуете, дорогой Том? – ласково спросила она.
– Кажется, лучше.
– У вас была горячка. Вы провалялись в постели почти три недели.
– Неужели так долго? – хрипло спросил я.
– Если бы не лекарство моего дяди, вы бы умерли, – объяснила она.– Именно он нашел нужное средство. Вскоре после того, как мистер Уостон, наш кучер, привез вас на Джермин-стрит, мой дядя отправился к аптекарю в Сохо, купил хинную кору, а также сушеную таволгу, и растер их в ступке, так как читал, что это средство помогает от лихорадки. Оказалось, что он прав, и вы поправились.
Она вытерла мой лоб влажной тканью и помогла выпить немного пива. Я попытался сесть, но выяснилось, что мне не хватает сил.
– Вам нужно лежать. Вы еще очень слабы, Том. Мы с миссис Роджерс будем вашими руками.
– Я не могу на это согласиться, мисс Бартон, – запротестовал я.– Вам не следует за мной ухаживать.
– Том, – рассмеялась она, – не нужно так смущаться. Я женщина, у которой есть братья. Вам нечего стыдиться.
Прошло еще некоторое время, прежде чем я понял, что со мной произошло. Между тем наступило Благовещение. Ньютон категорически возражал против моего возвращения на службу до тех пор, пока я окончательно не поправлюсь. Он также отказывался отвечать на любые мои вопросы, касающиеся расследования, над которым мы работали, когда я заболел. Вместо этого он принес ко мне в комнату классную доску, установил ее на мольберт и при помощи мела попытался объяснить мне свою систему производных. Конечно, он желал мне добра, однако у меня не хватало ума, чтобы его понять, и очень скоро математические лекции укрепили меня в желании как можно скорее поправиться, несмотря на тот факт, что мисс Бартон продолжала за мной ухаживать и я считал, что мне ужасно повезло заболеть. Она помогла мне справиться с болезнью своей любовью и нежными заботами. Когда меня лихорадило, она вытирала мне лоб. Иногда я целый день лежал, не спуская с нее глаз.
Другие дни и вовсе стерлись из моей памяти. У меня нет слов, чтобы описать свою любовь к ней. Да и как описать любовь? Я не Шекспир. И не Марвелл. И не Донн. Когда я был слишком слаб, чтобы есть, она кормила меня. И еще она постоянно читала мне вслух – Милтона, Драйдена, Марвелла, Монтеня и Афру Бен Бен Афра (1640-1689) – английская романистка и драматург, в ее романе «Оруноко, или Царственный раб», мелодраматической истории из жизни негритянских принца и принцессы, ставших рабами, выведен один из первых литературных образов «благородного дикаря»
, ее любимицу. «Оруноко» – этот роман она читала чаще всего, хотя конец мне показался уж слишком мрачным. В книге рассказывалась история раба, и не будет преувеличением сказать, что к тому времени, когда я сумел вернуться к работе на Монетном дворе, я сам стал рабом мисс Бартон.
В восьмой день апреля, в среду, я впервые явился на Монетный двор после болезни. Я хорошо запомнил этот день, поскольку тогда же милорд Монтегю стал графом Галифаксом, заменив милорда Годольфина на посту государственного казначея. Прошло еще несколько дней, прежде чем у меня появилась возможность спросить у Ньютона, как продвигается наше расследование убийств Даниеля Мерсера и мистера Кеннеди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– А кровь еще прольется?
– Еще? Но, сэр, они едва только начали, сэр.– Мистер Твистлтон рассмеялся.– Однако без моего участия. Предстоит еще много убийств. Много крови. Ну, это так, понимаете? Все зависит от того, будет война или наступит мир.– Он слегка постукал себе по носу.– Больше я ничего не могу сказать, поскольку и сам не знаю. Никто не знает, когда речь заходит о таких вещах. Может быть, скоро. Может быть, нет. Может быть, никогда. Кто может утверждать с уверенностью? Но вы поможете, сэр. Вы поможете начать. Возможно, вы и сами еще ничего не ведаете. Но вы узнаете.
– Мистер Твистлтон, – мягко сказал Ньютон, – вам известен смысл выражения «Расе belloque»?
Твистлтон покачал головой.
– Нет, сэр. Это тоже тайна?
Я устало покачал головой, которая болела все сильнее, и высвободил ладонь из цепких пальцев несчастного.
– Да, это настоящее безумие.
– Безумие, да, – ответил мистер Твистлтон.– Мы сделаем так, что все в Лондоне сойдут с ума. И кто тогда будет лечить безумцев?
