После русско-турецкой войны влияние Николая I на балканские дела возросло настолько, что европейские державы серьезно опасались «русского засилья». И вот Николай I превращается из врага в опекуна турецкого султана. В 1833 году Египет, Сирия и Палестина захотели избавиться от турецких порядков и уйти из-под власти султана. Николай I послал на подмогу Турции русские войска, и стремление Египта и Палестины к самостоятельности было парализовано «капризом» московского самодержца. В этом «капризе» были тонкие расчеты. Шла война за рынки для дешевого русского хлеба. Благодарный султан в Ункиар-Скелесси договорился с Николаем по первому требованию России закрыть проливы для всех иностранных судов; Мегмет-Али, руководивший движением Сирии и Египта, под давлением России признал себя наследственным вассалом турецкого султана. Французская биржа была заинтересована в восточных рынках не меньше, чем другие державы, и когда в 1839 году Мегмет-Али снова поднял восстание, то опять сначала Россия и Англия, а потом Австрия и Пруссия заявили себя сторонницами власти турецкого султана. Но Франция выступила на защиту Мегмета-Али. Адмирал Лалан передал Мегмету-Али захваченный французами турецкий флот. Французские офицеры стали инструкторами египетской армии. Возникал вопрос о преобладании французского влияния в Сирии и Палестине, что было невыгодно Англии. Французам предложено было отказаться от покровительства Мегмету-Али. Дело зашло уже слишком далеко, и идти назад значило для Франции расписаться в том, что ее защита – беспринципная авантюра. Людовик Филипп и французская биржа пошли по этому пути. Бейль с негодованием перечитывал депешу за депешей, чувствуя себя скандализированным и тем, что он состоит на службе у министерства иностранных дел, и тем, что он косвенно принадлежит к составу французского чиновничества, связавшего себя с неблаговидной восточной авантюрой. Но когда пришло известие о расстреле бейрутских жителей, о том, что турки, подстрекаемые русским царем, устроили избиение палестинских евреев при молчаливом попустительстве сирийского консула, в дом которого тщетно стучались избиваемые семьи, Бейль пришел в совершенную ярость. Никто никогда не видел его таким. Прочитав депешу, он созвал всех служащих консульства и представителей посольского секретариата, бывших в Чивита-Веккия, и, невзирая на присутствие русского консула, стал, стуча кулаками по столу, кричать, что ни один честный француз не должен сносить такого позора, что только дикая северная царская страна может допускать насилия над национальностями и что до тех пор, пока существуют такие консулы, как французский консул в Дамаске, он, Бейль, не может считать себя спокойным. Лизимак, смотря на русского консула Аратта, моргавшего большими глазами, словно не понимая, в чем дело, пытался вставить свое слово.
– Господин консул, следует ли забывать о том, что вы – подданный его величества?
– Не ваше дело говорить мне об этом. Я объявляю, что с нынешнего дня и с этого часа я порываю с французским гражданством и не состою в числе подданных его величества. Я прошу вас, или, вернее, я приказываю вам составить соответствующее заявление министерству.
С этими словами он хлопнул дверью и вышел из кабинета. Через час Лизимак робко постучался к нему.
– Хорошо ли так? – спросил он, предлагая черновик письма и боясь, что Бейль откажется от своего намерения.
– Совсем не хорошо, – сказал Бейль, прочитав, надорвал и бросил лист. Потом взял перо и сам написал резкий, не оставлявший никаких сомнений протест с заявлением о выходе из французского подданства.
Лизимак не осмелился вмешаться. Он не осмелился даже писать в Париж. Первоначально он потирал руки, но через неделю, видя спокойное и уравновешенное лицо Бейля, начал думать о том, что он, вероятно, чего-то не учел, если думал о своем патроне как о человеке легковесном. «Или у него высокое покровительство, или он играет ва-банк, но, очевидно, чего-то я не понимаю».
Он окончательно растерялся, когда через месяц из министерства пришло полуофициальное отношение на имя Бейля с извещением о том, что господину Бейлю разрешается покинуть французское гражданство и натурализоваться в любой городской общине Италии, но вмеете с тем министерство покорнейше просит господина Бейля не отказываться от звания французского консула. Лизимак ходил совершенно потерянный.
В Чивита-Веккия приезжал немецкий итальянец, или итальянский немец, молодой краснощекий художник Зедермак. Он приехал познакомиться с знаменитым европейским писателем, роман которого «Пармская обитель» дал ему самые счастливые минуты жизни. Бейль сделал ответный визит, и в течение месяца Зедермак писал его портрет, по мнению Бейля, очень удачный и отличавшийся большим сходством.
* * *
Наступил 1841 год. Была весна, все цвело, в марте месяце начался перелет птиц на север. Бейль целыми днями, несмотря на жару и ветер, ходил по взморью в высоких ботфортах и в охотничьей куртке. Тысячи мелких и крупных птиц проносились в бездонной синеве средиземноморского неба. Волны ластились к песчаному берегу. Томительно сверкало солнце. Гулкие выстрелы нарушали сонную тишину буйной прибрежной, растительности. Подстреленные перепела падали на песок, их уже образовалась целая горка. Собака, стряхивая с шерсти брызги морской воды, приносила птиц, упавших далеко от берега. Бейль с упоением заряжал ружье маленькими пульками и на большой высоте пробивал крылья усталой после большого перелета с африканского побережья птице. Это было упоительное занятие, в котором протекали целые дни. Веки покраснели от морского ветра, лицо загорело, зрачки выцвели. Бейль стал похож на мифического обитателя древних латинских лесов. Девушка Видо, с кувшином пресной воды на плече, долго и удивленно смотрела, как старый консул без промаха выпускает заряды. Этот старый француз – прекрасный стрелок, он стреляет, как горные пастухи Романьи. Не похоже на то, чтобы он всю жизнь писал книги и бумаги.
– Господин Бейль, вам напечет голову, – смотрите, какие у вас красные глаза.
– Да, в самом деле, – сказал Бейль, – пора идти.
Ночью он плохо спал. Две недели береговой охоты вдруг отбили у него сон. Он поехал в Рим и говорил с доктором. Старик покачал головой и велел прекратить охоту. По пути от врача на Виа-Кондотти Бейль встретил Энгра … Бейль встретил Энгра – нового директора Французской академии в Риме... – Энгр Жан Опост Доминик (1780–1867) – знаменитый французский художник, ученик Л.Давида. Один из наиболее ярких представителей классицизма в XIX веке.
– нового директора Французской академии в Риме, сменившего Горация Вернэ.
– Воображаю, как мой предшественник чувствует себя в Алжире, – сказал Энгр. – Художник должен прославлять честь французского оружия, но как прославлять то, чего Франция лишилась? Знаете ли вы, что поведение высшего французского командования в Алжире прямо бесчестно?
– Знаю, знаю, – сказал Бейль – Проведите меня к вам на выставку.
Вошли на виллу Медичи. Энгр водил Бейля от одного экспоната к другому. Подошли к маленькому мраморному амуру, который с печалью смотрит на свое сломанное крыло. Бейль остановился и почувствовал, как внезапный холод появляется в темени, застучали виски. Обращаясь к Энгру и жестикулируя, он бессильно старается произнести что-то и не может пойти дальше двух слов: «Мне вот…» Потом чувство теменного холода сменилось страшным жаром. Кровь ударила в лицо, веки засыпало песком, и комната закружилась.
«Рим Понедельник, 19 апреля 1841 г.
Господину ди Фиоре. Париж
Вчера мне делали вливание через левую руку. Нынче утром кровопускание. Симптомы неблагоприятные, распухший язык заставляет меня бормотать.
Добрейший Константен навещает меня дважды в день.