Сообразив, что мы собираемся уходить, мистер Твистлтон пришел в сильное возбуждение, и его состояние быстро ухудшилось: менее чем через минуту он принялся кричать, изо рта у него пошла пена. Его поведение оказалось заразительным, другие безумцы тут же начали бессвязно бредить и вопить, и поднялся такой вой, что даже демонам в аду пришлось бы несладко, а сам Сатана пожаловался бы на чудовищный шум. Тут же появились надзиратели, вооруженные хлыстами, и стали методично охаживать несчастных, мы же с моим наставником устремились к выходу, мечтая поскорее оказаться на свежем воздухе.
Когда мы прошли по галерее под меланхоличными взглядами статуй, Ньютон потряс головой и с облегчением вздохнул.
– Более всего на свете я боюсь потерять разум, – признался он.– В последний год моего пребывания в Кембридже у меня началась ужасная хандра, я несколько недель почти не спал и едва не стал жертвой настоящего помрачнения рассудка.
Симптомы, описанные Ньютоном, показались мне слишком хорошо знакомыми, поскольку мой озноб усиливался; однако я ничего не сказал наставнику, лишь спросил, возможно ли потерять разум после встречи с призраком, как рассказывал мне сержант Роэн.
– Речь не о призраках, – ответил Ньютон.– Мистер Твистлтон перенес оспу. Вы видели язвы на его ногах? И еще вы должны были обратить внимание на его больные глаза, дрожащие губы и язык, а также частичный паралич. Типичные симптомы застарелого сифилиса.
– Пожалуй, мне бы следовало вымыть руки, – слабым голосом пробормотал я.
– У нас нет на это времени, – заявил Ньютон.– Нам нужно разыскать шляпного мастера.
– Шляпного мастера? – Я устало вздохнул.– Неужели вы хотите заказать себе новую шляпу, сэр? Мне казалось, вы из числа тех немногих людей, которых совершенно не интересуют шляпы. Так зачем же нам нужен шляпный мастер?
На что Ньютон ответил:
– Что? «Ты ли дал красивые крылья павлину и перья и пух страусу?» – И, видя мое недоумение, добавил: – Книга Иова, глава тридцать девятая, стих тринадцатый.
В экипаже Ньютон похлопал меня по колену и с довольным видом показал письмо, которое вручил ему мистер Твистлтон. Мои усталые глаза увидели лишь бессмысленный набор букв, по-прежнему совершенно для меня непонятный:
ЫАЬРЁЮОБДЪСЮДСВОУХХОЧЦАЙТАЭЮОР
ВЪГШВШЗЕТТЯДФЕУАГХМНЪБГФТЧВЭЛЛ
ВЮГЧПГЗЪНУДАХЬНЬШГКЗГЙГЩЖЩЁЕЪС
ЦЖЪЫТШУЬЬТЮЖФЮЦЕЗСЛЪЭЙВПЧЛМЛЯ
ЗЖММАЬЛЩЭЪЮХЙЗТЪНЫЕЭЯМЭЬШЭЕОЛЁ
ПГНЭХЫЪЙЪФДЙЙЯИЮЙОРАЕАЗАДБИБУЕ
БЮКЁЩБМЬДЙСЮЁПШЧЛИЙЖФИВЪХГЭОЦЪ
ЁМАУЮЁЮЯКМХПГШШЫМЛХААЕПЯЁЙАЭЫВ
ЪОКЙПЖЛИФМЕИНКЬЪЕЛУПЩДЖЪНЪТАЪА
ЫНБЮОПИАБАЖООСОЗБТЮЛЁЛБЫОППСМЙ
УРТАШНЛКУЁРХЗАШТТЖТДОУРШПБЗМШЛ
УУАУХРФДБТЁЛДБУУЦПТЗМФБЪКПЁСЪФ
МЛЦЩЩНЬШЩЩЖЩСИДЖЪЭЖИТРЪДСЩОУ
ЕЫЩПЪИЖЁБЫИКЧЭЪЙСНВЮЙПЦОВЧОШЫ
ЭПОЩШЭРЁРЯЪЭЬЭБЕЗППДЧФЩОЕВЛШЩБХ
ТЯЖАГУСЪЩЩМТЫХЖДВЦЦЁЖАСЖВЖДЁ
СТЁАЖДЪВФШЖЗКЧГЪЛТЮДЁФХЕБКЪДГ
ВЬЗЕЛГЬВРЕЖТЩЧЫАЦЗФАЬОСПЙСКЛРЩ
СТЁСЁУЪНШЁШЁМЩЖЪЦДЮФЖЛАЬВЛЪЗ
ЬЁЕЯЁРФЛОЫИКЪЕОХЛЧДКУЯНТЕПНКЕБЯ
ЙАПЖГИТВЬЦЛВОЬВЦЯЭЯЪМГПОЕДЕИОЕИЛ
МРШЫРТГЁЯЯХФЁЙОТЁЦААЯЕЖИТЦСЬЫГСУ
Однако Ньютон заявил, что видит некую закономерность, которую обнаружил в предыдущих посланиях.