Доктор Аллери из Экс а ля Шапель – папский врач – наблюдает за мной. Константен дает мне пилюли не слишком горькие. Я надеюсь скоро поправиться. Ну, наконец, я прекращаю писать, иначе, доктор говорит, что это письмо может стать последним. Я люблю вас по-настоящему, ди Фиоре, а это не часто встречается. Прощайте. Отнеситесь к происшествию весело.
Кондотти, 48.
P. S. 20 апреля припадок слабости, не поворачивается нога, онемело левое бедро.
21 апреля. Дело идет на поправку».
Доктор Прево, лучший специалист по подагре, живущий в Женеве, не согласился с соображениями Бейля. Если утром после шампанского нервы господина Бейля спокойнее, то яснее проступают признаки болезни. Он не хочет пить кофе – он делает правильно Но самое лучшее, что он может сделать, это приехать вЖеневу на полный врачебный осмотр.
В Риме у Константена хорошо живется. Он заботится о Бейле, как о ребенке, а старая тяжеловесная великанша Барбара проявляет свои заботы настолько, что даже крадет у Бейля вторую пару сапог. Все это были бы пустяки, но доктор делает третье кровопускание. Голова стала свежее, но зато ноги почти утратили способность к движению. Хуже всего, что нельзя найти некоторых слов. Приходится полчаса биться, чтобы вспомнить, как называется прозрачная жидкость в стакане, которая утоляет жажду и которую можно найти в любом колодце. Иногда язык распухает до такой степени, что заполняет рот. Вместо слов появляется какое-то мычание.
Неприятности. Французское судно «Поллукс» столкнулось с итальянским «Монживелло» и утопило его. Длинное разбирательство. Нужно выезжать на место, вести следствие, браниться с мошенником Романели – начальником порта, и смотреть в глаза одиннадцати итальянским дьяволам-матросам, которые под присягой подтверждают, что эти французы всегда и во всем бывают виноваты. 22 октября – отъезд из Чивита-Веккия. 'Отпуск. И ноябрь – Женева. Хотел пойти навестить дом Руссо, как когда-то в те дни совсем мальчишкой, приехав в Женеву, когда искал следов дижонской резервной армии Бонапарта. Это было сорок лет тому назад. И первое, что сделал, – посетил дом Руссо. Доктор Прево качает головой: «Никаких Руссо – лежать в постели».
8 ноября Бейль в Париже.
«Если вам когда-нибудь случалось – а мне это случалось часто – проезжать на пароходе вниз по течению Роны, то вы видели, как вблизи Авиньона пароход приближается к Понт де Сент-Эспри. Сердце щемит от ужаса. При ветре на реке близко подъезжать нельзя. В тихую погоду пароходы проходят под мостом. Вот еще мгновение, и кажется, что пароход зацепит за низкую арку или ударится об устои; прошла минута, и, давая волну, с клубами черного дыма, пароход уже за мостом. Таким же мостом является смерть. Событие – тяжелое и неприятное. Никакой бунт не поможет. Но оно совершилось – и настало полное ничто, в котором нет места сожалению об исчезнувшей жизни. Не следует этого бояться. В конце концов не нужно от себя скрывать своих состояний. Ничего нет смешного в том, что я могу умереть на улице».
Записал эти мысли и пошел к Виргинии Ансло. Опять этот милый Тургенев.
«Недавно, охотясь на перепелов, летевших из Африки на вашу снежную родину, я с уцелевшими перепелками посылал проклятие вашей рабской стране. Когда же, наконец, господин Николай Тургенев получит туда доступ? Эмансипируется ли когда-нибудь ваше крестьянство?»
Дневник А И Тургенева
«10 ноября 1841 года. От графини Разумовской к Ансло. Там Бель. Постарел, но с прежними претензиями на остроты
23 марта 1842 года. Бегу к Ансло узнать о смерти вчера Бель. На дороге из кафе к театру, на бульваре. Давно ль? И без покаяния в грехах и насмешках!»
Днем еще Бейль работал, несмотря на запрещение врачей. Он переписывал предисловие к хронике «Сестра Сколастика», так и оставшейся неоконченной.
22 марта в семь часов вечера он упал, пораженный ударом, перед дверью министерства иностранных дел на Ново-Капуцинской улице. В два часа ночи, не приходя в сознание, без всяких страданий и слов, он перестал дышать.
Прошли сутки без вмешательства духовенства. Утром следующего дня Мериме и Коломб шли за гробом. Потом французские газеты, позабывшие о статье Бальзака, дали короткое сообщение о том, что на кладбище Монмартр состоялось погребение малоизвестного немецкого стихотворца Фридриха Стиндалля. Молва о Стендале затихла надолго. Из Италии в Париж прибыл черный консульский ящик. Мериме и Коломб, раскрыв его, начали разбирать рукописи умершего друга.
Роман «Три цвета времени» А.Виноградова
Со времени выхода в свет известного романа Анатолия Виноградова о Стендале минуло почти четверть века. Роман выдержал не одно издание, пользуется широкой известностью в СССР, переведен на ряд иностранных языков.
А между тем литературная судьба этого любопытного произведения сложилась не совсем обычно: оно осталось незамеченным нашей критикой.
«Лишь нынче, живя в „Синопе“ под Сухумом, я ознакомился с двумя Вашими прекрасными книгами „Осуждение Паганини“ и „Три цвета времени“, – писал Вяч. Шишков А.Виноградову в ноябре 1938 года. – Читал их с большим интересом, изумляясь Вашему мастерству и обилию материалов, над которыми Вам пришлось оперировать. А в первую голову изумляет меня отсутствие добропорядочной критики по поводу этих книг. Ваше имя незаслуженно остается в тени, тогда как Вы этими зрелыми книгами безусловно вошли в первые ряды советской литературы! В чем же дело?»
Роман «Три цвета времени» принадлежит к числу тех книг, форму которых, по собственному определению А.Виноградова, можно назвать «полубеллетристической». Ее своеобразие заключается в том, что, ставя перед собой в принципе задачу исследовательскую, автор стремится решить ее как художник, как беллетрист.
Следует поэтому хотя бы кратко остановиться на тех общих моментах, уяснение которых поможет лучше представить себе как своеобразие темы, поднятой А.Виноградовым в его книге, так и само существо романа «Три цвета времени».
* * *
Имя великого французского писателя Анри Бейля, писавшего под псевдонимом Фридерик Стендаль, знакомо далеко за пределами Франции и особенно популярно у нас, в СССР. Стендаль – автор замечательных романов («Красное и черное», «Пармская обитель», «Люсьен Левен» и другие), представляющих собой яркие реалистические полотна, дающие широкую картину современной Стендалю действительности. Его творчество в целом отразило интереснейшие стороны общеетвенно-политической жизни первоq половины прошлого века.
«Настоящее и глубоко воспитательное влияние на меня как писателя, – говорил в одной из своих статей М Горький, – оказала „большая“ французская литература – Стендаль, Бальзак, Флобер; этих авторов я очень советовал бы читать „начинающим“. Это действительно гениальные художники, величайшие мастера формы…» М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр 485 – 486
Стендаль был последовательным материалистом Он был воспитан на идеях французских энциклопедистов. Под прямым влиянием философов-материалистов XVIII века, прежде всего под влиянием Гельвеция и Дидро, сложились его мировоззрение и эстетические взгляды. Решающую роль в формировании сознания и взглядов Стендаля сыграла буржуазная французская революция.
Детские годы великого писателя совпали с самым бурным периодом революции. Анри Мари Бейль родился 23 января 1783 года на Юге Франции в городе Гренобле. «Семья, имя которой я ношу, – рассказывает Стендаль в автобиографических заметках, – по существу была семьей зажиточных горожан-буржуа».