– Но мистер Твистлтон безумен, – возразил я.
– Вне всякого сомнения, – согласился Ньютон.
– Тогда я не понимаю, почему вы всерьез воспринимаете это письмо.
– По той простой причине, что мистер Твистлтон его не писал.
– Откуда вы знаете?
– В течение нескольких лет я для собственного развлечения изучал характерные особенности разных почерков, – объяснил Ньютон.– По почерку можно даже судить о состоянии здоровья человека: например, страдает ли он от дефекта зрения или паралича. Глядя на аккуратные, ровные буквы и зная, как серьезно болен мистер Твистлтон, начинаешь понимать, что рассудок автора этого послания находится в полном порядке. Также стоит отметить, что автор послания изучал латынь.
– Как вы это определили?
– Буквы «а» и «е» трижды оказались рядом в закодированном тексте; и всякий раз он писал их слитно, как «эе». Это дифтонг, то есть сочетание двух гласных, и он указывает на латинское произношение. Например, дифтонг показывает, что следует произносить «с» в слове «Caesar» как твердое «к». Вот почему меня не удивит, если окажется, что автор послания человек образованный, а это сразу же исключает мистера Твистлтона, чье образование ограничивается несколькими классами.
– Но откуда вы знаете? Быть может, он немного изучал латынь.
– А разве вы не помните, как он отреагировал, когда после его бреда относительно мира и войны я спросил его о смысле латинского выражения «Расе belloque»?
– Да, конечно. «В мире и войне». Теперь я понял, зачем вы это сделали.
– Он не знал смысла этих слов. И вовсе не потому, что ему отказал разум, просто он не изучал латыни.– Ньютон вздохнул.– Вы сегодня какой-то скучный, Эллис. С вами все в порядке? Вы не похожи на себя.
– У меня болит голова, – признался я.– Но со мной все хорошо, – добавил я, хотя чувствовал себя отвратительно.
Мы вышли на Пэлл-Мэлл, где щегольски одетый Сэмюэль Тюэ, галантерейщик и гугенот, посмотрел на нас, когда мы вошли в его магазин, точно на пару филинов. Несомненно, он больше привык иметь дело с экзотическими павлинами вроде разодетого в пух и прах франта, изучавшего выставленную на витрине шляпу с таким интересом и вниманием, как мы с Ньютоном рассматривали бы фальшивую монету. Выслушав вопрос Ньютона о плюмажах, мистер Тюэ открыл крышку украшенной эмалью роскошной табакерки, отправил в нос внушительную порцию табака и небрежно ответил, что плюмажами его обеспечивает Джеймс Чейз из Ковент-Гардена, который специализируется на перьях страусов и павлинов и является лучшим поставщиком данного товара в Лондоне.
Очень скоро мы уже входили в лавку мистера Чейза – огромный птичник с множеством уток, ворон, лебедей, гусей, цыплят и несколькими павлинами. Ньютон вытащил переливающееся всеми цветами радуги перо, которое нашел в Тауэре, и объяснил, что пришел к мистеру Чейзу по делу, после чего заявил:
– Мне сказали, что вы крупнейший поставщик перьев для плюмажей в Лондоне.
– Чистая правда, сэр. Когда речь идет о перьях, я подобен Виргинии для табака или Ньюкаслу для угля. У меня есть любые перья – для изготовления перьев для письма, мебели, матрасов и украшений.
– Это голубое перо павлина, не так ли?
Мистер Чейз, высокий, похожий на птицу человек, бросил на перо короткий взгляд и подтвердил догадку Ньютона.
– Да, сэр. Оно и в самом деле голубое.
– Что еще вы можете о нем сказать?
– Судя по его виду, оно никогда не украшало шляпу, так как осталось необрезанным. Павлины достаточно редкие птицы, однако некоторым богачам они нравятся. К несчастью, у павлинов дурной нрав, поэтому их необходимо держать отдельно от других домашних птиц. Могу лишь добавить, что это перо принадлежало одной из моих птиц, джентльмены.
– В самом деле? – удивился Ньютон.– Но почему вы так уверены?
– По стволу пера, естественно.– Мистер Чейз перевернул перо и показал нам ороговевший кончик, на котором имелось небольшое синее пятно.– Так мы помечаем все наши перья – чтобы гарантировать качество. Будь то лебединое перо для письма или страусиное для дамского головного убора.