Отец писателя, нотариус Керубин Бейль, был противником революции, человеком откровенно пророялистской ориентации, не боявшимся даже в разгар революции укрывать в подвале своего дома «неприсяжных» …«неприсяжных» католических священников – так назывались священники, отказавшиеся присягнуть якобинской конституции 1793 года
католических священников. Мать Бейля, Аделаида Ганьон, умершая очень рано, была дочерью гренобльского врача. Доктор Анри Ганьон, человек широкого образования, поклонник энциклопедистов и «местный философ», сыграл, по воспоминаниям писателя, большую роль в возникновении его политических симпатий и антипатий.
Расхождения и ссоры Стендаля с семьей начались очень рано. Тайком от отца маленький Бейль, влюбленный в героику революции, зачитывается Вольтером, Руссо и другими «якобинскими» писателями, при одном упоминании которых его отец приходит в ярость.
В 1796 году будущего писателя отдают в Центральную гренобльскую школу, организованную в силу декрета Конвента по известному плану философа Дестута де Трасси.
В школе юный Бейль приступает к изучению французских классиков. Постепенно приходит сильное увлечение математикой – этим «абсолютно точным источником истины, утоляющим юношескую жажду правды», – которое, кстати, не прошло для молодого Бейля бесследно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Господин консул, следует ли забывать о том, что вы – подданный его величества?
– Не ваше дело говорить мне об этом. Я объявляю, что с нынешнего дня и с этого часа я порываю с французским гражданством и не состою в числе подданных его величества. Я прошу вас, или, вернее, я приказываю вам составить соответствующее заявление министерству.
С этими словами он хлопнул дверью и вышел из кабинета. Через час Лизимак робко постучался к нему.
– Хорошо ли так? – спросил он, предлагая черновик письма и боясь, что Бейль откажется от своего намерения.
– Совсем не хорошо, – сказал Бейль, прочитав, надорвал и бросил лист. Потом взял перо и сам написал резкий, не оставлявший никаких сомнений протест с заявлением о выходе из французского подданства.
Лизимак не осмелился вмешаться. Он не осмелился даже писать в Париж. Первоначально он потирал руки, но через неделю, видя спокойное и уравновешенное лицо Бейля, начал думать о том, что он, вероятно, чего-то не учел, если думал о своем патроне как о человеке легковесном. «Или у него высокое покровительство, или он играет ва-банк, но, очевидно, чего-то я не понимаю».
Он окончательно растерялся, когда через месяц из министерства пришло полуофициальное отношение на имя Бейля с извещением о том, что господину Бейлю разрешается покинуть французское гражданство и натурализоваться в любой городской общине Италии, но вмеете с тем министерство покорнейше просит господина Бейля не отказываться от звания французского консула. Лизимак ходил совершенно потерянный.
В Чивита-Веккия приезжал немецкий итальянец, или итальянский немец, молодой краснощекий художник Зедермак. Он приехал познакомиться с знаменитым европейским писателем, роман которого «Пармская обитель» дал ему самые счастливые минуты жизни. Бейль сделал ответный визит, и в течение месяца Зедермак писал его портрет, по мнению Бейля, очень удачный и отличавшийся большим сходством.
* * *
Наступил 1841 год. Была весна, все цвело, в марте месяце начался перелет птиц на север. Бейль целыми днями, несмотря на жару и ветер, ходил по взморью в высоких ботфортах и в охотничьей куртке. Тысячи мелких и крупных птиц проносились в бездонной синеве средиземноморского неба. Волны ластились к песчаному берегу. Томительно сверкало солнце. Гулкие выстрелы нарушали сонную тишину буйной прибрежной, растительности. Подстреленные перепела падали на песок, их уже образовалась целая горка. Собака, стряхивая с шерсти брызги морской воды, приносила птиц, упавших далеко от берега. Бейль с упоением заряжал ружье маленькими пульками и на большой высоте пробивал крылья усталой после большого перелета с африканского побережья птице. Это было упоительное занятие, в котором протекали целые дни. Веки покраснели от морского ветра, лицо загорело, зрачки выцвели. Бейль стал похож на мифического обитателя древних латинских лесов. Девушка Видо, с кувшином пресной воды на плече, долго и удивленно смотрела, как старый консул без промаха выпускает заряды. Этот старый француз – прекрасный стрелок, он стреляет, как горные пастухи Романьи. Не похоже на то, чтобы он всю жизнь писал книги и бумаги.
– Господин Бейль, вам напечет голову, – смотрите, какие у вас красные глаза.
– Да, в самом деле, – сказал Бейль, – пора идти.
Ночью он плохо спал. Две недели береговой охоты вдруг отбили у него сон. Он поехал в Рим и говорил с доктором. Старик покачал головой и велел прекратить охоту. По пути от врача на Виа-Кондотти Бейль встретил Энгра … Бейль встретил Энгра – нового директора Французской академии в Риме... – Энгр Жан Опост Доминик (1780–1867) – знаменитый французский художник, ученик Л.Давида. Один из наиболее ярких представителей классицизма в XIX веке.
– нового директора Французской академии в Риме, сменившего Горация Вернэ.
– Воображаю, как мой предшественник чувствует себя в Алжире, – сказал Энгр. – Художник должен прославлять честь французского оружия, но как прославлять то, чего Франция лишилась? Знаете ли вы, что поведение высшего французского командования в Алжире прямо бесчестно?
– Знаю, знаю, – сказал Бейль – Проведите меня к вам на выставку.
Вошли на виллу Медичи. Энгр водил Бейля от одного экспоната к другому. Подошли к маленькому мраморному амуру, который с печалью смотрит на свое сломанное крыло. Бейль остановился и почувствовал, как внезапный холод появляется в темени, застучали виски. Обращаясь к Энгру и жестикулируя, он бессильно старается произнести что-то и не может пойти дальше двух слов: «Мне вот…» Потом чувство теменного холода сменилось страшным жаром. Кровь ударила в лицо, веки засыпало песком, и комната закружилась.
«Рим Понедельник, 19 апреля 1841 г.
Господину ди Фиоре. Париж
Вчера мне делали вливание через левую руку. Нынче утром кровопускание. Симптомы неблагоприятные, распухший язык заставляет меня бормотать.
Добрейший Константен навещает меня дважды в день.
Доктор Аллери из Экс а ля Шапель – папский врач – наблюдает за мной. Константен дает мне пилюли не слишком горькие. Я надеюсь скоро поправиться. Ну, наконец, я прекращаю писать, иначе, доктор говорит, что это письмо может стать последним. Я люблю вас по-настоящему, ди Фиоре, а это не часто встречается. Прощайте. Отнеситесь к происшествию весело.
Кондотти, 48.
P. S. 20 апреля припадок слабости, не поворачивается нога, онемело левое бедро.
21 апреля. Дело идет на поправку».
Доктор Прево, лучший специалист по подагре, живущий в Женеве, не согласился с соображениями Бейля. Если утром после шампанского нервы господина Бейля спокойнее, то яснее проступают признаки болезни. Он не хочет пить кофе – он делает правильно Но самое лучшее, что он может сделать, это приехать вЖеневу на полный врачебный осмотр.
В Риме у Константена хорошо живется. Он заботится о Бейле, как о ребенке, а старая тяжеловесная великанша Барбара проявляет свои заботы настолько, что даже крадет у Бейля вторую пару сапог. Все это были бы пустяки, но доктор делает третье кровопускание. Голова стала свежее, но зато ноги почти утратили способность к движению. Хуже всего, что нельзя найти некоторых слов. Приходится полчаса биться, чтобы вспомнить, как называется прозрачная жидкость в стакане, которая утоляет жажду и которую можно найти в любом колодце. Иногда язык распухает до такой степени, что заполняет рот. Вместо слов появляется какое-то мычание.