– А можете вы нам сказать, кто получил от вас это перо? – спросил Ньютон.
– Почти все павлиньи перья я отправляю мистеру Тюэ или мадам Шери, модистам-французам. Гугенотам, сэр. Они хорошо покупают перья. Изредка я продаю перья дамам, которые желают сами сделать себе шляпки. Мистер Тюэ утверждает, что на свете немало женщин, способных сшить себе платье, но лишь немногие умеют делать шляпки. Впрочем, недавно я продал одно перо новому покупателю. Раньше я никогда не видел этого человека. Как его звали? Не могу вспомнить. Но он едва ли станет сам делать себе шляпу.
– Что еще вы можете о нем сказать? – поинтересовался Ньютон.
Мистер Чейз немного подумал.
– Он был похож на француза.
– Что еще один гугенот? Мистер Чейз покачал головой.
– Мне так показалось. Да и имя у него какое-то иностранное, хотя я никак не могу его вспомнить. Честно говоря, сэр, с другими иностранцами мне не доводилось иметь дело. С тем же успехом он может оказаться испанцем. Впрочем, говорил он как англичанин. Как человек образованный. Хотя некоторые гугеноты прекрасно болтают по-английски. К примеру, мистера Тюэ можно принять за англичанина.
– Англичанина в своем роде, – задумчиво произнес Ньютон.
После того как мы покинули лавку мистера Чейза, доктор Ньютон внимательно посмотрел на меня и заявил, что мне не помешала бы чашка кофе. И мы зашли к «Греку», в весьма популярное заведение среди членов Королевского общества. Чашка кофе помогла мне немного прийти в себя. Пока мы потягивали горячий напиток, к нам подсел мужчина лет тридцати. Я принял его за ученого и был недалек от истины, поскольку он оказался членом Королевского общества и наставником детей герцога Бедфорда. Судя по акценту, он был французом, но в действительности являлся швейцарцем-гугенотом.
Ньютон представил его как Николаса Фатио де Дульера, и хотя я сразу понял, что прежде они были близкими друзьями, мой наставник проявил известную холодность, из чего я сделал вывод, что они поссорились. Мистер Фатио посматривал на меня с некоторым подозрением, которое можно было бы назвать ревностью, если бы характер моего наставника не отметал начисто подобные предположения. Но все же нельзя было игнорировать тот факт, что мистер Фатио производил впечатление человека изнеженного, я бы даже сказал, женственного.
После нескольких жадных глотков я вдруг обнаружил, что мне совсем не хочется кофе, а от густого дыма еще сильнее закружилась голова; вот почему я лишь смутно помню, о чем говорили мой наставник и мистер Фатио. У меня сложилось впечатление, что мистер Фатио пытался вернуть прежнее доверие Ньютона.
– Я так рад, что нашел вас здесь, доктор, – сказал он.– В противном случае мне бы пришлось писать вам письмо, чтобы поведать о том, что вчера вечером меня отыскал в доме герцога один человек, который расспрашивал о вас. Кажется, он сказал, что его зовут мистер Фоу.
– Я с ним знаком, – сказал Ньютон.– Мистер Нил представил нас на Монетном дворе.
– Мистер Нил, директор Монетного двора?
– Он самый.
– Как странно! В этой самой кофейне я узнал от мистера Робартеса, что мистер Нил просил Хука представить итальянского химика, графа Гаэтано, членам Королевского общества. Говорят, мистер Гаэтано сумел найти способ превращения свинца в золото. Мистер Нил уже подтвердил чистоту этого золота, так что остается лишь получить одобрение Хука, чтобы представить новый способ Обществу.
– Что ж, хорошая новость, – заметил Ньютон.– Если учесть, что граф – отъявленный мошенник и умеет превращать свинец в золото ничуть не лучше, чем ты, Фатио, способен оживлять мертвых.
Мистер Фатио рассердился и стал еще больше похож на женщину – сейчас он должен был бы взмахнуть веером, зажатым в тонкой белой ручке. А я вдруг пожалел, что веер мне только привиделся, поскольку глоток свежего воздуха мне бы совсем не помешал.
– Вы больны, Эллис, – сказал Ньютон, заметив, что я побледнел.– Выйдем лучше на улицу. Фатио, наведи справки о графе Гаэтано среди своих друзей на континенте, и ты заслужишь мою благодарность.
Ньютон помог мне подняться на ноги.