Неприятности. Французское судно «Поллукс» столкнулось с итальянским «Монживелло» и утопило его. Длинное разбирательство. Нужно выезжать на место, вести следствие, браниться с мошенником Романели – начальником порта, и смотреть в глаза одиннадцати итальянским дьяволам-матросам, которые под присягой подтверждают, что эти французы всегда и во всем бывают виноваты. 22 октября – отъезд из Чивита-Веккия. 'Отпуск. И ноябрь – Женева. Хотел пойти навестить дом Руссо, как когда-то в те дни совсем мальчишкой, приехав в Женеву, когда искал следов дижонской резервной армии Бонапарта. Это было сорок лет тому назад. И первое, что сделал, – посетил дом Руссо. Доктор Прево качает головой: «Никаких Руссо – лежать в постели».
8 ноября Бейль в Париже.
«Если вам когда-нибудь случалось – а мне это случалось часто – проезжать на пароходе вниз по течению Роны, то вы видели, как вблизи Авиньона пароход приближается к Понт де Сент-Эспри. Сердце щемит от ужаса. При ветре на реке близко подъезжать нельзя. В тихую погоду пароходы проходят под мостом. Вот еще мгновение, и кажется, что пароход зацепит за низкую арку или ударится об устои; прошла минута, и, давая волну, с клубами черного дыма, пароход уже за мостом. Таким же мостом является смерть. Событие – тяжелое и неприятное. Никакой бунт не поможет. Но оно совершилось – и настало полное ничто, в котором нет места сожалению об исчезнувшей жизни. Не следует этого бояться. В конце концов не нужно от себя скрывать своих состояний. Ничего нет смешного в том, что я могу умереть на улице».
Записал эти мысли и пошел к Виргинии Ансло. Опять этот милый Тургенев.
«Недавно, охотясь на перепелов, летевших из Африки на вашу снежную родину, я с уцелевшими перепелками посылал проклятие вашей рабской стране. Когда же, наконец, господин Николай Тургенев получит туда доступ? Эмансипируется ли когда-нибудь ваше крестьянство?»
Дневник А И Тургенева
«10 ноября 1841 года. От графини Разумовской к Ансло. Там Бель. Постарел, но с прежними претензиями на остроты
23 марта 1842 года. Бегу к Ансло узнать о смерти вчера Бель. На дороге из кафе к театру, на бульваре. Давно ль? И без покаяния в грехах и насмешках!»
Днем еще Бейль работал, несмотря на запрещение врачей. Он переписывал предисловие к хронике «Сестра Сколастика», так и оставшейся неоконченной.
22 марта в семь часов вечера он упал, пораженный ударом, перед дверью министерства иностранных дел на Ново-Капуцинской улице. В два часа ночи, не приходя в сознание, без всяких страданий и слов, он перестал дышать.
Прошли сутки без вмешательства духовенства. Утром следующего дня Мериме и Коломб шли за гробом. Потом французские газеты, позабывшие о статье Бальзака, дали короткое сообщение о том, что на кладбище Монмартр состоялось погребение малоизвестного немецкого стихотворца Фридриха Стиндалля. Молва о Стендале затихла надолго. Из Италии в Париж прибыл черный консульский ящик. Мериме и Коломб, раскрыв его, начали разбирать рукописи умершего друга.
Роман «Три цвета времени» А.Виноградова
Со времени выхода в свет известного романа Анатолия Виноградова о Стендале минуло почти четверть века. Роман выдержал не одно издание, пользуется широкой известностью в СССР, переведен на ряд иностранных языков.
А между тем литературная судьба этого любопытного произведения сложилась не совсем обычно: оно осталось незамеченным нашей критикой.
«Лишь нынче, живя в „Синопе“ под Сухумом, я ознакомился с двумя Вашими прекрасными книгами „Осуждение Паганини“ и „Три цвета времени“, – писал Вяч. Шишков А.Виноградову в ноябре 1938 года. – Читал их с большим интересом, изумляясь Вашему мастерству и обилию материалов, над которыми Вам пришлось оперировать. А в первую голову изумляет меня отсутствие добропорядочной критики по поводу этих книг. Ваше имя незаслуженно остается в тени, тогда как Вы этими зрелыми книгами безусловно вошли в первые ряды советской литературы! В чем же дело?»
Роман «Три цвета времени» принадлежит к числу тех книг, форму которых, по собственному определению А.Виноградова, можно назвать «полубеллетристической». Ее своеобразие заключается в том, что, ставя перед собой в принципе задачу исследовательскую, автор стремится решить ее как художник, как беллетрист.
Следует поэтому хотя бы кратко остановиться на тех общих моментах, уяснение которых поможет лучше представить себе как своеобразие темы, поднятой А.Виноградовым в его книге, так и само существо романа «Три цвета времени».
* * *
Имя великого французского писателя Анри Бейля, писавшего под псевдонимом Фридерик Стендаль, знакомо далеко за пределами Франции и особенно популярно у нас, в СССР. Стендаль – автор замечательных романов («Красное и черное», «Пармская обитель», «Люсьен Левен» и другие), представляющих собой яркие реалистические полотна, дающие широкую картину современной Стендалю действительности. Его творчество в целом отразило интереснейшие стороны общеетвенно-политической жизни первоq половины прошлого века.
«Настоящее и глубоко воспитательное влияние на меня как писателя, – говорил в одной из своих статей М Горький, – оказала „большая“ французская литература – Стендаль, Бальзак, Флобер; этих авторов я очень советовал бы читать „начинающим“. Это действительно гениальные художники, величайшие мастера формы…» М. Горький, Собрание сочинений в тридцати томах, т. 24, стр 485 – 486
Стендаль был последовательным материалистом Он был воспитан на идеях французских энциклопедистов. Под прямым влиянием философов-материалистов XVIII века, прежде всего под влиянием Гельвеция и Дидро, сложились его мировоззрение и эстетические взгляды. Решающую роль в формировании сознания и взглядов Стендаля сыграла буржуазная французская революция.
Детские годы великого писателя совпали с самым бурным периодом революции. Анри Мари Бейль родился 23 января 1783 года на Юге Франции в городе Гренобле. «Семья, имя которой я ношу, – рассказывает Стендаль в автобиографических заметках, – по существу была семьей зажиточных горожан-буржуа».
Отец писателя, нотариус Керубин Бейль, был противником революции, человеком откровенно пророялистской ориентации, не боявшимся даже в разгар революции укрывать в подвале своего дома «неприсяжных» …«неприсяжных» католических священников – так назывались священники, отказавшиеся присягнуть якобинской конституции 1793 года
католических священников. Мать Бейля, Аделаида Ганьон, умершая очень рано, была дочерью гренобльского врача. Доктор Анри Ганьон, человек широкого образования, поклонник энциклопедистов и «местный философ», сыграл, по воспоминаниям писателя, большую роль в возникновении его политических симпатий и антипатий.
Расхождения и ссоры Стендаля с семьей начались очень рано. Тайком от отца маленький Бейль, влюбленный в героику революции, зачитывается Вольтером, Руссо и другими «якобинскими» писателями, при одном упоминании которых его отец приходит в ярость.
В 1796 году будущего писателя отдают в Центральную гренобльскую школу, организованную в силу декрета Конвента по известному плану философа Дестута де Трасси.
В школе юный Бейль приступает к изучению французских классиков. Постепенно приходит сильное увлечение математикой – этим «абсолютно точным источником истины, утоляющим юношескую жажду правды», – которое, кстати, не прошло для молодого Бейля бесследно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76