Мы вышли на свежий воздух, и я стоял, раскачиваясь, точно подгнившее дерево. Ньютону даже пришлось взять меня под руку. Он подозвал карету и сказал:
– Не нужно портить мое хорошее мнение о вас, Эллис, подозрениями о моих отношениях с мистером Фатио, – мне известно, что думают о нем многие мужчины. Однако у него доброе сердце и превосходный ум, и когда-то я любил его, как отец сына.
Я помню, как улыбнулся Ньютону и заверил его, что ничто не может изменить моего самого лучшего мнения о нем; затем я потерял сознание.
Ньютон привез меня к себе домой на Джермин-стрит и уложил в постель с тонкими белыми голландскими простынями, где миссис Роджерс и мисс Бартон стали за мной ухаживать, поскольку жар перешел в лихорадку и я чувствовал себя слабым, как котенок. Обильный пот, головная боль, ломота во всем теле наводили на самые грустные мысли; я даже начал опасаться, что серьезно болен. Но как только лихорадка немного отпустила и я увидел, кто за мной ухаживает, мне показалось, что я умер и попал в рай. Мисс Бартон сидела у окна и читала, ее волосы в лучах солнечного света казались золотыми, а глаза были синими, точно васильки. Увидев, что я проснулся, мисс Бартон улыбнулась, отложила книгу и взяла меня за руку.
– Как вы себя чувствуете, дорогой Том? – ласково спросила она.
– Кажется, лучше.
– У вас была горячка. Вы провалялись в постели почти три недели.
– Неужели так долго? – хрипло спросил я.
– Если бы не лекарство моего дяди, вы бы умерли, – объяснила она.– Именно он нашел нужное средство. Вскоре после того, как мистер Уостон, наш кучер, привез вас на Джермин-стрит, мой дядя отправился к аптекарю в Сохо, купил хинную кору, а также сушеную таволгу, и растер их в ступке, так как читал, что это средство помогает от лихорадки. Оказалось, что он прав, и вы поправились.
Она вытерла мой лоб влажной тканью и помогла выпить немного пива. Я попытался сесть, но выяснилось, что мне не хватает сил.
– Вам нужно лежать. Вы еще очень слабы, Том. Мы с миссис Роджерс будем вашими руками.
– Я не могу на это согласиться, мисс Бартон, – запротестовал я.– Вам не следует за мной ухаживать.
– Том, – рассмеялась она, – не нужно так смущаться. Я женщина, у которой есть братья. Вам нечего стыдиться.
Прошло еще некоторое время, прежде чем я понял, что со мной произошло. Между тем наступило Благовещение. Ньютон категорически возражал против моего возвращения на службу до тех пор, пока я окончательно не поправлюсь. Он также отказывался отвечать на любые мои вопросы, касающиеся расследования, над которым мы работали, когда я заболел. Вместо этого он принес ко мне в комнату классную доску, установил ее на мольберт и при помощи мела попытался объяснить мне свою систему производных. Конечно, он желал мне добра, однако у меня не хватало ума, чтобы его понять, и очень скоро математические лекции укрепили меня в желании как можно скорее поправиться, несмотря на тот факт, что мисс Бартон продолжала за мной ухаживать и я считал, что мне ужасно повезло заболеть. Она помогла мне справиться с болезнью своей любовью и нежными заботами. Когда меня лихорадило, она вытирала мне лоб. Иногда я целый день лежал, не спуская с нее глаз.
Другие дни и вовсе стерлись из моей памяти. У меня нет слов, чтобы описать свою любовь к ней. Да и как описать любовь? Я не Шекспир. И не Марвелл. И не Донн. Когда я был слишком слаб, чтобы есть, она кормила меня. И еще она постоянно читала мне вслух – Милтона, Драйдена, Марвелла, Монтеня и Афру Бен Бен Афра (1640-1689) – английская романистка и драматург, в ее романе «Оруноко, или Царственный раб», мелодраматической истории из жизни негритянских принца и принцессы, ставших рабами, выведен один из первых литературных образов «благородного дикаря»
, ее любимицу. «Оруноко» – этот роман она читала чаще всего, хотя конец мне показался уж слишком мрачным. В книге рассказывалась история раба, и не будет преувеличением сказать, что к тому времени, когда я сумел вернуться к работе на Монетном дворе, я сам стал рабом мисс Бартон.
В восьмой день апреля, в среду, я впервые явился на Монетный двор после болезни. Я хорошо запомнил этот день, поскольку тогда же милорд Монтегю стал графом Галифаксом, заменив милорда Годольфина на посту государственного казначея. Прошло еще несколько дней, прежде чем у меня появилась возможность спросить у Ньютона, как продвигается наше расследование убийств Даниеля Мерсера и мистера Кеннеди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35